Это был важный момент в моей жизни.
Я сложил картину.
Я стоял и смотрел на нее, и мне было невозможно поделиться ни с кем
радостью содеянного, потому что только я сам прошел этот путь от первых
четырех уголков и рамки до последнего "человечка", которого я уложил на
свое место. Такое же чувство испытывает альпинист на вершине горы - вни-
зу под ногами пройденный путь, а над головой только небо, или яхтсмен,
завершивший кругосветное одиночное плаванье.
Чистое озеро, парк с аллеей старых лип, яхта, автомашина, дети - вот
оно счастье, что еще надо? Чем дольше я смотрел на сложенную картинку,
тем сильнее возникало ощущение, что мальчишки эти - внуки мои, а я похо-
ронен на этом берегу залива, который мне уже никогда не переплыть - зато
они не забывают меня, приезжают помянуть, посидеть на замшелой скамейке
возле моего последнего приюта.
Мираж. Реальность, конечно, была совсем иной - трудно представить се-
бе что-то подобное на земле советской.
Когда уезжали Марченки, у них на двери висела бумажка, прихваченная
скотчем, - длинный список дел, которые нужно обязательно успеть завер-
шить до отъезда. Прилепилась на дверь такая же бумажка и у нас. Только
список дел, по-моему, был длиннее в два раза.
Приехал мой сменщик - Попов. Тот самый, кого я принимал как первого
командированного в моей заграничной судьбе. Приехал пока без жены. Он
жил в торгпредской гостинице, и мы с ним вращались по тому же кругу, как
когда-то я бегал с Марченко: посольство, торгпредство, аппарат торгсо-
ветника, представительство АПН, ССОД... Везде представлял: "Моя замена."
И в глазах знакомых появлялся огонек сочувствия: "Уезжаешь?.."
Уезжаю. Уезжаем. Последние три месяца я занимался одним и тем же -
Ганеш приносил с ближайшего рынка картонные ящики, и постепенно пустели
книжные полки, вешалки, снимались картины со стен, обнажались потеки и
пятна - нищал интерьер, словно жизнь покидала дом. Наша жизнь. Четыре
года нашей жизни.
Росло число коробок, и весомой в самом прямом смысле становилась уг-
роза перевеса.
- Валера, как хочешь, но я купила всем нашим в подарок по набору пос-
тельного белья. Этого же нет в Союзе. Исчезло как класс.
Простыни, пододеяльники, наволочки, ботинки, босоножки, сапоги, туф-
ли, носки, чулки, колготки, майки, рубашки, платья, костюмы, пальто,
зонтики, перчатки, сумки, сумочки, зубные щетки, лезвия для бритв, мыло,
шампуни, кремы, лекарства, лекарства, лекарства, шприцы одноразовые, за-
жигалки, бусы, чай, кофе, виски, презервативы, сухие дрожжи, игрушки...
- каждый день обнаруживалось, что именно то или иное исчезло под прилав-
ки совмагазинов или появляется слишком редко.
Мы ездили по рынкам. Ходили по магазинам совсем с иной целью, чем
раньше - гляди-ка, батарейки-аккумуляторы разных размеров и подзарядное
устройство, надо обязательно купить, электрочайник-термос - это так
удобно... А беспроволочный телефон?.. Перемотчик видеокассет?.. Ком-
пакт-кассеты?..
И появилась еще одна коробка.
Денег, конечно, катастрофически не хватало. Как у всякого советского.
Как-то советник нашего посольства привез свою жену на базар. Жена пошла
по лавкам, а он ждал ее в машине. К нему подбежала черноглазая девочка -
от горшка два вершка - в лохмотьях и, плаксиво скривившись, стала про-
сить "бакшиш". Советский сааб владел местным наречием и сказал, что рос-
кошный японский лимузин принадлежит вовсе не ему, а вон той богатой те-
те, у которой он служит простым шофером. Зарплата у него маленькая, а
семья большая, поэтому и подать-то ему нечего. Бродяжка, подперевшись
кулачками, сочувственно выслушала бедного дядю, вздохнула, порылась в
своих отрепьях и протянула ему милостыню.
Дня за три до отъезда отвез несопровождаемый груз, сдал его в аэро-
порту, все остальное было уложено и упаковано и образовалась пустота во
времени. Не черная, но дыра. Время, конечно, тикало, но не включишь те-
левизор или радиоприемник - и появилась незанятость глаз. тишина для
слуха, свободные, ничем незаполненные вечера. И проснулись воспоминания,
и расцвели ассоциации. Сами собой - видно, накопилось - озарялись темные
уголки памяти и невольно сравнивал я самого себя с самим собой: нынешне-
го с приехавшим четыре года назад.
