Набрасываются на хлеб, на здешнее сал
о, на горный сыр имолодое вино иумирают.Не так давноумер-ло несколько чел
овек, высадившихся с пришедшего из России парохода.
Все чаще приезжают экспедиции из Крыма, Кубани за кукурузой. Они не
меняют ее на товары, не покупают, а вымаливают. Дрожащими голосами они пер
ечисляют товары, которые привезли для обмена. Везут все, что осталось, Ц
домашний скарб, чуть ли не детские платьица.
Экспедиция керченских моряков привезла две швейных машины, микро
скоп, мотор, два биллиардных стола, какое-то платье, немного мануфактуры,
собранной среди моряков, картины, ковер. Все это не нужно здесь, и до слез б
ольно смотреть на седую трясущуюся голову представителя этой экспедиц
ии, прекрасно знающего, что все это не нужно, что хлеба за это не дадут, что в
ывоз запрещен и на пристанях отбирают даже фунт сахару.
Эти ходоки от обреченных людей преследуют, их не можешь забыть, не м
ожешь понять все то, о чем они говорят, и только где-то в глубине души вдруг
что-то оборвется, и станет холодно и страшно.
И все думы о тех, кто остался там. Здесь не говорят «где», говорят Ц «
там», и сразу все как-то замолкают. Там Ц в России, где плачут, бьются и муч
аются из-за корки хлеба, в России, от которой не оторвать мучительных мысл
ей.
, бывшая гувернантка, оказалась бывшей любовницей бывшего владете
ля Абхазии светлейшего князя Ширвашидзе, то в этом тоже не было бы ничего
особенного. Я продолжал бы невозмутимо нить чай с подаренным мне престар
елой мадемуазель кислейшим в мире кизиловым вареньем. Сироп этого варен
ья напоминал кровь горного заката.
Что же происходило в Абхазии на самом деле? Маленькая страна, тесно зажат
ая с трех сторон областями, где люди умирали от сыпняка, решила спастись с
амым доступным и нехитрым способом Ц отрезать себя от остального мира и
следить, чтобы ни одна мышь не перебежала границу.
Сделать это было сравнительно легко. С севера Абхазию отгораживал Главн
ый хребет. Единственный Клухорский перевал в то время был непроходим: вь
ючная тропа в нескольких местах обрушилась. Днем и ночью без устали спол
зали и дымили по обрывам лавины.
С севера, со стороны Сочи, и с юга, со стороны Аджарии, шоссе и мосты были взо
рваны во время гражданской войны и загромождены множеством осыпей и обв
алов.
Оставался единственный путь Ц море. Но на море не было пароходов, если не
считать «Пестеля».
Всего легче было объявить карантин против сыпняка и никого не пускать с
парохода на берег. Так местные власти и поступили.
А между тем по всему Черноморью и соседним землям ширился слух о существ
овании на кавказском берегу маленького рая с фантастическим изобилием
продуктов и волшебным климатом. Все рвались в этот рай, но он был наглухо з
акрыт.
Этот рай назывался Абхазией. О ней мало знали в то время. О ней почти не был
о ни газетных статей, ни книг, и, кроме чеховской «Дуэли», не было напечата
но ни одного рассказа, действие которого происходило бы в Сухуме.
Для меня все в Абхазии было тогда чужим Ц и горы, и реки, и растительность,
и народ.
Огромные горные вершины Ц их имен я еще не знал Ц отчётливее всего выде
лялись на закатах. Их ледяные зубцы тлели густым жаром заходящего солнца
.
Первое время мне с непривычки казалось, что исполинские эти хребты медле
нно двигаются с северо-запада на юго-восток, как бесконечная вращающаяс
я панорама.
Чтобы избавиться от этого ощущения, я взглядывал на что-нибудь вблизи се
бя: на дома, на камни под ногами, Ц тогда горы вдруг останавливались.
Это первое, даже несколько зловещее впечатление от гор прошло только вес
ной, когда я попал в глубь Абхазии и увидел горы во всей силе буковых лесов
, в кипении пенистых рек, в размахе растительности.
У меня в Сухуме не было знакомых, и я часто бродил по окрестностям города о
дин. Отходить далеко я не решался.
По словам старожилов, в десяти километрах уже начинался встревоженный в
ойной и междоусобицей Кавказ. На любом повороте горной дороги можно было
получить пулю в спину или погибнуть под внезапным обвалом.
Успокоение приходило на Кавказ медленно, исподволь, только с приходом Со
ветской власти.
