Второй принцип заключался в широком сотрудничестве центрального правительства с нерусскими элитами, получавшими, как правило, статус равноценности русскому дворянству. Третий принцип дарил некоторые заметные преимущества в правовом отношении нерусским по сравнению с русскими – сниженные налоги, освобождение от рекрутчины и другие.
Примечательно, что процент, например, евреев в гимназиях заметно вырос с 1865 года (3,3%) к 1881 году (12,3%). Тоже наблюдалось и в высшей школе: например в Харьковском университете доля евреев на медицинском факультете составляла 41,5%, в Одесском – 30,7%; на юридическом факультете – 41,2%. Среди евреев были генералы и адмиралы, министры и епископы. Но для обеспечения такой карьеры им было необходимо принять православие. Так лихо продвинулся православный еврей Александр Кржижановский (1796-1863), став архиепископом, а в советские годы его отпрыск возглавлял политику ГОЭЛРО. Доля нерусских среди чиновников в 1730 году составляла 30%, в 1850 году – 16%. Докторская степень открывала интеллигенции получение дворянского звания".
Я размышлял о российской национальной политике, и вдруг вспомнил о стайках чумазых женщин с детьми, одетых в грязные ватные халаты, встречающихся на улицах моего города. Стало понятным, что в Санкт-Петербург внедряются попрошайки из Средней Азии, чтобы отсосать от метрополии соки. Но я не мог понять, для чего их сюда пускали, если страна та, теплая и грязная, гордо заявила, что собирается жить отдельно от России, поплевывая в нашу сторону, без всякого намека на благодарность. Интернационализм мой от таких мыслей быстро выветрился. Я вспомнил, что лишил тех нищих подаяния, но положил монету в шапку русского инвалида-алкоголика, такого же попрошайки. Жестокие слова тогда вырвались из моей глотки:
– У нас своих нищих достаточно! А вы просите у своих баев и курбан-баши!
Сказать-то я сказал эту фразу, а потом размышлял и терзался: а вдруг не справедлив мой укор «просящей руке». Помнится спасла меня сама судьба: поворачивая к магазину «Диета» за дополнительным питанием к нашим напиткам, я увидел скромного просителя со славянской физиономией – это был постоялец здешних мест. Бывший монах, видимо изгнанный из монастыря, а, может быть, человек, работающий под монаха. Но он был точно православный, наш кондовый, сильно подверженный алкоголизму. Сердце мое наполнилось грустью сопереживания, и я вывернул все, что было в карманах для него. Я стремился насытить «руку просящую»!.. И правильно! Только так и надо делать: слушайся зова собственного сердца, а не вселенского фальшивого воя. Помни, где расположена «Зона Российских Интересов!» Нечего просить у нас подаяния – везите хлопок, нефть, курагу…
А уж если вы пустили к себе американцев – тихой сапой ладящих на вашей территории базы надзора за нами – то у них и просите подаяния!..
Опять в голове потекли тексты из очередной моей книги уже написанные. «Дворянство только в первой четверти XVIII века выпестовалось из высших разрядов служилых людей московского периода образования государства Российского. Служилых людей по отечеству, то есть по наследуемому признаку, заносили в Разрядные книги XVII века и Бархатную книгу 1687 года. Но и тут дворянство превращалось в сословие постепенно, а потому не было на Руси крепких традиций сословного почитания. Может быть, такая „разболтанность“ мировоззрения и подвигла народ к бунту семнадцатого года и к убиению царя-батюшки».
А вот теперь мы слушаем и не всегда хохочем над выблядками-вещунами, имеющими красную окраску! Недавно один совершенно лысый депутат от коммунистов пугал телезрителей перспективой новой пролетарской революции в 2017 году. Оторвать бы ему язык за такие прогнозы, но без того видно, что мужик тот Богом обижен от рождения…
«В 1766 году дворяне приобрели право иметь корпоративную организацию на уездном уровне – они стали защищать свою честь и достоинство, помогать в том друг другу. До 1762 года важнейшими источниками дворянства была служба отечеству и рождение. А вот уже с 1762 года на первое место вышел сам факт рождения во дворянстве. С 1785 года к тому прибавилось еще несколько поводов: орден и пожалование государем почетного сословного звания. С 1806 года – сюда добавилась ученая степень доктора наук, она давала право на чин VIII класса и на потомственное дворянство, если человек находится на государственной службе. Так что нынешние руководители-выскочки безродные должны помнить о том и с уважением относиться ко всем докторам наук, а сами не пытаться „воровать“ почетные звания и степени, пользуясь временным административным правом».
