Еще
один пример из тысячи других возможных. Известно, что многие
люди способны, ложась спать, внушить себе проснуться в опреде-
ленный час, и это внушение часто выполняется ими с точностью
образцового будильника. В какой форме эта мысль жила в них во
все время сна, когда они или вообще ничего не сознавали, или
были погружены в сновидения, далеко унесшие их мысль от этого
требования я всех соображений, которыми оно было молнирова-
но? Должны ли мы удивляться после этого лишь с виду более
замечательным явлениям внушения со стороны, когда разумный,
трезвый человек вдруг с точностью в назначенный час и в заранее
строго предопределенной форме аыполняет бессмысленное, вну-
шенное ему действие? Не знаем ли мы, наконец, из свидетельства
едва ли не большинства выдающихся мыслителей и художников,
что научные решения или художественные осуществления, не
дававшиеся никаким их сознательным размышлениям и усилиям,
являлись им неожиданно, в готовом виде, при самых, казалось бы-
несоответствующих условиях их сознательной жизни? Не сказал
ли компетентнейший в этом отношении авторитет, Гете, что все
вообще великие осуществления, все истинно глубокие и плодот-
ворные мысли приходят в голову без размышления, как свободные
божьи дети, которые появляются перед нами и говорят: вот мы?
IV
Все эти факты и тысячи других, им подобных, общей звестнк.
Но для объяснения их прямолинейным противникам понятия
<бессознательной> или <подсознательной> душевной жизни при-
ходится прибегать лишь к допущению гипотетических физио-
логических процессов, не сопровождающихся никакими душев-
ными явлениями, т. е. процессов чисто автоматических или ме-
ханических, последний итог которых предстает в нашем сознание-
уже как душевное явление. Это допущение, конечно, находится
в выгодном положении, потому что по самому своему существу
не допускает прямой опытной проверки. При этом не помогает
и косвенное доказательство через излюбленную аналогию с де-
ятельностью низших центров органической жизни (например,
пищеварения или кровообращения), заведомо действующих, не
сопровождаясь душевными явлениями. Во-первых, сама аналогия
плоха, ибо здесь мы имеем дело именно с иной, низшей областью,
никогда не дающей тех итогов - появления в сознании богатых
и сложных духовных содержаний - которые, согласно допу-
щению, должна давать чисто физиологическая деятельность
высших центров; во-вторых, действительное отсутствие в этой
низшей области соответственно низших форм бессознательной
душевной жизни тоже есть лишь предположение, и аналогия
между этими двумя областями могла, бы вести и к прямо
противоположному допущению. Не останавливаясь здесь на воп-
росе об условиях оаспознания непосредственно не данной ду-
шевной жизни, отметит те косвенные соображения, которые
говорят против этого легкого объяснения бессознательного как
чисто-физическог.:
Гфежде всего, оно должно опираться на маловероятное до-
пущение, что одни и те же нервные центры должны действовать,
то сопровождаясь, то не сопровождаясь душевными явлениями,
без возможности обьяснить. почему и как возможно такое прин-
ципиальное различие, - или же на другое, тоже маловероятное
допущение, что один и тот же итог в сознательной душевной
жизни может быть в одних случаях результатом процессов ду-
шевной же жизни или соответственных физических пооцессов,
в других же - последствием деятельности совсем иных физио-
логических центров, не сопутствуемых душевными явлениями.
Впрочем, здесь мы находимся в области столь произвольных
догадок, что и опровержение их не может быть вполне убедитель-
ным. Если что заслуживает названия метафизики в дурном
смысле неопровержимых и недоказуемых рассуждений, то именно
такого рода излюбленные физиологические псевдообъяснения
трудно объяснимых явлений душевной жизни.
