– А вон там, – вон, вон, глядите, мышиная скирда! – Это когда мы проходили мимо первой мышиной скирды, – что это такое, не спрашивайте. – Самая настоящая, исконная мышиная скирда, какие ставили только на Хагии! Обратите внимание на простоту и основательность укладки, все сооружение держится на расходящихся веером кольях, которые функционируют наподобие стропил!
В их незамысловатых, но греющих душу очертаниях воплощены все традиционные хагианские добродетели, весь хагианский… – И тому подобное.
Но, как бы ни страдали от ее болтовни наши уши, приятная тяжесть туго набитой мошны примиряла даже с этой непередаваемо странной прогулкой, – в конце концов и в ней есть своя польза, посмотрим, по крайней мере, что нас ждет, прежде чем снова надеть ярмо. Дорога, по которой мы шли, обнадеживала, – широкая, гладко вымощенная, она плавно взлетала на вершину очередного холма и так же легко сбегала в долину. Если и остальные дороги столь хороши – а так оно впоследствии и оказалось, – то с доставкой груза затруднений не будет. Постоянное чередование подъемов и спусков быстро стало привычным, и к полудню, когда мы поднялись из долины реки Гремучей, оставили позади перевал и тут же нырнули в долину реки Черной, мы уже понимали, что так будет продолжаться и дальше. Вся Хагия, как решеткой, покрыта невысокими горными кряжами: на солнечных склонах раздолье травам, деревьев почти нет, зато в зеленых влажных долинах, на берегах рек, лес стоит стеной.
Склоны гор над долиной реки Черной, как, впрочем, и всех прочих долин, сплошь поросли разнотравьем, над которым здесь и там поднимаются цветущие, кустарники. Хагия – дождливое место (правда, мы попали туда в те несколько дней в году, когда стоит сухая погода), и цветов там всегда изобилие: здесь тебе и алая овечья погибель с длинными и тонкими, точно стилеты, тычинками, и зеленовато-голубые кувшинчики комариной травы, и янтарные гроздья колокольчиков-карильонов с густо-синими языками пестиков.
На полпути вниз, когда склон стал более пологим, нам повстречались первые фермы – ухоженные и процветающие с виду, борозды в полях словно гребнем проложены. С фронтонов свисали украшения в виде бабочек или стаек птиц, которые трепетали на ветру, точно живые, другая местная мода – вычурные флюгера, замысловатые силуэты из листовой меди: вот молочница в развевающейся от ветра юбке, у глиита рядом с ней топорщится от ветра шерсть, а вон пастушонок гонится за шляпой, а здесь пара детишек пытаются натянуть палатку, но ветер вырывает ее у них из рук.
Тут мне пришло в голову, что мы уже несколько часов в пути, а до сих пор не встретили ни одного ребенка. Но только когда мы оказались на лесистом берегу реки, струившейся по самому дну долины, я поняла, в чем причина. Река Черная гораздо шире Гремучей, лес на ее берегах гуще, и, еще стоя на его опушке, мы почувствовали, что тенистые долины Хагии и залитые солнцем вершины ее холмов – это два совершенно разных мира. Вдова Помпилла и та умолкла. Зеленый свод леса заслонял небо, деревья сгрудились вокруг нас, плющи и вьюнки обманывали зрение и слух то дрожанием листа, то призрачным шорохом усиков. Чем глубже в лес мы забирались, тем сильнее становилось ощущение, что вокруг нас кипит потаенная жизнь. Ну, разумеется. Где же еще, как не в этих чащобах, вершиться главному условию Договора. Ведь здесь отпрыски паука невидимками ходят по земле. А потому детей в этих долинах стерегут и далеко за порог не выпускают.
Когда мы переходили Черную по Булыжному мосту, с его среднего пролета нам открылся вид на раскинувшийся по обоим берегам городок, и трогательная сценка, которая бросилась мне в глаза, только подтвердила мою догадку. Плоскодонные гондолы выгружали фляги с молоком у скромных причалов кооператива по производству сыров или тюки шерсти у ткацкой мастерской, где бренчали и гремели станки, наполняя просторное здание шумом до самых стропил. В этом крошечном порту я и заприметила стайку детишек под присмотром школьных учительниц, которые показывали им через окна мастерских людей за работой. Трех – четырех лет от роду, эти малыши были очаровательны, как все крошечные щенята по всему миру: нежные лепестки губ торжественно сложены, глазищи глядят серьезно. Залюбовавшись ими, я не сразу заметила яркие шнурки из шерстяных ниток, которые протянулись между крохами, соединяя их от запястья к запястью. Но они и внимания не обращали на эти заботливые оковы – наверняка привыкли к ним с самого рождения, как и к бесконечным предостережениям своих пап и мам никогда не сворачивать с тропинки в подлесок, ведь сколько карапузов исчезли в этих зарослях на веки вечные…
Мы обрадовались, когда лес остался позади и каменистые вершины холмов снова встали перед нами. Вдова в вуали по-прежнему маршировала в авангарде, не произнося ни слова, и так продолжалось до тех пор, пока я совершенно не потеряла покой. Что это, в самом деле, такое: то трещит без умолку, то молчит как рыба! Мною вдруг овладело безрассудное желание взглянуть ей прямо в лицо, точно я надеялась найти в нем подтверждение или опровержение своим опасениям: на самом ли деле она сумасшедшая и вся эта затея с гробом всего лишь навязчивая идея или нет?
День клонился к вечеру, когда мы свернули на дорогу поуже, которая тянулась вдоль линии холмов, немного не доходя до вершин, и тут вдова наконец заговорила.
– Учтите, – как и прежде, она шагала и говорила одновременно, глядя прямо перед собой, – и года не прошло, как моя дорогая подруга потеряла своего возлюбленного супруга, Хаггардхама Боззма, сыродела, так что она с дочерьми еще не привыкла управляться с молочной фермой на Масленкином Ручье, которую он им оставил. Что касается доения глиитов да момилей, то тут им нет равных, а сыры и масло у них лучшие в округе, но вот бегать за своим стадом вверх и вниз по холмам они не могут, слишком уж они тучны для этого. А потому глииты не присмотрены как следует, вот и начались у них ножные болезни. Я полечу их пиявками, за что хозяйки заплатят мне брюхатыми самками. Помогите мне сегодня вечером загнать стадо в амбар, а завтра отвести в город, и тогда плот почтенного Кламмока будет в нашем распоряжении. Еще несколько дней, и вы отправитесь на нем выполнять мое поручение. А нынче ночью отдохните как следует и отведайте непревзойденных кулинарных шедевров хозяек Масленкиной Фермы.

