В томленье твоем исступленн
ом
Тоска небывалой весны
Горит мне лучом отдаленным
И тянется песней зурны…

Там, на горе Чернявского, я чувствовал себя по временам среди немирного л
ермонтовского Кавказа. Вернее, мне хотелось так себя чувствовать. И жизн
ь, по своей дурной привычке потворствовать мечтателям, щедро награждала
меня чертами этого старинного Кавказа.
Невдалеке за домом Генриетты я наткнулся на обтесанный продолговатый к
амень. Он был так густо покрыт желтыми лишаями, что надпись, некогда выбит
ую на этом камне, нельзя было уже прочесть… Может быть, здесь похоронен Од
оевский? Или это была могила безвестного стрелка? Кто мог это знать?
Во всяком случае, появился повод для того, чтобы приносить на эту могилу ц
веты (их расклевывали и уносили птицы), сидеть на земле, облокотившись на к
амень, и смотреть, как у тебя на ладони тревожно и быстро дышит только что
пойманная крошечная ящерица.
Несколько раз с гор приходила гроза. С наглым треском она разрывала молн
иями черное небо и катила перед собой, как мутный вал, гряду желтых туч.
Смерчи гигантскими волчками завивались над морем, изгибались и, будто сп
откнувшись, внезапно падали всей тяжестью на поверхность воды. Тогда мор
е кипело.
Ревя, мчались по лощинам водопады, ворочая глыбы камней. Чернела и свиреп
ела морская даль. Косые струи ливня вытягивались по ветру, почти не касая
сь земли. И вдруг неожиданно вспыхивал, как взрыв, мокрый и горячий солнеч
ный свет. Тогда несколько радуг, упираясь в устои гор, плавно подымали к не
бу мириады мельчайших водяных искр. Гроза кончалась.
После гроз над Сухумом повисал удушливый пар. Генриетта Францевна закры
вала окна. Она говорила, что в этих испарениях размножаются невидимые ми
азмы. Их было так много, что становилось трудно дышать.
Миазмы, по словам Генриетты, вызывали малярию, сердечную слабость и ломо
ту в костях.
Было так душно, что обильный пот выступал на всем, что могло осаждать влаг
у. Все было мокрым и блестело, как только что вынутое из воды, Ц листья, заб
оры, скалы и черепичные крыши. Пот струями стекал с волос за шиворот и лилс
я с пальмовых листьев, как из маленьких водосточных труб.
После одной из таких гроз я впервые испытал жестокое удушье, когда кажет
ся, что легкие залиты свинцом. То были первые признаки астмы Ц безжалост
ной болезни, заставляющей человека дышать в четверть дыхания, говорить в
четверть голоса, ходить в четверть шага, думать в четверть мысли и только
задыхаться в полную силу, без четвертей.
Сейчас, по прошествии многих лет, я хочу точно записать первые свои впеча
тления о Кавказе и Сухуме. Но я вижу, перечитывая записанное, что эти впеча
тления торопливы и не очень связаны друг с другом, хотя и не лишены единог
о ощущения места и времени.
Объясняется это, очевидно, тем недолгим и странным ослаблением чувства р
еальности, какое завладело мною в начале сухумской жизни.
Слишком велик был разрыв между голодным и обледенелым северным побереж
ьем Черного моря и этой щедрой по своей природе страной, пропахшей цвета
ми мимозы.
Она была щедрой и непонятной. Здесь веками сложился удивительный быт. Ст
рана была закована в него, как в кольчугу.
Все здесь казалось странным.
Когда князь Ширвашидзе входил в духан, посетители по привычке вставали.
Учитель и писатель Дмитрий Гулиа Ц просветитель Абхазии Ц создал абха
зскую письменность и открыл первый передвижной театр на арбах.
Советских денег еще не было. Ходили по рукам затертые турецкие лиры.
Шотландский пароход пришел за сухумским табаком и оставил взамен бочки
с атлантической сельдью. После него пришел японский пароход и привез уйм
у риса и тростникового сахара. Поэтому вместо заработной платы служащим
выдавали продукты. Каждые два дня давали в придачу ведро превосходного в
ина и пачку драгоценного табака «требизонд». В чистом виде «требизонд» к
урить было нельзя: он был слишком крепок и дорог. Его добавляли для вкуса к
обыкновенным табакам.
На базаре продавали горных медвежат по рублю и связки окаменелых москов
ских баранок, изготовленных, должно быть, еще до революции. Стоили баранк
и баснословных денег.
Побеги бамбука проламывали мостовые. За одну ночь они вытягивались на ме
тр, а то и больше. Кровная месть не затихала. В аулах еще собирались судили
ща старцев.
