Напрасно Латын Игаркович, рискуя своим статусом отрядного священника, убеждал его не воспринимать все так буквально – Иван стоял на своем. Он прощал всем и все. Он освобождал в командировках от нечисти целые народы, и освобожденные через полгода в него уже плевали, а он утирался и прощал. Он сходился с ворогом в смертельном поединке, одолевал его – и опять-таки прощал.
Имелся у Ивана, правда, один серьезный недостаток. Был он в свете всего вышесказанного полный и законченный дурак. А потому в один прекрасный день сгинул. Куда – бог его ведает.
Кособокая избушка его и посейчас стояла на отшибе пустой – ломать ее Владимиров, на что-то надеясь, строго-настрого запретил. Скотинку (корову и теленка) забрал под свою опеку добрый Дуров, иконку Богоматери унес в свой дом Илья, а опечаленный чем-то Нестеров тряхнул стариной и как-то в сентябре написал душещипательный стишок, как последняя институтка:

Гнусная осень,
Друзья-с отлетели,
Карман-с опустели.
Только не сжата полоска одна…
Больше и нет-то у нас ни хрена!

Тем же вечером за очередной партией преферанса Нестеров зачитал свои вирши Илье, Алеше и Добрыне, а наутро крамольные стихи ходили в списках по всему отряду. Железный Феликс Эдмундович втихаря ронял над своим экземпляром старческие слезы. Впечатлительный бек перевел стихи на казахский, хинди, этрусский и майя. А Малюта Скуратов втихаря переписал свой список и «забыл» его в родной средневековщине под видом «Голубиной книги».
Триумф был полный. Не портил его даже тот факт, что рачительный Хохел на самом деле регулярно выкашивал клумбу, жал рожь и пек замечательный, быстро черствеющий, но натуральный хлеб без сои. Исторической правды ради упомянем, что Хохел каждую весну рожь на клумбе сам же и сеял. Он по-своему, но любил Ивана-дурака.
Испортил триумф сам Нестеров. Он в какой-то командировке загнал свои вирши одному знакомому помещику-вольнодуму. Помещик писал жалостливые стихи, ужасно любил крепостных крестьян и крестьянок и даже плакал, проигрывая их в карты. Помещик стишки подправил, публикнулся и часть гонорара, как порядочный дворянин, вернул штабс-капитану.
Баранов, озабоченный падением морального духа Нестерова и его неучтенной подработкой на стороне, направил, минуя Фурманова и Владимирова, донесение в главк – исключительно по своей линии, а потому в рамках субординации.
Из главка сей же час в Аркаим прибыла литературная комиссия, обшарила весь отряд, крамольных стихов, естественно, не нашла, но зато нашла неучтенный самогон на складе Хохела и пустующую служебную площадь сгинувшего Ивана-дурака (на балансе того же Хохела).
Комиссия распорядилась избу дурака сжечь до ее (комиссии) окончательного убытия и временно убыла на ужин в столовую. Владимиров вызвал Хохела в штаб и полчаса с ним о чем-то шушукался.
Владимиров знал, кого вызывать. Обозленный реквизицией давно списанного самогона, Хохел Остапович за отрядное добро в виде пустующей служебной хаты готов был на все. Жечь что-либо общественное на его балансе (то есть, по сути, личное) он полагал святотатством. Хохел перепоручил прием высоких гостей Садко и убыл на карусели в неизвестном направлении.
Уничтожив и составив акт на реквизированный самогон под жареного поросенка в трюфелях, комиссия направилась в баню, посетила Лукоморье на предмет проверки нравов местных берегинь (проверкой осталась довольна) и легла спать.
Первое, что увидели утром, едва похмелившись, члены литературной комиссии, – это был домик Ивана-дурака. Не веря своим глазам, проверяющие подходили к избушке и замирали: фасад был увешан бронзовыми, берестяными, никелированными, чугунными, золотыми и прочими табличками.
Основной текст табличек, в отличие от подписей, был стандартен. Он гласил: «Памятник архитектуры. Охраняется».
А подписи были разными: от «ЮНЕСКО» и «ООН» до «Министерство здравоохранения отечественной реальности» и «Наркомат мясо-молочной промышленности».
Трудно сказать, какая именно из двух сотен табличек привлекла особое внимание проверяющих, но они, переглянувшись, дружно плюнули, позавтракали и на десерт принялись за Нестерова.
Само по себе виршеплетение было литературной комиссии глубоко до премии Букера. Но пройти мимо факта несанкционированного распространения стихов в иных пространственно-временных реальностях они не могли.
Особенно зверствовал председатель группы литераторов-контролеров, некто Лукьян. Он особо напирал на то, что свои стихи Нестеров не провел через цензуру, и все допытывался, не писал ли Петр Николаевич каких иных стихов и в какую реальность их сбагрил.
Нестеров ушел в полную несознанку и даже поклялся, что за свою бытность в отряде отдался музе лишь один раз Нестеров не врал. Муза у него действительно была лишь однажды.