Обратимся к более доступной психологической стороне воп-
роса. Клинические наблюдения и эксперименты над истеричными
с неопровержимой убедительностью показывают наличность яв-
лений бессознательных, не объяснимых иначе, чем психоло-
гически. Таковы, например, внушенные частичные или так на-
зываемые <систематизированные> анестезии к в особенности
явления, часто называемые парадоксальным именем <отрица-
тельных галлюцинаций>. Испытуемому внушают не видеть изве-
стных предметов, лиц, цветов и т. п., и он их действительно
<не видит>. При этом опыт может быть поставлек так, что для
такого <невидения> оказывается совершенно необходимым до-
вольно сложное психическое усвоение соотвествующего содер-
жания. Пьер Жане внушал своей пациентке не видеть листков
бумаги, на которых поставлен крестик или даже написано <число,
кратное трем>. Пациентка выполняла внушение была <слепа>
для листков с крестиком или для листков с цифрами 6, 9, 12,
15. Решающими, однако, оказываются не эти факты сами по
себе, как они ни замечательны, а то обстоятельство, что в это
же самое время пациентка с помощью автоматического письма
сообщает самые точные сведения о невидимых ею предметах и
- что еще важнее - позднее при известных условиях точно их
вспоминает ~. Никто еще никогда не сомневался; что вспоминать
можно лишь действительно пережитое, что не может быть вос-
произведенных образов там, где нс было соответствующих ощу-
щений. С полной убедительностью Пьер Жане показывает, что
существо всякой истерической анестезик сводится не
к действительному отсутствию ощущений, а к такого рода
<психической слепоте>. При этом уясняется полная аналогия
между такой анестезией и обычной рассеянностью первая ока-
зывается лишь крайним, предельным отучаем последней.
Эти краткие выводы из подавляющих- числом и убедительно-
стью опытов должны быть сопоставлены с рядом общих сообра-
жений. Все, что мы знаем, говорит о непрерывности душевного
развития. Не может быть сомнения, что уже новорожденный ребе-
нок имеет душевную жизнь, а, быть может, и ребенок в утробной
своей жизни. Но когда мы пытаемся воссоздать состояние сознания,
которое должно быть составлено из чистых ощущений без всякой
памяти и самосознания, это оказывается невозможным, и такое
состояние равносильно бессознательности. Точно так же единство
органической жизни безусловно говорит за непрерывность душев-
ного развития на разных ступенях лестницы животного царства.
Где первая ступень этой лестницы? Мы этого не знаем; но мы
должны были бы опрокинуть все наши представления о мире,
впасть в совершенно софистические, серьезно никем не разделяе-
мые парадоксы, вроде декартова учения о животных как бездушных
машинах, если бы мы захотели упрямо утверждать, что эта ступень
не ниже простейших, известных нам по внутреннему наблюдению,
форм человеческого сознания.
Наконец, то, что мы называем сознанием, фактически не-
мыслимо вне памяти, вне связи настоящего с прошлым. Но как,
в таком случае, оно могло бы вообще когда-либо возникнуть, на-
чаться, если ему не предшествовало бы состояние, которое, не
будучи сознанием в обычном смысле, есть душевное состояние, из
которого может возникнуть сознание?
Все это - скажут нам - лишь более или менее правдоподоб-
ные соображения, которые не исключают возможности и противо-
положного. Но прежде всего, конечно, есть такая степень правдо-
подобия, которая - не с точки зрения возможностей отвлеченного
спора, а с точки зрения внутренней уверенности - практически
стоит на границе полной достоверности, и именно эту степень мы
имеем здесь. Нам ответят, однако, что философия требует от нас
полной достоверности - или логической, или опытной. Пусть так;
у нас есть и чисто опытные данные в строжайшем смысле этого
слова о состояниях, по крайней мере приближающихся к <бессоз-
нательным> душевным явлениям и граничащих с ними. Оставим
в стороне все итоги объективных наблюдений, экспериментов и
общих соображений. Сосредоточимся на данных чистого самонаб-
людения.