Трудно было понять, в каком веке мы живем. На первый съезд Советов жители С
амурзакани Ц самого непокорного края Абхазии Ц выбрали наиболее дост
ойных представителей Ц тех, кто мог незаметно свести самого горячего ко
ня. В этом старики самурзаканцы полагали тогда настоящую доблесть, а не в
том, чтобы гнуть спины на кукурузных полях или табачных плантациях.

В Сухуме не было никаких внешних следов войны. Страна стояла такая же нет
ронутая, как и полвека назад.
Одной из неожиданных для здешнего края примет недавней войны была книга
Анри Барбюса «Огонь», попавшая каким-то чудом в Сухум.
Первый экземпляр этой книги оказался у Рывкина. Я тотчас же отобрал у нег
о эту книгу. Рывкин не оказал ни малейшего сопротивления.
Я читал эту крепкую, как солдатский шаг, мужественную и человечную повес
ть Барбюса у себя в саду, в тени банана. Изредка я подымал глаза. Мне нужно б
ыло какое-то время, чтобы сообразить, что я нахожусь не на полях Шампани и
ли в Арденнах, где в залитых ливнем окопах тесно смешались обе армии Ц и ф
ранцузская и немецкая Ц и солдаты тонут в грязи. Мне нужно было время, что
бы перенестись с полей Франции в этот нарядный от света и опьяняюще пахн
ущий край.
В такие минуты он казался мне особенно чуждым Ц лакированным и одноврем
енно тоскливым.
С некоторых пор у меня появилось ощущение, что этот край чем-то грозит мне
. Угрозу эту я особенно ясно чувствовал во время закатов. Тогда в жаркую ду
хоту впивались, как острые когти, струйки холодного воздуха и вызывали л
егкий озноб.
Я восторгался книгой Барбюса, особенно последними страницами, где приро
сшие к земле солдаты говорят о великой справедливости. Имя Либкнехта нео
жиданно вспыхивает в разговоре как реальная и близкая надежда на пришес
твие новых времен.
Каждый раз, доходя до этого места, я испытывал глухое волнение и почему-то
начинал думать о себе: двигаюсь ли я вперед пли погружаюсь в оцепенение. С
удя по тому, что я сам задавал себе этот вопрос, я был еще жив. Это меня успок
аивало.

Заколоченный дом

Вдоль сухумской набережной тянулись тогда темноватые и низкие духаны с
удивительными названиями: «Зеленая скумбрия», «Завтрак на ходу», «Отдых
людям», «Царица Тамара», «Остановись, голубчик».
В каждом духане висело на стене напечатанное крупным шрифтом объявлени
е: «Кредит никому!» Только в одном из духанов это неумолимое предупрежде
ние было выражено более вежливо: «Кредит портит отношения».
В окне парикмахерской тоже была своя вывеска:
«В кредит не освежаем».
Объявления о кредите висели повсюду, даже около уличных шашлычников. Они
готовили шашлыки на замысловатых сооружениях: к железному стержню были
припаяны одна над другой продырявленные жестяные сковородки. На них кла
ли по отдельности куски баранины, помидоры и нарезанный лук. Под сковоро
дками наваливали гору пылающих углей, медленно вращали стержень, и шашлы
ки жарились, вертясь, в горячем соку лука, лопнувших помидор, в собственно
м жиру и распространяли по Сухуму жестокий чад. Временами этот чад был сл
ышен даже на рейде. От него першило в горле.
Объявления о кредите были только живописной подробностью сухумской жи
зни. На самом деле во всех духанах посетители и пили и ели в кредит еще со в
ремен царицы Тамары. Попытка расплатиться тут же вызывала у духанщиков п
олное недоумение. Поэтому было совершенно непонятно, кто придумал этот л
озунг и заклеил объявлениями о кредите весь Сухум.
Крикливые бородатые водоносы бродили по набережной с маленькими, увиты
ми плющом бочонками с холодной водой. У каждого водоноса тоже висела на б
очонке табличка с предупреждением о кредите. Даже чистильщики сапог веш
али эту табличку около своих нарядных ящиков.
Каждый чистильщик украшал свой ящик открытками, колокольчиками и портр
етами то Венизелоса, то католикоса Армении, в зависимости от национально
сти чистильщика.
Чистильщики делились на стариков и мальчишек. Людей средних лет между ни
ми не было.
По утрам сухумцев будил отчаянный барабанный стук щеток по ящикам. Это м
альчишки-чистильщики занимали свои посты и лихо отщелкивали щетками та
кт популярной в то время песенки: «По улицам ходила большая крокодила! Он
а совсем голодная была». Старики только укоризненно качали головами.
