Без капли стыда она отдалась мне. Зубы и ногти Герды впились мне в плечо. Трудно поверить, чтобы в хрупкой женщине оказалось столько силы. Никогда еще я не испытывал такого ликования, как сейчас; ни в одной церкви я не подходил столь близко к ощущению чего-то непостижимого и неземного. Я вдруг понял: это не я, а мир сошел с ума, если любовный экстаз считается грехом.
Если рай действительно существует, я находился у самых его врат. Разве можно называть злом слияние двух душ, искренне любящих друг друга?
Наше соитие было молчаливым и стремительным. Мое возбуждение достигло высшей точки; я выплеснул в нее семя и мгновенно ослаб. Герда тут же высвободилась из моих объятий и побежала наверх. У меня подкашивались ноги. Держась за стену, я опустился на колени.
Мысли путались. Я верил и не верил в случившееся. Я пытался встать. Мне хотелось броситься вслед за Гердой, сказать ей о своей любви и услышать ее ответные слова Я чувствовал сильнейшую потребность просто быть рядом с нею.
Но не успел я встать, как громко хлопнула входная дверь и в передней послышались знакомые шаги. Вернулся Брам. Я кое-как застегнул на себе одежду и пригладил разлохмаченные волосы. Спрятавшись в дальнем темном углу, я всеми силами пытался утихомирить дыхание и молил небеса, чтобы Брам не зашел в гостиную.
Мои молитвы были услышаны – Брам направился на кухню. Я взлетел по лестнице и скрылся у себя в комнате.
Если бы не следы на плече, я бы счел случившееся хмельным сном или визитом инкуба Здесь Стефан ошибся: инкубы – мужские демоны, соблазняющие женщин. А его мог посетить один из суккубов – женских демонов (слово происходит от латинского succubare – «ложиться под»), которые совращают мужчин.
. Но на моем теле остался запах Герды (я не могу себя заставить его смыть), а исцарапанное плечо – зримое доказательство ее страсти.
Что теперь делать? Скоро наступит утро. Что возобладает во мне? Раскаяние или томительное ожидание новой встречи?Стану ли я делать вид, будто ничего не было, и подвергать себя ежедневным пыткам? Или постараюсь вновь встретиться с нею? Даже сейчас при мысли о Герде во мне вспыхивает огонь страсти. Я воображаю, как на цыпочках подкрадываюсь к двери их супружеской спальни, осторожно захожу внутрь и вижу крепко спящего Брама и ее – лежащую и ждущую меня...
Абрахам, брат мой! Я жестоко обманул тебя – и с дрожью в душе думаю о том, как повторить свой подлый поступок!
Наконец-то я нашел свою любовь. И сердце отказывается внимать доводам разума о том, в каком немыслимом положении я оказался. Ну почему мое счастье должно быть сопряжено с ложью и чувством вины? Почему моя радость должна приносить другим только горе?
* * *
ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН-ХЕЛЬСИНГА
19 ноября 1871 года
«Дьявол и смерть» – так сказала Лилли и оказалась права. Дьявол явился и поразил меня в самое сердце.
А я-то по глупости думал, что ничего более страшного сегодня уже не случится... Утром мы похоронили отца. Тяжело видеть, как гроб с телом человека, сделавшего окружающим столько добра, опускают в холодную, сырую землю. Это ждет каждого из нас, но мысли о неизбежной кончине не тревожат душу, пока не увидишь смерть любимого человека. Отчасти меня утешает мысль, что о папиных добрых и благородных делах помнить будут еще очень долго.
Похороны дались мне нелегко, но необходимость утешать других отчасти притупляла собственную боль. Мама держалась на удивление стойко, хотя ее горе куда сильнее и острее нашего с братом. Зато бедняга Стефан все время находился на грани обморока. Когда гроб опустили в могилу и мы бросили туда по горсти влажной земли, брату стало совсем плохо. Думаю, если бы не моя поддержка, Стефан наверняка потерял бы сознание. Я стоял между ним и Гердой. Как и Стефан, она плакала, не стесняясь слез, лившихся, словно осенний дождь, из ее больших темных глаз. Чтобы не заплакать навзрыд, она плотно сжимала побелевшие губы.
Герда, моя дорогая, измученная горем жена. Я знаю: в твоей душе нет ни обмана, ни жестокости. Почему же я не сумел дать тебе той любви, какой ты от меня ждала?