Чем дальше идет развитие психологического наблюдения, чем
более утончается самонаблюдение, тем очевиднее становится глу-
бокая мысль Лейбница о ступенях или степенях сознания, о не-
прерывности перехода в нем от минимума к максимуму ясности и
интенсивности. Было время, когда казалось, что сознание доступно
нам только в форме самосознания или предметного сознания, ког-
да считалось логически противоречивым утверждать, что мы мо-
жем иметь что-либо в сознании, чего мы не замечаем или в чем
не отдаем себе отчета (вспомним основанные на этом допущении
возражения Локка против <врожденных идей>). И отголоски такого
мнения можно встретить в психологии вплоть до нашего времени.
Уже само намеченное нами выше различение сознания-
переживания от мысли и созерцания, от предметного сознания и
самосознания, есть, по существу, завоевание психологической
интуиции Лейбница и идущего по ее стопам новейшего утончения
самонаблюдения. Но это сознание-переживание всегда ли само
однородно по своей силе или ясности, как сознание" Приведенные
выше примеры полудремоты или аффекта суть ли низшие, доступ-
ные нам формы сознания? Еще более тонкое и обостренное наблю-
дение показывает, напротив, что сознание-переживание само мо-
жет иметь различные степени. Психологам удавалось - в прямом
ли, или в ретроспективном наблюдении - подметить состояния
сознания, гораздо низшие, чем приведенные выше примеры чистых
<переживаний>. Что испытываем мы в первые дни и месяцы нашего
земного существования? Что мы сознаем в момент первого, едва
начинающегося пробуждения от глубокого сна или - еще лучше
- обморока? Или что сознаем мы в момент, непосредственно пред-
шествующий потере сознания при наступлении обморока или пол-
ной анестезии? Описать это, конечно, почти невозможно за
отсутствием соответствующих слов, но дело тут не в описании, а
в простом констатировании. Толстой - и мы можем поверить ему,
ибо гений обладает исключительной памятью - вспоминает о
смутном состоянии неловкости, несвободы и невыразимого проте-
ста, которое заполняло его сознание, когда его пеленали. А Гер-
цен-сын описывает состояние своего пробуждения от обморока;
пишущий эти строки по собственному опыту знает об этом неза-
бываемом состоянии, когда выплываешь из непостижимой тьмы
небытия, и сознание исчерпывается смутным однородным еле ощу-
щаемым шумом в ушах. Сомнений здесь быть не может: сознание,
взятое даже как непосредственное переживание, за устранением
всего предметного сознания и самосознания, по свидетельству опы-
та допускает еще переходы по силе и может быть прослежено до
некоторого своего почти исчезающего минимума
Но тут мы стоим перед основным возражением, рассмотрение
которого вместе с тем подведет нас к окончательному решению
вопроса. Даже минимум сознания - скажут нам - не есть полная
бессознательность и потому ничего не говорит о последней; количе-
ственные различия в степени или силе сознания принципиально
отличаются от качественного различия между присутствием и
отсутствием сознания. Явление же отсутствия сознания никогда
не может быть опытно констатировано, ибо, чтобы иметь опыт,
надо иметь сознание.
Как ни убедительно, на первый взгляд, это возражение, оно
несостоятельно уже потому, что доказывает слишком много. Ведь
опытно констатировать - это все равно, что опытно знать, т. е.
иметь отчетливое представление о предмете или, точнее, иметь
содержание, как предмет очевидного суждения. Как же мы можем,
в таком случае, опытно констатировать состояния сознания, не-
измеримо низшие и слабейшие, чем состояние отчетливого позна-
вания, - состояния, в которых у нас нет ни объектов, противосто-
ящих нам, ни суждений о них? Недоумение, очевидно, решается
тем, что непосредственный опыт здесь основан на так называемом
первичном воспоминании, т. е. на сохранении и присутствии преды-
дущего, низшего состояния сознания в составе последующего, вы-
сшего. Но если так, то усматриваемое в опыте состояние сознания
никогда не есть простое определенное качество, как бы говорящее
только о самом себе, а есть всегда некоторое сложное целое, в составе
которого присутствуют и простейшие, менее интенсивные и ясные,
чем само целое, элементы. Или, иначе говоря, в содержании такого
самонаблюдения нам дана не одна определенная ступень сознания,
а само движение перехода с одной ступени на другую, как живое
целостное единство, как некий отрезок динамического целого, по
которому мы имеем непосредственное знание о самом целом, как
таковом.