Тот был моложе. И здоровее. За четыре года тяжело ранена гепатитом
печень, поражены конъюнктивитом сосуды глаз, Рвутся кровотечением мягкие
ткани после операции геморроя, пухнут десны от парадентоза. С другой
стороны в родных пенатах не миновала бы меня горькая чаша болезней -
только нахлебался бы отечественной баланды в совлечебницах без разовых
шприцов.
Здесь-то меня оперировал знаменитый хирург, чей палец удостоился чес-
ти попасть в анналы местных миллионеров и крупных деятелей. А дома...
Мне слишком хорошо знакома социалистическая медицина по противотуберку-
лезному диспансеру в Москве и санаторию в Калужской области. И по моргу
где лежала моя Наташа.
И все-таки за четыре года всеми клеточками своего тела я ощутил, что
тропики - это не жара и не влажность, тропики - ползучая, как подземный
пожар, эрозия.
Страшнее физического обветшания - эрозия души. Мы стареем не потому,
что идут годы, а когда теряем надежду. Когда жизнь вдребезги разбивает
наши иллюзии.
Оглядываясь на самого себя, я понял, что за четыре года, проведенные
в совколонии, верить в вечные идеалы стало неизмеримо труднее. Из-за
другой истины, которую в полной мере можешь осознать только перейдя ру-
беж совдепии. Есть такое понятие в международной торговле - режим наи-
большего благоприятствования.
Для советского человека пребывание за рубежом - режим наибольшего
благоприятствования. При условии торговли собой. Заграницей же к тому же
отчетливо осознаешь, что торгуешь не только собой, что торгуют тобой.
Помню, как ходил в составе партийно-правительственной делегации по
дому с мраморными унитазами и интерьерами с роскошной мебелью. Дом по-
дыскивался для советского бизнес-центра.
Владельцы дома закатили прием, каких я не видывал за всю свою загра-
ничную жизнь. За столами с золотыми подсвечниками сидели, пили и ели со-
ветские бизнесмены. Купцы. Я знал, что они приехали не продавать, а по-
купать. Не на свои. За свои их купили владельцы дома. И не верилось, что
перестройка, что перемены на многострадальной Руси когда-нибудь приведут
к лучшему пока кто-то будет продавать не свое, а наше. И масштабы этого
сейла, этой распродажи на государственном уровне - не чета ухищрениям
мелких совслужащих.
Такой вот итог.
Уезжаем. Возвращаемся.
Самой тяжелой оказалась коробка последняя. Хотя и не верилось, что
такая будет наконец-то. В эту коробку, оставленную незапечатанной до
последнего момента, складывались передачи от провожающих. Да и знакомые
фирмачи, с кем довелось сотрудничать, тоже не забывали прислать кто бу-
тылочку виски, кто письменный прибор, кто атташе-кейс.
Мистер Джордж подарил часы. Циферблат вставлен в металлическую плас-
тину, на которой вытравлен рисунок: на золотом фоне восходящего солнца,
раскинувшего серебряные лучи, несется колесница с богом Кришной и другом
его Арджуной, который туго натянул тетиву своего лука - берегись враг,
свет Истины под надежной защитой!
И Ганеш, наш верный Ганеш, принес букетик цветов, восточные сладости
и слоненка из сандалового дерева. И расплакался.
Ричи устроил прощальный ужин в расписанном драконами китайском ресто-
ране, подарил Алене нитку жемчуга, а мне ручку с золотым пером и роскош-
ный альбом Сальватора Дали.
Уезжаем.
Прощайте, храмы, высеченные в скалах, дворцы в ажурной каменной
резьбе, английские клубы с полями для гольфа, пяти-звездные отели и про-
каженные на перекрестках, прощайте террористы и жара, тропические ливни
и распродажи, доллары и кроши, прощай, двухэтажная вилла, охраняемая
солдатами, прощай, верный Ганеш, прощай компаунд - "точка" СОВЕТСКОЙ КО-
ЛОНИИ, прощай, мистер Джордж - наш ангел-хранитель, прощай, Ричи, может
быть, увидимся в другой жизни. Она будет обязательно другая. Советская.
Возвращаемся.
Здравствуй, Россия, здравствуй, Москва, возвращаемся. К могиле отца.