После похорон мы вернулись домой, чтобы еще несколько часов подряд выслушивать соболезнования от знакомых и незнакомых людей. Гостиная, наполняющаяся цветами, тарелки с поминальным угощением. Можно без преувеличения сказать, что Яна Ван-Хельсинга знал весь Амстердам. Его любили и бедные, и богатые. Стефан не выдержал еще и этого испытания и ушел к себе. Мама, Герда и маленький Ян остались на мне. Отчасти я был рад этому, поскольку мог отвлечься от собственных горестных переживаний. Мой сынишка, названный в честь деда, еще слишком мал – ему не понять, куда же исчез Ян-старший. Нам было никак не увести его из передней. Едва только открывалась входная дверь, малыш, громко топая, бежал к ней и с надеждой спрашивал:
– Деда?
Со временем какие-то подробности сегодняшнего дня померкнут и забудутся, но эта картина навсегда останется в моей памяти.
Уже к вечеру, когда ушел последний посетитель, я, чтобы хоть как-то рассеять свое тягостное состояние, отправился навестить больных. Задним числом сознаю: каким же глупцом я был! Работа и долг – превыше всего. Даже в такой день.
Из всех моих пациентов наибольшее опасение у меня вызывала пожилая женщина по имени Лилли. Она не помнила ни своей фамилии, ни адреса, по которому жила. За все время, что она находилась у нас в больнице, никто не приходил, чтобы справиться о ней. Наши попытки разыскать ее родственников тоже не увенчались успехом. Скорее всего, Лилли жила одна, в каком-нибудь бедном квартале. Два месяца назад ее подобрали на улице в невменяемом состоянии. Женщина размахивала руками и повторяла бредовые фразы о призраках, не дающих ей ночью покоя, и о красных глазах, светящих из темноты. Причина ее болезни крылась не столько в расстройстве рассудка, сколько в сильнейшей анемии, так что правильнее было бы отправить Лилли в обычную больницу. Увидев ее во время врачебного обхода, я понял, что эту женщину незачем держать в лечебнице для душевнобольных. Мне удалось снять для нее комнатку в дешевом пансионе. Питание и отдых сделали свое дело: видения и бред у Лилли прекратились, но зато выяснилось, что она воображает себя ясновидящей и целые дни проводит за картами Таро.
У каждого человека есть свои странности. Я считаю ее чудачество вполне безобидным, хотя и несколько эксцентричным. Лилли не обижается и даже шутит со мною насчет своего пристрастия к картам. Но сейчас меня волнует не душевное, а физическое состояние пациентки. Несмотря на все наши усилия, у нее опять обострилась анемия. Однако болезнь протекает каким-то нетипичным образом, и я подозреваю, что на фоне анемии у Лилли появилось еще какое-то другое заболевание. Мне обязательно нужно определить, какое именно, чтобы лечение было успешным.
Я собирался навестить нескольких пациентов, но Лилли была первой, и это придало вечеру особую, драматическую окраску. Как всегда, я постучал в приоткрытую дверь ее комнатки и, услышав приглашение, вошел.
Она сидела в постели. Редкие седые волосы были убраны под ночной чепец, а костлявые плечи укутаны платком. Карты Лилли раскладывала прямо на одеяле. По обе стороны от кровати стояли простенькие канделябры, и в каждом горело по полудюжине свечей. Их колеблющееся пламя придавало комнате совершенно нереальный и отчасти даже жутковатый вид. Да и сама Лилли со своей бледной кожей, серыми губами, морщинистым лицом (свечи еще сильнее подчеркивали дряблость старческой кожи) вполне сошла бы за ведьму из детской сказки. Услышав, как я вошел, она подняла голову и посмотрела на меня живыми черными глазами, белки которых с возрастом приобрели желтоватый оттенок.
– Смерть, – голосом прорицательницы произнесла Лилли. – Смерть и дьявол придут к вам этой ночью.
Услышь я это раньше, я бы снисходительно улыбнулся. Но после недавних похорон отца ее слова неприятно меня задели. Стараясь все же не обидеть старуху, я ответил:
– Карты здесь ни при чем, Лилли. Не сомневаюсь, вы уже знаете, что мой отец умер и сегодня мы его хоронили.
На лице Лилли я прочитал сочувствие, однако ответ ее был совсем не таким, как я ожидал.
– Ах да... Да, мой дорогой доктор, я это знаю. Простите, я своими глупыми словами разбередила свежую рану. Это вам-то, кому я обязана жизнью.