Поэтому дальше реки Келасуры, впадавшей в море в пяти километрах от горо
да, я не ходил. Но и эта река был полна загадок.
На поворотах Келасура намывала маленькие песчаные косы. Они горели под с
олнцем, как золотой песок.
В первый раз, попав на Келасуру, я намыл из этого берегового песка горсть т
емно-золотых чешуек Ц веселых и невесомых. Но через час они почернели и с
тали похожи на железные опилки.
В Сухуме мне объяснили, что это не золото, а серный колчедан. Но все же я его
не выбросил, а высыпал горкой на подоконник. Я наивно надеялся, что под луч
ами солнца колчедан снова начнет излучать золотой блеск. Но этого не слу
чилось.
Растительность тоже была загадочной Ц и древняя, существовавшая в Абха
зии тысячи лет, и новая, пересаженная из Японии, Италии, Индии, Полинезии и
других стран. Первыми на сухумском берегу развели эту заморскую растите
льность ученые-ботаники и местные плантаторы-садоводы.
Растительность поражала головокружительными запахами, причудливыми ф
ормами и громадными размерами.
За домом мадемуазель Жалю Ц последним домом в городе на горе Чернявског
о Ц стояли заросли высоких и душистых азалий. В этих зарослях прятались
шакалы. От запаха азалий болела голова.
Позади этих азалиевых полей темнела стена лакированной бамбуковой рощ
и. При малейшем ветре листья бамбука не шумели, как наша северная листва, а
перешептывались. Если же ветер усиливался, то листья извивались, как мал
енькие змейки, и тихо свистели Ц тоже как маленькие злые змейки.
И абхазцы казались загадочными. Большей частью это были люди сухощавые и
клекочущие, как орлы. Они почти не слезали с седел. Кони, такие же сухощавы
е, как и люди, несли их, перебирая тонкими ногами.
Почти у всех абхазцев были профили, достойные, чтобы их отлить из бронзы.

Мужчины отличались гордостью, вспыльчивостью, рыцарской честностью, но
были угрюмы и неторопливы. Работали женщины. В тридцать лет они уже выгля
дели старухами.
Я часто встречал женщин на дороге из горных селений в Сухум. Они брели, сог
нувшись, касаясь одной рукой земли, едва дыша под тяжестью мешков с кукур
узой или вязанок хвороста. А впереди на лоснящихся конях ехали, подбочен
ясь, мужчины Ц мужья, а иной раз сыновья и даже внуки этих женщин. Пояски с
серебряным набором сверкали на их тонких черкесках.
Они проезжали мимо с бесстрастными лицами признанных красавцев. Но все ж
е им было не по себе. Я сужу об этом по тому, что они не выдерживали осуждающ
его взгляда, отворачивались и пускали коней вскачь.
Я пытался помочь женщинам, иногда совсем маленьким девочкам, но женщины
так шарахались от меня и у них появлялась в глазах такая испуганная моль
ба, что я перестал помогать, понимая, что от этого им будет хуже.
Когда-то многие из этих женщин были, очевидно, красивыми. Судить об этом м
ожно было только по глазам и пальцам. Женщины на ходу прикасались пальца
ми к земле, как бы отталкиваясь от нее: должно быть, так было легче тащить н
епосильную ношу.
Иногда я замечал у какой-нибудь старухи тонкие и нервные губы или молодо
й блеск глаз, и тогда становилось ясно, что эта женщина Ц совсем не старух
а. Старухой ее сделала вьючная жизнь.
Изредка женщины останавливались и вытирали тыльной стороной кисти сле
зящиеся глаза. Но то были слезы не горя и обиды, а бесконечной усталости.
Среди тогдашней мешанины нового и старого самым удивительным, на первый
взгляд, было существование в Сухуме свитского генерал-адъютанта, бывшег
о феодального владетеля Абхазии и, как говорили, морганатического мужа с
тарой государыни Марии Федоровны князя Ширвашидзе.
Его не трогали, Ц должно быть, оттого, что старый этот князь давно спился.

Он жил в небольшом домике на окраине Сухума. В первую советскую осень нек
оторые крестьяне еще привезли ему по привычке феодальную дань Ц кукуру
зу, табак, козий сыр и алычу.
В день доставки дани Сухум содрогался от пронзительного, просверливающ
его череп визга, как будто на базаре вопили, барахтаясь в мешках, сотни пор
осят.
То визжали несмазанными колесами арбы. Их волокли невозмутимые буйволы.