Вышеприведенное возражение основывалось на противопостав-
лении чисто количественного различия в душевной жизни
различию качественному. Но, с одной стороны, теперь уже стало
почти трюизмом в психологии, что душевная жизнь не ведает
количественных различий, а что все ее различия - чисто качест-
венные, что, следовательно, немыслимы два качественно тождест-
венных душевных явлений . С другой стороны, это, само по себе
вполне верное указание часто повторяется без понимания его
истинного смысла и всех вытекающих из него последствий. Не
отдают себе отчета в том, как при этом условии в психологии воз-
можны обобщения, а не одни лишь строго-единичные суждения,
- более того, как в ней возможны суждения вообще, хотя бы
единичные, раз в составе всякого суждения входят общие понятия?
Очевидно, это указание должно дополняться и умеряться уяс-
нением относительной однородности и сродства самих качест-
венных различий в состав душевной жизни, или - что то же самое
- признанием особого смысла понятия качества в применении
к душевной жизни, в силу которого в ней не существует тех резких
непроходимых разграничений, которые даны в логических
различиях между предметными содержаниями, а есть постоянная
непрерывность в переходе от одного к другому, качественная
близость всего бесконечного ее многообразия. Лишь два-три приме-
ра из бесчисленного множества возможных. <Круглый квадрат>,
как геометрическое содержание, есть бессмыслица, но в непосред-
ственных конкретных образах вполне возможен непрерывный
переход от образа квадрата к образу круга через постепенное за-
кругление сторон квадрата и стушевывание заостренности его уг-
лов (или в обратном направлении), возможно, следовательно, и
уловление чего-то промежуточного между тем и другим, пример
чего в изобилии дает художественная орнаментика, в особенности
при вычурности ее стиля. Точно так же звук, как предметное со-
держание, лежит в совсем иной качественно области бытия, чем
цвет, и логический переход от одного к другому невозможен. Но
известный факт <цветового слуха>, который есть нечто большее,
чем непонятная ассоциация между разнородными содержаниями,
свидетельствует, что в душевной жизни на известном ее слое воз-
можно переживание качественной однородности этих столь разно-
родных ощущений. О том же свидетельствуют странные отожде-
ствления в кошмарном сне, когда мы считаем вполне естественным
и очевидным, что одно лицо, оставаясь самим собою, есть вместе
с тем совсем другое лицо, а иногда и какое-нибудь чудовищное
животное, или что, задыхаясь в дыму пожара, мы одновременно
тонем в море и т. п. И вся влиятельность и убедительность худо-
жественных образов основана на этой однородности в душевном
переживании качественно разнородного.
Из этого для нашего вопроса следует одно: само противопо-
ставление количественных отличий между светлыми и темными,
сильными и слабыми состояниями сознания, с одной стороны,
и качественного отличия между сознательными и бессознатель-
ными душевными явлениями - с другой стороны, в корне ложно.
