– Говоришь, доехать, – растроганно заметил Мышкин. – Такую красоту упустил. У тебя дети есть?
Роза Васильевна дымом поперхнулась.
– Тебе-то что?
– Вот и вижу, что нету. А зря. Женщина обязательно должна родить. Ничего, мы это поправим.
– От кого родить? От какого-нибудь бандита, вроде тебя?
– Зачем же с ними водишься, коли так?
Женщина вздохнула, прикусила травинку.
– Чего уж теперь. Я сама бандитка, кто еще. Так жизнь повернулась.
Мышкин покосился на нее, сверкнул бельмом.
– Ошибаешься, девушка. Мы с тобой не бандиты и никогда ими не были. Абдуллай тоже не бандит. Нас гонят по свету, мы сопротивляемся. Извечный порядок порушен. Не трудом стали людишки жить, нахрапом. Попривыкли, будто так и надо. Каждый думает, коли не словчу, самого облапошат. По-хорошему говоря, как у нас теперь живут, лучше умереть. Но скоро все наладится. Придет сильный человек и всех образумит. Рассадит волков отдельно, овец отдельно. Тогда по-настоящему узнаем, кто бандит, а кто жертва.
Роза Васильевна слушала его внимательно и даже как-то незаметно придвинулась поближе.
– Чудной ты, Харитон Данилович. То солидный мужик, а то рассуждаешь как маленький. Вождь к тебе придет. Да если придет, тебя первого посадит. И меня следом.
И Абдуллая. По накатанной дорожке. А те, что впрямь виноваты, от любого суда откупятся. Они всегда откупаются.
– Суд бывает разный, – возразил Мышкин. – Есть такой, где денег не берут.
– Это верно. – С чистого, смуглого лица Розы Васильевны не сходила мечтательная улыбка. – Такой суд есть. Можно тебя попросить кое о чем?
– Почему нет, проси.
– Никогда не говори со мной о детях.
– Хорошо, не буду.
Мышкин притянул женщину к себе и поцеловал в мягкие, податливые губы. Да так ловко у него получилось, что Роза чуть слышно застонала. Уперлась руками в его грудь. Спросила грубовато:
– Изголодался, что ли, Харитон?
– Вроде того. – Мышкин затушил окурок. – Самому смешно. От поцелуйчиков-то отвык не помню и когда.
Роза Васильевна поучила его уму-разуму:
– От любви отвыкнуть нельзя, Харитон. Хотя без нее жить намного легче.
Около полудня вступили в Федулинск и сразу наткнулись на омоновский патруль, чего Мышкин никак не ожидал. Среди низеньких деревянных домиков слободы противоестественно гляделись два дуболома в полном карательном обмундировании, с каучуковыми демократизаторами, с ножами в чехлах и с автоматами через плечо – разве что масок на рожах не хватало.
– Кто такие? – спросил патруль. – Предъяви документы.
Мышкин отдал свой паспорт на имя Измайлова, а Роза Васильевна показала справку о том, что она на учете в психдиспансере и временно отпущена на волю, как вменяемая. Хорошая, сильная справка, Мышкин знал ей цену, и дуболомы поглядели на Розу Васильевну с уважением.
– С чем связана проверка? – поинтересовался Мышкин. – Ловите кого-нибудь?
– Заткнись, – обрезал патрульный. – Говори, зачем в Федулинск проникли? Вы же московские, так?
– Федулинск? – удивился Мышкин. – Мы думали – Чалыгино. По грибочки собрались, – потряс рюкзаком, – да, видать, заплутали маленько. Извините, ребятушки.
– Ты чего нам в уши льешь, фраер? Где Чалыгино и где мы? Не хошь сразу на стерилизацию? Чтобы не бродили, где не положено.
– Откуда же мы знали, что не положено, – еще больше изумился Мышкин. – Указателей никаких не видели.
Разве тут секретный объект?
– Чего-то они мне не нравятся, Саня, – сказал один дуболом другому. – Чего-то они скользкие. Надо вязать.
Видя, что разговор затягивается, Мышкин достал из кармана бумажник и отслоил сторублевую купюру.
– Не обессудьте, ребятушки, сколько есть. Примите на поправку здоровья.
Результат получился противоположный ожидаемому.
Дуболомы побагровели, надулись, как два клеща, и вдобавок затряслись.
– Ты что же, тварь, – зловеще прошипел один, – купить хочешь героя-омоновца? Ты понимаешь, что тебе сейчас за это будет?
Его товарищ уже нервно тянул автомат.
– Ничего худого, – забормотал действительно ошарашенный Мышкин. – Из чистого уважения. Ежели мало…
Поправила положение Роза Васильевна. Наивным, как у девочки, голоском попросила:
– Дяденька, дай стрельнуть! Прямо в лоб – пук, пук! – и потянулась к автомату омоновца. Ласковое безумие ее поведения нашло отклику дуболомов. Они смягчились.
