Она всегда была в темных очках, даже ночью в сильный снегопад. Снег был мокрый и шел часто. Темнело в четыре, и над деревенскими восходами и закатами кружил снег…
Мы вернулись на ту же заправку в Бетеле – каким-то образом мы описали полный круг, – и, пока она шла в туалет и брела обратно по снегу, уже проблевавшись, что-то щелкнуло. На лобовом стекле начал таять снег. Я потянулся и включил радио, но не смог ничего найти. Кассета Roxy Music была убита. В итоге я нашел станцию, по которой как будто очень издалека играли Grateful Dead. Я закурил, хотя парень еще заправлял бак. Она открыла дверцу и села. Я предложил ей сигарету. Она покачала головой – нет. Я заплатил парню и вырулил с заправки. Было раннее утро, шел сильный снег. Выехав обратно на шоссе, не глядя на нее, я произнес:
– Я заплачу, – и прокашлялся.
Лорен
Он высаживает меня, ждет в «Данкин донатс» дальше по улице… Срок двенадцать недель. Я все думаю, что, возможно, это произошло той ночью с Полом. Это наверняка было той ночью с Полом. Надо заполнить бумаги. Они не принимают мой «Американ экспресс», только «Мастер-чардж». Им нужно знать мой возраст, вероисповедание. Аборт в Нью-Гэмпшире: жизнь в кратком изложении. Я спокойна, но это ненадолго. Напрягаюсь, читая слова: «Этим удостоверяю прекращение беременности». Надписи на столах в зале ожидания: «женский хаос», «конец семестра» – фразы, которые могли написать только девушки из колледжа. А Сара здесь была? Мне дают валиум. Кто-то рассказывает мне про операцию. Лежу на спине, как будто в тумане, гадая, мальчик или девочка. «О’кей, Лори», – произносит врач. Осмотр матки Лори. Стол поднимается. Я издаю стоны. Приподнимите бедра, пожалуйста. Какой-то антисептик. Не могу сдержаться и хватаю ртом воздух. Медсестра смотрит на меня. Она кажется доброй. Жужжание. Живот надувается. Всасывающий звук. Все кончено. Я потею. Иду в комнату отдыха. Плевать. Прохожу мимо других девушек, кто-то плачет, большинство – нет. Минут через сорок пять – час за мной заезжает Шон. Выхожу на улицу, мимо проходят две девушки-старшеклассницы. Я думаю, что была когда-то такой же молодой.
В машине на обратном пути в кампус Шон спрашивает:
– Перемирие?
И я говорю ему:
– Ни за что.
Шон
Я не смог найти официантку, которую подцепил в «Данкин донатс» и позвал на вечеринку, но и без того дал жару, набухался и отметил окончание семестра, выебав Джуди еще разок у нее в комнате, – просто схватил ее за руку, и мы пошли, – а потом на обратном пути в Уиндем еще и той хиппи присунул. Я вернулся на вечеринку выпить пива и почувствовал себя просто супер, и ебливости не убавилось, так что присунул Сьюзен и в конце концов около двух отправился домой со шведкой. Когда после этого я вернулся на вечерину, она все еще продолжалась, так что я присел со всеми и стал ждать, пока кто-нибудь принесет еще пива, – почти все первогодки злились, потому что им хотелось светлого. Я был очень сильно пьян и знал, что пиво еще не скоро появится, а «Паб» закрылся несколько часов назад, и пора бы уже отправиться домой, пойти куда-нибудь, может, вернуться в комнату к Сьюзен или, может, навестить Лорен, но мне не хотелось. Вся эта хрень была уже в другом мире. И неожиданно, оглядывая общую комнату Уиндема – Roxy Music орет на полную катушку, огонь бушует, наполовину украшенная рождественская елка, вся в лифчиках и трусиках, накренилась в углу, – я возненавидел этих людей, и все же мне хотелось остаться здесь с ними. Даже с этим парнем – дерьмовым гитаристом, который болтал с бухим горлопаном; даже с лесбиянкой из Уэллинга; даже с официанткой из «Данкин до-натс», которая нарисовалась-таки и висела на руке у Тима; даже с Гетчем, который набрался и, сидя в углу, рыдал, обняв пивной бочонок. Со всеми этими людьми я никогда бы не заговорил за пределами этой комнаты, но здесь, на вечеринке, я испытывал к ним ненависть, на которую даже не думал, что способен. Гремела музыка, на улице шел легкий снег, а в комнате было темно, только пылал камин и мерцали огни на рождественской елке в углу. Был важен именно этот момент. Именно тогда все сошлось. Именно здесь мне и хотелось быть. Даже моя бывшая, которая теперь собиралась трахнуть Тони. Даже она. Все мы были здесь вот что было важно…
Это чувство типа отщелкнуло, когда пиво не появилось, а парней, которые за ним поехали, задержали за вождение в нетрезвом виде. Об этом объявил Гетч. Но я оставался в этой комнате, и мы все еще были вместе: двум отказал я, еще двое отказали мне, плюс девчонка, с которой я был груб, но теперь это не играло роли. Тим ушел с официанткой из «Данкин донатс». Я отправился обратно в комнату к шведке и постучался. Но она заперла дверь и, наверное, спала. Я побрел через снег к своему общежитию и холодной пустой комнате. Окно было открыто. Я забыл его закрыть.