Лилли почтительно склонила голову, а затем сказала:
– Ваш отец был замечательным человеком. А скольких больных он лечил бесплатно! Не сомневаюсь, его душа отправилась прямо в рай.
– Я тоже так думаю, – пробормотал я.
Не знаю, заметила ли она оттенок горечи, которую мне не удалось скрыть. Как было бы здорово верить в Бога и рай и утешаться мыслью, что теперь мой отец пребывает в вечном блаженстве. Но правда жизни гораздо непригляднее. Любовь, доброта, знания – все то, что делало моего отца тем, кем он был, исчезло, как свет погашенной свечи. Его открытое, приветливое лицо и ласковые, заботливые руки стали теперь пищей для могильных червей. Я не осмеливаюсь говорить об этом дома, и не потому, что боюсь осуждения со стороны близких. Я не имею права наносить маме удар в самое сердце. Она горячо верит во все христианские религиозные предрассудки. Так пусть они принесут ей хоть какое-то утешение.
Лилли махнула высохшей рукой, чтобы я взял стул и сел возле постели. Я исполнил ее просьбу. Старуха коснулась меня своими холодными пальцами с неровными, пожелтевшими ногтями.
– Дорогой молодой доктор, еще раз простите меня. Конечно, вначале я должна была бы сказать, что соболезную вам. Но карты... сегодня они говорят со мной очень настойчиво. И не про вашего отца, а про вас!
Ее веки дрогнули. Лилли закрыла глаза, сжала пальцами виски и откинулась на подушки.
– Лилли, я думаю, вам сегодня просто нездоровится.
Я наклонился к ней, взял руку и осторожно прощупал пульс. Как я и ожидал, он был вялым и неровным. Об остальном говорила холодная, посеревшая кожа Лилли.
– Похоже, анемия вновь двинулась на вас войной... Как вы себя чувствовали в эти дни?
Не открывая глаз, она загадочно усмехнулась, потом сказала:
– Мне снились странные сны. Думаю, я скоро умру.
Прежде чем я успел возразить, Лилли открыла глаза и порывисто зашептала:
– Молодой доктор, вы должны мне поверить! Мне безумно тяжело говорить вам об этом, прямо сердце разрывается, но лучше предупредить вас заранее. Прошу вас, поверьте мне. Вы ведь для меня что родной сын.
Я погладил ее холодную руку.
– Вот в это, дорогая Лилли, я охотно верю. Но почему вы так расстроились? Событие, конечно же, тяжелое, однако оно уже произошло. Отец умер, и его не вернешь.
– Нет, – прошептала она, глядя на меня полными жалости глазами. – Простите, молодой доктор. Но я говорю не о вашем отце. Две смерти... еще две смерти подстерегают кого-то из тех, кто дорог вам. Видите девятку Мечей? Девятка Мечей в картах Таро говорит об опасности, угрожающей не самому человеку, а кому-то из его близких.
Она предупреждает о надвигающемся кошмаре. А вот это, – Лилли указала на обтрепанную карту, – сам Дьявол Дьявол, Смерть – соответственно 15-й и 13-й арканы Таро, входящие в число Старших арканов.
. Смерть и Дьявол придут к вам сегодня ночью. Слышите? Они уже рядом, они рыщут...
– Довольно! – резко оборвал я старуху.
Лилли вздрогнула, как от удара. Мне стало стыдно: я никогда не позволял себе грубо разговаривать с пациентами. Спохватившись, я продолжил уже более мягким тоном:
– Поговорим лучше о чем-нибудь другом. У меня и моих близких сегодня был очень тяжелый, полный печали день. Давайте побеседуем о более приятных вещах.
Лилли не возражала. Из всех пациентов, кого я навещаю на дому, она – самая одинокая. Я знаю, что Лилли остро нуждается в общении и регулярные дружеские беседы нужны ей больше, нежели пилюли и микстуры. Потом я уговорил старуху принять снотворное и выпить несколько глотков красного вина, способствующего кроветворению. Я вдруг понял, что мне тягостно находиться рядом с нею. Разумеется, причина была не в ее предсказаниях. Я отчетливо видел ее угасание. Наверное, она и в самом деле чувствует приближение смерти.
Не желая меня сердить, Лилли собрала злополучные карты и больше не заикалась о них. Вскоре ее веки отяжелели, глаза закрылись, а голова склонилась на подушку. Решив, что Лилли уснула, я встал и направился к двери. Неожиданно она окликнула меня звонким, мелодичным, совсем не своим голосом:
– Это ваша судьба, Абрахам! Дьявол уже почти отыскал ваш дом. Постарайтесь, чтобы он туда не попал.