. Лукьян поорал, поворчал, но смирился: Нестеров не производил впечатления клятвопреступника.
Нестерову поставили на вид. Владимиров, Скуратов, а заодно почему-то и Баранов (что последнего особенно задело) получили по выговору. Хохел огреб неожиданную благодарность за сбережение памятника архитектуры и сэкономленный самогон.
Комиссия убыла, и Нестеров, тотчас выпросив у Владимирова карусель, убыл в какую-то популярную реальность. Там он за кружкой пунша сошелся накоротке с каким-то местным поэтом, продиктовал ему две строфы своего нового творения и, честно отказавшись от гонорара, попросил творчески развить вложенные мысли.
Так увидела свет легендарная поэма «Лукьян Мудищев».


* * *

Баранов сладко зажмурился, раскрыл глаза, потряс головой и окончательно очнулся.
«Где-то теперь Иван-дурак? Да, были времена, были люди! Богатыри не вы, – с жалостью поглядывая на Петруху, подумал заммордух. – Хотя, если поднатаскать как следует, то из него тоже толк выйдет. Старательный, дурашка. В хороших руках за троих лямку потянет. Не дурак, но глуповат».
Руководитель аркаимской делегации перевел взгляд на трибуну. Там уже заканчивал свою речь Гарри Портер:
– Таким образом, все здесь присутствующие, а также наши гордые боевые коллеги во всех отрядах без исключения в той или иной степени обладают паранормальными способностями, позволяющими им корректировать реальность. И неважно – за счет внутренних сил или магических артефактов. Важно, что нам нет альтернативы! И не пора ли нам (хотя бы чисто теоретически) пересмотреть наши отношения с маглами, простите с человеками? Мы – не просто элита гомо сапиенс, мы – гомо магикус. Новые времена – новые люди. Давайте наконец посмотрим правде в глаза: так называемая нечисть нам порою ближе глупых, тупых, жадных и расплодившихся человечков. Да, они нам нужны, как те, кто способен воспроизводить человечество и все необходимое для нашего, подчеркну, нашего прогресса.
«А ведь в этом что-то есть, – задумался Баранов, покосившись на Петруху, перевернувшего очередной лист тетради. – Надо Владимирову в рапорте указать на положительные аспекты служебных контактов с коллегами. И съездить в этот, как там его…»
Г.Портер, размахивая палочкой, тем временем авторитетно продолжал:
– Нас обвиняют в преступных контактах с сатанинскими силами. Но где грань между светом и тьмой? Где, я вас спрашиваю?! Ведь даже в сумраке, как доказали последние исследования, нет спасения несчастным душам служителей исправления реальности, бедной нечисти и тому подобным несчастным. И так ли важно, чему служить, если служишь честно и преданно, не теряя солдатского достоинства и чести? Да, сегодня у нас с вами могут быть разные цели, но кто мешает нам выработать единый подход? Нас, в сущности, ведь так мало! Тысяча магов на многомиллионный мир! Избавьтесь же от иллюзий и комплексов, откажитесь от национальностей и религий, обрубите корни гнилых обычаев и обрядов, воспарите к небесам обетованным, забудьте прошлое, встаньте под знамена прогресса и походным шагом вступите под сень подлинно цивилизованных преобразователей человечества. Мы освободим вас от химер! Мы приобщим вас к полету нашей мысли! Вы хотите роскоши – вы утонете в ней, вы хотите борьбы – мы дадим вам борьбу! Вы хотите власти – мы дадим вам власть! Вам надо звезд – так их у нас есть! Каждому магу – счастья, и пусть никто не уйдет обиженным! Да здравствует «золотая тысяча»! Омен!
В зале раздался гром восторженных аплодисментов. Хлопало не только правое крыло зала, но и кое-кто слева, в середине партера и даже на галерке.
– А как же простой народ? – возмущенно заорал какой-то делегат от отряда коррекции «Братская крепость». – Кто о нем подумает?
– Мы подумали, – успокоил зал Портер. – Для начала каждому из нас – по сто тысяч человечков. Маглов То есть человеков.