Митчелл
Было же чувство, что ничего хорошего из этого не выйдет, когда выяснилось, что мне нужно ехать с Шоном Бэйтменом за обычным пакетом травы. На самом деле я и знаком-то с Бэйтменом толком не был, но по одному его виду было понятно, что он за чувак: наверняка слушает Джорджа Уинстона, ест сыр и запивает белым вином и играет на виолончели. Меня взбесило, что у него хватило наглости прийти ко мне в комнату и сообщить, что мы должны ехать на дом к мерзкому кретину Руперту, что само по себе меня не особо воодушевляло, но семестр уже почти закончился, и мне нужна была трава на обратную дорогу в Чикаго. Я немного с ним попрепирался, но у меня на кровати сидела Кэндис, пытаясь доделать просроченную курсовую, и она сказала мне отправляться, и я не мог отказать, хоть и думал весь семестр сделать ей ручкой. Я принял ксанакс, сел в его машину, и мы отправились из кампуса в Северный Кэмден, где жили Руперт и Роксанн. На дороге было скользко, он вел слишком быстро, и пару раз нас чуть не занесло, но мы доехали, не растеряв конечности и не устроив большого затора.
В доме была темнота, и я сказал, что, может, никого и нет. В доме через дорогу шумела вечеринка. Я сказал ему, что подожду в машине.
– Нет, все в порядке, – сказал он. – Здесь только Роксанн.
– Что это значит? – спросил я. – Я не хочу заходить.
– Да заходи ты, – произнес он. – Давай уже с этим раскидаемся.
Я пошел за ним по дорожке к двери, и он нерешительно постучался. Ответа не последовало. Он снова постучался, затем дернул дверь. Внезапно ее кто-то резко распахнул. И там стоял Барыга с идиотской ухмылкой на лице. Он сказал нам заходить, потом зловеще рассмеялся.
В темной гостиной были еще городские, слушали «Цеппелинов». Кто-то зажег свечи. У меня закрались подозрения.
Руперт расхаживал по кухне.
– Так что вас сюда привело, ребята?
Городские захихикали из гостиной. Их было четверо или пятеро. В темноте что-то сверкнуло в свете свечи. Я нервно зевнул, у меня стали слезиться глаза.
– За стаффом пришли, – произнес Бэйтмен достаточно невинно.
– В самом деле? – спросил Руперт, кружа вокруг нас, выходя из темноты и снова пропадая.
– Где Роксанн? – спросил Бэйтмен. – С тобой каши не сваришь.
– Где мои деньги, черт подери, Бэйтмен? – проревел Руперт, будто оглох и не расслышал Бэйтмена.
Я не мог в это поверить.
– Ты сумасшедший, – сказал Шон, недоумевая. – Где Роксанн?
Один из городских приподнялся. Выглядел он зловеще: пивное брюшко, ежик. Он облокотился о кухонную дверь. Я отпрянул назад и наткнулся на сервант. Я понятия не имел, в чем проблема, хотя казалось ясным, что дело в деньгах. Я не знал, кто кому должен, Руперт Бэйтмену или Бэйтмен Руперту, но это была явно какая-то хуйня. Руперт был на коксе и пытался строить из себя крутого, но выглядело это неубедительно и не очень угрожающе. На кухне было немного света, но откуда именно, я не понимал. Что-то опять мелькнуло в темноте и снова блеснуло.
– Где деньги, ты, урод? – требовал Руперт.
– Я жду в машине, – произнес я. – Прошу прощения.
– Подожди, – сказал Бэйтмен, удерживая меня.
– Чего подождать, ты, урод? – спросил Руперт.
– Слушай… – Шон сделал паузу. Затем посмотрел на меня. – Они у него.
– Они у тебя? – спросил Руперт, успокаиваясь и серьезно заинтересовавшись.
Боковым зрением я увидел, что огромный нажравшийся городской держит в руках мачете. На хера мачете в Нью-Гэмпшире?