Я обернулся, разозлившись, что Лилли позволяет себе играть на моих чувствах, когда у меня такое горе. Но ее глаза были закрыты. Лилли не притворялась, она действительно крепко спала. Я ушел от нее в смятении, стараясь не поддаваться отчаянию и гневу, а думать о других пациентах, которым требовалось мое внимание.
Я рассчитывал навестить трех-четырех человек, живших в противоположном конце города. Когда я вышел от Лилли, уже стемнело. Противный дождь, моросивший с самого утра, прекратился. Я не стал брать извозчика, а решил пройтись пешком. Ходьба и свежий воздух помогли мне успокоиться. Путь мой пролегал через квартал, где стоял наш дом Я не заметил, как очутился возле него, и тут вдруг мне нестерпимо захотелось увидеть родных, и ноги сами понесли меня к крыльцу. В душе нарастала смутная тревога. Я забыл про пациентов, про привычку слушать голос разума. Меня обуревало только одно желание: убедиться, что с женой и сыном все в порядке.
В этом доме я жил с самого рождения и знал его до мелочей. Но сейчас он показался мне незнакомым, даже зловещим. И в этот момент я увидел черную тень, которая, словно огромная птица, кружила возле нашего дома. «Чепуха, – мысленно одернул я себя, – дурацкие шутки восприятия. Нервы расшатались, вот и мерещится неведомо что».
Однако эта тень совершенно очевидно не являлась плодом не к месту разыгравшегося воображения. Она была величиной с обезьяну и двигалась. Тень парила в воздухе на высоте второго этажа – напротив окна маминой спальни.
Во мне шевельнулся страх. Тень была живой, в этом я не сомневался. Естественно, я не знал, кому она принадлежит, но какое-то шестое чувство мне подсказало: она угрожает нашей семье. Я словно попал в кошмар наяву. Не сводя глаз с тени, я взбежал на крыльцо. Неожиданно тень исчезла, растворилась в холодном вечернем воздухе. Одновременно я заметил какое-то движение внутри маминой комнаты. Возможно, это была просто игра света и тени, ибо спальня, насколько я мог судить, освещалась лишь тлеющими в камине углями. Логические умозаключения я отложил на потом, главное сейчас – удостовериться, что в доме тишина и покой. Я отдышался и медленно, очень медленно стал открывать дверь. Она распахнулась без единого скрипа.
В доме было тихо и сумрачно. Как всегда, мама оставила для меня в передней зажженную лампу, по обыкновению сильно прикрутив у нее фитиль. Я на цыпочках прошел в коридор, вдохнул побольше воздуха, чтобы затем неслышно подняться наверх и, занявшись неблаговидным подслушиванием, выяснить, все ли у мамы в порядке. Если в спальне что-то происходит, я сразу же услышу и вбегу в комнату. Я разрывался между необъяснимым ощущением опасности, которое никоим образом не связывал с фантастическими предсказаниями Лилли, и мыслями о том, что все мои волнения могут оказаться пустыми и смехотворными.
Пока мой разум сражался с интуицией, я боковым зрением заметил, как в гостиной что-то мелькнуло. Отступив в тень, я стал приглядываться. Рядом с мерцающими углями камина извивалось что-то черное и жуткое.
Таким было мое первое впечатление. Я продолжил наблюдать и вскоре понял, что в гостиной не одно существо, а два, и между ними происходит нечто вроде молчаливой, но яростной борьбы.
Потом я услышал тихий стон, и меня охватил ужас: я узнал голос жены. Затем она подняла руки, мелькнули рукава шелковой ночной сорочки, которую я привез жене из Парижа, и легкая ткань упала на пол. Тот, кто находился рядом с Гердой, резким движением прижал ее к стене возле камина. Я уже был готов броситься на негодяя, но очертания его тела показались мне до боли знакомыми. Я хорошо знал этого человека.
То был мой брат Стефан.
Когда умер отец, я впервые узнал, что такое нестерпимая душевная боль. Но в то же время я осознавал, что чем дальше, тем все меньше обстановка в доме будет напоминать о нем. А потом в памяти потускнеет и его образ.
Я никак не думал, что вскоре меня ожидает еще одно потрясение, новая мучительная боль. И она не ослабнет. Стефан и Герда будут каждый день напоминать мне о ней.
