Почувствуйте блаженство. Так душа ваша устремляется вверх. Солнечный ветер уносит ее. Хо-у-о-у, снова запел он.
Обнимаемые воздухом они плыли вниз, все более ускоряясь, прошли над самым помостом, полетели дальше, медленно забираясь в гору. И снова волшебная вечность равновесия.
Запрокинув голову, Елисей смотрел в далекое небо, и ему казалось, что он уже плывет в бесконечной синеве и что именно в таком полете таится сокровенный смысл существования. А чтобы схватить его и понять, надо бесконечно длить плавное скольжение, и пусть замрут все звуки и стремления.
Как бы издалека доносились вскрики Леши, потом он выскочил из кабинки, напрягаясь, подталкивал медленное колесо, и Елисей с Таней снова взмыли по пологой дуге над землей, крутым зеленым обрывом, рекой, горизонтом.
- Хватит, ну? - прокричал Леша, довольный произведенным впечатлением.
С головокружением, все еще переполненный ощущением потери веса, плохо чувствуя ноги и руки, Елисей вылез на помост. Подплыла кабинка с Таней, он подал ей руку, она оступилась и, падая, вскрикнула не испуганно, а по-птичьи беззаботно и счастливо, как бы ожидая продолжения полета. Елисей подхватил ее, окунулся в теплое и нежное тело, которое было таким же легким и ласковым, как летнее облако. Сзади весело засмеялся Леша, а Таня прикоснулась к его щеке губами. В ее лице не было той спокойной и скучной заданности, когда все известно наперед.
Сухая глинистая тропинка вертляво сбегала вниз к реке. Мелкие камешки выпрыгивали из-под ног и резво катились, застревая в траве по обочине, в прорезанных дождевыми ручьями морщинах. По пути Таня смеялась, вспоминая свой недавний страх, а, когда они спустились к речному лугу, уже с досадой заметила:
- Ну ты, Жуков, негодяй. За тобой глаз да глаз. В два счета охмуришь невинную девушку.
Она мельком взглянула на Елисея, словно нечто из ее слов предназначалось и для него, коротким движением высвободила пальцы из его руки.
- Вон туда пойдем, - уверенно указала она в сторону берега, где земля была укрыта мягким пухом розово-белой кашки с резной пеной нежных листьев. Таня решительно пошла вперед, и Елисей подумал, что внезапное опьянение воздухом и голубым небом безвозвратно исчезло. А Лешина затея, как и предполагалось, безнадежно провалилась...
Леши давно нет, тело его превратилось в горстку пепла. Его старшая дочь соединена с подонком Есиповым. И не надо никакого чуда, чтобы увидеть, как Есипов, брезгливо шевеля жирными алыми червями губ, говорит Леше разные подлости о его рукописи... Пространство сжимается, стены теснят и давят, и сердце обрывается и падает в узкое страшное пространство, где царит мрак, смерть. А меркнущее пятнышко света загораживает разбухшее уродливое лицо Есипова, которое пожирает, заглатывает остатки воздуха, тепла. Где же спасительное лицо широколицей, как солнце, монголки, ее проглядывающие сквозь морщины век вечные глаза? Нет... Только падение в колодец боли и душного беспамятства, откуда нет возврата.
Из далекой небесной выси, где постоянно текут безбрежные голубые реки, он упал на землю, как черный стриж, только что трепетавший острыми серпиками крыльев, серая пыль поглотила его, вытравив яркий блеск, разбавив угольную черноту мертвой серостью.
***
Дома Елисея ждал большой сюрприз. На кухне за столом, уставленном тарелками с разной снедью, сидел шурин Андрей. Не к добру Елисей видел его из троллейбуса митингующим у метро. Только его не хватало для разнообразия. Омут глубокой ночной тяжести, давящая усталость, а тут еще нервная скороговорка Андрея, его, словно отброшенная ветром назад, желто-серая волна волос, навыкате воспаленные горячечные глаза. И ко всему - терзаемая тысячью подозрений жена. Сначала она прильнула к Елисею у дверей, со страхом впитывая все чужие, ненавистные ей запахи, которыми пропитался он где-то там, где изволил быть без нее. По ее лицу пробегала рябь страха, злости на все, что могло отнять его. Но - слава темной холодной ночной сырости - она глубоко пропитала его осенней скукой и тленом листьев, уничтожила страшные для жены оттенки чужой жизни, злых рук, волос. При Андрее она не решилась пытать его расспросами, но не утоленные подозрения терзали ее, пока она двигалась от плиты к столу, присаживаясь, пила жидкий чай, переспрашивала Андрея.