– Благодари свою бабу, тварь, – сказали Мышкину. – Она тебе сегодня жизнь спасла… Но гляди, еще раз встретим, обоим хана. Или на стерилизацию…
Паспорт и справку вернули, но сторублевку зажилили. И это тоже произошло как-то чудно. Один дуболом побежал к углу дома, махнул оттуда товарищу, и тот вырвал из рук Мышкина ассигнацию со словами: "Когда же вы все передохнете, старичье вонючее?!"
Удивили Мышкина и другие явления. Когда выбрались из слободы на улицу Надежды Крупской, а теперь, судя по табличкам, переименованную в Заупокойницкую, стали попадаться навстречу прохожие, все приветливые и просветленные, хотя одетые в тряпье. Зато многие с цветами, а некоторые с разноцветными надувными шариками и с россиянскими трехцветными флажками в руках. Мышкин справился у Розы Васильевны, нет ли нынче какого праздника.
– Не нравится мне это, – ответила женщина, озираясь.
– Что не нравится?
– Бедой пахнет. Или не видишь? И менты эти на околице. Какие-то чокнутые.
– Менты – да, – согласился Мышкин. – А что люди радуются неизвестно чему, значит, выпивши. Какая тут беда?
Но он и сам видел: что-то не так.
За время его отсутствия по городу словно прошлись серой краской. Фасады домов облупились, мостовая и тротуар в бесконечных выбоинах и трещинах, машины – сплошь иномарки, но ни одного автобуса. И совсем не видать детей. Просто-таки ни одного детеныша на улице.
Встретил наконец знакомого, Валеру Шахова из фирмы "Саламандра-бенц", занимающейся (или занимавшейся) обувными поставками, и тоже в каком-то затрапезном виде. Помнил Шахова видным сорокалетним детиной, удачливым бизнесменом, обувным хорьком, а сейчас выкатился из пивной "Только у нас – дешево и сердито" кучерявый гномик со смеющимся круглым лицом и черными обводами вкруг запавших глаз. Мышкина он не узнал, но на дружеское рукопожатие ответил крепко и искренне.
– Чего с тобой случилось, Валера, – посочувствовал Мышкин. – Чего-то ты вроде поубавился. Разорился, что ли?
– Ничего не случилось, – азартно зашумел обувщик. – Заправился – отлично. Три литрухи влил. Бегу на прививку. А ты кто?
– Да я так. Интересуюсь местными условиями. Насчет торговой точки.
Валера изменился в лице, почернел, радость в нем потухла. Спросил шепотом:
– Ты что же, нерегистрированный?
– Почему нерегистрированный? Регистрированный.
А что это значит?
– И вы, госпожа, тоже приезжая?
– Я с ним, – коротко ответила Роза Васильевна.
Валера-обувщик согнулся, как при бомбежке, и с воплем: "Извините, очень спешу! Очень спешу, извините!" – мотнулся вдоль улицы и исчез в переулке.
– Да-а, – протянул Мышкин, – какая-то прямо загадка.
– Надо сваливать, – сказала Роза Васильевна. – Я чувствую. Здесь неладно. Погляди!
Мышкин проследил за ее рукой и прочитал объявление, вывешенное над дверью маленького шопика, где раньше, как он помнил, торговали оптикой. В объявлении черным по белому написано: "Гробы выдаются один на троих жмуриков. Ввиду отсутствия пиломатериала".
– Ну и что, – не понял Мышкин. – Нормальное объявление. В Москве чуднее пишут. Газет не читаешь, сестренка.
– Сапожок, мне тревожно.
– Ладно, почти пришли.
Дом, где Мышкин жил с Тарасовной, когда-то считался самым престижным в Федулинске, что-то вроде Дома на набережной в Москве, только более поздней постройки.
Но – ампир. Башенки, архитектурные излишества, колонны у фасада, два шикарных дворцовых подъезда. Сразу после войны сюда селили партийную элиту и также давали квартиры научному крупняку, чином не ниже профессора.