хватит на всех! Каждому – свое! Магу – магово, маглу – маглово!
Зал задумался, но зааплодировал уже потише – видимо, ста тысяч на каждого было маловато.
– Ну, мы еще подумаем, – нашелся Гарри и двинулся в зал.
В этот момент Баранов тихо, но протяжно взвыл: у него прихватило коренной зуб, залечить который, как и все настоящие мужчины, он мог бы за пять минут, но оттягивал уже полгода.
Петруха расценил этот взвыв по-своему. Он решил, что очередной докладчик чем-то начальству не угодил, и насторожился, как спаниель на утиной охоте.
Баранов застонал громко и неприлично. Зуб прихватило так, что усидеть на месте не было сил. Извиняюще махнув рукой, он устремился по ковровому проходу к выходу. У последнего ряда несчастный заммордух слегка притормозил. Ряд был пустым – Нестеров со товарищи удрали в фойе еще при слове «портер».
Дальновидно приняв взмах руки начальника за команду, Петруха медлить не стал. Демонстративно спокойно поднявшись, он скорчил на конопатой роже мину, призванную изображать глубокое презрение, и, наступая на ноги соседям по ряду, последовал за Барановым.
Следом за Петрухой зал из солидарности немедленно покинули викинг Олаф, делегаты «Братской крепости», киргизские джигиты из отряда «Джихад джиннам и джину» (в обиходе «Три-джи-три») и самураи из «Пасынков солнца», спешившие подлечиться после неумеренного потребления саке накануне.
Далее произошло невероятное. В зале поднялся и устремился к выходу весь первый и значительная часть второго и третьего ряда: коровьи джедаи, хитайцы, «зеленые», разгулы, «розовые» и даже невозмутимые (впавшие в нирвану на время официальной части) индусы.
Ларчик открывался просто. Очередной выступающий заплевал всех близсидящих так, что эти делегаты озаботились личной гигиеной и поспешили ретироваться. Середина зала, решив, что так и надо, последовала за своими лидерами. Последние ряды – и без того полупустые – проснулись от топота и мудро решили, что научная часть конференции закончилась.
…Баранов спустился вниз в залитое светом фойе, подскочил к ближайшему сервированному столику и опрокинул стакан чего-то крепкого. Боль отступила. Заммордуху похорошело.
В этот момент на лестнице в обнимку с Олафом появился гордый собой Петруха, а за ним широким потоком пролилась, растекаясь за столы, толпа делегатов.
Баранову поплохело. «Сорвал я конференцию, – горестно подумал заммордух. – Уходом своим сорвал. Скандал межреальностный. Убьют ведь в главке. Нет, не я сорвал, видит бог, не я. Петруха, засранец, напакостил. Его грязных рук дело! Он за меня в зале оставался – он за все и ответит. Утоплю в рапорте дрянь курносую!»
Баранов плеснул в стакан той же водки и еще раз опрокинул ее в рот. Мимо проходили коллеги-депутаты. Некоторые, к удивлению заммордуха, подходили вплотную, уважительно жали руку, обнимали, совали визитки и даже просили сфотографироваться вместе. Многие пили на брудершафт. Баранову опять похорошело. «Обошлось!» – решил он.
Когда поток коллег на лестнице иссяк и в зале раздался долгожданный звон бокалов, сопровождаемый скрежетом сотен вилок по тарелкам, Баранов извинился перед особо настырными коллегами и для разнообразия пошел поискать Нестерова.
Как и ожидалось, тот с приятелями уже давно и успешно дегустировал местное горячительное. Оценив груду бутылок перед летунами, Баранов хотел было проскользнуть незамеченным, но ему это не удалось.
– Мой коллега! – неестественно громко и горячо даже для третьей бутылки представил штабс-капитан заммордуха пьяным асам. – Ба-алыиой ч-ловек, скажу я вам! Матерая глы-ик-бища! Зеркало нашей штабной эволюции!
Собутыльники Нестерова в восторге заревели и полезли целоваться. Судя по всему, в определенных кругах штабс-капитан пользовался серьезным авторитетом. Баранов взял это на заметку и подчинился неизбежному…
Дальнейшее он помнил смутно.