Я несколько раз пытался заставить себя войти в нашу спальню. Возвращаясь поздним вечером домой, я любил тихо лечь в постель и потом долго слушать, как дышит во сне Герда, а рядом сопит в своей кроватке маленький Ян...
Как я теперь посмотрю Герде в глаза?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Если рай действительно существует, я находился у самых его врат. Разве можно называть злом слияние двух душ, искренне любящих друг друга?
Наше соитие было молчаливым и стремительным. Мое возбуждение достигло высшей точки; я выплеснул в нее семя и мгновенно ослаб. Герда тут же высвободилась из моих объятий и побежала наверх. У меня подкашивались ноги. Держась за стену, я опустился на колени.
Мысли путались. Я верил и не верил в случившееся. Я пытался встать. Мне хотелось броситься вслед за Гердой, сказать ей о своей любви и услышать ее ответные слова Я чувствовал сильнейшую потребность просто быть рядом с нею.
Но не успел я встать, как громко хлопнула входная дверь и в передней послышались знакомые шаги. Вернулся Брам. Я кое-как застегнул на себе одежду и пригладил разлохмаченные волосы. Спрятавшись в дальнем темном углу, я всеми силами пытался утихомирить дыхание и молил небеса, чтобы Брам не зашел в гостиную.
Мои молитвы были услышаны – Брам направился на кухню. Я взлетел по лестнице и скрылся у себя в комнате.
Если бы не следы на плече, я бы счел случившееся хмельным сном или визитом инкуба Здесь Стефан ошибся: инкубы – мужские демоны, соблазняющие женщин. А его мог посетить один из суккубов – женских демонов (слово происходит от латинского succubare – «ложиться под»), которые совращают мужчин.
. Но на моем теле остался запах Герды (я не могу себя заставить его смыть), а исцарапанное плечо – зримое доказательство ее страсти.
Что теперь делать? Скоро наступит утро. Что возобладает во мне? Раскаяние или томительное ожидание новой встречи?Стану ли я делать вид, будто ничего не было, и подвергать себя ежедневным пыткам? Или постараюсь вновь встретиться с нею? Даже сейчас при мысли о Герде во мне вспыхивает огонь страсти. Я воображаю, как на цыпочках подкрадываюсь к двери их супружеской спальни, осторожно захожу внутрь и вижу крепко спящего Брама и ее – лежащую и ждущую меня...
Абрахам, брат мой! Я жестоко обманул тебя – и с дрожью в душе думаю о том, как повторить свой подлый поступок!
Наконец-то я нашел свою любовь. И сердце отказывается внимать доводам разума о том, в каком немыслимом положении я оказался. Ну почему мое счастье должно быть сопряжено с ложью и чувством вины? Почему моя радость должна приносить другим только горе?
* * *
ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН-ХЕЛЬСИНГА
19 ноября 1871 года
«Дьявол и смерть» – так сказала Лилли и оказалась права. Дьявол явился и поразил меня в самое сердце.
А я-то по глупости думал, что ничего более страшного сегодня уже не случится... Утром мы похоронили отца. Тяжело видеть, как гроб с телом человека, сделавшего окружающим столько добра, опускают в холодную, сырую землю. Это ждет каждого из нас, но мысли о неизбежной кончине не тревожат душу, пока не увидишь смерть любимого человека. Отчасти меня утешает мысль, что о папиных добрых и благородных делах помнить будут еще очень долго.
Похороны дались мне нелегко, но необходимость утешать других отчасти притупляла собственную боль. Мама держалась на удивление стойко, хотя ее горе куда сильнее и острее нашего с братом. Зато бедняга Стефан все время находился на грани обморока. Когда гроб опустили в могилу и мы бросили туда по горсти влажной земли, брату стало совсем плохо. Думаю, если бы не моя поддержка, Стефан наверняка потерял бы сознание. Я стоял между ним и Гердой. Как и Стефан, она плакала, не стесняясь слез, лившихся, словно осенний дождь, из ее больших темных глаз. Чтобы не заплакать навзрыд, она плотно сжимала побелевшие губы.
Герда, моя дорогая, измученная горем жена. Я знаю: в твоей душе нет ни обмана, ни жестокости. Почему же я не сумел дать тебе той любви, какой ты от меня ждала?
