На самом же деле оно наполнено плодоносным напряжен
ием.
Я завидовал колоскам. Перед ними медленно сменялись рассветы и полудни,
вечерние зори, белое качание теплоходов в шумящих водных далях, лучи сол
нца, бьющие из-за туч, мелкая роса, похожая на светящуюся манну, и звезды, по
добные большой росе.
Перед этими ничтожными травинками все время проходили разные мгновени
я жизни в их подлинном великолепии. И все это возвращалось каждый раз при
наступлении нового дня.
Но зависть быстро умирала, когда по ту сторону Южной бухты проносились в
сумерках и гасли в туннеле огни скорого поезда. Эти огни уводили от архаи
ческой мглы Херсонеса и Инкермана, от диких обрывов мыса Айя и Фиолента т
уда, на север, где, должно быть, уже сыпались, наполняя воздух горечью, желт
ые березовые листья.
Я думаю, что мир в равной степени достоин медленного плодотворного созер
цания и разумного и мощного действия. Созерцание Ц одна из основ творче
ства и любви к земле, в первую очередь к своей, отечественной.
Я вижу, что разговор о Севастополе начинает заводить меня слишком далеко
. Поэтому я обрываю его и перехожу к повествованию.
Знатоки литературы, не пишущие книг, утверждают, что повествованию нужна
железная последовательность. Пишущим книги остается только принять на
веру этот закон и постараться выполнить его.

Табачная республика

Когда «Пестель» стоял в Новороссийске, на город начал надвигаться норд-
ост Во время
плавания с командировочным заданием и удостоверением одесской газеты
«Моряк» из голодной Одессы в Сухум отец постоянно посылал в редакцию сво
и корреспонденции. Одна из них малоизвестна. Она ни разу не публиковалас
ь в книгах и не перепечатывалась в журналах и газетах, в «Моряке» опублик
ована 7 марта за подписью К. П-ский с весомой авторитетной пометкой: «От на
шего специального корреспондента из Новороссийска».
Статья заслуживает внимания, в ней еще дышит одесский «ильфо-пе-тровски
й» колорит. Во всяком случае при описании концертной бригады невольно вс
поминается небезызвестный автопробег с «Антилопой Гну».
Мое знакомство с подшивкой краевой газеты Черного, Азовского и Каспийск
ого морей в Одесской научной библиотеке, как я уже говорил, не прошло бесс
ледно.
ПАРОХОДНЫЕ КОНЦЕРТЫ
(Фрагменты очерка «Серебряные горы»)
Весь день стояли в Новороссийске Ц этой российской, измученной ве
чными норд-остами столице. Пассажиры бегут на базар Ц покупать дешевых
здесь копченых «рыбцов» и галеты. У деревянной пристани стоит американс
кий миноносец Ц «236», но к нему не подпускают на пушечный выстрел. Извозчи
к торгуется с вылощенным американским офицером Ц просит в город 300 тысяч
. Американец недоумевает и дает 200. Собирается толпа. Вечером срывается но
рд-ост и тяжело гремит над городом, сдувая с палубы последних пассажиров
в переполненную кают-компанию.
Здесь идет пароходный концерт. Почти на каждом пароходе вымо-жете
увидеть все одну и ту же компанию артистов, назначение которых сводится
к устройству на пароходах, в тесноте, среди больных, давки и детского плач
а Ц концертов. Эта труппа Ц столь же необходимая (по-видимому) и легальн
ая организация на пароходе, как и машинная команда, капитан, его помощник
и, матросы. Их возят бесплатно, они занимают каюты, дружат с наглой буфетно
й прислугой, напиваются, бегают в портах по «срочным делам» на базары иус
траивают «концерты в пользу голодающих» Ц смесь из скабрезных куплето
в, еврейских анекдотов и румынского оркестра из какого-то сухумского ду
хана. Голодающим,по словам существующей на пароходе специальной комисс
ии, концерты эти дают крайне мало, почти ничего. Простой сбор дал бы больше
.
Начинается концерт и стихают многочисленные картежники, которые
режутся в карты с утра до поздней ночи. В каюте шумно. Стоит веселый гогот.