Оказывается, он пришел к ней за консультацией по бухгалтерской части. Ему в голову вклинилась идея открыть кооператив по лекционной части. Андрей давно уже подрабатывал, читая по заштатным клубам лекции об инопланетном разуме, о таинственных посещениях Земли пришельцами, часто донимал Елисея разговорами на эту тему. Теперь хотел организовать свою контору, чтобы не делиться гонорарами с разными жуликами-директорами. Лариса, которая работала в бухгалтерии городского профсоюза что-то неуверенно советовала ему, а Елисей думал о том, что такой разговор при ее сроке беременности может кончиться плохо. Она панически боялась каких-либо изменений, даже приход почтальона мог довести ее до обморока. Но этот брехун Андрей и в голову не брал, что беременной женщине нельзя волноваться, нельзя сидеть до глубокой ночи. Иногда, упираясь глазами в ее тяжелый, выпирающий живот, он спохватывался и начинал давать советы, что-то вроде того, что надо слушать тихую спокойную музыку, смотреть красивые картины, больше гулять в лесу.
- Не бегать на баррикады, не проклинать гэкачепистов, - с иронией подсказал Елисей и уж совсем прозрачно намекнул: - И не считать себя героем, если поплевал ночью у Белого дома и бегал в кусты к Павлику Морозову, как в сортир. А главное не ждать, что пионерские костры у танков закончатся приходом завтра царствия божьего.
- Ха-ха, - залился жарким смехом Андрей, запрокидывая голову, брызгая слюной. - Уел, сам-то дома сидел, за женину юбку держался.
Елисей тоже засмеялся, представив то светопреставление, которое началось бы, сделай он хоть шаг в сторону двери в те бессонные ночи. Истерика жены, неслышные вопли живого существа в ее грузной плоти.
- Я уверен, сейчас мы наберем обороты, конец рабству, - взорвался Андрей.
- И рабы станут вольными? - спросил Елисей с сомнением и добавил с иронией: - Конечно, но судя по твоим советам беременной женщине, бессонная ночь благотворно скажется на приплоде. Уверен, что никакое гэкачэпэ не повлияет на процесс родов и победа демократии тоже. Тебе не кажется, что и страна - такая же беременная баба, которая разродится как обычно. А что у нас в обычае? - спросил Елисей грозно. - Ночные бредни, пьянство, глупость, непролазная дурь, грязь...Откуда воссияют блистательные лучи счастья и свободы?
- Из грязи, из грязи, - хихикая, повторял довольный Андрей и добавил: - Так ты что, ждешь, что наша Лариска родит тебе неведому зверушку?..
Лариса побледнела и хлопнула Андрея по голове.
- Глупость нести зачем?
-Дочку родила на загляденье, вот, глядишь, сынулю теперь родит, розового, пухлого, на радость папуле. А ты: грязь, пьянь...
- Вы все ночи у Белого дома, наверное, песни пели, стихи читали, смерть готовились принять. А грязь, когда приползет, сможете принять?
- Отстоим, я видел, как народ к цэка шел. Это бесподобно. Даже не верится, что такое возможно. Сейчас потянутся из-за границы диссиденты, вместе навалимся на гидру коммунизма.
- Черта лысого, они вернутся, - заметил спокойно Елисей. - Там у них покой, тишина, несколько сортов кефира на ночь, квартирки, надежное место под солнцем. Зачем им наша пьяная смута?.. Вернутся, впрочем, единицы: дураки и проходимцы. Дураки хлебать нашу бурду вместе с нами, а проходимцы - привычным делом: стучать на ближнего, ковать металл.
- Не верю, - воспрянул Андрей с той же радостной улыбкой, - клевещешь! Слушать тебя не хочу! - твердо закончил он и заткнул уши пальцами.
- Даже не верится, что такое возможно, - выпалил горячо Андрей.
- А по сему, надо идти спать, - сказал Елисей решительно. - Иначе наш будущий наследник приобретет скверный характер и дурную привычку ночной болтовни.
Елисей взялся притащить матрас для шурина, бросил его на пол в кухне, и только после этого Андрей смирился.
Елисей уже засыпал в комнате на диване, а Лариса никак не могла избавиться от вопросов Андрея. Он что-то бубнил. Потом Елисей услышал фразу Ларисы:
- Наша Аля лучше всех одногодков рисует. Знаешь, какое чувство цвета, свой взгляд. Пусть занимается, может, это ее кусок хлеба будет?..