Они даже не косились на черепа своих сородичей Ц лошадей, выставленные
на заборах абхазских дворов от дурного глаза.
Услышав визг, я проснулся и выглянул в окно. Индиговое небо не грозило ник
акими бедами. Оно радостно трепетало. Но визг неумолимо накатывался и ок
ружал Сухум со всех сторон.
Генриетта Францевна крикнула мне, что это жители Цебельды, Мерхеул и еще
каких-то селений свозят дань Ширвашидзе. Она пообещала, что визг скоро за
тихнет, но возобновится к вечеру, когда аробщики напьются в духане «Завт
рак на ходу» молодого вина маджарки, споют в честь родственников и знако
мых застольную песню и поползут обратно.
В год моего приезда это была последняя дань. Ширвашидзе предусмотритель
но отказался от нее, оставив себе немного кукурузы.
Он считал себя рыцарем, этот старый князь. Он говорил на таком приподнято
м русском языке, что даже русские приходили в недоумение. Я слышал его рус
ские разговоры. Каждую фразу он начинал напыщенным словом «благоволите
».
То был старик с пунцовым сытым лицом пропойцы, но с величавой осанкой. Ход
ил он в тонкого сукна черкеске с газырями, без погон, но с аксельбантами и,
выпив, любил спать на скамейках бульвара.

Двоякий смысл слова «легенд
а»

У слова «легенда» двоякий смысл.
Это или поэтическое народное предание (большей частью псевдонародное), и
ли объяснение разных условных знаков на географической карте.
С детства я любил географические карты и планы и с детства же недоверчив
о относился к легендарным преданиям. Особенно к восточным. Они казались
мне бутафорскими.
Может быть, эта неприязнь появилась после чтения путеводителей, где расс
казывалось много скучных и неестественных легенд чуть ли не о каждой пещ
ере, скале, роднике и могиле.
Вообще же, если отбросить этот недостаток, то путеводители Ц увлекатель
ные книги. Почти нет людей, которые не любили бы их читать. Еще в юности для
меня и для подростков в таком же роде, как и я, каждый путеводитель был как
бы бесплатным путешествием в интересные страны. Каждый путеводитель да
вал множество толчков воображению.
Никак нельзя было догадаться, в какие происшествия могло нас завести сух
ое сообщение путеводителя о том, сколько стоит поездка на извозчике по Л
иссабону и нужно ли торговаться на рынке в Бриндизи.
Так вот… Стоит узнать, сколько берет извозчик в Лиссабоне, как тотчас воз
никнет желание нанять его и проехать по старым улицам города, политым во
дой, к пышному собору, а потом Ц в порт. Там вы невзначай увидите, как ветер
с океана сорвет зеленую шаль с красивой женщины, тонкой, как лилия Ц я не
настаиваю на этом сравнении, Ц и унесет эту шаль в море. А женщина, смеясь,
прижмет ладонями к вискам свои черные глянцевитые волосы, чтобы их не ра
стрепывал ветер.
Эта была захватывающая и вместе с тем трудная игра Ц путешествия, по пут
еводителям. Она вся была построена на воображении. Вначале она приносила
радость, а потом разочарование. Причина этого разочарования заключалас
ь в разбуженном путеводителями желании невозможного.
Но все же будьте милостивы к воображению! Не избегайте его. Не преследуйт
е, не одергивайте и прежде всего не стесняйтесь его, как бедного родствен
ника. Это тот нищий, что прячет несметные сокровища Голконды.
Легенды (фольклорные) давно связаны для меня с гидами. Временами мне каже
тся, что эти легенды специально выдуманы на потребу гидам для того, чтобы
занимать болтовней туристов.
В одинаковых белых войлочных шляпах, обшитых ленточками с помпончиками,
с одинаковыми кизиловыми палками-рогатками, где выжжена надпись «Памят
ь о Сочи» или «Привет из Симеиза», в пыльных тапочках туристы ходят потны
ми толпами среди всяких достопримечательностей и стараются запомнить
побольше легенд.
Рюкзаки у туристов набиты сувенирами, главным образом открытками и рамк
ами для фотографий, обклеенными морскими ракушками.
Вместо этих ракушек туристы привозят домой слоистую перламутровую тру
ху и смутные впечатления. Но это не останавливает их в упорном рвении все
осмотреть «по плану», ничего толком не увидев как следует и ничего как сл
едует не узнав.
Я Ц за туризм, но без пошлости, которая его часто окружает.