– Опаньки, погодите-ка секунду, – сказал я, поднимая руки. – Слушайте, я не знаю, что за чертовщина происходит. Я просто пришел за бошками. Я сваливаю.
– Да ладно, Митчелл, – сказал Шон. – Дай Руперту деньги.
– Что за хуйню ты городишь? – заорал я. – Я буду в машине.
Я шагнул к выходу, но уже поднялся еще один городской и загородил дверь. Через окно позади него мне был виден стоящий автомобиль в снегу, а за ним вечеринка. Мне показалось, что я увидел Мелиссу Герцбург и Генри Роджерса, но это неточно.
Доносилась рождественская музыка.
– Это полный бред, – сказал я.
– Они действительно у тебя? – спросил меня Руперт, придвигаясь ближе.
– Что у меня? – снова заорал я. – Подожди-ка, слушай, этот чувак…
– У этого парня есть мои деньги или нет? – спросил Руперт Бэйтмена.
– Да скажи ты ему, блядь! – завопил я на Бэйтмена.
Наступила тишина. Все ждали ответа Шона.
– О’кей, нет у него денег, – признался он.
– Что у тебя есть для меня? – снова спросил Руперт.
– У меня есть это.
Он залез в карман и что-то передал Руперту. Руперт изучил предмет. Это была пробирка. Руперт высыпал что-то на зеркало. Полагаю, это был кокаин. Руперт поднял глаза на Шона, бормоча, что лучше бы тот не оказался голимым. Городские замолкли и заинтересовались происходящим. Но конечно же, кокс оказался паленым, и началась драка. Руперт ринулся через стол на Шона. Городской схватился со мной. Завязалась потасовка. Я был на пути к выходу, когда обернулся и увидел, что Бэйтмен каким-то образом схватил мачете, заорал: «Назад!» – и замахнулся на городских. Я повернулся и ринулся к машине, поскользнулся на дорожке и больно сел на задницу. Когда я залез в машину и закрыл дверь, то увидел, что городские отступают. Шон продолжал размахивать мачете, пока не оказался на улице, потом захлопнул дверь на кухню, бросил долбаную железяку и запрыгнул в машину.
Городские замешкались, но, когда «миджет» выехал на дорогу, добрались-таки до своего пикапа. Шон погнал по улице, проскочил на красный и свернул обратно к колледжу. Я поверить не мог, что это происходит. Никогда не думал, что умру в пятницу. В любой день, только не в гребаную пятницу. Бэйтмен вообще улыбался и спрашивал меня:
– Чего, разве не весело?
Городские под предводительством Барыги преследовали нас, но опасной близости так и не достигли, хотя один раз мне показалось, что я слышал выстрел. Они нагнали нас на Колледж-драйв и вдавили по другой полосе, пытаясь столкнуть «миджет» с дороги. Бэйтмен развернулся, резко забрался на снежную обочину, плавно съехал и затормозил. Пикап промчался, затормозил и с трудом начал разворачиваться. Бэйтмен выждал, пока они поедут нам навстречу, неожиданно перестроился и, втопив, пронесся мимо городских, и оставшиеся до ворот охраны три километра мы проехали без особых происшествий. Когда я обернулся, то увидел фары неподвижно стоящего на дороге пикапа. Шон улыбнулся охранникам, и они приветливо махнули, поднимая шлагбаум. Он довез меня до моего общежития. И тогда я заметил, что у него до сих пор были выключены фары. Я посмотрел на него и просто произнес:
– Господи, Бэйтмен, ну ты и мудила.
Он залез в карман куртки, вытянул небольшой, крепко свернутый пакетик и бросил его через открытое окно. Я едва поймал его. Я не стал спрашивать, что произошло и когда он успел его достать. Даже если б я запарился, это бы роли не сыграло, потому что он все равно уже укатил.