В двухкомнатную квартиру, в которой обосновались Аленина дочь, зять и
внук, - в нашу коммуналку. Здравствуй, метро и троллейбус, битком наби-
тые соотечественниками, примите нас не укорачивающиеся хвосты Системы -
очереди в пустые магазины, прими нас самый большой в мире компаунд, за-
нимающий шестую часть суши, - Союз Советских Социалистических Республик.
Дети твои вернулись.
Глава сорок пятая
--===Колония===--
К О Л О Н И Я
Глава сорок пятая
Я просыпаюсь, встаю, умываюсь, завтракаю и еду на работу.
В метро я стою, прижатый к стеклянной двери вагона, на которой глаза
в глаза в темном тоннеле летит мое отражение.
Я смотрю в свои глаза и думаю о себе.
- С тех пор, как ты переступил порог противотуберкулезного диспансе-
ра, прошло тридцать лет. Большой срок, не правда ли?
- Правда. Но дело не в сроке. Дело в том, как ты прожил эти тридцать
лет и к чему пришел...
Я смотрю на свое отражение и не вижу его. К чему я пришел? Каждый
приходит сам к своему итогу. Но не каждый готов к испытаниям, когда на
корабль судьбы налетит ветер перемен.
Ветер перемен, как северный ветер с юга.
В детстве дорога моей жизни казалась мне легкой - есть те, кто мне
близок и дорог, есть те, кому я близок и дорог. Спасибо матери с отцом
за рождественский подарок уютного детства, благодаря им я пережил голод
эвакуации и тяготы послевоенных лет, под их крылом прошел, как по сту-
пенькам, из класса в класс и полнокровно ощутил жеребячью радость сту-
денческих лет, влюбился в кино и Тамару - что еще надо человеку, у кото-
рого есть любимое дело и любимая?
Но пришла беда и подул северный ветер с юга. Разве я помнил когда-ни-
будь о своем здоровье? Болит голова - принял таблетку, пройдет. Голоден
- съел пирожное, сыт. Кольнуло - отлежался, прошло.
Не прошло.
Ничто не проходит просто так. Все оставляет свой след.
Здоровьем светится тело, и желаньем наполнена жизнь, и стихи любви
просятся на бумагу. Голоден, измотан физически, и горечь бессилия, и
бессвязность мыслей, и усталая серость безразличия в душе к родным, к
любимому делу, к себе.
На больничной койке я понял, что близок момент, когда останешься один
на один с небытием и ощутил холод смертного одиночества. Кто отвел беду?
Подхватили меня, как на лету падающего ребенка, мама и отец. Подста-
вили свои плечи, стали опорой друзья из киностудии, товарищи по работе,
мои сопалатники по несчастью, одарили лаской своей и Надя из подмосков-
ного города невест и Наташа.
Ветер перемен охладил наши отношения с Тамарой, разнес нас в разные
стороны. Не пришла она ко мне, не стала моя беда ее бедой. Любовь умира-
ет, если нет солнечного тепла соучастия.
Что родится от мести за сиюминутную обиду? И кто?
Но он родился. Он не знал зачем и при каких обстоятельствах и каким
ветром перемен он вытолкнут на этот свет. Главное, что он есть... Сын.
Так к чему ты пришел? Отвечай.
Я в ответе перед моими родителями, царствие им небесное, я в ответе
перед моим сыном за его безотцовское детство и юность, я в ответе перед
всеми, кто был со мной в трудные мину ты моей жизни.
Безумие - царь и воля его творилась, когда умерла Наташа... Незажива-
ющая рана... Не уберег... Не мог уберечь...
Я смотрю на свое отражение и вижу вереницу туберкулезных сопалатни-
ков, которых уложил на больничные койки и в гробы северный ветер с юга.
Титов, прогулявший свою жизнь, Егор Болотников со своей тягой в прост-
ранство, Аркадий Комлев, герой Севера, Леха Шатаев, проведший свои луч-
шие годы в тюрьме, прораб Сажин, желающий всех уложить в прокрустово ло-
же своих убеждений, и Гальнштейн, не желающий этого, Степан Груздев, ко-
торому помог выжить Сенека, доктор Зацепина, которая помогла выжить мно-
гим, в том числе и мне.
Друзья из киностудии... Гашетников стал профессиональным режиссером,
но так и не снял фильм, о котором мечтал, Колька Осинников уехал в США,
Марка Вольского нашли мертвым в палатке на берегу реки, остальные разб-
релись кто куда.