Среди стариков был древний курд, своего рода патриарх чистильщиков. Гово
рили, что он уже тридцать лет сидит на одном и том же месте около пристани.
Огромные щетки мягко ходили в его руках. Глянец старик наводил одним неб
режным мановением красной бархотки.
Все относились к этому курду с большим уважением. Даже капитан «Пестеля»
здоровался с ним за руку.
И вот этому старику привелось сыграть жестокую роль в истории с заколоче
нным домом Ц тем домом, что стоял в непосредственной близости от усадьб
ы Генриетты Францевны.
Старушка рассказала мне историю этого дома. В Сухуме враждовали два рода
. Вражда эта окончилась тем, что в одном роду остался в живых единственный
мужчина Ц сосед Генриетты Францевны. В 1900 году этот человек, чтобы спасти
сь от неминуемой смерти, бежал с женой в Турцию.
Такие случаи не всегда спасали людей. На памяти Генриетты Францевны был
пример, когда человека, бежавшего от кровной мести, разыскали даже в Амер
ике и там застрелили.
Семья, враждовавшая с соседом Генриетты Францевны, сбежавшим в Турцию, в
скоре переехала из Сухума в аул Цебельду, и месть, не получая свежей пищи,
погасла.
По абхазским поверьям, дом, где была кровная месть, считался проклятым. Ег
о обычно заколачивали, и никто не хотел в нем селиться.
«Проклятые» дома постепенно разрушались от старости. Тогда их сносили.

После рассказа Генриетты Францевны я несколько иначе стал смотреть на э
тот заколоченный дом. Я начал замечать в нем зловещие черты.
На чердаке во множестве жили (или, вернее, спали вниз головой) летучие мыши
. По вечерам они просыпались и носились у самого лица, качаясь и попискива
я. На деревянных стенах дома светились трухлявые сучки. Они были похожи н
а злорадные зеленые глаза. И день, и ночь жуки-древоточцы прилежно грызли
деревянные стены дома. Очевидно, дом вскоре должен был рухнуть.
Однажды я задержался в городе. Из Абсоюза я зашел в редакцию маленькой су
хумской газеты и там написал короткую горячую статью против кровной мес
ти. Редактор, читая ее, только чмокал языком.
Ц Нельзя печатать, Ц сказал он наконец и хлопнул по рукописи ладонью.
Ц Понимаешь, кацо, невозможно так неожиданно отнимать у людей их привыч
ки. Надо действовать дипломатично. Тысячи лет они резали друг друга, кацо,
Ц и вдруг запрещение! Ты мне не веришь, кацо, но клянусь своей дочерью, что
автора этой статьи немедленно убьют на пороге редакции. Ты понимаешь, чт
о я, как редактор, не могу этого допустить.
Ничего не добившись от редактора, я ушел. Я оставил его в состоянии унылог
о размышления. Он морщил лоб и тер синим карандашом за ухом.
За окнами шевелились от ветра кусты лавров.
Я пошел домой. Шел я всегда медленно и глубоко дышал, Ц никак не мог привы
кнуть к терпким запахам здешней ночи.
На повороте к своему дому я остановился.
Остановился я оттого, что скала, мимо которой я всегда проходил в темноте,
притрагиваясь к ней рукой, чтобы не сбиться с пути и не сорваться в обрыв,
была освещена огнем керосиновой лампы.
Я поднял глаза.
Заколоченный дом был открыт, все доски с окон и дверей сорваны, а комнаты с
веркали от огня ламп. Кто-то, очевидно приезжий, пренебрег абхазскими суе
вериями и смело раскупорил дом.
Около калитки стояла Генриетта Францевна. Она схватила меня за руку и, за
дыхаясь, сказала:
Ц Скорей! Плю вит! Плю вит! Пожалуйста!
Она дрожала, и голос у нее срывался.
Ц Что случилось? Ц спросил я испуганно.
Ц Скорей! Ц громким шепотом повторила она, покачнулась и схватилась за
забор. Ц Господи, какое несчастье! Бегите скорей, я вас умоляю!
Ц Куда? Ц спросил я, совершенно сбитый с толку.
Ц Он вернулся из Турции, Ц громко сказала Генриетта Францевна. И мне ст
ало страшно, оттого что она дрожала все сильнее. Я подумал, что у нее начин
ается истерический припадок. Ц Он вернулся сегодня днем из Турции, Ц яс
но и громко повторила она. Ц Скорее бегите в милицию и скажите там, что он
вернулся. Его зовут Чачба. Господи, какое несчастье!