Опять я нарушил последовательность повествования. В этом виновата моя н
епокорная память. Прошу прощения и возвращаюсь вспять, чтобы оттуда снов
а двинуться вперед. Возвращаюсь к географическим картам с их скупыми на
слова объяснениями Ц «легендами». Вернее, я возвращаюсь к «легенде» Сух
ума, к его топографическому очерку, но буду упоминать только те места, что
так или иначе сыграют роль в дальнейшем рассказе.
Отправной точкой топографического описания я беру дом и сад мадемуазел
ь Генриетты Францевны Жалю, где я жил в то время в Сухуме.
Я располагаю описание по радиусам, убегающим от этого низкого дома и мал
енького сада. Там рос у меня под окном добродушный банан со слоновыми неж
но-зелеными ушами.
Но прежде чем перейти к этому описанию, я скажу несколько слов о том, как я
остался в Сухуме.

Пока «Пестель» не отвалил из Сухума в Поти, я ушел из предосторожности по
дальше от набережной. Мне мерещилось, что меня обязательно поймают и выш
лют из Сухума.
Так я добрел до горы Чернявского, а на ней Ц до последнего, уединенного до
ма Генриетты Жалю.
Старушка, несмотря на полное отсутствие у меня каких бы то ни было вещей, о
хотно сдала мне комнату. По стенам ее бегали мохнатые сороконожки.
Вечером, когда опасность прошла, я решил спуститься в город, чтобы поужин
ать в духане. Там на липких от лилового вина дощатых полах бравурно отпля
сывал лезгинку тощий маленький старик в толстых очках и слишком длинной
для него серой черкеске.
Его приятели, сидя за столиком, снисходительно хлопали в ладоши, а духанщ
ик щелкал на счетах, не обращая никакого внимания на добросовестно весел
ящегося старика.
Старик, окончив танцевать, пригласил меня к своему столику. Он сразу узна
л во мне приезжего. Вопреки моему предположению, старик был совершенно т
резв и не имел никакого отношения к абхазцам или к каким-либо другим горс
ким народам. Он оказался тифлисским евреем по фамилии Рывкин. Он служил в
Сухуме в Союзе кооперативов Абхазии Ц Абсоюзе Ц и просто любил в свобо
дное время потанцевать лезгинку.
Он тут же пригласил меня к себе в Абсоюз вести деловую переписку. Вообще в
Сухуме мне чертовски повезло.
Но вернемся к топографии.
Посреди сада у Генриетты Францевны была устроена на уровне земли глубок
ая цементная цистерна для дождевой воды. Воды от весенних дождей Генриет
те Францевне хватало почти до осени. Вокруг цистерны росли пальмы с мощн
ыми опахалами.
Рядом с усадьбой Генриетты была небольшая поляна, покрытая желтым и лило
вым бессмертником. Изредка по поляне проползали змеи.
По другую сторону поляны стоял мингрельский дом на сваях с длинной дощат
ой террасой. Двери и окна в этом доме были крест-накрест заколочены тесом
, а вокруг разрослись такие дебри лавровишен и терновника, что подойти к д
ому было почти невозможно.
Позади дома шли заросли азалии. Там весь день наигрывали на дудках, как ор
кестр зурначей, недовольные шмели.
За этими зарослями лежала в разноцветном дыму, в бросках солнечного свет
а, мгновенно перелетавшего (вместе с тенью от туч) через горные вершины и б
ездонные пропасти, в изломанном блеске глетчеров, в трепещущей листве, в
клубящихся взрывах белых облачных громад над вершинами Большого Кавка
за та загадочная, зовущая и пугающая страна, где погиб Одоевский, где драл
ся под зеленым знаменем пророка Шамиль, где был убит Бестужев-Марлински
й, где насмешливо тосковал Лермонтов.
Временами мне казалось, что я вижу все это. Вижу Кавказ времен его покорен
ия Ц выгоревшие шинели и околыши, коричневые лица, прогорклые трубки, ме
дь эфесов, завалы из колючих ветвей, быстрые струи порохового дыма, вижу в
есь этот взволнованный войной и «трехпогибельный Кавказ».
Вижу «серебряный венец» неприступных гор, «престолы природы, с которых,
как дым, улетают багровые тучи». Все это было сказано Лермонтовым в полно
м соответствии с его томительной любовью и тоской. А через семьдесят лет
другой поэт сказал о Лермонтове слова, похожие на рыдание:
1 2 3 4 5