Ее слова рассмешили Елисея. Их кроха Аля малюет кистью, мажет красками как Бог на душу положит, а Лариса тотчас в уме все складывает, приберегает, рассчитывает: вот, пригодится, защита и опора будет. Она и ему иногда говорит, что давно простила мать, которая оставила их с отцом, когда Лариска еще была детсадовской малышкой. А потом вернулась, и всю жизнь мстила отцу за это. Может, и простила, а только откуда подспудная боязнь всяких перемен, откуда желание на всю жизнь надежно оградить себя, ребенка - и постоянные сомнения в надежности. И ком подозрений, что Елисей ненадежный человек. Действительно, случись с ним что-нибудь, как с Лешей Жуковым, и что тогда? Одна с малыми детьми. Елисей ненадежен, потому что от него много зависит.
Елисей было совсем окунулся в сон, но тут присела на диван Лариса, коснулась его руки.
- Я так боюсь, - прошептала она, ее пальцы гладили его руку, сжимались в волнении. - Как думаешь, все будет хорошо?
- Все утрясется, - пообещал Елисей.
- Пойду к Але.
Ему представилось, как тихо и сладко посапывает сейчас Аля в своей кроватке, и подумал, что именно там Лариса найдет покой и надежность. Материнская нежность, пожалуй, преодолеет всякую тревогу. Нет такой опасности, которую мать подпустила бы к своему дитя.
Он вспомнил свою мать, давний сон, девушку, которую назвал Надеждой, потом Настю, в которой ощутил, теперь-то он понял, наивность и беззащитность Леши Жукова. Не мог он ее оттолкнуть. Ей тоже, как и ему, нужен был тот неуловимый и спасительный свет, который один способен был разогнать мертвый и холодный мрак, утолить жажду, которая преследует их всех. Елисей открыл глаза. Лариса уже спала, на потолке едва проступал отсвет слабых огней... Комната стала похожа на тесную каюту кораблика, который плывет в безмолвии ночи неизвестно куда. В этой каюте они, трое, дети. Плывут в привычной гипнотизирующей обыденности и банальности.
С кухни донесся равномерный, задиристый храп. Именно поэтому Елисей тащил матрас на кухню, так как был уже горький опыт. Первый урок храповой атаки Ларискиного родственника пришелся во времена, когда они ждали рождения Али.
Поздно ночью Андрей вломился в дверь с огромным рюкзаком. Пока Лариса обрадовано охала и ахала, Андрей сбивчиво объяснил, что он притащил свой архив, который никому нельзя показывать.
- Тут история свободной мысли, - снизив голос до шепота, проговорил он. - Разные перепечатки из правозащитников, мои стихи.
Он достал кипу листков, плотно утыканных машинописью. Елисею стало тоскливо при виде пожелтевшей бумаги, еле различимого текста, запаха пыли. На него всегда тоску наводили всякие архивы, папки, набухшие бумагами. Наверное, потому, что любой архив похож на кладбище, где погребены до скончания веков чьи-то мысли, страдания. В них трепет открытий, вдохновения превращается в серую бумажную труху. Но Андрей, напротив, весь дрожал от сдерживаемого возбуждения. Он с улыбкой перебирал листки, чему-то смеялся.
- Вот, хочешь? - воскликнул он. - Классик совлитературы. - И довольно хихикнув, зачитал: - Если враг не сдается, его уничтожают. Каково? Великий гуманист!
Когда Лариса отлучилась ненадолго, и они остались одни, Андрей прильнул к Елисею и зашептал жарко.
- Знаешь, не хочу при ней говорить, беспокоить... Я тут одному лишнее болтнул. Он, кажется, с гэбэ связан, боюсь настучит. Могут припереться с обыском. Вот, к вам на время притащил. До вас не доберутся.
Елисей рассмеялся, поскольку уловил в его глазах внезапное сомнение на свой счет.
- У нас, как в сейфе, - постарался успокоить он Андрея.
Но Ларису не удалось провести, и запомнилась Елисею давняя дикая ночь, как бесконечный ночной кошмар.
Уложили Андрея в соседней проходной комнате, отделенной тоненькой дверью. Он заснул моментально, и тут же зазвучало клокотание в горле Андрея. Бесконечно долго Елисей маялся в горячей постели, ему казалось, что нет никакого пасения, и история с рюкзаком бумаг начинала представляться ужасной и опасной. Он, наверное, ненадолго уснул, а когда посреди ночи снова очнулся от бредового сна, увидел, что Лариса сидит рядом на постели, положив ладони на живот.