Как отличие первого рода не тождественно с качественной одно-
родностью, так и отличие второго рода не есть абсолютная,
непроходимая качественная разнородность. Сторонники и про-
тивники идеи <бессознательного> обыкновенно одинаково непра-
вы, последние - отрицая возможность уловления чего-то, каче-
ственно столь отличного от обычного состояния душевной жизни,
первые - подчеркивая абсолютность самого этого различия. По-
этому прежде всего, вместе со многими современными авторами,
мы предпочитаем говорить о <подсознательном> вместо <бессоз-
нательного>, чтобы отметить относительность самого различия,
неадекватность его характеристики через чистое или логическое
отрицание. Бессознательное - или, как мы отныне будем го-
ворить, - подсознательное есть для нас лишь бесконечно мало
сознаваемое, предел ослабления сознания-переживания;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
один пример из тысячи других возможных. Известно, что многие
люди способны, ложась спать, внушить себе проснуться в опреде-
ленный час, и это внушение часто выполняется ими с точностью
образцового будильника. В какой форме эта мысль жила в них во
все время сна, когда они или вообще ничего не сознавали, или
были погружены в сновидения, далеко унесшие их мысль от этого
требования я всех соображений, которыми оно было молнирова-
но? Должны ли мы удивляться после этого лишь с виду более
замечательным явлениям внушения со стороны, когда разумный,
трезвый человек вдруг с точностью в назначенный час и в заранее
строго предопределенной форме аыполняет бессмысленное, вну-
шенное ему действие? Не знаем ли мы, наконец, из свидетельства
едва ли не большинства выдающихся мыслителей и художников,
что научные решения или художественные осуществления, не
дававшиеся никаким их сознательным размышлениям и усилиям,
являлись им неожиданно, в готовом виде, при самых, казалось бы-
несоответствующих условиях их сознательной жизни? Не сказал
ли компетентнейший в этом отношении авторитет, Гете, что все
вообще великие осуществления, все истинно глубокие и плодот-
ворные мысли приходят в голову без размышления, как свободные
божьи дети, которые появляются перед нами и говорят: вот мы?
IV
Все эти факты и тысячи других, им подобных, общей звестнк.
Но для объяснения их прямолинейным противникам понятия
<бессознательной> или <подсознательной> душевной жизни при-
ходится прибегать лишь к допущению гипотетических физио-
логических процессов, не сопровождающихся никакими душев-
ными явлениями, т. е. процессов чисто автоматических или ме-
ханических, последний итог которых предстает в нашем сознание-
уже как душевное явление. Это допущение, конечно, находится
в выгодном положении, потому что по самому своему существу
не допускает прямой опытной проверки. При этом не помогает
и косвенное доказательство через излюбленную аналогию с де-
ятельностью низших центров органической жизни (например,
пищеварения или кровообращения), заведомо действующих, не
сопровождаясь душевными явлениями. Во-первых, сама аналогия
плоха, ибо здесь мы имеем дело именно с иной, низшей областью,
никогда не дающей тех итогов - появления в сознании богатых
и сложных духовных содержаний - которые, согласно допу-
щению, должна давать чисто физиологическая деятельность
высших центров; во-вторых, действительное отсутствие в этой
низшей области соответственно низших форм бессознательной
душевной жизни тоже есть лишь предположение, и аналогия
между этими двумя областями могла, бы вести и к прямо
противоположному допущению. Не останавливаясь здесь на воп-
росе об условиях оаспознания непосредственно не данной ду-
шевной жизни, отметит те косвенные соображения, которые
говорят против этого легкого объяснения бессознательного как
чисто-физическог.:
Гфежде всего, оно должно опираться на маловероятное до-
пущение, что одни и те же нервные центры должны действовать,
то сопровождаясь, то не сопровождаясь душевными явлениями,
без возможности обьяснить. почему и как возможно такое прин-
ципиальное различие, - или же на другое, тоже маловероятное
допущение, что один и тот же итог в сознательной душевной
жизни может быть в одних случаях результатом процессов ду-
шевной же жизни или соответственных физических пооцессов,
в других же - последствием деятельности совсем иных физио-
логических центров, не сопутствуемых душевными явлениями.
Впрочем, здесь мы находимся в области столь произвольных
догадок, что и опровержение их не может быть вполне убедитель-
ным. Если что заслуживает названия метафизики в дурном
смысле неопровержимых и недоказуемых рассуждений, то именно
такого рода излюбленные физиологические псевдообъяснения
трудно объяснимых явлений душевной жизни.