После похорон мы вернулись домой, чтобы еще несколько часов подряд выслушивать соболезнования от знакомых и незнакомых людей. Гостиная, наполняющаяся цветами, тарелки с поминальным угощением. Можно без преувеличения сказать, что Яна Ван-Хельсинга знал весь Амстердам. Его любили и бедные, и богатые. Стефан не выдержал еще и этого испытания и ушел к себе. Мама, Герда и маленький Ян остались на мне. Отчасти я был рад этому, поскольку мог отвлечься от собственных горестных переживаний. Мой сынишка, названный в честь деда, еще слишком мал – ему не понять, куда же исчез Ян-старший. Нам было никак не увести его из передней. Едва только открывалась входная дверь, малыш, громко топая, бежал к ней и с надеждой спрашивал:
– Деда?
Со временем какие-то подробности сегодняшнего дня померкнут и забудутся, но эта картина навсегда останется в моей памяти.
Уже к вечеру, когда ушел последний посетитель, я, чтобы хоть как-то рассеять свое тягостное состояние, отправился навестить больных. Задним числом сознаю: каким же глупцом я был! Работа и долг – превыше всего. Даже в такой день.
Из всех моих пациентов наибольшее опасение у меня вызывала пожилая женщина по имени Лилли. Она не помнила ни своей фамилии, ни адреса, по которому жила. За все время, что она находилась у нас в больнице, никто не приходил, чтобы справиться о ней. Наши попытки разыскать ее родственников тоже не увенчались успехом. Скорее всего, Лилли жила одна, в каком-нибудь бедном квартале. Два месяца назад ее подобрали на улице в невменяемом состоянии. Женщина размахивала руками и повторяла бредовые фразы о призраках, не дающих ей ночью покоя, и о красных глазах, светящих из темноты. Причина ее болезни крылась не столько в расстройстве рассудка, сколько в сильнейшей анемии, так что правильнее было бы отправить Лилли в обычную больницу. Увидев ее во время врачебного обхода, я понял, что эту женщину незачем держать в лечебнице для душевнобольных. Мне удалось снять для нее комнатку в дешевом пансионе. Питание и отдых сделали свое дело: видения и бред у Лилли прекратились, но зато выяснилось, что она воображает себя ясновидящей и целые дни проводит за картами Таро.
У каждого человека есть свои странности. Я считаю ее чудачество вполне безобидным, хотя и несколько эксцентричным. Лилли не обижается и даже шутит со мною насчет своего пристрастия к картам. Но сейчас меня волнует не душевное, а физическое состояние пациентки. Несмотря на все наши усилия, у нее опять обострилась анемия. Однако болезнь протекает каким-то нетипичным образом, и я подозреваю, что на фоне анемии у Лилли появилось еще какое-то другое заболевание. Мне обязательно нужно определить, какое именно, чтобы лечение было успешным.
Я собирался навестить нескольких пациентов, но Лилли была первой, и это придало вечеру особую, драматическую окраску. Как всегда, я постучал в приоткрытую дверь ее комнатки и, услышав приглашение, вошел.
Она сидела в постели. Редкие седые волосы были убраны под ночной чепец, а костлявые плечи укутаны платком. Карты Лилли раскладывала прямо на одеяле. По обе стороны от кровати стояли простенькие канделябры, и в каждом горело по полудюжине свечей. Их колеблющееся пламя придавало комнате совершенно нереальный и отчасти даже жутковатый вид. Да и сама Лилли со своей бледной кожей, серыми губами, морщинистым лицом (свечи еще сильнее подчеркивали дряблость старческой кожи) вполне сошла бы за ведьму из детской сказки. Услышав, как я вошел, она подняла голову и посмотрела на меня живыми черными глазами, белки которых с возрастом приобрели желтоватый оттенок.
– Смерть, – голосом прорицательницы произнесла Лилли. – Смерть и дьявол придут к вам этой ночью.
Услышь я это раньше, я бы снисходительно улыбнулся. Но после недавних похорон отца ее слова неприятно меня задели. Стараясь все же не обидеть старуху, я ответил:
– Карты здесь ни при чем, Лилли. Не сомневаюсь, вы уже знаете, что мой отец умер и сегодня мы его хоронили.
На лице Лилли я прочитал сочувствие, однако ответ ее был совсем не таким, как я ожидал.
– Ах да... Да, мой дорогой доктор, я это знаю. Простите, я своими глупыми словами разбередила свежую рану. Это вам-то, кому я обязана жизнью.
Лилли почтительно склонила голову, а затем сказала:
– Ваш отец был замечательным человеком. А скольких больных он лечил бесплатно! Не сомневаюсь, его душа отправилась прямо в рай.
– Я тоже так думаю, – пробормотал я.