Мы уже расположились с Олегом – с чувством, с толком, с расстановкой собираясь влить в себя известный транквилизатор. Но грусть меня одолела – причем не простая грусть, а мудрствующая, язвящая, словно фашистский плен, если я верно его себе представлял по старым кинофильмам, произведениям знатоков соцреализма. Правда, откровения ради необходимо заметить, что от общение с самим соцреализмом – в любой его форме – у меня всегда открывалась старая язва луковицы двенадцатиперстной кишки. Так что трудно понять точно от чего возникла моя «мудрствующая, язвящая грусть». Я стал вспоминать и анализировать недавние события, постигшие меня на работе в ФОМГ, где я временно осел, окопался. Надо было слегка подработать деньжат – «детишкам на молочишко»…
Русскому человеку, воспитанному на традициях «застоя» и «идеологического прессинга», исходящего от однобокого, скудоумного, а потому рокового большевизма, трудно в чем-нибудь разобраться без «пол-банки». Меня и Олега водоворот традиционной бытовой пошлости такого рода моментально затянул на дно: мы должны были напиться и лечь, как говорится, на грунт. Чего греха таить, как водится в самый неподходящий момент у нас в носовом отсеке взрывалась устаревшая торпеда, уже неоднократно перед тем шмякнутая об бетон скользкого причала. Отвратительный окислитель неполноценной общественной мысли и неуправляемых разумом эмоций вызвал огонь и пламень – его было необходимо срочно и основательно залить. Мы, как многострадальный «Курск» пускали пузыри, не в силах всплыть, но все же сохраняя достоинство отборных рыцарей отечества, пославшего нас без отдыха, прямо с боевого дежурства, развлекать элиту и толстосумов. Потому мы не стали предаваться житейским воспоминаниям наспех, а сперва быстро и примитивно сервировали стол в большой комнате, служащей мне одновременно и гостиной, и столовой, и рабочим кабинетом. Конечно, сперва мы залили воспаленный ум и рваную душу стаканом охлажденного джина с тоником в той пропорции, в которой стали бы смешивать эти два волшебные напитка старые английские пираты, времен досточтимой английской королевы Елизаветы. Но для того надо было быть уверенным, что в те времена умели готовить и газировать «Тоник» прямо там – на морских пиратских судах, сплошь парусниках, с деревянными корпусами и таким же рангоутом. Не известно, как это делали пираты, но нам помогала цивилизация: мы пили джин с отменным газированным лимонным тоником уже по второму стакану и все больше чувствовали себя, если уж не морскими разбойниками, то «летучими голландцами» точно. Казалось, что королева-девственница Елизавета I уже наградила нас, как и старика Дрейка, монаршей милостью и званием адмирала флота Ее Величества. А мы ей в дар – просто так, легким броском с поклоном – подарили испанское золото, отнятое в скоротечном морском бою. Все это был типичный «натуральный обмен», от которого стыдливо отворачивались чванливые хранители законов.
