Она его подобрала из самого рванья.— Василий Оскарович, миленький, это только сверху, — взмолилась чуть ли не со слезами. — Внизу я вся чистая, не сомневайтесь. Три раза сегодня специально мылась. Сами увидите.— Сядь, выпей, — раздраженно бросил Поюровский. — Что-то ты будто не в себе?Лиза бухнулась в кресло, предусмотрительно рванув пуговку на груди. Налила из первой попавшейся бутылки, осушила. Оказалось, бренди.— Что с тобой? — повторил Поюровский. — Чего тебя всю ломает?— Еще бы не ломало. Вдруг это правда?— Что правда?— Что я недавно слышала.— Что слышала? Да приди же в себя, черт возьми!— Какой-то страшный человек ищет вашей погибели, — Лиза в ужасе затряслась. Халат распахнулся едва ли не до пупа. Под ним грязная синяя футболка — и больше ничего.Поюровский потер виски.— Кто тебе сказал?— Не знаю.., незнакомые. Я в кладовке, а они разговаривали в коридоре. Я как услышала, так ноги и подкосились. Василий Оскарович, родненький, неужто правда?!— Что именно говорили?— Какой-то человек хочет вас за что-то наказать.И будто этот человек имеет такую силу, может раздавить любого, как блоху... Я как про блоху услышала...— Прекрати! — рявкнул Поюровский. — Или тебя, засранку, кто-то подослал, или ты еще глупее, чем кажется... Какой человек? За что наказать — толком можешь объяснить?— Зачем вы так? — обиделась Лиза. — Вы не представляете, как я испугалась. Ведь сейчас на каждом шагу только и слышишь: того застрелили, этого отравили.Они никого не жалеют. Уж если на Влада Листьева замахнулись!..— Заткнись! Пей! — Поюровский тяжело дышал, словно уже совершил акт любви. Машинально опрокинул рюмку.— Они фамилию называли, — сказала Лиза. — Только я забыла от страха. Какая-то простая, вроде как у рыбы.— Самарин?— Может быть... Но нет, кажется, не Самарин. Еще как-то. Но ведь это все не правда, да? Василий Оскарович, пожалуйста, успокойте меня. Если вам действительно грозит опасность, мне лучше не жить.Поюровский вскочил на ноги, ломанул к двери. Халат на нем развевался, как знамя.— Можно я с вами? — пискнула Лиза.— Сиди, сейчас вернусь.Пока он куда-то бегал, Лиза опустила большую розовую таблетку в бутылку, из которой пил Поюровский.Новейшее фармакологическое снадобье, изобретение неугомонных британцев. Сережин презент. Микронная доза вырубает мгновенно, но ненадолго. Через тридцать-сорок минут человек вскакивает, как новорожденный, — и ничего не помнит. Блестящий фокус. Имея под рукой такие средства, легко работать шпионом.Поюровский вернулся посвежевший, успокоенный. Лизе криво улыбнулся. Тут же набуровил себе полную рюмку.— Скверное время, скверное... Нервы сдают. Кругом невежество, хамство, дикость, крутишься целый день, как белка в колесе... Только соберешься отдохнуть, расслабиться, — и тут ты со своей ерундой. Извини!— Какая же это ерунда, Василий Оскарович, если я собственными ушами...— Лиза, угомонись! Никто меня не тронет. Попугают, но не тронут. Они не глупые люди. Им не деньги нужны, а сам Поюровский. Живой. В этом вся штука. Понимаешь?— Храни вас Господь, Василий Оскарович. Я ли не понимаю. Да я за вас... За ваши руки золотые, за сердце бескорыстное...— Все, хватит. Ступай в ванную, сдери с себя всю эту грязь. Смотреть жутко. Где ты эту майку выкопала, ты же все-таки к мужчине шла? Извини, но разве так можно!Лиза от стыда пошла розовыми пятнами.— Василий Оскарович, родненький, футболка чистая, стираная, не сомневайтесь. Эти пятна проклятые, трупные, никакой порошок не берет. Я уж кипятила, и парила — никак. А переодеваться — по пятам Ганька ходит, поганец настырный. Заподозрит чего-нибудь — вам же это не надо, верно? Неужто посмею бросить тень...Да вот я сейчас сниму, а вы понюхайте — даже не пахнет ничем...Поюровский не дослушал этот бред, сморщился, как печеное яблоко, и опрокинул очередного стопаря. В ту же секунду тряхнул башкой, будто получил удар по затылку, очечки соскочили с одного уха, глаза остекленели — и бухнулся лбом в столешницу. Лиза еле успела смести рукой тарелки, чтобы не поранился ненароком.Первое, что она сделала, — опорожнила под раковиной и помыла заправленную препаратом бутылку.