Ц Даешь «советскую свадьбу»! Ц кричит группа военморов. Ц Даешь
«Абрашу»!
Жирный, невероятной толщины задыхающийся артист («жертва войны, ре
волюции и Поволжья» Ц по словам конферансье) поет о луне, о парочках и рас
тущих у кого-то рогах.
Ц Даешь «Машу»! Ц входят в азарт военморы. Ц Валяй, Вас
я, по-нашему, по-одесски.
Но совершенно неожиданно оркестр (скрипка, виолончель и контрабас)
фальшиво играет «Интернационал» и концерт кончается.
А норд-ост сотрясает палубу и ночь вся дрожит в ледяном холоде звез
дных лучей, в ясности зимней ночи.
. Появился первый признак этого бесноватого ветра: по горам протяну
лось облако, похожее на жгут грязной ваты. Сами же горы напоминали мертвы
х верблюдов с выпершими из-под пыльной шкуры ребрами.
Ватный жгут разворачивался, сползал с гор и нес с собой ветер. Надо было от
валивать, пока норд-ост не успел еще обрушиться на порт. Ветер уже злорадн
о подсвистывал в снастях и начисто выплескивал из луж беловатую воду.
«Пестель» снялся и полным ходом начал уходить в море, к югу. По свидетельс
тву моряков, норд-ост по мере удаления от Новороссийска быстро ослабева
ет и теряет свою разрушительную силу.
Нам удалось уйти от норд-оста.
Ночью я проснулся, увидел за иллюминатором в низком мраке озябшие огни Т
уапсе и снова уснул.
Засыпая, я думал, что, судя по началу, не стоит ждать от Кавказского побере
жья ничего особенного. Но утреннее мое пробуждение оказалось почти феер
ическим.
Я проснулся и долго лежал, не открывая глаз, ощущая у себя на лице чьи-то те
плые ладони. От них пахло цветущей мимозой.
Это был, конечно, утренний бриз. Он заполнил каюту, лениво бродил по ней и п
рикасался ко всему, что попадалось ему на пути, в том числе и к моим щекам.