- Что?.. - с тревогой спросил Елисей.
- Мне страшно, - прошептала она. - Зачем он притащил эти бумаги? Я боюсь за маленького, - она взяла его и положила себе на живот.
Под пальцами он ощутил горячее тело, туго наполненную плоть, и вся тревога за ребенка передалась ему. Лариса затихла, и еще назойливее зарокотал храп Андрея.
- О, Боже! Я не могу. Когда же это кончится? - чуть не плача сказала Лариса.
Елисею ничего не оставалось делать, как встать и идти к шурину. Пока тряс его, пришла мысль, отправить его спать на кухню. Андрей с трудом очухался и начал понимать что к чему. Потом стал извиняться, жаловаться на ужасный храп.
- От меня, понимаешь, из-за него жена ушла.
Он с обидой продолжал невнятно бубнить, и Елисею показалось, что о своем храпе он говорит, как о некоем живом зловредном существе.
- Это такая скотина, что я не делал. К бабкам-колдуньям ходил. Один дурак совет дал. Возьми, говорит, микрофон, усилитель, как захрапишь усиленный звук тебя разбудит. Одну ночь я совсем не спал - из любопытства. На другую ночь заснул, а утром меня у двери все соседи встречали. Как дверь не сломали?!
- Надо было к наушникам подключить, - посоветовал Елисей.
- Где ж ты такой умный был?
Елисей закрыл дверь на кухню, но все еще слышно было его монотонное ворчание. Когда он вернулся к постели, то казалось, что Лариса заснула. Свернувшись, она тихо спала, натянув ночную рубашку на колени. Одеяло лежало рядом с ней. Во сне она поджимала озябшие ступни, пальцы ног вдруг подогнулись, как бы стараясь спрятаться от холода. Елисей укрыл ее одеялом, она расслабленно шевельнулась, облегченно вздохнула и затихла.
Ему вспомнилась ее любимая фраза: "когда же все это кончится". Собственно не то что любимая, просто эти слова часто вырывались у нее со всей возможной наивностью и непосредственностью. Сначала ее настигала досада и оторопь, потом она как бы встряхивалась, брови взлетали вверх и тут же вырывалось возмущенно: "Когда же это кончится?"
Утром за столом она вдруг с отвращением отбросила кусок хлеба с маслом, порывисто встала. По ее лицу пробежала судорога тошноты, она торопливо шагнула к раковине, вскинув руки к горлу. На полпути остановилась, застыла и так стояла, не двигаясь, с минуту. Наконец она повернула к нему измученное лицо и с укором сказала: "Когда же это кончится?" В ее голосе прозвучало все: подступающие неожиданно приступы рвоты, бесцеремонные движения в животе, налетающая порывом ветра боязнь родов и подозрение, что все вокруг втайне сговорились против нее: они не страдают, как она, им наплевать на ее мучения, они терпеливо и с радостью ждут исхода.
- Быстрее бы родить, - со стоном проговорила Лариса, стараясь не глядеть на Елисея, чтобы не выдать неприязни.
- Да, - согласился он с ощущением вины, - тогда, наверное, будет иначе.
- О, позвоню Галке, - она оживилась, лицо обрадовано засветилось. Она два месяца назад родила. У нее спрошу.
Она медленно двинулась в коридор, чтобы найти телефон подруги, с которой часто советовалась в ожидании первых родов. Долго искала свою сумку, затем копошилась в ее бездонной глубине. Наконец нашла записную книжку.
Она заговорила с подругой, и в ее голосе появились радость и оживление. Дальше следовала череда веселых междометий, которая прервалась настороженностью. Затем Лариса слушала молча, и в этом молчании Елисей почувствовал новую угрозу.
- После родов только все и начинается, - сказала Лариса, вернувшись на кухню, и закрыла глаза. - Галка сказала, что до родов все ерунда, а вот после... Она мне такого наговорила.
Ее любимые слова о конце всему привязались и к Елисею, только он повторял их про себя. После того, как родилась Аля, особенно часто. К тому же жизнь, называемая "перестройкой", как мелеющая река, стала все больше выдыхаться, иссякать, как будто живой человек терял кровь...
***
С кухни приглушенно долетал храп Андрея и до утра не стихнет. Так и подмывало спросить, когда все это кончится, хотя понятен был безнадежный ответ. Наверное, это раздражение, которое вызвало в нем безнадежность, и накликало мысль разузнать, что произошло с Лешей у Есипова. С этой мыслью он заснул, решив, что поедет опять в контору Есипова и попробует переговорить с кем-нибудь из его работников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Обнимаемые воздухом они плыли вниз, все более ускоряясь, прошли над самым помостом, полетели дальше, медленно забираясь в гору. И снова волшебная вечность равновесия.