Мысли и фантазия наши устремлялись в вышину также, как и «круглое дерево» рангоута – мачт, стеньг, гафелей, бушприта и так далее… Мысли были немножко пьяные, они неслись в обнимку с фантазией, – это было сплетений и полет двух девственниц, таких же загадочных, как и королева Елизавета… Мы тут же вспомнили и о своих нынешних красавицах – но их-то точно было никак нельзя назвать девственницами – и мы хором выразили сожаление по этому поводу!.. Разочарование пришлось закрепить еще одним стаканом джина. Вот тогда-то и скользнула мысль в сторону моей недавней работы в одном забавном Фонде, как мы его величали в тесном кругу, обязательного медицинского грабежа. Мы даже состряпали ему аббревиатуру – ФОМГ. Получался почти что Фома, теперь оставалось найти и Ярему, тогда складывалась «сладкая парочка». Такие единения намечались и в структуре нашего фонда. Только мои мысли, взяв за руки события, почему-то выстраивались в детективный ряд, значение логики которого неуклонно продвигалось к абсурду…
Я начал как бы от печки, то есть от анализа движения огромного количества «муравьев», ежедневно совершавших суетливую деятельность, не приносящую никакой пользы. Сторонний наблюдатель мог подумать, что муравьи – это скопище пустых женщин. Их собрали в том странном – чуть-чуть не сказал «сраном»! – фонде, как в муравейнике, вроде бы для того, чтобы обеспечивать общее движение к прогрессу. «Пустота» женщин была связана вовсе не с отсутствием у них интеллекта, а только с тем, что их принуждали лить воду своего труда на мельницу, пытавшуюся крутиться без «руля и ветрил». Они и сами не понимали, для чего их там содержат в таком количестве и зачем, собственно говоря, организован весь этот фонд, поедающий страшно много средств, но никакого толку не приносящий здравоохранению и жителям города. Тем не менее, женщины держались за свое рабочее место, продолжая творить что-то неопределенное. Иначе и быть не могло: в социально-генетическом смысле наши телки представляли собой ту пролетарскую пену, которую в семнадцатом году взбаламутили большевики и подняли на поверхность. Теперь из нее одинаково легко отстаивалась заурядность, авантюризм, карьеризм, своекорыстия – качества вообщем-то типичные для общества с кардинально нарушенной стратификацией.
Причин тут много. Но главная состояла в том, что администраторы высокого уровня перестарались в перестроечных преобразованиях. Все фонды подобного рода как бы являли собой организмы, хорошо подходящий под термин, введенный еще Ильфом и Петровым в обиход простецкого советского человека. «Жертва аборта» – вот то организационное кредо, что доминировало в данном случае. В отдельных своих частях ФОМГ представлял собой заурядный гадюшник, питающийся красивой выставочной версией – напоминанием о «рыночных отношениях» во всех сферах нашей жизни, в том числе и в здравоохранении.
Для поддержания особого этикета дирекция, например, завела для внутреннего потребления Акульку-хромоножку, сновавшую там и сям для сбора сплетен – компромата на сотрудников. Женщина-наутофон, подавая сигналы из светлого прошлого в туманное завтра, имела еще и разные глаза: один смотрел на запад, другой – на восток. Это ей было наказание от Бога за постоянной подглядывание, доносительство и предательство. Акулька в прошлом постигала науку кораблестроения в институте инженеров водного транспорта, но, выйдя на пенсию, решила причалить свой потрепанный, вечно коптящий буксир к обшарпанному пирсу здравоохранения. Ей кто-то подсказал, что с боку у припека основательно вымученного здравоохранения города образовалась тайная синекура ФОМГ. Здесь было легче «срубить по легкому» длинный рубль, а на гниль и запах застойных вод бюрократизма уже никто не обращал внимания. Акулька быстро взяла в толк, что алгоритм ее деятельности прост, как похоронные дроги. Не надо думать и вспоминать про совесть и честь: вылизывай обувь и задницы администрации и совершенно не заниматься вопросами медицины. Акулька настолько поднаторела в делах не праведных, что свободно вписалась в ансамбль еще нескольких стареющих курв и климактерических психопаток, перекашивающих налево всю деятельность фонда. Они как придонные бактерии и простейшие поедали бюджетные средства, оставляя после себя горы гумуса и подтирочной бумаги.
Не надо думать, что все женщины фонда отличались ущербностью: вовсе нет! Женщина – вообще существо, украшающее жизнь. И за движением по коридорам многих из них я наблюдал с удовольствием. Однако меня не покидало ощущение того, что интеллектуальное соитие с любой из них, даже если и приведет к беременности, то она закончится выкидышем. Какой-то злой рок, словно смог над Англией или над Москвой летом 2002 года, висел над фондом. В атмосфере ФОМГа ощущался явный перебор углекислого газа, тяжелой воды и суетной интриги.