Сквозь полусон я вспомнил, что вот уже пятый день не брился и наверняка ис
царапаю своей щетиной эти милые ладони. Мне стало стыдно, я решил тотчас п
обриться, и, должно быть, от этого окончательно проснулся.
Позванивала якорная цепь. С палубы доносились обычные портовые возглас
ы: «Вира, чертов банабак! Майна помалу!»
Наконец я открыл глаза. За иллюминатором блистало солнце, занявшее полов
ину неба и половину моря и как бы приблизившееся к земле. В его победоносн
ом свете качалась снаружи живая стена роскошной растительности.
На нее то тут, то там были брошены разноцветные мазки из киновари, чистейш
их белил и охры. Я закрыл глаза, помотал головой и, снова открыв глаза, убед
ился, что это не мазки масляной краски, а разбросанные по листве незнаком
ые цветы.
Ц «Что это? Ц спросил я себя и сел на койке. Ц Мираж? Или остров Таити? Или
райские острова Самоа?»
Нет, это не было ни миражем, ни островом Таити, ни галлюцинацией после мрач
ной ночи. Я услышал за иллюминатором хрипловатый голос второго помощник
а капитана:
Ц Ни-ко-го! Ц сказал он решительно. Ц Никого не спустим на берег. Ясно? Х
оть самого Шолом-Алейхема. Приказ правительства Абхазской республики! Т
очка! Так что можете полюбоваться Сухумом с палубы и не полировать себе к
ровь. Еще, даст бог, поживете на свете и увидите все, что вам надо увидеть, и
даже то, чего вам совсем не надо бы видеть.
Я быстро оделся и вышел на палубу. Блеск медных пластинок, набитых на ступ
еньки трапа, ослепил меня. Короткое головокружение заставило схватитьс
я за поручни.
С берега наплывали терпкие запахи, сливаясь с чуть ощутимым шелковистым
веянием роз.
Запахи то сплетались в тугой клубок, сжимая воздух до густоты сиропа, то р
асплетались на отдельные волокна, и тогда я улавливал дыхание азалий, ла
вров, эвкалиптов, олеандр, глициний и еще множества удивительных по свое
му строению и краскам цветов.
Я решил сойти на берег в Сухуме, чего бы это ни стоило. И не только сойти, но
и остаться здесь.
Мне казалось, что если я сойду, то сбудутся мечты моего детства. Мечты о то
м, чтобы на худой конец хотя бы прикоснуться к ворсистым стволам кокосов
ых пальм, к изумрудной коре бамбука Ц всегда холодной и глянцевитой, к зе
мле, розовой от кораллового песка.
Такие мечты я, когда был еще мальчишкой, называл, подражая маме, «несбыточ
ными». Это слово я часто слышал от нее, когда она сердилась на отца. Она даж
е кричала на него. Когда же он, сгорбившись, покорно уходил из дому, чтобы и
збежать постоянных попреков, то мама плакала от жалости к нему и брала с м
еня слово, что я буду всю жизнь любить его и беречь, как ребенка. «Я не могу с
мотреть на его сгорбленную спину», Ц говорила она с отчаянием.
Но ни она, ни я и никто из близких не уберегли его. Это мучило маму до самой е
е смерти.
В детстве я, конечно, не испытывал никакой горечи от «несбыточного». Да и н
е мог испытывать. Я только догадывался, что это чувство очень грустное и ч
то оно, как однажды сказал отец, опустошает ни в чем не повинное человечес
кое сердце.
Когда я был уже восьмиклассником, я нашел в письменном столе у отца узкие
полоски бумаги, исписанные его рукой. Я смог разобрать только одну фразу
о том, что несравненно тяжелее пережить несбывшееся, чем несбыточное.
С тех пор слабая печаль о несбывшемся почти не оставляла меня, несмотря н
а мой внешне веселый характер. С тех пор меня в жизни привлекали больше вс
его такие случаи, обстоятельства и люди, которые оставляли ощущение пром
елькнувшей небылицы.
Я понял смысл отцовских слов и еще больше полюбил его, но уже на том страшн
ом отдалении, на каком мы с ним находились сейчас. Он лежал в потрескавшей
ся от засухи земле, среди колючего чертополоха на деревенском кладбище п
од Белой Церковью, а я скитался по свету один.
Мы навсегда потеряли друг друга. Но я еще хоть изредка мог вспоминать о не
м. А он меня не мог даже вспомнить.
Я твердо решил остаться в Сухуме. Но как это сделать? «Пестель» стоял на як
оре далеко от берега. Только две широкие турецкие лодки (их назвали «магу
нами») были пришвартованы к его борту. С них лебедкой грузили на «Пестеля
» обшитые холстиной тюки табака. На берег никого не пускали из-за объявле
нного абхазскими властями загадочного карантина.
Я пошел к капитану и сказал ему, что мне нужно, как сотруднику «Моряка», хо
тя бы на час съехать на берег. Капитан поморщился.
Ц Надо поговорить со смотрителем порта, Ц сказал он. Ц Тяжелый мужчин
а. Ну, все равно. Пойдемте.
Смотритель порта Ц человек с рыжими, как прокуренные усы, бровями Ц реш
ительно и грубо отказался пустить меня на берег.
Ц Кредит, Ц сказал он грозно, Ц портит отношения.
При чем здесь был кредит, я не понял.
Капитан настаивал, и смотритель порта, наконец, сдался.
Ц Можете выкатываться, Ц сказал он мне, Ц но только в том виде, в каком в
ы сейчас стоите передо мной. Без чемодана, без всякого барахла и даже без к
епки. И прямо отсюда на берег, не заходя в каюту.
Ц Почему? Ц спросил я, хотя прекрасно понял, что смотритель боится, как б
ы я не захватил в каюте деньги и не остался в Сухуме.
Ц Я имею привычку, Ц ответил он, Ц обижаться на лишние расспросы. Если с
огласны, спускайтесь в магуну. Она сейчас отвалит. А следующей магуной ве
рнетесь. Популярнее объяснить не могу.
Я слез в магуну по веревочному трапу. Пока я еще не представлял себе, как в
ывернусь из этого затруднения с Сухумом. Меня успокаивало лишь то, что вс
е деньги были при мне. Чемоданом я решил пожертвовать: там ничего ценного
не было, кроме трех чистых рубах. Рукопись своей первой повести, «Романти
ки», я оставил в Одессе.
В магуне першило горло от табачной пыли. Через борт лениво заглядывала м
алахитовая волна. Грузчики-абхазцы с хищными лицами яростно кричали. Пы
льные мешки были гордо обвязаны вокруг их голов.
Мне показалось, что грузчики собираются выбросить меня в море. Но смотри
тель порта крикнул им что-то по-абхазски. Они сразу успокоились и даже уг
остили меня табаком «самсун».
От этого табака у меня на несколько секунд остановилось дыхание. Солнце
завертелось в небе. Абхазцы сочувственно покачали головами и нехотя взя
лись за тяжелые весла. Магуна поползла, переваливаясь, к таинственному б
ерегу.