Виктор
Я поехал в Ганновер с Дентоном на концерт REM. Руперт уже выгнал меня из дома. Он сообщил, что возникли проблемы и что мне пора валить. Мне нечего было делать, так что я поехал с Дентоном. Зал большой, но без сидячих мест. Какая-то невнятная группа выступала на разогреве, и я околачивался в конце зала, пил пиво, которое мы протащили с Полом, и заценивал девушек. Как только вышли REM, я оставил Пола и, пробравшись через толпу, присел на одну из колонок еще с одним кэмденским парнем по имени Ларе. Мы сидели и пялились на толпу, на всех этих молодых обдолбанных гордых потных американцев, а они смотрели вверх, на сцену. Кто триповал, кто, закрыв глаза, двигал своими гротескно упитанными телесами под ритм. Та девушка, за которой я наблюдал большую часть вечера, стояла зажатая в середине первого ряда, и, когда она заметила, что я на нее смотрю, я ей улыбнулся. Она окинула меня ледяным взглядом и повернулась обратно к сцене, покачивая головой в ритм. И мне стало по-настоящему неприятно, я задумался, в чем ее проблема. Почему она не могла нормально среагировать и улыбнуться в ответ? Эту девчонку беспокоит неминуемая война? Она испытывает настоящий ужас? Или вдохновение? Или страсть? Эта девчонка, как и все остальные, по-моему, была беспредельно омертвевшей. Может, пластинка Talking Heads поцарапалась, а может, папочка еще не прислал чек. Вот и все, что парило эту девчонку. Ее парень стоял позади нее – полнейший яппи с набриолиненными волосами и узеньким таким галстучком. Так, а у этого-то парня в чем проблема? Удостоверение потерял, слишком много анчоусов в пицце, сигаретный автомат сломался? А я все смотрел на эту девчонку – она что, забыла приклеить на мыльницу пластырь со своим именем? Или у нее инфекция мочеполового тракта? Зачем же ей надо было строить из себя настолько ебанически крутую? И к этому-то все и сводится: крутизна. Эту сучку и ее мудака парня я воспринял без лишнего цинизма. Я действительно считал, что самые крупные из их жалких проблем не сильно превосходят описанные мной затруднения. Им не нужно беспокоиться, что они замерзнут, или будут голодать, или попадут под бомбежку, лазер или обстрел. Ну, ушла любовь, ну, пластинка «Speaking in Tongues» действительно поцарапалась – какие у них могут быть еще проблемы в этом семестре?! Но потом, пока я сидел на вибрирующем подо мной ящике, а в голове орала группа, я пришел к пониманию, что и проблемы, и боль, которую они испытывают, настоящие. То есть у этой девчонки наверняка куча денег, как и у ее тупорылого дружка. Вряд ли многие смогли бы посочувствовать проблемам этой парочки, и, наверное, в общем и целом они и не играли существенной роли, – но все же они были важны Джеффу и Сьюзи; эти проблемы ранили их, эти мелочи уязвляли… Вот что меня поразило больше всего – какие же они реально жалкие. Я забыл о ней и о других лохах и занюхнул еще кокса, который предлагал мне Ларе…
После этого мне хотелось отправиться в «Карусель», но Пол сказал, что она закрылась в прошлые выходные, так и так, мол, туда никто не ходил, кроме парочки старшекурсников и выпускников, которые застряли в Северном Кэмдене. Мы все равно проехали мимо. Не то чтобы там бывало особо супер, но все же это место кое-что для меня значило. И было очень грустно видеть его в четверг вечером неосвещенным, покрашенную черным дверь, засыпанную снегом, нерасчищенную дорожку.
Лорен
Когда я выхожу из своей комнаты впервые за четыре с лишним дня, я сразу теряю ключи. Так что не могу закрыть дверь. Не имеет особого значения – я упаковалась, особо и брать нечего. Иду на почту проверить доску объявлений – не найдется ли попутчиков на завтра или на послезавтра. Предложений немного. «Потерялся щенок Рок», «Амбициозный студент отделения фотографии ищет юношу с воображением для позирования в целлофане», «Клуб поклонников Мадонны открывается завтра. Тебе интересно? Ящик 207». Срываю это объявление, но женщина, работающая за стойкой почтовой конторы, видит это и смотрит зверем, пока я не вешаю его обратно. «Открывается клуб скейтбордистов». И это тоже хочу сорвать. «Клуб любителей Джека Керуака начнет работу в следующем семестре». Мне отвратительна сама мысль, что оно там висит, потому что рядом с остальными оно смотрится таким жалким, и я его срываю. Она ничего не говорит. Кто-то положил в мой ящик книжку «Сто лет одиночества», и я открываю ее проверить, есть ли там имя или записка. «Действительно хорошая книжка. Надеюсь, тебе понравится. П.». Но книжка не похожа на читанную, и я кладу ее в ящик Шона.
Франклин проходит в толпе выстраивающихся в очередь на ланч. Он спрашивает, не хочу ли я отправиться в «Брассери». Сегодня я обедала уже раз восемь, но мне нужно выбраться с кампуса. Так что мы едем в город, и там вовсе не так плохо. Я покупаю пару кассет и замороженный йогурт, а потом в «Брассери» беру «кровавую Мэри» и принимаю ксанакс. Всю последнюю неделю я надеялась, что операция не удалась; может, врач что-то напортачил, не довел дело до конца. Но конечно, это было не так. Работу проделали хорошо, капитально. Никогда еще я так не кровила.