Я, ошеломленный, ничего толком не понимая, почти бегом спустился с горы Че
рнявского.
Во дворе милиции на низеньком столе при свете фонаря «летучая мышь» три
милиционера играли в нарды. Под забором громко жевали оседланные поджар
ые лошади, привязанные к пальмам.
Милиционеры были так увлечены игрой, что даже не взглянули на меня. Я подо
шел и сказал им, что сегодня вернулся из Турции некий Чачба и поселился в з
аколоченном доме на горе Чернявского.
Я не успел договорить. Милиционеры вскочили и бросились к оседланным лош
адям. Они что-то гортанно кричали высунувшемуся из окна дежурному и торо
пливо отвязывали коней. Потом они вскочили в седла и умчались с бешеным т
опотом на гору Чернявского. Снопы искр летели из-под подков лошадей. Ночь
вдруг запахла порохом и кровью.
Я бросился бегом за милиционерами. Но на полпути к горе Чернявского они т
ак же бешено проскакали мимо меня, возвращаясь в город. Я едва успел спрыг
нуть в придорожную канаву.
Проклятый дом был все так же ярко освещен. Лампы коптили.
На террасе около лестницы лежал, раскинув руки, седой человек с добрым ли
цом. Из его простреленной груди еще стекала кровь и глухо и медленно капа
ла со ступеньки на ступеньку.
Рядом с убитым сидела на полу пожилая красивая женщина. Она прижимала к г
руди мальчика лет пяти и смотрела прямо перед собой. Подходя, я пересек ли
нию ее неподвижного взгляда и содрогнулся Ц такой исступленной ненави
сти я никогда еще не видел в глазах людей.
Было ясно, что эта женщина пошлет этого маленького мальчика, как только о
н подрастет, мстить за отца. И ничто в мире не сможет смягчить ее сердце и з
аставить отказаться от кровопролития.
Генриетта Францевна была права, когда торопила меня. Милиционеры опозда
ли.
Через несколько дней, когда женщина с мальчиком исчезла (говорили, что он
а, боясь за сына, бежала в Ростов-на-Дону), все, наконец, выяснилось.
Чачба вернулся на турецком грузовом пароходе из Трапезунда. На пристани
его сразу же узнал старый курд Ц чистильщик сапог. Он пристально посмот
рел на Чачбу и медленно поднял ладонь ко лбу.
Чачба почистил у курда сапоги. От радости, что спустя двадцать с лишним ле
т он вернулся на родину, Чачба без умолку говорил с чистильщиком. Говорил,
что вот прошла война и революция и теперь в Абхазии, наверное, все изменил
ось. Никто никого не убивает из мести, люди поумнели и живут счастливо и др
ужно.
Чистильщик неохотно поддакивал и все поглядывал по сторонам. Но Чачба бы
л счастлив и не заметил ни хмурости чистильщика, ни его бегающих глаз.
Как только Чачба погрузил свои вещи на арбу и уехал на гору Чернявского, ч
истильщик неторопливо пошел на базар. Там было в те времена много извили
стых дворов-лабиринтов, где можно было заблудиться в нескольких шагах о
т выхода на улицу.
То было нагромождение дощатых конур и бесчисленных маленьких сараев, гд
е со свистом шипели примусы, стучали молотками сапожники, ревели, изрыга
я синее пламя, паяльные лампы, варился густой турецкий кофе, шлепали и при
липали к столам засаленные карты, кричали простоволосые женщины, обвиня
я во всех смертных грехах ленивых и пренебрежительных мужей, клекотали,
как старые орлы, старцы в обмотках и солдатских бутсах, и вдруг через весь
этот базарный беспорядок и крик проходил, колеблясь на стянутых кожаным
и чулками ногах, статный красавец в черкеске с откидными рукавами и томн
ым головокружительным взглядом.
Курд дождался такого красавца и что-то шепнул ему.
Ц Хорошо, батоно! Ц ответил ему вполголоса красавец. Ц Ты получишь зав
тра свои сто лир.
Красавец повел по сторонам глазами с поволокой, сжал сухощавыми коричне
выми пальцами рукоять кинжала и, как дикая кошка, бесшумно, на мягких нога
х выскочил на улицу.
Через десять минут он уже скакал, пригнувшись к луке седла, в аул Цебельду
, чтобы привезти обитателям одного из цебельдинских домов ошеломительн
ую весть о возвращении в Абхазию неотмщенного врага Чачбы.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Повесть о жизни - 5. Бросок на юг'


1 2 3 4 5