Обратимся к более доступной психологической стороне воп-
роса. Клинические наблюдения и эксперименты над истеричными
с неопровержимой убедительностью показывают наличность яв-
лений бессознательных, не объяснимых иначе, чем психоло-
гически. Таковы, например, внушенные частичные или так на-
зываемые <систематизированные> анестезии к в особенности
явления, часто называемые парадоксальным именем <отрица-
тельных галлюцинаций>. Испытуемому внушают не видеть изве-
стных предметов, лиц, цветов и т. п., и он их действительно
<не видит>. При этом опыт может быть поставлек так, что для
такого <невидения> оказывается совершенно необходимым до-
вольно сложное психическое усвоение соотвествующего содер-
жания. Пьер Жане внушал своей пациентке не видеть листков
бумаги, на которых поставлен крестик или даже написано <число,
кратное трем>. Пациентка выполняла внушение была <слепа>
для листков с крестиком или для листков с цифрами 6, 9, 12,
15. Решающими, однако, оказываются не эти факты сами по
себе, как они ни замечательны, а то обстоятельство, что в это
же самое время пациентка с помощью автоматического письма
сообщает самые точные сведения о невидимых ею предметах и
- что еще важнее - позднее при известных условиях точно их
вспоминает ~. Никто еще никогда не сомневался; что вспоминать
можно лишь действительно пережитое, что не может быть вос-
произведенных образов там, где нс было соответствующих ощу-
щений. С полной убедительностью Пьер Жане показывает, что
существо всякой истерической анестезик сводится не
к действительному отсутствию ощущений, а к такого рода
<психической слепоте>. При этом уясняется полная аналогия
между такой анестезией и обычной рассеянностью первая ока-
зывается лишь крайним, предельным отучаем последней.
Эти краткие выводы из подавляющих- числом и убедительно-
стью опытов должны быть сопоставлены с рядом общих сообра-
жений. Все, что мы знаем, говорит о непрерывности душевного
развития. Не может быть сомнения, что уже новорожденный ребе-
нок имеет душевную жизнь, а, быть может, и ребенок в утробной
своей жизни. Но когда мы пытаемся воссоздать состояние сознания,
которое должно быть составлено из чистых ощущений без всякой
памяти и самосознания, это оказывается невозможным, и такое
состояние равносильно бессознательности. Точно так же единство
органической жизни безусловно говорит за непрерывность душев-
ного развития на разных ступенях лестницы животного царства.
Где первая ступень этой лестницы? Мы этого не знаем; но мы
должны были бы опрокинуть все наши представления о мире,
впасть в совершенно софистические, серьезно никем не разделяе-
мые парадоксы, вроде декартова учения о животных как бездушных
машинах, если бы мы захотели упрямо утверждать, что эта ступень
не ниже простейших, известных нам по внутреннему наблюдению,
форм человеческого сознания.
Наконец, то, что мы называем сознанием, фактически не-
мыслимо вне памяти, вне связи настоящего с прошлым. Но как,
в таком случае, оно могло бы вообще когда-либо возникнуть, на-
чаться, если ему не предшествовало бы состояние, которое, не
будучи сознанием в обычном смысле, есть душевное состояние, из
которого может возникнуть сознание?
Все это - скажут нам - лишь более или менее правдоподоб-
ные соображения, которые не исключают возможности и противо-
положного. Но прежде всего, конечно, есть такая степень правдо-
подобия, которая - не с точки зрения возможностей отвлеченного
спора, а с точки зрения внутренней уверенности - практически
стоит на границе полной достоверности, и именно эту степень мы
имеем здесь. Нам ответят, однако, что философия требует от нас
полной достоверности - или логической, или опытной. Пусть так;
у нас есть и чисто опытные данные в строжайшем смысле этого
слова о состояниях, по крайней мере приближающихся к <бессоз-
нательным> душевным явлениям и граничащих с ними. Оставим
в стороне все итоги объективных наблюдений, экспериментов и
общих соображений. Сосредоточимся на данных чистого самонаб-
людения.