Чистка в доме началась, разумеется, задолго до перестройки, в семидесятых годах, и проходила по таинственным правилам, может быть, даже по промыслу Божиему, иначе как объяснишь, что рядом с известным всему миру академиком вдруг возникала квартира поэта-отщепенца Димы Туркина, вольнодумца и охальника; или на одной лестничной клетке встречались всесильный по тем временам директор городского торга Роман Северьянов и сомнительная по своим моральным качествам красавица Элеонора Давакина, учительница пения из музыкальной школы. С наступлением свободы дом в последний раз протрясло, но это уже было логично. Одним разом вышвырнули остатки научного бомонда и бывшую партийную головку, не успевшую отречься от проклятого прошлого, причем эвакуация производилась аврально, и, увы, не обошлось без человеческих жертв. Как и в Москве, двое-трое матерых партийных зубров в приступе раскаяния выбросились из окон, а некоторые квартиросъемщики преклонного возраста, большей частью одинокие, вообще исчезли неизвестно куда, не оставив никаких объяснительных записок. В освободившиеся помещения триумфально въехали бизнесмены и прокурорский надзор, а два верхних этажа целиком закупил Алихман-бек, приспособив их для нужд своих земляков, не имеющих постоянной федулинской прописки. За одну ночь вокруг дома выросли горы строительного мусора, потом в течение месяца здание будто сотрясали нутряные бомбовые взрывы – это новые жильцы в спешке производили евроремонт, – и затем наступила долгая первозданная тишина, которую нарушали разве что редкие ночные выстрелы да вопли заплутавшего прохожего, когда его учила уму-разуму дворовая охрана.
Сперва Тарасовна была категорически против того, чтобы покупать квартиру в этом доме, но ее уговорили.
Старшие сыновья, да и Мышкин, убедили ее, что в этом смысле не следует выделяться: богатый человек и жить обязан богато и внушительно, иначе к нему не будет доверия у обыкновенных нищих сограждан. Купила под их давлением, но к просторному жилью так до конца и не привыкла. Шесть комнат, а куда в них деваться? Одной уборки, если по-хорошему, хватит на всю жизнь, ничем другим можно уже не заниматься. Удивлялась Мышкину, который на новом месте чувствовал себя так же привольно, как и в прежней совковой двухкомнатной халупе с совмещенным санузлом.
…Мышкин в дом, под телеобъективы не полез, а направился в кирпичную пристройку, где жил старый привратник Калина Демьянович Фоняков, которого сам же когда-то пристроил на эту должность.
Калина сидел на кухне за самоваром, обложенный грелками, обмотанный шерстяным платком. Подслеповато вгляделся в гостей, спросил:
– Али дверь отворена? Вроде никто не звонил.
– Отворена, дед, отворена… Когда ты ее запирал-то?
Мышкин не удивился бы, если б старик его тоже не признал, как обувщик, но Калина, переменившись в лице, сказал:
– Никак ты, Харитон?
– Я, дед, я, кому еще быть. Здравствуй, святая душа.
– Ас тобой что за женщина?
– Сиротку подобрал в Москве, не волнуйся.
Усадил хмурую Розу Васильевну за стол.
– Ты чего испужался, Калина? Не привидение же я.
– То-то и оно. Уж лучше бы привидение… Зачем вернулся, Харитон? Не ко времени, правду сказать.
– Что с тобой, старина? Люди с дороги, уставшие.
Разве так гостей принимают?
– Ох, извини, Харитоша, – старик засуетился, потянулся к полкам, уронив платок на пол. Мигом поставил на стол чашки, бутылку белого. Сунулся к холодильнику, но Мышкин его остановил:
– Не надо… Сядь. Не трясись, ради Бога. Говори, чем напуган? Кто тебя за жабры взял?
Калина Демьянович рухнул обратно на стул, обмяк.
Белесые глаза вмиг увлажнились.
– Ох, плохо, Харитон, совсем плохо… Ты в городе был?
– Откуда же я?
– И чего видел?
– Впечатление неприятное. Будто все люди поголовно дури накушались.
– Так и есть, Харитон, так и есть. – Старик наклонил седую голову над чашкой и вдруг захлюпал как ребенок, разрыдался. Мышкин обнял его за плечи, погладил по костлявой спине.
– Хватит, хватит, старик. Перестань. Стыдно… Давай по чарке примем, после расскажешь.
Разлил водку – и все трое молча выпили. Манерное получилось застолье. Но водка подействовала на старика благотворно. Он утер влагу со щек, приосанился. Даже попытаться улыбнулся.
– Рассказывать нечего, Харитон. Експеримент – я так понимаю. Далеко бродило, а клюнуло у нас. Во всем городе нормальных жителей по пальцам сочтешь, кроме тех, кто на службе. Я на улицу не хожу, забыли про меня, потому и цел.
– Ничего не пойму, – сказал Мышкин.
– Давай уедем, – попросила Роза Васильевна. – Пока на хвост не сели. Я же чувствую. Если сядут, не вырвемся.
Калина Демьянович поглядел на нее с уважением.
– Она правильно говорит, Харитон. Беги, пока не засекли. Недоумеваю, как вы сюда добрались. Погляди, девушка, за дверью – не стоит ли там кто.
Мышкин начал терять терпение.
– Скажи про Тарасовну. Как она?
Старик отодвинулся, тяжело засопел. Нервно потянулся к бутылке.