Для того чтобы понять, что происходило в то время в Сухуме, нужно рассказа
ть про общую обстановку на том клочке кавказского берега, где простирала
сь у подножия гор душная и маленькая Абхазия.
Советская власть в Абхазии была установлена совсем недавно. Старое пере
мешалось с новым, как перемешиваются вещи в корзине от сильного толчка.
Конечно, только молодостью Советской власти объяснялись все те казусы и
удивительные положения, какие возникали в тогдашней Абхазии и напомина
ли нравы маленькой южноамериканской республики, описанные веселым пер
ом О'Генри в его книге «Короли и капуста».
Первое время своей жизни в Сухуме я постоянно терял веру в действительно
сть того, что происходило вокруг. У меня как бы расшаталось чувство време
ни и обстановки.
Если бы я увидел тогда на рее шхуны «Три брата» контрабандиста в крепко п
росмоленной петле, я бы, пожалуй, не очень удивился. Если бы в заливе остан
овился круглый бронированный монитор времен войны между северными и юж
ными штатами и начал швырять на Сухум ядра, маленькие, как дыньки-канталу
пы, я не был бы особенно поражен.
Если бы моя сухумская хозяйка, семидесятилетняя мадемуазель Генриетта
Францевна Жалю
После расшифровки дневников и прочтения писем отца, относящихся к е
го пребыванию в Сухум-Кале, стало ясно, что первые дни своего пребывания в
Сухуме К Г. Паустовский провел в доме Александра Исааковича Германа-Евт
ушенко на горе Чернявского. С Герман-Евтушенко мои родители, как оказало
сь, познакомились в Одессе и его заботами, как секретаря Союзов кооперат
ивов Абхазии, были приглашены в Сухум. Нынешний директор Московского муз
ея-центра К. Г. Паустовского несколько десятков лет назад выяснил в сухум
ских архивах истинную хозяйку дома № 47 в Горийском переулке. Ею оказалась
вдова Каролина Георгиевна Герман, которая почила в 1923 году в возрасте 65 лет
.
Об этом доме также сохранился репортаж отца из Сухум-Кале для газеты «Мо
ряк» (1922 г., 5 мая). Один-единственный раз он был перепечатан в журнале «Новый
мир» в посмертной подборке очерков К. Паустовского «Из разных лет», подг
отовленной Львом Абелевичем Левицким. Для читателей «Броска на юг» он, м
не кажется, представит несомненный интерес.
ИЗ ГОРНОГО ДОМА (Фрагменты)
От нашего специального корреспондента
В белом горном доме с низкими потолками Ц тонкая тишина. Си-нимлъд
ом сверкают, как только что расколотый сахар, тяжелые горы. Золотым дожде
м цветет за оконцами пряная мимоза, и воспаленное солнце ложится в тускл
ое, задымленное море.
Горный дом уже стар, и в широких щелях полов потрескивают по вечера
м сердитые скорпионы. А дряхлые обитатели дома еще помнят времена, когда
Абхазия была полна абреками, когда горцы спускались с гор и штурмовали з
аросшие плющом прибрежные форты, когда солдаты сотнями умирали от горяч
ки во влажных, тропических лесах, времена лермонтовские, полузабытые, но
еще свежие в преданиях и памяти горцев.
Фантастический край. Здесь рядом леса пальм и кактусов и заседания
революционных комитетов под старыми дубами, причем все члены комитета г
олосуют и говорят, не слезая с поджарых коней, гортанно перекликаясь и те
снясь лошадьми в одну подвижную, темную массу; рядом скрип арб и лошадины
е черепа, висящие на всех заборах от дурного глаза, и тут же Ц ослепительн
ый электрический свет, заливающий широкие сельские улицы, съезды Совето
в, протяжные гудки иностранных пароходов, кофейни «знаменитых персидск
их кофейщиков», пестро расписанные трапезундские фелюги, на которых сед
ые турки кипятят кофе в медных кастрюлях-наперстках, плакаты, восточная
майолика, князья, перед которыми до сих пор сходят с седел и касаются руко
ю земли, ажиотаж, лиры, фунты, грузбоны, бязь, кукуруза, богатые лесные конц
ессии на рекеБзыби, взятые Стиссеном и Рокфеллером, непочатый край, дики
е козы, скачущие по улицам, и восторженный рев лопоухих пушистых ишачков.

Край фантастический, пестрый, богатый, но богатства его еще сырые, н
етронутые, не вырытые из вечно влажной земли.
Россия, голод, то напряжение и мучительные по непосильной работе дн
и, что переживаются там, за снежными хребтами, вся громадная, неуловимая ж
изнь федерации Ц все это для здешних людей «заграница», что-то почти нер
еальное.
Но все чаще в ленивый звон здешнего базара, в винный запах духанов, в
беспечное щелканье нард и монотонный такт лезгинки, которую танцуют по в
ечерам перед дверьми кофеен замкнутые «башлычники»-горцы, все чаще в эт
у покойную и безумную жизнь просачиваются напоминания оттуда, из-за гор.

Со снежных перевалов не приходят, а приползают изможденные, полуме
ртвые люди с обмороженными ногами, беглецы от смерти с отупелой нечелове
ческой тоской в старческих глазах.
1 2 3 4 5