Пялюсь в окно на снег. В джукбоксе играет унылая попса. Я составляю в голове список вещей, которые нужно сделать, прежде чем отправиться в Нью-Йорк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Мы вернулись на ту же заправку в Бетеле – каким-то образом мы описали полный круг, – и, пока она шла в туалет и брела обратно по снегу, уже проблевавшись, что-то щелкнуло. На лобовом стекле начал таять снег. Я потянулся и включил радио, но не смог ничего найти. Кассета Roxy Music была убита. В итоге я нашел станцию, по которой как будто очень издалека играли Grateful Dead. Я закурил, хотя парень еще заправлял бак. Она открыла дверцу и села. Я предложил ей сигарету. Она покачала головой – нет. Я заплатил парню и вырулил с заправки. Было раннее утро, шел сильный снег. Выехав обратно на шоссе, не глядя на нее, я произнес:
– Я заплачу, – и прокашлялся.
Лорен
Он высаживает меня, ждет в «Данкин донатс» дальше по улице… Срок двенадцать недель. Я все думаю, что, возможно, это произошло той ночью с Полом. Это наверняка было той ночью с Полом. Надо заполнить бумаги. Они не принимают мой «Американ экспресс», только «Мастер-чардж». Им нужно знать мой возраст, вероисповедание. Аборт в Нью-Гэмпшире: жизнь в кратком изложении. Я спокойна, но это ненадолго. Напрягаюсь, читая слова: «Этим удостоверяю прекращение беременности». Надписи на столах в зале ожидания: «женский хаос», «конец семестра» – фразы, которые могли написать только девушки из колледжа. А Сара здесь была? Мне дают валиум. Кто-то рассказывает мне про операцию. Лежу на спине, как будто в тумане, гадая, мальчик или девочка. «О’кей, Лори», – произносит врач. Осмотр матки Лори. Стол поднимается. Я издаю стоны. Приподнимите бедра, пожалуйста. Какой-то антисептик. Не могу сдержаться и хватаю ртом воздух. Медсестра смотрит на меня. Она кажется доброй. Жужжание. Живот надувается. Всасывающий звук. Все кончено. Я потею. Иду в комнату отдыха. Плевать. Прохожу мимо других девушек, кто-то плачет, большинство – нет. Минут через сорок пять – час за мной заезжает Шон. Выхожу на улицу, мимо проходят две девушки-старшеклассницы. Я думаю, что была когда-то такой же молодой.
В машине на обратном пути в кампус Шон спрашивает:
– Перемирие?
И я говорю ему:
– Ни за что.
Шон
Я не смог найти официантку, которую подцепил в «Данкин донатс» и позвал на вечеринку, но и без того дал жару, набухался и отметил окончание семестра, выебав Джуди еще разок у нее в комнате, – просто схватил ее за руку, и мы пошли, – а потом на обратном пути в Уиндем еще и той хиппи присунул. Я вернулся на вечеринку выпить пива и почувствовал себя просто супер, и ебливости не убавилось, так что присунул Сьюзен и в конце концов около двух отправился домой со шведкой. Когда после этого я вернулся на вечерину, она все еще продолжалась, так что я присел со всеми и стал ждать, пока кто-нибудь принесет еще пива, – почти все первогодки злились, потому что им хотелось светлого. Я был очень сильно пьян и знал, что пиво еще не скоро появится, а «Паб» закрылся несколько часов назад, и пора бы уже отправиться домой, пойти куда-нибудь, может, вернуться в комнату к Сьюзен или, может, навестить Лорен, но мне не хотелось. Вся эта хрень была уже в другом мире. И неожиданно, оглядывая общую комнату Уиндема – Roxy Music орет на полную катушку, огонь бушует, наполовину украшенная рождественская елка, вся в лифчиках и трусиках, накренилась в углу, – я возненавидел этих людей, и все же мне хотелось остаться здесь с ними. Даже с этим парнем – дерьмовым гитаристом, который болтал с бухим горлопаном; даже с лесбиянкой из Уэллинга; даже с официанткой из «Данкин до-натс», которая нарисовалась-таки и висела на руке у Тима; даже с Гетчем, который набрался и, сидя в углу, рыдал, обняв пивной бочонок. Со всеми этими людьми я никогда бы не заговорил за пределами этой комнаты, но здесь, на вечеринке, я испытывал к ним ненависть, на которую даже не думал, что способен. Гремела музыка, на улице шел легкий снег, а в комнате было темно, только пылал камин и мерцали огни на рождественской елке в углу. Был важен именно этот момент. Именно тогда все сошлось. Именно здесь мне и хотелось быть. Даже моя бывшая, которая теперь собиралась трахнуть Тони. Даже она. Все мы были здесь вот что было важно…
Это чувство типа отщелкнуло, когда пиво не появилось, а парней, которые за ним поехали, задержали за вождение в нетрезвом виде. Об этом объявил Гетч. Но я оставался в этой комнате, и мы все еще были вместе: двум отказал я, еще двое отказали мне, плюс девчонка, с которой я был груб, но теперь это не играло роли. Тим ушел с официанткой из «Данкин донатс». Я отправился обратно в комнату к шведке и постучался. Но она заперла дверь и, наверное, спала. Я побрел через снег к своему общежитию и холодной пустой комнате. Окно было открыто. Я забыл его закрыть.