Всполохи ламп в тоннеле - как вспышки памяти... Старый большевик Ярс-
кий, подавший на алименты на свою дочь, и конармеец, неизвестный герой
гражданской войны, забытый на балконе, отец Тамары и его товарищ Бон-
дарь, опаленные войной и мыкающиеся на своих садовых участках. Спившийся
брат Наташи - мастер спорта Кирилл. Наташина подруга Марина, крестная
мать нашего трехдневного медового месяца, нашедшая-таки свое маленькое
счастье в усыновленном мальчике, но уже после того, как растратила с Пи-
жоном свою молодость и наследство погибших родителей.
Фурман, чье персональное дело разбиралось на партийном собрании, ко-
торый получил с директором Королевым по выговору, жаловался, конечно,
безрезультатно, в высокие инстанции, ходил, обиженный на Полякова, на
меня, на всех, кто обещал ему поддержку, в конце концов сильно сдал и
через год умер. Нет в живых и экономиста Папастова, истинного патриота,
к которому со Светланой Ветлугиной мы ходили с избирательной урной.
Зноем опалил ветер перемен мою заграничную жизнь. Нашу жизнь с Але-
ной, моей Ленкой, встреча с которой - подарок судьбы на склоне лет. На-
ших лет. И вошли в нашу жизнь и Баба Яга, врачиха-взяточница из загран-
кабинета, и бескорыстный красноносый майор милиции Дудкин, торгпред Се-
мен Иванович, пытавшийся помочь Чернобыльской беде наперекор Чрезвычай-
ному и Полномочному послу СССР, и команда загранаппарата от Айвазянов до
Ушаковых, работающих заграницей на границе естественного бизнеса свобод-
ной экономики и внешнеторгового абсурда тоталитарной Системы, "Герой
Прорабства" Святослав, любитель высокой поэзии из всесильной "конторы",
мой товарищ по киностудии Виталий Вехов, сохраненный провидением от ги-
бели на торпедированном пароходе "Кола", и директор советских экспозиций
Антон Бойко, живущий в квартире с видом на кладбище, где уготовано место
и ему, "террорист" - второклассник Петя Жмуркин, на которого завел пер-
сональное дело директор школы, и брошенный в пустыне, оставивший, как
завещание, исцарапанный письменами джип, мистер Джордж, начавший свою
восхождение к богатству с велосипеда и нуждающийся в старости в велотре-
нажере, адвокат и каратист Ричи, мой товарищ по предыдущей и этой жиз-
ни...
Все они люди, живые, как жива для меня немая девушка Марина, чей ше-
пот "люблю!" разнесся эхом в скалах, как жив для меня Дима Перов, летав-
ший во снах и чуть не разбившийся насмерть, как жив для меня Евгений Го-
рин, частичка Горы, неизвестный поэт двадцатого века.
И дай-то, Господи, всем живущим на нашей многострадальной земле само-
го главного - доброго и мудрого интереса к жизни, как у Семеныча, кото-
рый в свои семьдесят исправно справляет супружеский долг, как у тети Па-
ши, которая всегда поделится флакончиком коньячка к празднику.
Ветер перемен, как северный ветер с юга. Он меняет русла наших судеб,
то глубже, сильнее наши чувства, то мелеет, бьется о камни преград наша
жизнь. Но не страшен ветер перемен, если ты сохранил чистоту своих род-
ников, не гниешь застойным болотом, а полноводно несешь людям радость -
время твоей жизни одно и другого не будет.
Ветер перемен разметал в прах мои иллюзии, от ветра перемен пролегли
морщинки на моем лице, появилась седина, ветер перемен изменил мои
представления о жизни и смерти.
Есть естественные утраты - так с детством проходит иллюзия вечности
своего существования. Стареешь, став юношей, когда умер в тебе ребенок.
Гибнет, отравленное изменой, великое чувство любви - стареешь. Мечтал
поступить на режиссерские курсы, а попал на больничную койку рядом с
умирающим - возник страх, что до старости просто не дотянешь. Развелись
с Тамарой и ушел вместе с ней сын - поселились в душе одиночество. Погу-
били врачи Наташу - и жизнь, казалось, потеряла всякий смысл. Старость
пришла сединой вместе со смертью отца...
Слава Богу, надежда не только гибнет, она возрождается. Как птица Фе-
никс. Но каждый раз все с большим трудом. И уже суеверно не веришь ни во
что, чтобы потом жестоко не разочароваться. И постепенно, как солнце
сквозь предрассветные сумерки, пробивается сень Высшего Начала и все
глубже веришь в вечное - победу Белого над Черным, Добра над Злом, Исти-
ны над Ложью.
Бесконечно падают в вечность песчинки мгновений, и прах времени пау-
тиной забвения затягивает прошедшее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37