– Погоди, – Мышкин уже догадался. – Скажи сначала, что с ней?
– Нету больше Тарасовны, – ответил Калина. – С небес за нами наблюдает. Не уберегли кормилицу.
Мышкин взглянул на Розу Васильевну, но та опустила глаза. Руки сложила на коленях, как школьница на балу.
– Кто? – спросил Мышкин.
Вместо ответа старик все же разлил водку по чашкам.
Поднял свою. В первый раз на морщинистом лике забрезжило осмысленное выражение, словно заново разглядел дорогих гостей.
– Помянем дщерь Христову. Пусть земля ей будет пухом.
Помянули. Мышкин закурил, а кроме него, никто.
– Ты мужик отчаянный, знаю, – сказал Калина, – но с ими тебе не справиться. По сравнению с ими Алихманбатюшка – все равно что голубь мира, – Кто такие?
– Ежли бы знать… Да никому и не надо. Пришлые.
Сказал же – експеримент. Городишко подняли, аки младенца за ухи. Накачали какой-то отравой, творят, чего хотят. А чего хотят, одному сатане ведомо. Он их главный указчик. Уходи, Харитон. Как пришел, так и уйди. Позору в том нет. Спасайся. Мне, убогому, помирать легче будет.
Роза Васильевна после второй чашки подернулась приятным румянцем. Заневестилась, одним словом.
– Он разве послушает, дедушка. Он же осел упрямый.
– Всех ослов они в стойло загнали, – отозвался Калина. – И заметь, Харитоша, недовольных нету. Наш народишко на халяву шибко жадный. Токо мычит от радости.
Кто был недовольный, того на угольях спекли. У живых разумения человеческого не осталось вовсе.
– Зачем им это? Завоевателям, зачем?
– Експеримент, – в третий раз повторил старик полюбившееся слово. – Я так думаю, хотят изо всей России сотворить единое стадо. Так бывало и в прошлом. Старики сказывали. Сатана не первый раз к нам заглядывает. Но прежде людишки как-то спасались, в леса уходили. Нынче вряд ли получится. Крепко взялись. По телику я слыхал: полигон для реформ.
Просидели около часу. Допили вторую бутыль. Постепенно из Калины Демьяновича слова посыпались, как песок из мешка. Он то плакал, то пытался запеть. Тянулся к Мышкину с поцелуями, рассопливился. Рассказал, как погибла Тарасовна, подлой смертью на шнурке. Он сам не присутствовал, но свидетель есть. Девчушка Аня Самойлова, медсестра из больницы. Она как раз зашла навестить Тарасовну. Еще вроде замешаны в преступлении сыновья Тарасовны – Иванка да Захар, но это, может, брешут, хотя, скорее всего, правда. В очередной раз разрыдавшись, старик сказал:
– Ты же помнишь, Харитоша, как она ко мне относилась, как жалела. Токо с ложки медом не кормила. Без нее мне худо, а помирать страшно. Грехи не пускают с земли. Грехов на нас много, Харитоша, чего скрывать.
Потому и наслал Господь муку.
– Ты про Аню сказал, про свидетельницу. Она где?
Убили, конечно?
Старик в восторге всплеснул руками.
– Вот и нет, Харитон! Живая и совершенно здоровая.
Хакасский ее к себе забрал. В чем тут фокус, сам не пойму.
Повсюду ее с собой таскает. Наряжает, как барыню.
– Кто такой Хакасский?
– Хакасский Саня – он и есть посланец сатаны. По всем мастям в козырях. У него подручным Гека Монастырский, нынешний мэр, его ты должен помнить. Банк "Альтаир". И еще Гога Рашидов. Главный их охранник и душегуб. На сто шагов не подпустит, даже не надейся.
Снимут на расстоянии.
– И у Рашида небось не две головы.
– Брось, Харитон. Чего сделано, не вернешь. Поживи чуток. Милую Прасковью из гроба не подымешь. Отступи.
Роза Васильевна, долго слушавшая молча, подала голос:
– Отступит он, как же. Вы же видите, дедушка, у него рог на лбу.
– Обломают, – без тени сомнения изрек Калина.
– В квартире сейчас кто? – спросил Мышкин.
– У Тарасовны?
– Ну да.
– Никого нет. Иванка с Захаром девок по ночам водят, мать добром поминают.
– Замки не меняли?
– Вроде нет.
Мышкин оставил Розу Васильевну со стариком, сам пошел в дом. Сказал, ненадолго. Кое-что забрать из вещичек. Калина Демьянович заметил с искренним сожалением:
– Попрощайся с ним, девушка. Больше мы Харитона не увидим.
В дом Мышкин вошел через черный ход, через бойлерную и, поднявшись на грузовом лифте, очутился на четвертом этаже, благополучно миновав наружную электронику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46