* * *

Баранов тяжело застонал и очнулся. Саднило спину. Заммордух пошарил вокруг руками в поисках стакана с чем-нибудь холодным и жидким, но ничего не обнаружил и осторожно открыл левый глаз.
Если заммордуху и. стало легче, то не намного. Он был в своем номере, лежал в постели, был даже не в туфлях, но что-то… что-то было не так.
Итак, дальнейшее он помнил смутно. Но что-то помнил.
Он помнил, что полный зал депутатов, проголодавшихся от речей и набившихся в фойе за столики, упился за считаные полчаса – от негров преклонных годов до юных разгулов. Он помнил, что целовался с пьяной председательшей трибунала, танцевал с ней едьку-еньку и утешал ее, зазывая в номера. Он помнил, что братался с сэром Камелотским и обещал ему партию «красной мути» за полцены. Цены он не помнил, но помнил, что не продешевил. Еще Баранов помнил, что восемь вполне обычных для подобных конференций драк он благополучно избежал, но в девятой ему разбили нос, а он разбил кому-то очки в толстой оправе то ли из моржовой, то ли из магловской кости. Смутно вспоминался еще номер художественной самодеятельности, сабли в зубах, повязка на глазах, разбег на мысочках кожаных сапог и длинный-длинный проезд на коленях к ногам Джона Смита, который весело смеялся и отпихивал особо настырных «самодеятелей» носком лакированного ботинка.
Еще он помнил, как Олаф лупил какого-то беспомощного разгула, как разгул громко звал на помощь, как ему на помощь побежали и как Олаф, взяв разгула на ноги, успешно отмахивался от всех, кто на помощь неосмотрительно прибежал.
Еще Баранов помнил устроенный феями на столе стриптиз, после которого фойе опустело ровно наполовину, и юного самурая, декламирующего свои танки, после чего фойе опустело еще на четверть.
Последнее, что он помнил, – изумленные васильковые глаза Петрухи, выволакивающего его из очередной потасовки, в которую перерос научный спор Баранова с каким-то злобным пигмеем из Центральной Африки по поводу местонахождения нулевой реальности. Драка состоялась уже у выхода из здания.
Дальше была пустота.
И в этой пустоте в дверь постучали.
Баранов испуганно вздрогнул, закутался в одеяло, подтянул ноги и хотел было сказать «никого нет!», но было поздно. Веселый Петруха, позвякивая бутылками и бокалом на подносе, ворвался в номер, напевая «Утро красит нежным цветом…». У постели он куплет оборвал, неловко щелкнул каблуками и застыл, ожидая возможных указаний.
Баранов трясущимися руками открыл бутылку, вылил ее содержимое в рот и немного пришел в себя.
– Ну! – грозно начал он, хотя голос его предательски дрогнул. – Докладывай, что ты вчера натворил?
Петруха непонимающе мялся.
Заммордух приложился ко второй бутылке:
– Молчишь?!
Петька виновато пожал плечами, явно не понимая, о чем идет речь. Баранов откупорил последнюю.
– Тогда так. Рассказывай по порядку, что ты делал с того момента, как ты меня… То есть как я от провокатора отбился. Садись пока.
Петруха, нерешительно потрогав сиденье пальцем, покорно опустился в кресло, на миг наморщил лоб и тут же бойко и послушно затараторил:
– Вы отбились от провокатора. Потом мы пошли гулять по набережной. Потом вы сказали, что я – молодец, купили мне жвачки, и мы пошли дальше. Потом вы в киоске купили какую-то важную литературу для отрядной библиотеки… Вы ее под подушку ночью спрятали. Для сохранности.
Баранов сунул руку под подушку, достал и извлек свежий номер «Плейбоя», матюгнулся, запустил журнал в угол, но тут же взял себя в руки.
– Не та литература. Киоскер обманул, гад. Давай дальше.
Петруха с готовностью продолжил отчет о проделанной накануне работе.
– Потом вы сказали, что надо замести следы, и мы зашли в паб. Ну тот, на углу, с семилучевым листиком на вывеске. Там вы купили местные сигареты и долго курили. Потом вы спросили, не хочу ли я полетать? Я сказал – нет, потому что я летать боюсь, а вы засмеялись.
– Дальше, – мрачно потребовал Баранов.
– Вы очень долго смеялись. Минут двадцать пять. Я засек. Я не знал, что можно так долго смеяться.
– Дальше, – потребовал Баранов тихо.
– Дальше мы ели там пирожки с местной начинкой. Я сказал, что наелся на конференции, а вы велели мне заткнуться и стали кормить пирожками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36