Запрокинув голову, Елисей смотрел в далекое небо, и ему казалось, что он уже плывет в бесконечной синеве и что именно в таком полете таится сокровенный смысл существования. А чтобы схватить его и понять, надо бесконечно длить плавное скольжение, и пусть замрут все звуки и стремления.
Как бы издалека доносились вскрики Леши, потом он выскочил из кабинки, напрягаясь, подталкивал медленное колесо, и Елисей с Таней снова взмыли по пологой дуге над землей, крутым зеленым обрывом, рекой, горизонтом.
- Хватит, ну? - прокричал Леша, довольный произведенным впечатлением.
С головокружением, все еще переполненный ощущением потери веса, плохо чувствуя ноги и руки, Елисей вылез на помост. Подплыла кабинка с Таней, он подал ей руку, она оступилась и, падая, вскрикнула не испуганно, а по-птичьи беззаботно и счастливо, как бы ожидая продолжения полета. Елисей подхватил ее, окунулся в теплое и нежное тело, которое было таким же легким и ласковым, как летнее облако. Сзади весело засмеялся Леша, а Таня прикоснулась к его щеке губами. В ее лице не было той спокойной и скучной заданности, когда все известно наперед.
Сухая глинистая тропинка вертляво сбегала вниз к реке. Мелкие камешки выпрыгивали из-под ног и резво катились, застревая в траве по обочине, в прорезанных дождевыми ручьями морщинах. По пути Таня смеялась, вспоминая свой недавний страх, а, когда они спустились к речному лугу, уже с досадой заметила:
- Ну ты, Жуков, негодяй. За тобой глаз да глаз. В два счета охмуришь невинную девушку.
Она мельком взглянула на Елисея, словно нечто из ее слов предназначалось и для него, коротким движением высвободила пальцы из его руки.
- Вон туда пойдем, - уверенно указала она в сторону берега, где земля была укрыта мягким пухом розово-белой кашки с резной пеной нежных листьев. Таня решительно пошла вперед, и Елисей подумал, что внезапное опьянение воздухом и голубым небом безвозвратно исчезло. А Лешина затея, как и предполагалось, безнадежно провалилась...
Леши давно нет, тело его превратилось в горстку пепла. Его старшая дочь соединена с подонком Есиповым. И не надо никакого чуда, чтобы увидеть, как Есипов, брезгливо шевеля жирными алыми червями губ, говорит Леше разные подлости о его рукописи... Пространство сжимается, стены теснят и давят, и сердце обрывается и падает в узкое страшное пространство, где царит мрак, смерть. А меркнущее пятнышко света загораживает разбухшее уродливое лицо Есипова, которое пожирает, заглатывает остатки воздуха, тепла. Где же спасительное лицо широколицей, как солнце, монголки, ее проглядывающие сквозь морщины век вечные глаза? Нет... Только падение в колодец боли и душного беспамятства, откуда нет возврата.
Из далекой небесной выси, где постоянно текут безбрежные голубые реки, он упал на землю, как черный стриж, только что трепетавший острыми серпиками крыльев, серая пыль поглотила его, вытравив яркий блеск, разбавив угольную черноту мертвой серостью.
***
Дома Елисея ждал большой сюрприз. На кухне за столом, уставленном тарелками с разной снедью, сидел шурин Андрей. Не к добру Елисей видел его из троллейбуса митингующим у метро. Только его не хватало для разнообразия. Омут глубокой ночной тяжести, давящая усталость, а тут еще нервная скороговорка Андрея, его, словно отброшенная ветром назад, желто-серая волна волос, навыкате воспаленные горячечные глаза. И ко всему - терзаемая тысячью подозрений жена. Сначала она прильнула к Елисею у дверей, со страхом впитывая все чужие, ненавистные ей запахи, которыми пропитался он где-то там, где изволил быть без нее. По ее лицу пробегала рябь страха, злости на все, что могло отнять его. Но - слава темной холодной ночной сырости - она глубоко пропитала его осенней скукой и тленом листьев, уничтожила страшные для жены оттенки чужой жизни, злых рук, волос. При Андрее она не решилась пытать его расспросами, но не утоленные подозрения терзали ее, пока она двигалась от плиты к столу, присаживаясь, пила жидкий чай, переспрашивала Андрея.