Изредка встречаясь с нашим «буксирчиком» в коридорах-затонах фонда, я почему-то испытывал некоторое смущение мужского естества, понять истоки которого мне пока не удавалось. Толи здесь возникал эффект, озвучиваемый словами: «Эх, люблю безобразия!» Толи действовали флюиды какой-то иной формы разврата. Но вот однажды наступило прояснение и моего коварного сознания: я увидел Акульку, как говорится, со стороны жопы, то есть сзади, а потом панорама, словно сельская пилорама, немного развернулась и в профиль. В фас, честно говоря, на нее уже смотреть не хотелось, поскольку меня сильно озадачивают пациентки с косыми глазами, мне кажется, что они видят все не так как надо. Тем не менее, я неожиданно почувствовал в телесных гранях «буксирчика» – достаточно порыхлевших, естественно, – что-то знакомо-миловидное, умозрительно уводящее в далекое прошлое. И я испугался нахлынувших реакций: они вели меня к далекому юношескому пороку…
Пришлось основательно порыться в памяти: о Боги!.. я вдруг выволок из «тьмы веков» на поверхность моей неустроенной жизни зыбкое видение. Пришли ко мне в гости институтские годы. Тогда я – студент медицинского института – постигал глубину жизни естественными способами. Короче говоря, сознаюсь прямо, чтобы не тянуть кота за хвост… Тестис подсказали: был в моей жизни еще один, видимо, тысячный, грех. Трахался я с миловидной студенточкой из корабелки или ЛИИВТа – сейчас уже толком не вспомню, как ее звали, в каком именно институте она училась. Да это и не важно. Но главное, что по молодости она была притягательна, аппетитна, пластична и злоебуча до откровенного безобразия. То есть она шла на любой эксперимент и практически без подготовки и оговора склонялась к греху в любом месте: на природе у реки, за кустиками, в парке на скамейке, в вонючей общаге, в парадном, на хате… Мы тешились с ней неимоверно: я постигал таким образом гинекологию и сексопатологию, а она откровенно и без затей, без мудрствования лукавого получала «маленькие удовольствия». Молодость даже в самом великом половом грехе остается в физиологическом плане безгрешной. Мне повезло очень рано. Почти с пеленок, наслаждаясь материнской грудью, я постиг призыв Бога: «Плодитесь, размножайтесь!» К совершеннолетию тот призыв стал доминировать в сознании, но иное мне тогда было и не к чему. Большую часть суток все, что должно стоять, у меня так себя и вело. Частенько было неловко от таких непроизвольных реакций, возникавших даже на пепельницу. Причем, если в ней было много окурков, то и эффект выявлялся более выраженным. А все из-за искаженных ассоциаций: обилие пепла моделировало ералаш мыслей в женской голове! Если те окурки тлели, то и мои реакции несколько успокаивались, подвигая к спокойной постельной работе. Но искрометные «идейки» возбуждали Везувий: яйца переплавлялись в яичницу, а генетический материал фонтанировал в заданном направлении. Все эти страсти с воодушевлением разделяла со мной экспансивная корабелочка…
Полагаю, что и ножка сохнуть в преклонном возрасте у нее начала только от переусердствования в молодости – попробуй-ка «раскидываться» в любом месте, по резкой команде, без предварительных упражнений «на растяжку» и без точечного массажа. У студентки был только один недостаток: она громко, дурным голосом кричала в заключительной фазе оргазма. Если дело происходило в общественном месте, то просыпалось все студенчество – общага вставала на дыбы от возмущения. Коитус в парке сильно озадачивал и пугал милиционеров, вызвал бурю на озере или в петляющих притоках Невы. Короче говоря, с нею всегда был связан и риск экологического взрыва, калеченье толпы, ущемление чьих-то глубоко интимных или широко-общественных интересов. С этого момента прозрения, я стал лучше относиться к нашей фондовской Акульке, увидев в ней наконец-то и кое-что человеческое, а не только экстравагантно-шпионское. Видимо, через свое врачебное милосердие я окончательно постиг женскую душу и простил нашу корабельную Мата-Хари!..
Однако, как существо всеядное, привыкшее «брать быка за рога», я, естественно, обратил внимание на директора ФОМГ. Это был специалист по прикладной математике: что-то в его облике убеждало, что с раннего детства мальчика многократно прикладывали к холодной стене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Примечательно, что процент, например, евреев в гимназиях заметно вырос с 1865 года (3,3%) к 1881 году (12,3%). Тоже наблюдалось и в высшей школе: например в Харьковском университете доля евреев на медицинском факультете составляла 41,5%, в Одесском – 30,7%; на юридическом факультете – 41,2%. Среди евреев были генералы и адмиралы, министры и епископы. Но для обеспечения такой карьеры им было необходимо принять православие. Так лихо продвинулся православный еврей Александр Кржижановский (1796-1863), став архиепископом, а в советские годы его отпрыск возглавлял политику ГОЭЛРО. Доля нерусских среди чиновников в 1730 году составляла 30%, в 1850 году – 16%. Докторская степень открывала интеллигенции получение дворянского звания".