Чем дальше идет развитие психологического наблюдения, чем
более утончается самонаблюдение, тем очевиднее становится глу-
бокая мысль Лейбница о ступенях или степенях сознания, о не-
прерывности перехода в нем от минимума к максимуму ясности и
интенсивности. Было время, когда казалось, что сознание доступно
нам только в форме самосознания или предметного сознания, ког-
да считалось логически противоречивым утверждать, что мы мо-
жем иметь что-либо в сознании, чего мы не замечаем или в чем
не отдаем себе отчета (вспомним основанные на этом допущении
возражения Локка против <врожденных идей>). И отголоски такого
мнения можно встретить в психологии вплоть до нашего времени.
Уже само намеченное нами выше различение сознания-
переживания от мысли и созерцания, от предметного сознания и
самосознания, есть, по существу, завоевание психологической
интуиции Лейбница и идущего по ее стопам новейшего утончения
самонаблюдения. Но это сознание-переживание всегда ли само
однородно по своей силе или ясности, как сознание" Приведенные
выше примеры полудремоты или аффекта суть ли низшие, доступ-
ные нам формы сознания? Еще более тонкое и обостренное наблю-
дение показывает, напротив, что сознание-переживание само мо-
жет иметь различные степени. Психологам удавалось - в прямом
ли, или в ретроспективном наблюдении - подметить состояния
сознания, гораздо низшие, чем приведенные выше примеры чистых
<переживаний>. Что испытываем мы в первые дни и месяцы нашего
земного существования? Что мы сознаем в момент первого, едва
начинающегося пробуждения от глубокого сна или - еще лучше
- обморока? Или что сознаем мы в момент, непосредственно пред-
шествующий потере сознания при наступлении обморока или пол-
ной анестезии? Описать это, конечно, почти невозможно за
отсутствием соответствующих слов, но дело тут не в описании, а
в простом констатировании. Толстой - и мы можем поверить ему,
ибо гений обладает исключительной памятью - вспоминает о
смутном состоянии неловкости, несвободы и невыразимого проте-
ста, которое заполняло его сознание, когда его пеленали. А Гер-
цен-сын описывает состояние своего пробуждения от обморока;
пишущий эти строки по собственному опыту знает об этом неза-
бываемом состоянии, когда выплываешь из непостижимой тьмы
небытия, и сознание исчерпывается смутным однородным еле ощу-
щаемым шумом в ушах. Сомнений здесь быть не может: сознание,
взятое даже как непосредственное переживание, за устранением
всего предметного сознания и самосознания, по свидетельству опы-
та допускает еще переходы по силе и может быть прослежено до
некоторого своего почти исчезающего минимума
Но тут мы стоим перед основным возражением, рассмотрение
которого вместе с тем подведет нас к окончательному решению
вопроса. Даже минимум сознания - скажут нам - не есть полная
бессознательность и потому ничего не говорит о последней; количе-
ственные различия в степени или силе сознания принципиально
отличаются от качественного различия между присутствием и
отсутствием сознания. Явление же отсутствия сознания никогда
не может быть опытно констатировано, ибо, чтобы иметь опыт,
надо иметь сознание.
Как ни убедительно, на первый взгляд, это возражение, оно
несостоятельно уже потому, что доказывает слишком много. Ведь
опытно констатировать - это все равно, что опытно знать, т. е.
иметь отчетливое представление о предмете или, точнее, иметь
содержание, как предмет очевидного суждения. Как же мы можем,
в таком случае, опытно констатировать состояния сознания, не-
измеримо низшие и слабейшие, чем состояние отчетливого позна-
вания, - состояния, в которых у нас нет ни объектов, противосто-
ящих нам, ни суждений о них? Недоумение, очевидно, решается
тем, что непосредственный опыт здесь основан на так называемом
первичном воспоминании, т. е. на сохранении и присутствии преды-
дущего, низшего состояния сознания в составе последующего, вы-
сшего. Но если так, то усматриваемое в опыте состояние сознания
никогда не есть простое определенное качество, как бы говорящее
только о самом себе, а есть всегда некоторое сложное целое, в составе
которого присутствуют и простейшие, менее интенсивные и ясные,
чем само целое, элементы. Или, иначе говоря, в содержании такого
самонаблюдения нам дана не одна определенная ступень сознания,
а само движение перехода с одной ступени на другую, как живое
целостное единство, как некий отрезок динамического целого, по
которому мы имеем непосредственное знание о самом целом, как
таковом.