Оказывается, он пришел к ней за консультацией по бухгалтерской части. Ему в голову вклинилась идея открыть кооператив по лекционной части. Андрей давно уже подрабатывал, читая по заштатным клубам лекции об инопланетном разуме, о таинственных посещениях Земли пришельцами, часто донимал Елисея разговорами на эту тему. Теперь хотел организовать свою контору, чтобы не делиться гонорарами с разными жуликами-директорами. Лариса, которая работала в бухгалтерии городского профсоюза что-то неуверенно советовала ему, а Елисей думал о том, что такой разговор при ее сроке беременности может кончиться плохо. Она панически боялась каких-либо изменений, даже приход почтальона мог довести ее до обморока. Но этот брехун Андрей и в голову не брал, что беременной женщине нельзя волноваться, нельзя сидеть до глубокой ночи. Иногда, упираясь глазами в ее тяжелый, выпирающий живот, он спохватывался и начинал давать советы, что-то вроде того, что надо слушать тихую спокойную музыку, смотреть красивые картины, больше гулять в лесу.
- Не бегать на баррикады, не проклинать гэкачепистов, - с иронией подсказал Елисей и уж совсем прозрачно намекнул: - И не считать себя героем, если поплевал ночью у Белого дома и бегал в кусты к Павлику Морозову, как в сортир. А главное не ждать, что пионерские костры у танков закончатся приходом завтра царствия божьего.
- Ха-ха, - залился жарким смехом Андрей, запрокидывая голову, брызгая слюной. - Уел, сам-то дома сидел, за женину юбку держался.
Елисей тоже засмеялся, представив то светопреставление, которое началось бы, сделай он хоть шаг в сторону двери в те бессонные ночи. Истерика жены, неслышные вопли живого существа в ее грузной плоти.
- Я уверен, сейчас мы наберем обороты, конец рабству, - взорвался Андрей.
- И рабы станут вольными? - спросил Елисей с сомнением и добавил с иронией: - Конечно, но судя по твоим советам беременной женщине, бессонная ночь благотворно скажется на приплоде. Уверен, что никакое гэкачэпэ не повлияет на процесс родов и победа демократии тоже. Тебе не кажется, что и страна - такая же беременная баба, которая разродится как обычно. А что у нас в обычае? - спросил Елисей грозно. - Ночные бредни, пьянство, глупость, непролазная дурь, грязь...Откуда воссияют блистательные лучи счастья и свободы?
- Из грязи, из грязи, - хихикая, повторял довольный Андрей и добавил: - Так ты что, ждешь, что наша Лариска родит тебе неведому зверушку?..
Лариса побледнела и хлопнула Андрея по голове.
- Глупость нести зачем?
-Дочку родила на загляденье, вот, глядишь, сынулю теперь родит, розового, пухлого, на радость папуле. А ты: грязь, пьянь...
- Вы все ночи у Белого дома, наверное, песни пели, стихи читали, смерть готовились принять. А грязь, когда приползет, сможете принять?
- Отстоим, я видел, как народ к цэка шел. Это бесподобно. Даже не верится, что такое возможно. Сейчас потянутся из-за границы диссиденты, вместе навалимся на гидру коммунизма.
- Черта лысого, они вернутся, - заметил спокойно Елисей. - Там у них покой, тишина, несколько сортов кефира на ночь, квартирки, надежное место под солнцем. Зачем им наша пьяная смута?.. Вернутся, впрочем, единицы: дураки и проходимцы. Дураки хлебать нашу бурду вместе с нами, а проходимцы - привычным делом: стучать на ближнего, ковать металл.
- Не верю, - воспрянул Андрей с той же радостной улыбкой, - клевещешь! Слушать тебя не хочу! - твердо закончил он и заткнул уши пальцами.
- Даже не верится, что такое возможно, - выпалил горячо Андрей.
- А по сему, надо идти спать, - сказал Елисей решительно. - Иначе наш будущий наследник приобретет скверный характер и дурную привычку ночной болтовни.
Елисей взялся притащить матрас для шурина, бросил его на пол в кухне, и только после этого Андрей смирился.
Елисей уже засыпал в комнате на диване, а Лариса никак не могла избавиться от вопросов Андрея. Он что-то бубнил. Потом Елисей услышал фразу Ларисы:
- Наша Аля лучше всех одногодков рисует. Знаешь, какое чувство цвета, свой взгляд. Пусть занимается, может, это ее кусок хлеба будет?..