Проверила, надежно ли угнездился за столом Поюровский — ничего, продержится. Потом занялась сейфом, замурованным в стене и прикрытым изумительной репродукцией "Купальщиц".Сейф она обнаружила еще в первое посещение, пока хозяин мотался зачем-то на кухню. У Поюровского была такая особенность: в минуты умственного возбуждения ему обязательно требовалось проявить физическую активность. В тот раз Лиза пожаловалась, что ее с непривычки угнетает огромное количество раскуроченных трупаков, которые приходится обихаживать в морге. В ответ Поюровский, воспламенясь, приоткрыл ей философский смысл торговли человеческим сырцом.Оказалось, что, в принципе, это нечто большее, чем бизнес. Потому что таким образом россияне (он произносил это слово в подражание президенту как "руссияне"), проклятый народ, получают реальную возможность внести вклад в мировую цивилизацию. Прежде чем бесследно и окончательно сгинуть, они передадут пригодный для биологических манипуляций материал в общечеловеческий фонд, и на этом, по всей видимости, их земное предназначение будет исчерпано. Но это не так уж и мало. "Представь себе, детка, — впадая в поэтический восторг, вещал Поюровский, — берем какого-нибудь ничтожного руссиянина, раба, полуживотное, или его дефективного детеныша, изымаем внутренние органы, сцеживаем кровь, и тем самым спасаем жизнь западному бизнесмену, художнику, дипломату, просто человеку, в конце концов, — разве это не гуманный, одухотворенный, истинно творческий акт?" Лиза усомнилась в том ключе, что, если исходный материал столь ущербен, не передастся ли зараза от донора к пациенту? Поюровский похвалил ее за смекалку. "Пока руссиянин поголовно не деградировал, можно его использовать, но, естественно, тщательно производя сортировку. Времени история оставила немного, полагаю, не больше десяти-пятнадцати лет".После этого он подхватился и убежал куда-то, скорее всего отлить, а Лиза воспользовалась его отсутствием, чтобы обследовать помещение....С сейфом ей повезло: цифровой замок был устаревшей модификации; с помощью электронного фонендоскопа — изящная вещица с питанием от обычных батареек — она справилась с ним за пять минут. Внутри сейф делился на два небольших отсека, в верхнем деньги (валюта и несколько банковских упаковок стотысячных купюр), в нижнем — бумаги, документы. Из вместительного кармана телогрейки она достала фотоаппарат, выполненный в виде платиновой зажигалки "Ронсон", отнесла бумаги на стол, сдвинула в сторону поникшую голову гуманиста-патологоанатома и отщелкала четыре кассеты. Содержание документов ее не интересовало — счета, копии контрактов, частная переписка, какие-то чертежи, — это ее не касается, да и времени не было рассмотреть. Она делала только то, зачем ее послали.Еле успела управиться: разложить бумаги по возможности в прежнем порядке, запереть сейф, задвинуть "Купальщиц", подвесить опознавательную ленточку, уничтожить следы на столе, бросить ватник на прежнее место, сесть в кресло — и с облегчением закурить. Угадала тютелька в тютельку: Поюровский зашевелился, закряхтел — и поднял чумную башку от стола. Лиза была наготове, с жалобным криком подскочила.— Что со мной случилось? — подозрительно спросил Василий Оскарович.— Ой, как же вы меня напугали!Поюровский сел прямее, ухватил ладонями лицо, с силой сдавил. Взгляд прояснился.— Я что — сознание потерял?— Рюмочку выпили и прямо так — бух! Я...— Давно это было?— Минута или две прошло, не больше.Поюровский взял в руку бутылку, из которой пил (Лиза долила туда вина), понюхал, недоверчиво взглянул на девушку:— Из этой?— Из этой, ох, будь она неладна!Наполнил бокал, распорядился:— Ну-ка выпей, может, и у тебя будет — бух, а?Лиза выпила, кокетливо помахала у губ ладошкой:— Крепкая, а сладенькая. Хорошее вино.— Никак не пойму, с чего это я? Будто током тряхнуло.— Не волнуйтесь, это бывает. У меня тоже бывало, честное слово, если без закуски целый день. Батюшка вообще иначе не засыпает, как на столе. И ничего. В полном ажуре. Оклемается — и по новой. Говорит, главное, не делать перерывов, это действительно опасно. Он как-то неделю пропустил, не пил — и пожалуйста, сердечный приступ. Застой в сосудах.— Можешь помолчать минутку? — обреченно спросил Поюровский. Странный провал памяти. Что это: микроинсульт? опухоль? шизофрения? Очень не вовремя, очень.