Митчелл
Было же чувство, что ничего хорошего из этого не выйдет, когда выяснилось, что мне нужно ехать с Шоном Бэйтменом за обычным пакетом травы. На самом деле я и знаком-то с Бэйтменом толком не был, но по одному его виду было понятно, что он за чувак: наверняка слушает Джорджа Уинстона, ест сыр и запивает белым вином и играет на виолончели. Меня взбесило, что у него хватило наглости прийти ко мне в комнату и сообщить, что мы должны ехать на дом к мерзкому кретину Руперту, что само по себе меня не особо воодушевляло, но семестр уже почти закончился, и мне нужна была трава на обратную дорогу в Чикаго. Я немного с ним попрепирался, но у меня на кровати сидела Кэндис, пытаясь доделать просроченную курсовую, и она сказала мне отправляться, и я не мог отказать, хоть и думал весь семестр сделать ей ручкой. Я принял ксанакс, сел в его машину, и мы отправились из кампуса в Северный Кэмден, где жили Руперт и Роксанн. На дороге было скользко, он вел слишком быстро, и пару раз нас чуть не занесло, но мы доехали, не растеряв конечности и не устроив большого затора.
В доме была темнота, и я сказал, что, может, никого и нет. В доме через дорогу шумела вечеринка. Я сказал ему, что подожду в машине.
– Нет, все в порядке, – сказал он. – Здесь только Роксанн.
– Что это значит? – спросил я. – Я не хочу заходить.
– Да заходи ты, – произнес он. – Давай уже с этим раскидаемся.
Я пошел за ним по дорожке к двери, и он нерешительно постучался. Ответа не последовало. Он снова постучался, затем дернул дверь. Внезапно ее кто-то резко распахнул. И там стоял Барыга с идиотской ухмылкой на лице. Он сказал нам заходить, потом зловеще рассмеялся.
В темной гостиной были еще городские, слушали «Цеппелинов». Кто-то зажег свечи. У меня закрались подозрения.
Руперт расхаживал по кухне.
– Так что вас сюда привело, ребята?
Городские захихикали из гостиной. Их было четверо или пятеро. В темноте что-то сверкнуло в свете свечи. Я нервно зевнул, у меня стали слезиться глаза.
– За стаффом пришли, – произнес Бэйтмен достаточно невинно.
– В самом деле? – спросил Руперт, кружа вокруг нас, выходя из темноты и снова пропадая.
– Где Роксанн? – спросил Бэйтмен. – С тобой каши не сваришь.
– Где мои деньги, черт подери, Бэйтмен? – проревел Руперт, будто оглох и не расслышал Бэйтмена.
Я не мог в это поверить.
– Ты сумасшедший, – сказал Шон, недоумевая. – Где Роксанн?
Один из городских приподнялся. Выглядел он зловеще: пивное брюшко, ежик. Он облокотился о кухонную дверь. Я отпрянул назад и наткнулся на сервант. Я понятия не имел, в чем проблема, хотя казалось ясным, что дело в деньгах. Я не знал, кто кому должен, Руперт Бэйтмену или Бэйтмен Руперту, но это была явно какая-то хуйня. Руперт был на коксе и пытался строить из себя крутого, но выглядело это неубедительно и не очень угрожающе. На кухне было немного света, но откуда именно, я не понимал. Что-то опять мелькнуло в темноте и снова блеснуло.
– Где деньги, ты, урод? – требовал Руперт.
– Я жду в машине, – произнес я. – Прошу прощения.
– Подожди, – сказал Бэйтмен, удерживая меня.
– Чего подождать, ты, урод? – спросил Руперт.
– Слушай… – Шон сделал паузу. Затем посмотрел на меня. – Они у него.
– Они у тебя? – спросил Руперт, успокаиваясь и серьезно заинтересовавшись.
Боковым зрением я увидел, что огромный нажравшийся городской держит в руках мачете. На хера мачете в Нью-Гэмпшире?
– Опаньки, погодите-ка секунду, – сказал я, поднимая руки. – Слушайте, я не знаю, что за чертовщина происходит. Я просто пришел за бошками. Я сваливаю.