Ее слова рассмешили Елисея. Их кроха Аля малюет кистью, мажет красками как Бог на душу положит, а Лариса тотчас в уме все складывает, приберегает, рассчитывает: вот, пригодится, защита и опора будет. Она и ему иногда говорит, что давно простила мать, которая оставила их с отцом, когда Лариска еще была детсадовской малышкой. А потом вернулась, и всю жизнь мстила отцу за это. Может, и простила, а только откуда подспудная боязнь всяких перемен, откуда желание на всю жизнь надежно оградить себя, ребенка - и постоянные сомнения в надежности. И ком подозрений, что Елисей ненадежный человек. Действительно, случись с ним что-нибудь, как с Лешей Жуковым, и что тогда? Одна с малыми детьми. Елисей ненадежен, потому что от него много зависит.
Елисей было совсем окунулся в сон, но тут присела на диван Лариса, коснулась его руки.
- Я так боюсь, - прошептала она, ее пальцы гладили его руку, сжимались в волнении. - Как думаешь, все будет хорошо?
- Все утрясется, - пообещал Елисей.
- Пойду к Але.
Ему представилось, как тихо и сладко посапывает сейчас Аля в своей кроватке, и подумал, что именно там Лариса найдет покой и надежность. Материнская нежность, пожалуй, преодолеет всякую тревогу. Нет такой опасности, которую мать подпустила бы к своему дитя.
Он вспомнил свою мать, давний сон, девушку, которую назвал Надеждой, потом Настю, в которой ощутил, теперь-то он понял, наивность и беззащитность Леши Жукова. Не мог он ее оттолкнуть. Ей тоже, как и ему, нужен был тот неуловимый и спасительный свет, который один способен был разогнать мертвый и холодный мрак, утолить жажду, которая преследует их всех. Елисей открыл глаза. Лариса уже спала, на потолке едва проступал отсвет слабых огней... Комната стала похожа на тесную каюту кораблика, который плывет в безмолвии ночи неизвестно куда. В этой каюте они, трое, дети. Плывут в привычной гипнотизирующей обыденности и банальности.
С кухни донесся равномерный, задиристый храп. Именно поэтому Елисей тащил матрас на кухню, так как был уже горький опыт. Первый урок храповой атаки Ларискиного родственника пришелся во времена, когда они ждали рождения Али.
Поздно ночью Андрей вломился в дверь с огромным рюкзаком. Пока Лариса обрадовано охала и ахала, Андрей сбивчиво объяснил, что он притащил свой архив, который никому нельзя показывать.
- Тут история свободной мысли, - снизив голос до шепота, проговорил он. - Разные перепечатки из правозащитников, мои стихи.
Он достал кипу листков, плотно утыканных машинописью. Елисею стало тоскливо при виде пожелтевшей бумаги, еле различимого текста, запаха пыли. На него всегда тоску наводили всякие архивы, папки, набухшие бумагами. Наверное, потому, что любой архив похож на кладбище, где погребены до скончания веков чьи-то мысли, страдания. В них трепет открытий, вдохновения превращается в серую бумажную труху. Но Андрей, напротив, весь дрожал от сдерживаемого возбуждения. Он с улыбкой перебирал листки, чему-то смеялся.
- Вот, хочешь? - воскликнул он. - Классик совлитературы. - И довольно хихикнув, зачитал: - Если враг не сдается, его уничтожают. Каково? Великий гуманист!
Когда Лариса отлучилась ненадолго, и они остались одни, Андрей прильнул к Елисею и зашептал жарко.
- Знаешь, не хочу при ней говорить, беспокоить... Я тут одному лишнее болтнул. Он, кажется, с гэбэ связан, боюсь настучит. Могут припереться с обыском. Вот, к вам на время притащил. До вас не доберутся.
Елисей рассмеялся, поскольку уловил в его глазах внезапное сомнение на свой счет.
- У нас, как в сейфе, - постарался успокоить он Андрея.
Но Ларису не удалось провести, и запомнилась Елисею давняя дикая ночь, как бесконечный ночной кошмар.
Уложили Андрея в соседней проходной комнате, отделенной тоненькой дверью. Он заснул моментально, и тут же зазвучало клокотание в горле Андрея. Бесконечно долго Елисей маялся в горячей постели, ему казалось, что нет никакого пасения, и история с рюкзаком бумаг начинала представляться ужасной и опасной. Он, наверное, ненадолго уснул, а когда посреди ночи снова очнулся от бредового сна, увидел, что Лариса сидит рядом на постели, положив ладони на живот.
- Что?.. - с тревогой спросил Елисей.