Он не хотел умирать, не дожив до шестидесяти. С тех пор, как занялся бизнесом, молодел с каждым днем. Сейчас никто не давал ему больше сорока, а что будет дальше? Медицине известны случаи, когда на каком-то возрастном витке в человеческом организме происходили таинственные мутации, биологические метаморфозы, и он поворачивал вспять, к своему началу. Да, собственно, что тут таинственного, разве сама природа не дает ежегодные примеры чудесных обновлений. Такое возвращение в молодость произошло с Гете и, кажется, с кем-то из Людовиков. В преклонном возрасте они оба погибли от случайных причин, но никак не от старости. Поюровский почти не сомневался, что тоже сумел неким невероятным, гениальным, метафизическим усилием переломить роковое течение судьбы — и вот на тебе, непонятный обморок. Но, возможно, права шальная девица, это всего лишь следствие переутомления, — ничего не значащий эпизод, соматическая трещина.— Так что, — надула губки Лиза, — идти мыться — или как?— Или как... Лучше перенесем на завтра. Что-то мне неможется.— Как угодно, Василий Оскарович, — Лиза изобразила разочарование. — Но я подумала, может, полезно немного подвигаться. Я ведь осторожненько, без нагрузки. Мне один японец говорил: любовь выводит все шлаки. Старенький был, еле живой, сто лет в обед, а после этого прямо воскресал. И батюшка мой...— Хватит! — взмолился Поюровский. — Ты меня утомила. Надо же такой язык иметь, как помело... Убирайся! Сказал завтра, значит, завтра.Лиза, озадаченно бормоча:— Как же можно, даже не попробовать?! — подхватила с пола телогрейку, зашустрила к дверям, сокрушенно качая головой. Обернулась, печально спросила:— Но завтра точно? Можно надеяться?Грациозно изогнулась, Поюровский на секунду пожалел, что отпускает красотку.— Завтра или послезавтра — вызову.Через ночь, через парк, через мороз без приключений вернулась в морг. Первым, кто ее встретил, был разъяренный Ганя Слепень: весь в мыле, с растопыренными руками, с багровой рожей. Ночная ворожба уже шла полным ходом.— Ты что же вытворяешь, падалица?! Мы с Гришей должны пуп надрывать, пока ты трахаешься?— Фу, Ганечка, как грубо! Ты же интеллигентный парень! Откуда такие слова?— Где была, отвечай, — рявкнул Слепень, подпустив замысловатую матерную струю.— Соскучился, — догадалась Лиза. — Вижу, соскучился. Сейчас я быстренько, только в туалетик заскочу...Ночная работа черная, неблагодарная, зато оплачивалась значительно выше дневной. Длилась она, как правило, два, от силы три часа, но выматывала до донышка. По ночам заправлял Ганя Слепень, Лиза и маэстро Печенегов стояли на подхвате. Весь процесс напоминал пересортицу в мясном цехе. Ночью поступали не целиковые трупы, которые следовало приуготовить к захоронению, а сплавлялись отходы из разделочной и операционной в подвале клиники. Отходы спускали в цех по двум металлическим шлюзам, в остальное время забранным металлическими решетками — что-то вроде сливных желобов, установленных наклонно. С улицы "товар" подвозили в крытых фургонах, дюжие парни в прорезиненных комбинезонах скидывали его в желоба вилами. По одному желобу на сменщиков валилась разная мешанина: костяное крошево, комки черно-белых и розовых внутренностей, дышащих сладким дымком, отсеченные конечности; по второму поступали обезображенные тушки, с прикрепленными жестяными бирками. На бирках иногда значились имена владельцев, чаще — какие-то непонятные значки, вроде китайских иероглифов. В задачу ночной смены входило быстро рассортировать все это добро — требуху к требухе, кости к костям и так далее, — упаковать в пластиковые мешки и отправить по назначению: что-то в котельную, что-то на свалку, что-то на мясокомбинат. Работать приходилось в плотных марлевых повязках, в резиновых рукавицах до локтей, но это не избавляло от угара, ядовитого запаха и слуховых галлюцинаций. В первую смену буквально через несколько минут у Лизы так разболелась голова, что казалось, из ушей потекли мозги. Она как бы перестала сознавать, чем занята и что происходит.Точно так же банковский служащий, имеющий дело с крупными суммами денег, очень скоро перестает соображать, какие богатства проходят через его руки.