– Да ладно, Митчелл, – сказал Шон. – Дай Руперту деньги.
– Что за хуйню ты городишь? – заорал я. – Я буду в машине.
Я шагнул к выходу, но уже поднялся еще один городской и загородил дверь. Через окно позади него мне был виден стоящий автомобиль в снегу, а за ним вечеринка. Мне показалось, что я увидел Мелиссу Герцбург и Генри Роджерса, но это неточно.
Доносилась рождественская музыка.
– Это полный бред, – сказал я.
– Они действительно у тебя? – спросил меня Руперт, придвигаясь ближе.
– Что у меня? – снова заорал я. – Подожди-ка, слушай, этот чувак…
– У этого парня есть мои деньги или нет? – спросил Руперт Бэйтмена.
– Да скажи ты ему, блядь! – завопил я на Бэйтмена.
Наступила тишина. Все ждали ответа Шона.
– О’кей, нет у него денег, – признался он.
– Что у тебя есть для меня? – снова спросил Руперт.
– У меня есть это.
Он залез в карман и что-то передал Руперту. Руперт изучил предмет. Это была пробирка. Руперт высыпал что-то на зеркало. Полагаю, это был кокаин. Руперт поднял глаза на Шона, бормоча, что лучше бы тот не оказался голимым. Городские замолкли и заинтересовались происходящим. Но конечно же, кокс оказался паленым, и началась драка. Руперт ринулся через стол на Шона. Городской схватился со мной. Завязалась потасовка. Я был на пути к выходу, когда обернулся и увидел, что Бэйтмен каким-то образом схватил мачете, заорал: «Назад!» – и замахнулся на городских. Я повернулся и ринулся к машине, поскользнулся на дорожке и больно сел на задницу. Когда я залез в машину и закрыл дверь, то увидел, что городские отступают. Шон продолжал размахивать мачете, пока не оказался на улице, потом захлопнул дверь на кухню, бросил долбаную железяку и запрыгнул в машину.
Городские замешкались, но, когда «миджет» выехал на дорогу, добрались-таки до своего пикапа. Шон погнал по улице, проскочил на красный и свернул обратно к колледжу. Я поверить не мог, что это происходит. Никогда не думал, что умру в пятницу. В любой день, только не в гребаную пятницу. Бэйтмен вообще улыбался и спрашивал меня:
– Чего, разве не весело?
Городские под предводительством Барыги преследовали нас, но опасной близости так и не достигли, хотя один раз мне показалось, что я слышал выстрел. Они нагнали нас на Колледж-драйв и вдавили по другой полосе, пытаясь столкнуть «миджет» с дороги. Бэйтмен развернулся, резко забрался на снежную обочину, плавно съехал и затормозил. Пикап промчался, затормозил и с трудом начал разворачиваться. Бэйтмен выждал, пока они поедут нам навстречу, неожиданно перестроился и, втопив, пронесся мимо городских, и оставшиеся до ворот охраны три километра мы проехали без особых происшествий. Когда я обернулся, то увидел фары неподвижно стоящего на дороге пикапа. Шон улыбнулся охранникам, и они приветливо махнули, поднимая шлагбаум. Он довез меня до моего общежития. И тогда я заметил, что у него до сих пор были выключены фары. Я посмотрел на него и просто произнес:
– Господи, Бэйтмен, ну ты и мудила.
Он залез в карман куртки, вытянул небольшой, крепко свернутый пакетик и бросил его через открытое окно. Я едва поймал его. Я не стал спрашивать, что произошло и когда он успел его достать. Даже если б я запарился, это бы роли не сыграло, потому что он все равно уже укатил.