НИФФТ 2

У Вескитта и Фобба меня приняли по-королевски. Визитка Первосвященника, которую я предъявил Старшему Стюарду, заставила этого застывшего в сознании собственной важности функционера почтительно поклониться и обслужить меня со всей возможной поспешностью. Прежде всего я воспользовался первоклассными банями, расположенными в подвальном этаже гостиницы, хотя было в них что-то – может быть, подземная тяжесть воздуха? – от чего у меня пропало всякое желание задерживаться там надолго.
Вскоре я появился на пороге трапезной, где меня тут же усадили за свободный стол. Заведение явно процветало, доказательством чему служило умеренное хорошим воспитанием звяканье ножей и вилок, сопровождающее приглушенный гул голосов обедающих щеголей, среди которых я с удовольствием воздал должное местной кухне.
Пока я задумчиво созерцал сгущающиеся за окном сумерки, у моего столика возник бармен с бутылкой сдобренной пряностями аквавиты, подарком, как он объяснил, угловатой, экзотического вида дамы определенного возраста, которая в ответ на мои поклон жестом пригласила меня за свой столик, улыбаясь чарующе-иронически.
– Дружелюбная госпожа! – приветствовал я ее, – благодарю тебя за этот сердечный жест! Я Ниффт, путешественник с Эфезионского архипелага.
Рука ее оказалась холодной, а рукопожатие крепким, как сталь. Томные изгибы ее длинного стройного тела облегала пестрая кожа какой-то рептилии, угольно-черная линия подчеркивала разрез глаз.
– Меня зовут дама Илриттер, я стреганка, тоже путешествую, хотя и не так далеко от дома, как ты. Вид у тебя был немного неприкаянный, Ниффт. Я почему-то сразу решила, что ты любопытный чужестранец, жадный до всего нового, интересующийся местным фольклором, – одним словом, наблюдательный и предприимчивый тип, исследующий новое окружение. Или я ошиблась?
– Ты само ясновидение! – Я не убоялся продемонстрировать любезность, граничащую с неискренностью и даже лестью, поскольку любому дураку было понятно, насколько она опасна. Своей мускулистой худобой она напоминала питона, а поскольку родиной ее была Стрега, одна из двух Больших Сестер Астригальских островов, то она вполне могла оказаться ведьмой. – Ты попала в самую точку! Разумеется, я, чужеземец, боюсь показаться грубым и потоку не решаюсь лишний раз задавать вопросы, но так хочется сразу окунуться в жизнь новой страны, узнать как можно больше подробностей. А иначе к чему путешествовать?
– К чему, действительно? Ну что ж. Я могла бы немало поведать тебе, ведь я знаю Хагию, можно сказать, изнутри. Интересует тебя народная культура, к примеру? Баллады и прочие безыскусные стишки в том же духе? Популярные стихи анонимных авторов?
Против своей воли, я растерялся. Речь ее явно содержала намек на то, что я совсем недавно продал Первосвященнику, если, конечно, это не было невероятным совпадением. Дразнят меня ее сверкающие, насмешливые глаза или она просто улыбается своим мыслям, а брошенный ею намек – не более чем простая случайность? Но нет, в это я и на минуту не мог поверить.
– Я нахожу огромное удовольствие в подобных вещах! Баллады, песенки и прочее… Неужели я так прозрачен, дама Илриттер, или ты и впрямь ясновидящая?
– Ни то, ни другое, честный Ниффт. Дело скорее в том, что я и сама без ума от народной поэзии. Позволь мне прочесть тебе стихотворение, которое я люблю больше других. Это местная песенка, настоящий перл уникальной хагианской этнической фантазии. Она называется «Кто-то крадется за мною тайком». Вот послушай:

Цок-цоки-цок, стучит коготок!
Ближе и ближе, шажок за шажком…
Слушай! Не слышишь? Ну же, дружок!
Там, за деревьями, тут, за кустом?
Кто-то крадется за мною тайком!

Как только замру, оно тоже замрет,
Вперед поспешу – оно не отстает.
Идти я боюсь, стоять – еще больше,
Ногастый кошмар все равно сожрет.
Кто это там кусты трясет?

Старичок-Паучок по лесу бежит,
Под ногами его земля дрожит.
Слыхал ли когда, как добычу ест он?
Из рощи доносится слабый стон.
О ветер, замри, листвой не шурши!

Дай мне услышать, кто мимо бежит!
Кто это в прятки играет со мной?
Судьба! Проведи его стороной!
Ветер, замри и траву не терзай,
Врага моего шагов не скрывай!
Дай приближенье его угадать,
Чтобы меня не сумел он поймать!
Кто еще может так тихо бежать?
От восьмилапого не убежать!
Там, за деревьями, тут, за кустом,
Кто-то крадется за мною тайком!

Мне не пришлось изображать интерес, пока она читала. Что это, угроза? Предупреждение? Даже не будь тема стихотворения столь подчеркнуто очевидна, улыбка этой скользкой змееподобной дамы с глазами, так лихо подведенными черным углем, что больше всего они напоминали разрезы карнавальной маски, изображающей демона, восполнила бы все смысловые пробелы. Разве мог я упустить насмешливое предупреждение вору, прибывшему в страну с намерением поживиться, которое скрывалось в этих строках? Или затевается что-то другое. Может, это враждебно настроенный Фурстен Младший, догадавшись, зачем я приехал, послал ее предупредить меня?
Стихотворение, казалось, так и подбивало присоединиться к насмешке над божеством – заманивало в ловушку измены? Я осторожно нащупывал ответ.
– Да, строки и впрямь очень живые и веселые. Прости, что спрашиваю, но если чужестранец нуждается в чем-то больше всего, так это в точной информации: когда и чем он рискует оскорбить чувства местных жителей. Разве в этих местах подобное произведение не сочли бы, г-мм, неуважительным по отношению к божеству и его отпрыскам?
– Чем старше я становлюсь, мой честный Ниффт, – взгляд густо подведенных черным глаз дамы, несмотря на ее улыбку, оставался холодным и жестким, – тем меньше хочется мне считаться с мнением других. Предпочитаю потакать своим желаниям и следовать собственной интуиции. К примеру, в тебе я ощущаю интерес и к другим проявлениям местной культуры, помимо поэзии, – любовь к архитектуре, в частности. Если я права, то советую тебе выбраться из города и взглянуть на пользующиеся вполне заслуженной славой монастии Хагии. Функционально они представляют собой довольно неуклюжие гибриды: комбинацию монастырей с банковскими фирмами, – и каждая просто лопается от золотых монет, которыми набиты ее подвалы. Но тем не менее все их отличает на редкость изящная и разнообразная архитектура.
Я кивнул, сохраняя выражение вежливого интереса на лице, но мой язык словно прилип к гортани. Если она служит Фурстену Младшему, то это слишком уж откровенная с ее стороны попытка заманить меня в ловушку, да и вряд ли она действительно является его орудием. Вызов, мерцавший в ее глазах, выдавал привычку к власти.
Она, казалось, поджидала, когда я в своих молчаливых размышлениях зайду именно в этот тупик, потому что тут же, придвинувшись чуть ближе, сообщила:
– Ни сам паучий бог, ни его богатство или благополучие не заботят меня, честный странник. Я просто хочу дать тебе один полезный совет, после чего наши дороги разойдутся. Если ты и впрямь ищешь возможностей познакомиться с этой страной поближе, ступай на северную набережную, к Морскому Музею. Там собираются те, кто ловок в обращении с оружием и желал бы продать свое умение. Отправляйся туда завтра с утра и посмотри, не подвернется ли случай прогуляться за город, а заодно и подзаработать на этом. А теперь доброй ночи.
Я долго следил, как она, грациозно покачиваясь, идет между столиков. Стала бы ведьма, вознамерившаяся причинить мне зло, так откровенно демонстрировать всю глубину своих прозрений? Не исключено. Сестры славятся своими капризами не меньше, чем своим коварством.
С другой стороны, я решил, что ни одна ведьма, занимающая сколько-нибудь серьезное положение, – то есть ни одна ведьма, которой стоило бы бояться, – не стала бы подталкивать меня прямо в объятия паучьего бога. У Сестер долгая память. Для них А-Рак все еще обыкновенный выскочка. Они аристократки среди историков Земли и с презрением относятся к любым выходцам с других планет.
Но чего же тогда хочет от меня эта Илриттер? Неужели она и впрямь, преследуя какую-то необъяснимую личную выгоду, собирается помочь мне в моих расследованиях, а может быть, и в достижении главной моей воровской цели?
Одиннадцатый час вечера застал меня, когда я, с благодарностью погрузившись в недра роскошной кровати, решил, что мои дальнейшие действия будут зависеть от первого же импульса, который посетит меня завтра с утра. Этот трюк не раз выручал меня, помогая не мучиться в поисках верного решения ночами, а спокойно спать. Вот и теперь сон пришел ко мне сразу же, как только я закрыл глаза.
В тот же самый час Первосвященник Паанджа Пандагон был настолько далек от состояния покоя, насколько это вообще возможно для человека. Шагая по пустынным улицам, он боролся с сомнениями еще более острыми, чем те, которыми утром поделился со мной. Он шел, то пропадая во мраке, то окунаясь в лужицы лившегося от фонарей света, и каждый упругий шаг, едва слышным эхом отдававшийся в тишине улиц, приближал его к гигантской лестнице, что соединяла город с громадной короной Стадиона, венчавшей крутой утес над ним. На ходу Первосвященник вполголоса твердил отрывок стиха, который я продал ему накануне. Ведь нельзя же просто взять и рассказать его богу… или можно? В нем столько ярости, столько угрозы! Принимать его всерьез, хотя бы даже наполовину, уже значит проявлять отсутствие благочестия, разве нет? Да полно, возможно ли, чтобы эти вирши и впрямь предрекали какую-то опасность А-Раку, древнему, могучему и ужасному?
Но страшнее всего был затаенный трепет, который вызывали в нем эти стихи. При мысли о грозящей Прародителю А-Раку реальной опасности дрожь возбуждения пробегала по его телу. Просто удивительно, как быстро перестаем мы узнавать самих себя, стоит только уничтожить пределы, поставленные воображению! Но слово как воробей выскочило, и вернуть его назад уже нельзя. При первых же звуках этих строк сердце священника взбунтовалось против бога и затрепетало в надежде, что и ему может что-то угрожать.
Сегодня утром он впервые в жизни ощутил прикосновение мысли божества, и эта внушающая ужас близость породила сомнение, мучившее его весь день: насколько глубоко паук может проникать в его сознание? Не ощутит ли бог кипение его крови, когда вновь коснется его разума своим?
Величественная, почти в полмили высотой, лестница, перед которой он стоял, вознеслась от подножия утеса к его вершине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31