Не знаю, заметила ли она оттенок горечи, которую мне не удалось скрыть. Как было бы здорово верить в Бога и рай и утешаться мыслью, что теперь мой отец пребывает в вечном блаженстве. Но правда жизни гораздо непригляднее. Любовь, доброта, знания – все то, что делало моего отца тем, кем он был, исчезло, как свет погашенной свечи. Его открытое, приветливое лицо и ласковые, заботливые руки стали теперь пищей для могильных червей. Я не осмеливаюсь говорить об этом дома, и не потому, что боюсь осуждения со стороны близких. Я не имею права наносить маме удар в самое сердце. Она горячо верит во все христианские религиозные предрассудки. Так пусть они принесут ей хоть какое-то утешение.
Лилли махнула высохшей рукой, чтобы я взял стул и сел возле постели. Я исполнил ее просьбу. Старуха коснулась меня своими холодными пальцами с неровными, пожелтевшими ногтями.
– Дорогой молодой доктор, еще раз простите меня. Конечно, вначале я должна была бы сказать, что соболезную вам. Но карты... сегодня они говорят со мной очень настойчиво. И не про вашего отца, а про вас!
Ее веки дрогнули. Лилли закрыла глаза, сжала пальцами виски и откинулась на подушки.
– Лилли, я думаю, вам сегодня просто нездоровится.
Я наклонился к ней, взял руку и осторожно прощупал пульс. Как я и ожидал, он был вялым и неровным. Об остальном говорила холодная, посеревшая кожа Лилли.
– Похоже, анемия вновь двинулась на вас войной... Как вы себя чувствовали в эти дни?
Не открывая глаз, она загадочно усмехнулась, потом сказала:
– Мне снились странные сны. Думаю, я скоро умру.
Прежде чем я успел возразить, Лилли открыла глаза и порывисто зашептала:
– Молодой доктор, вы должны мне поверить! Мне безумно тяжело говорить вам об этом, прямо сердце разрывается, но лучше предупредить вас заранее. Прошу вас, поверьте мне. Вы ведь для меня что родной сын.
Я погладил ее холодную руку.
– Вот в это, дорогая Лилли, я охотно верю. Но почему вы так расстроились? Событие, конечно же, тяжелое, однако оно уже произошло. Отец умер, и его не вернешь.
– Нет, – прошептала она, глядя на меня полными жалости глазами. – Простите, молодой доктор. Но я говорю не о вашем отце. Две смерти... еще две смерти подстерегают кого-то из тех, кто дорог вам. Видите девятку Мечей? Девятка Мечей в картах Таро говорит об опасности, угрожающей не самому человеку, а кому-то из его близких.
Она предупреждает о надвигающемся кошмаре. А вот это, – Лилли указала на обтрепанную карту, – сам Дьявол Дьявол, Смерть – соответственно 15-й и 13-й арканы Таро, входящие в число Старших арканов.
. Смерть и Дьявол придут к вам сегодня ночью. Слышите? Они уже рядом, они рыщут...
– Довольно! – резко оборвал я старуху.
Лилли вздрогнула, как от удара. Мне стало стыдно: я никогда не позволял себе грубо разговаривать с пациентами. Спохватившись, я продолжил уже более мягким тоном:
– Поговорим лучше о чем-нибудь другом. У меня и моих близких сегодня был очень тяжелый, полный печали день. Давайте побеседуем о более приятных вещах.
Лилли не возражала. Из всех пациентов, кого я навещаю на дому, она – самая одинокая. Я знаю, что Лилли остро нуждается в общении и регулярные дружеские беседы нужны ей больше, нежели пилюли и микстуры. Потом я уговорил старуху принять снотворное и выпить несколько глотков красного вина, способствующего кроветворению. Я вдруг понял, что мне тягостно находиться рядом с нею. Разумеется, причина была не в ее предсказаниях. Я отчетливо видел ее угасание. Наверное, она и в самом деле чувствует приближение смерти.
Не желая меня сердить, Лилли собрала злополучные карты и больше не заикалась о них. Вскоре ее веки отяжелели, глаза закрылись, а голова склонилась на подушку. Решив, что Лилли уснула, я встал и направился к двери. Неожиданно она окликнула меня звонким, мелодичным, совсем не своим голосом:
– Это ваша судьба, Абрахам! Дьявол уже почти отыскал ваш дом. Постарайтесь, чтобы он туда не попал.