Вышеприведенное возражение основывалось на противопостав-
лении чисто количественного различия в душевной жизни
различию качественному. Но, с одной стороны, теперь уже стало
почти трюизмом в психологии, что душевная жизнь не ведает
количественных различий, а что все ее различия - чисто качест-
венные, что, следовательно, немыслимы два качественно тождест-
венных душевных явлений . С другой стороны, это, само по себе
вполне верное указание часто повторяется без понимания его
истинного смысла и всех вытекающих из него последствий. Не
отдают себе отчета в том, как при этом условии в психологии воз-
можны обобщения, а не одни лишь строго-единичные суждения,
- более того, как в ней возможны суждения вообще, хотя бы
единичные, раз в составе всякого суждения входят общие понятия?
Очевидно, это указание должно дополняться и умеряться уяс-
нением относительной однородности и сродства самих качест-
венных различий в состав душевной жизни, или - что то же самое
- признанием особого смысла понятия качества в применении
к душевной жизни, в силу которого в ней не существует тех резких
непроходимых разграничений, которые даны в логических
различиях между предметными содержаниями, а есть постоянная
непрерывность в переходе от одного к другому, качественная
близость всего бесконечного ее многообразия. Лишь два-три приме-
ра из бесчисленного множества возможных. <Круглый квадрат>,
как геометрическое содержание, есть бессмыслица, но в непосред-
ственных конкретных образах вполне возможен непрерывный
переход от образа квадрата к образу круга через постепенное за-
кругление сторон квадрата и стушевывание заостренности его уг-
лов (или в обратном направлении), возможно, следовательно, и
уловление чего-то промежуточного между тем и другим, пример
чего в изобилии дает художественная орнаментика, в особенности
при вычурности ее стиля. Точно так же звук, как предметное со-
держание, лежит в совсем иной качественно области бытия, чем
цвет, и логический переход от одного к другому невозможен. Но
известный факт <цветового слуха>, который есть нечто большее,
чем непонятная ассоциация между разнородными содержаниями,
свидетельствует, что в душевной жизни на известном ее слое воз-
можно переживание качественной однородности этих столь разно-
родных ощущений. О том же свидетельствуют странные отожде-
ствления в кошмарном сне, когда мы считаем вполне естественным
и очевидным, что одно лицо, оставаясь самим собою, есть вместе
с тем совсем другое лицо, а иногда и какое-нибудь чудовищное
животное, или что, задыхаясь в дыму пожара, мы одновременно
тонем в море и т. п. И вся влиятельность и убедительность худо-
жественных образов основана на этой однородности в душевном
переживании качественно разнородного.
Из этого для нашего вопроса следует одно: само противопо-
ставление количественных отличий между светлыми и темными,
сильными и слабыми состояниями сознания, с одной стороны,
и качественного отличия между сознательными и бессознатель-
ными душевными явлениями - с другой стороны, в корне ложно.
Как отличие первого рода не тождественно с качественной одно-
родностью, так и отличие второго рода не есть абсолютная,
непроходимая качественная разнородность. Сторонники и про-
тивники идеи <бессознательного> обыкновенно одинаково непра-
вы, последние - отрицая возможность уловления чего-то, каче-
ственно столь отличного от обычного состояния душевной жизни,
первые - подчеркивая абсолютность самого этого различия. По-
этому прежде всего, вместе со многими современными авторами,
мы предпочитаем говорить о <подсознательном> вместо <бессоз-
нательного>, чтобы отметить относительность самого различия,
неадекватность его характеристики через чистое или логическое
отрицание. Бессознательное - или, как мы отныне будем го-
ворить, - подсознательное есть для нас лишь бесконечно мало
сознаваемое, предел ослабления сознания-переживания;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35