Просто не думает об этом.Физическая нагрузка была предельной, это тоже отвлекало от ненужных мыслей. Лиза пыталась наблюдать за своими напарниками: сосредоточенные, с блестящими от яркого пота лицами, они действовали размеренно, как автоматы. Никому не приходило в голову разговаривать. Ганя Слепень не выпускал изо рта сигарету, отчего марлевая повязка на нем то и дело подгорала, и изредка ронял себе под нос любимые матерные слова. В продолжение работы они все трое будто лишались человеческих свойств и существовали рефлекторно. Лиза чувствовала, что ничего отвратительнее, страшнее и бессмысленнее в ее жизни уже не произойдет.Теперь она знала, что ад реален, и его земной филиал открылся в Москве. Глава 5МОНСТР СЕРДИТСЯ — Слишком медленно, — пожурил Самарин управляющего. — Это не темп. Если с каждым паршивым банкиришкой столько возиться... Почему тянучка?— Верткий очень, — пожаловался Герасим Юдович. — Концы подрубает толково. Намылился за бугор.— Вместе с мошной?— С остатками мошны.— Стареешь, Иудушка. Может, на пенсию пора?От немудреной хозяйской шутки у Шерстобитова заныла печень.— Дозвольте Никиту подключить.— Ох, Иудушка, ты же знаешь Никитушку. Он кроме секир-башка никаких резонов не признает. Банкира надобно сперва досуха выжать, чтобы не вертелся... Хорошо, сам займусь. Приготовь на субботу закуток в Звенигороде.— Понял, хозяин.— Что с этим, как его.., с хирургом-самородком?— Затаился. Новую крышу ищет.— Пускай ищет. Его оставим на закуску... Гляди, Иудушка, даже такой херней приходится самому заниматься. Правильно ли это?Шерстобитов склонил голову. Чувствовал, гроза миновала...Агата примчалась возбужденная, в немыслимом наряде — алая амазонка, кожаные штаны в обтяжку. Потащила подругу в спальню — пошушукаться надо. Кларисса была ей рада: полдня тыкалась из угла в угол, чуть от скуки не подохла.— Твой придурок где?— Какая разница? Деньги где-нибудь считает.— Даже в субботу?— У него не бывает выходных... Что с тобой, подружка? На охоту собралась?— Можешь выйти на улицу?— В общем, да. Но обязательно кто-нибудь следом увяжется. Ты же знаешь, Борис запретил...— Неважно. Налей чего-нибудь холодненького.Из личного бара со встроенным миниатюрным холодильником Кларисса достала бутылку Хванчкары.— Красненькое сойдет? Или покрепче?— Покрепче — после...Агата рассказала поразительную вещь. В Москве проездом находится внучка знаменитой прорицательницы Ванды, ей передался бабкин дар. Зовут ее тоже Ванда, в честь покойной ясновидящей. Но это не все.Молодая колдунья перещеголяла старуху и умеет не только угадывать судьбу, но за особую плату изменяет ее в лучшую сторону. Это что-то невообразимое. На Западе и в Штатах миллионеры посходили с ума, готовы отвалить любые деньги, чтобы попасть к ней на прием, но колдунья строптива, по завету покойницы избегает публичности, а в деньгах, понятно, не нуждается вовсе.В Москву прикатила с единственной целью: немного отдохнуть. Кому придет в голову искать ее в нашей глуши. По счастливой случайности она на два дня остановилась у одного Агатиного поклонника, нефтяного магната, и тот, разумеется, сразу сообщил ей. Он уже договорился с Вандой, что та примет ее и, как минимум, погадает на картах и на змеином яде. Но Агата не какая-нибудь эгоистка, чтобы при такой оказии не прихватить с собой лучшую подругу. Ехать надо немедленно, вот и весь сказ.Кларисса от волнения пролила вино на скатерть.Она ни на минуту не усомнилась в правдивости Агаты, ее беспокоило другое.— Все деньги у мужа. У меня наличными только тысяча. Мало, да?— Придурок влияет на тебя, — заметила Агата холодно. — Ты здорово поглупела... Собирайся, поехали.Тачка за углом.— А как же?..— Все уплачено, идиотка. Я же сказала — нефтяной магнат. Придется, конечно, пару раз дать ему бесплатно.Накинули в прихожей норковые шубки, выбежали на улицу. За ними потянулся Леня Песцов, Бугин подручный — он сегодня дежурил.— Девочки, вы куда?!— В парикмахерскую! — на ходу отозвалась Кларисса, а Агата показала кулак — Я тебе дам "девочки", сопляк!Уселись в серебристую Агатину бээмвешку, рванули так, что позади взметнулся дымный хвост, как у истребителя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37