Я обернулся, разозлившись, что Лилли позволяет себе играть на моих чувствах, когда у меня такое горе. Но ее глаза были закрыты. Лилли не притворялась, она действительно крепко спала. Я ушел от нее в смятении, стараясь не поддаваться отчаянию и гневу, а думать о других пациентах, которым требовалось мое внимание.
Я рассчитывал навестить трех-четырех человек, живших в противоположном конце города. Когда я вышел от Лилли, уже стемнело. Противный дождь, моросивший с самого утра, прекратился. Я не стал брать извозчика, а решил пройтись пешком. Ходьба и свежий воздух помогли мне успокоиться. Путь мой пролегал через квартал, где стоял наш дом Я не заметил, как очутился возле него, и тут вдруг мне нестерпимо захотелось увидеть родных, и ноги сами понесли меня к крыльцу. В душе нарастала смутная тревога. Я забыл про пациентов, про привычку слушать голос разума. Меня обуревало только одно желание: убедиться, что с женой и сыном все в порядке.
В этом доме я жил с самого рождения и знал его до мелочей. Но сейчас он показался мне незнакомым, даже зловещим. И в этот момент я увидел черную тень, которая, словно огромная птица, кружила возле нашего дома. «Чепуха, – мысленно одернул я себя, – дурацкие шутки восприятия. Нервы расшатались, вот и мерещится неведомо что».
Однако эта тень совершенно очевидно не являлась плодом не к месту разыгравшегося воображения. Она была величиной с обезьяну и двигалась. Тень парила в воздухе на высоте второго этажа – напротив окна маминой спальни.
Во мне шевельнулся страх. Тень была живой, в этом я не сомневался. Естественно, я не знал, кому она принадлежит, но какое-то шестое чувство мне подсказало: она угрожает нашей семье. Я словно попал в кошмар наяву. Не сводя глаз с тени, я взбежал на крыльцо. Неожиданно тень исчезла, растворилась в холодном вечернем воздухе. Одновременно я заметил какое-то движение внутри маминой комнаты. Возможно, это была просто игра света и тени, ибо спальня, насколько я мог судить, освещалась лишь тлеющими в камине углями. Логические умозаключения я отложил на потом, главное сейчас – удостовериться, что в доме тишина и покой. Я отдышался и медленно, очень медленно стал открывать дверь. Она распахнулась без единого скрипа.
В доме было тихо и сумрачно. Как всегда, мама оставила для меня в передней зажженную лампу, по обыкновению сильно прикрутив у нее фитиль. Я на цыпочках прошел в коридор, вдохнул побольше воздуха, чтобы затем неслышно подняться наверх и, занявшись неблаговидным подслушиванием, выяснить, все ли у мамы в порядке. Если в спальне что-то происходит, я сразу же услышу и вбегу в комнату. Я разрывался между необъяснимым ощущением опасности, которое никоим образом не связывал с фантастическими предсказаниями Лилли, и мыслями о том, что все мои волнения могут оказаться пустыми и смехотворными.
Пока мой разум сражался с интуицией, я боковым зрением заметил, как в гостиной что-то мелькнуло. Отступив в тень, я стал приглядываться. Рядом с мерцающими углями камина извивалось что-то черное и жуткое.
Таким было мое первое впечатление. Я продолжил наблюдать и вскоре понял, что в гостиной не одно существо, а два, и между ними происходит нечто вроде молчаливой, но яростной борьбы.
Потом я услышал тихий стон, и меня охватил ужас: я узнал голос жены. Затем она подняла руки, мелькнули рукава шелковой ночной сорочки, которую я привез жене из Парижа, и легкая ткань упала на пол. Тот, кто находился рядом с Гердой, резким движением прижал ее к стене возле камина. Я уже был готов броситься на негодяя, но очертания его тела показались мне до боли знакомыми. Я хорошо знал этого человека.
То был мой брат Стефан.
Когда умер отец, я впервые узнал, что такое нестерпимая душевная боль. Но в то же время я осознавал, что чем дальше, тем все меньше обстановка в доме будет напоминать о нем. А потом в памяти потускнеет и его образ.
Я никак не думал, что вскоре меня ожидает еще одно потрясение, новая мучительная боль. И она не ослабнет. Стефан и Герда будут каждый день напоминать мне о ней.
Я несколько раз пытался заставить себя войти в нашу спальню. Возвращаясь поздним вечером домой, я любил тихо лечь в постель и потом долго слушать, как дышит во сне Герда, а рядом сопит в своей кроватке маленький Ян...
Как я теперь посмотрю Герде в глаза?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32