- Мне страшно, - прошептала она. - Зачем он притащил эти бумаги? Я боюсь за маленького, - она взяла его и положила себе на живот.
Под пальцами он ощутил горячее тело, туго наполненную плоть, и вся тревога за ребенка передалась ему. Лариса затихла, и еще назойливее зарокотал храп Андрея.
- О, Боже! Я не могу. Когда же это кончится? - чуть не плача сказала Лариса.
Елисею ничего не оставалось делать, как встать и идти к шурину. Пока тряс его, пришла мысль, отправить его спать на кухню. Андрей с трудом очухался и начал понимать что к чему. Потом стал извиняться, жаловаться на ужасный храп.
- От меня, понимаешь, из-за него жена ушла.
Он с обидой продолжал невнятно бубнить, и Елисею показалось, что о своем храпе он говорит, как о некоем живом зловредном существе.
- Это такая скотина, что я не делал. К бабкам-колдуньям ходил. Один дурак совет дал. Возьми, говорит, микрофон, усилитель, как захрапишь усиленный звук тебя разбудит. Одну ночь я совсем не спал - из любопытства. На другую ночь заснул, а утром меня у двери все соседи встречали. Как дверь не сломали?!
- Надо было к наушникам подключить, - посоветовал Елисей.
- Где ж ты такой умный был?
Елисей закрыл дверь на кухню, но все еще слышно было его монотонное ворчание. Когда он вернулся к постели, то казалось, что Лариса заснула. Свернувшись, она тихо спала, натянув ночную рубашку на колени. Одеяло лежало рядом с ней. Во сне она поджимала озябшие ступни, пальцы ног вдруг подогнулись, как бы стараясь спрятаться от холода. Елисей укрыл ее одеялом, она расслабленно шевельнулась, облегченно вздохнула и затихла.
Ему вспомнилась ее любимая фраза: "когда же все это кончится". Собственно не то что любимая, просто эти слова часто вырывались у нее со всей возможной наивностью и непосредственностью. Сначала ее настигала досада и оторопь, потом она как бы встряхивалась, брови взлетали вверх и тут же вырывалось возмущенно: "Когда же это кончится?"
Утром за столом она вдруг с отвращением отбросила кусок хлеба с маслом, порывисто встала. По ее лицу пробежала судорога тошноты, она торопливо шагнула к раковине, вскинув руки к горлу. На полпути остановилась, застыла и так стояла, не двигаясь, с минуту. Наконец она повернула к нему измученное лицо и с укором сказала: "Когда же это кончится?" В ее голосе прозвучало все: подступающие неожиданно приступы рвоты, бесцеремонные движения в животе, налетающая порывом ветра боязнь родов и подозрение, что все вокруг втайне сговорились против нее: они не страдают, как она, им наплевать на ее мучения, они терпеливо и с радостью ждут исхода.
- Быстрее бы родить, - со стоном проговорила Лариса, стараясь не глядеть на Елисея, чтобы не выдать неприязни.
- Да, - согласился он с ощущением вины, - тогда, наверное, будет иначе.
- О, позвоню Галке, - она оживилась, лицо обрадовано засветилось. Она два месяца назад родила. У нее спрошу.
Она медленно двинулась в коридор, чтобы найти телефон подруги, с которой часто советовалась в ожидании первых родов. Долго искала свою сумку, затем копошилась в ее бездонной глубине. Наконец нашла записную книжку.
Она заговорила с подругой, и в ее голосе появились радость и оживление. Дальше следовала череда веселых междометий, которая прервалась настороженностью. Затем Лариса слушала молча, и в этом молчании Елисей почувствовал новую угрозу.
- После родов только все и начинается, - сказала Лариса, вернувшись на кухню, и закрыла глаза. - Галка сказала, что до родов все ерунда, а вот после... Она мне такого наговорила.
Ее любимые слова о конце всему привязались и к Елисею, только он повторял их про себя. После того, как родилась Аля, особенно часто. К тому же жизнь, называемая "перестройкой", как мелеющая река, стала все больше выдыхаться, иссякать, как будто живой человек терял кровь...
***
С кухни приглушенно долетал храп Андрея и до утра не стихнет. Так и подмывало спросить, когда все это кончится, хотя понятен был безнадежный ответ. Наверное, это раздражение, которое вызвало в нем безнадежность, и накликало мысль разузнать, что произошло с Лешей у Есипова. С этой мыслью он заснул, решив, что поедет опять в контору Есипова и попробует переговорить с кем-нибудь из его работников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25