Виктор
Я поехал в Ганновер с Дентоном на концерт REM. Руперт уже выгнал меня из дома. Он сообщил, что возникли проблемы и что мне пора валить. Мне нечего было делать, так что я поехал с Дентоном. Зал большой, но без сидячих мест. Какая-то невнятная группа выступала на разогреве, и я околачивался в конце зала, пил пиво, которое мы протащили с Полом, и заценивал девушек. Как только вышли REM, я оставил Пола и, пробравшись через толпу, присел на одну из колонок еще с одним кэмденским парнем по имени Ларе. Мы сидели и пялились на толпу, на всех этих молодых обдолбанных гордых потных американцев, а они смотрели вверх, на сцену. Кто триповал, кто, закрыв глаза, двигал своими гротескно упитанными телесами под ритм. Та девушка, за которой я наблюдал большую часть вечера, стояла зажатая в середине первого ряда, и, когда она заметила, что я на нее смотрю, я ей улыбнулся. Она окинула меня ледяным взглядом и повернулась обратно к сцене, покачивая головой в ритм. И мне стало по-настоящему неприятно, я задумался, в чем ее проблема. Почему она не могла нормально среагировать и улыбнуться в ответ? Эту девчонку беспокоит неминуемая война? Она испытывает настоящий ужас? Или вдохновение? Или страсть? Эта девчонка, как и все остальные, по-моему, была беспредельно омертвевшей. Может, пластинка Talking Heads поцарапалась, а может, папочка еще не прислал чек. Вот и все, что парило эту девчонку. Ее парень стоял позади нее – полнейший яппи с набриолиненными волосами и узеньким таким галстучком. Так, а у этого-то парня в чем проблема? Удостоверение потерял, слишком много анчоусов в пицце, сигаретный автомат сломался? А я все смотрел на эту девчонку – она что, забыла приклеить на мыльницу пластырь со своим именем? Или у нее инфекция мочеполового тракта? Зачем же ей надо было строить из себя настолько ебанически крутую? И к этому-то все и сводится: крутизна. Эту сучку и ее мудака парня я воспринял без лишнего цинизма. Я действительно считал, что самые крупные из их жалких проблем не сильно превосходят описанные мной затруднения. Им не нужно беспокоиться, что они замерзнут, или будут голодать, или попадут под бомбежку, лазер или обстрел. Ну, ушла любовь, ну, пластинка «Speaking in Tongues» действительно поцарапалась – какие у них могут быть еще проблемы в этом семестре?! Но потом, пока я сидел на вибрирующем подо мной ящике, а в голове орала группа, я пришел к пониманию, что и проблемы, и боль, которую они испытывают, настоящие. То есть у этой девчонки наверняка куча денег, как и у ее тупорылого дружка. Вряд ли многие смогли бы посочувствовать проблемам этой парочки, и, наверное, в общем и целом они и не играли существенной роли, – но все же они были важны Джеффу и Сьюзи; эти проблемы ранили их, эти мелочи уязвляли… Вот что меня поразило больше всего – какие же они реально жалкие. Я забыл о ней и о других лохах и занюхнул еще кокса, который предлагал мне Ларе…
После этого мне хотелось отправиться в «Карусель», но Пол сказал, что она закрылась в прошлые выходные, так и так, мол, туда никто не ходил, кроме парочки старшекурсников и выпускников, которые застряли в Северном Кэмдене. Мы все равно проехали мимо. Не то чтобы там бывало особо супер, но все же это место кое-что для меня значило. И было очень грустно видеть его в четверг вечером неосвещенным, покрашенную черным дверь, засыпанную снегом, нерасчищенную дорожку.
Лорен
Когда я выхожу из своей комнаты впервые за четыре с лишним дня, я сразу теряю ключи. Так что не могу закрыть дверь. Не имеет особого значения – я упаковалась, особо и брать нечего. Иду на почту проверить доску объявлений – не найдется ли попутчиков на завтра или на послезавтра. Предложений немного. «Потерялся щенок Рок», «Амбициозный студент отделения фотографии ищет юношу с воображением для позирования в целлофане», «Клуб поклонников Мадонны открывается завтра. Тебе интересно? Ящик 207». Срываю это объявление, но женщина, работающая за стойкой почтовой конторы, видит это и смотрит зверем, пока я не вешаю его обратно. «Открывается клуб скейтбордистов». И это тоже хочу сорвать. «Клуб любителей Джека Керуака начнет работу в следующем семестре». Мне отвратительна сама мысль, что оно там висит, потому что рядом с остальными оно смотрится таким жалким, и я его срываю. Она ничего не говорит. Кто-то положил в мой ящик книжку «Сто лет одиночества», и я открываю ее проверить, есть ли там имя или записка. «Действительно хорошая книжка. Надеюсь, тебе понравится. П.». Но книжка не похожа на читанную, и я кладу ее в ящик Шона.
Франклин проходит в толпе выстраивающихся в очередь на ланч. Он спрашивает, не хочу ли я отправиться в «Брассери». Сегодня я обедала уже раз восемь, но мне нужно выбраться с кампуса. Так что мы едем в город, и там вовсе не так плохо. Я покупаю пару кассет и замороженный йогурт, а потом в «Брассери» беру «кровавую Мэри» и принимаю ксанакс. Всю последнюю неделю я надеялась, что операция не удалась; может, врач что-то напортачил, не довел дело до конца. Но конечно, это было не так. Работу проделали хорошо, капитально. Никогда еще я так не кровила.
Пялюсь в окно на снег. В джукбоксе играет унылая попса. Я составляю в голове список вещей, которые нужно сделать, прежде чем отправиться в Нью-Йорк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28