Я размышлял о российской национальной политике, и вдруг вспомнил о стайках чумазых женщин с детьми, одетых в грязные ватные халаты, встречающихся на улицах моего города. Стало понятным, что в Санкт-Петербург внедряются попрошайки из Средней Азии, чтобы отсосать от метрополии соки. Но я не мог понять, для чего их сюда пускали, если страна та, теплая и грязная, гордо заявила, что собирается жить отдельно от России, поплевывая в нашу сторону, без всякого намека на благодарность. Интернационализм мой от таких мыслей быстро выветрился. Я вспомнил, что лишил тех нищих подаяния, но положил монету в шапку русского инвалида-алкоголика, такого же попрошайки. Жестокие слова тогда вырвались из моей глотки:
– У нас своих нищих достаточно! А вы просите у своих баев и курбан-баши!
Сказать-то я сказал эту фразу, а потом размышлял и терзался: а вдруг не справедлив мой укор «просящей руке». Помнится спасла меня сама судьба: поворачивая к магазину «Диета» за дополнительным питанием к нашим напиткам, я увидел скромного просителя со славянской физиономией – это был постоялец здешних мест. Бывший монах, видимо изгнанный из монастыря, а, может быть, человек, работающий под монаха. Но он был точно православный, наш кондовый, сильно подверженный алкоголизму. Сердце мое наполнилось грустью сопереживания, и я вывернул все, что было в карманах для него. Я стремился насытить «руку просящую»!.. И правильно! Только так и надо делать: слушайся зова собственного сердца, а не вселенского фальшивого воя. Помни, где расположена «Зона Российских Интересов!» Нечего просить у нас подаяния – везите хлопок, нефть, курагу…
А уж если вы пустили к себе американцев – тихой сапой ладящих на вашей территории базы надзора за нами – то у них и просите подаяния!..
Опять в голове потекли тексты из очередной моей книги уже написанные. «Дворянство только в первой четверти XVIII века выпестовалось из высших разрядов служилых людей московского периода образования государства Российского. Служилых людей по отечеству, то есть по наследуемому признаку, заносили в Разрядные книги XVII века и Бархатную книгу 1687 года. Но и тут дворянство превращалось в сословие постепенно, а потому не было на Руси крепких традиций сословного почитания. Может быть, такая „разболтанность“ мировоззрения и подвигла народ к бунту семнадцатого года и к убиению царя-батюшки».
А вот теперь мы слушаем и не всегда хохочем над выблядками-вещунами, имеющими красную окраску! Недавно один совершенно лысый депутат от коммунистов пугал телезрителей перспективой новой пролетарской революции в 2017 году. Оторвать бы ему язык за такие прогнозы, но без того видно, что мужик тот Богом обижен от рождения…
«В 1766 году дворяне приобрели право иметь корпоративную организацию на уездном уровне – они стали защищать свою честь и достоинство, помогать в том друг другу. До 1762 года важнейшими источниками дворянства была служба отечеству и рождение. А вот уже с 1762 года на первое место вышел сам факт рождения во дворянстве. С 1785 года к тому прибавилось еще несколько поводов: орден и пожалование государем почетного сословного звания. С 1806 года – сюда добавилась ученая степень доктора наук, она давала право на чин VIII класса и на потомственное дворянство, если человек находится на государственной службе. Так что нынешние руководители-выскочки безродные должны помнить о том и с уважением относиться ко всем докторам наук, а сами не пытаться „воровать“ почетные звания и степени, пользуясь временным административным правом».
Мы уже расположились с Олегом – с чувством, с толком, с расстановкой собираясь влить в себя известный транквилизатор. Но грусть меня одолела – причем не простая грусть, а мудрствующая, язвящая, словно фашистский плен, если я верно его себе представлял по старым кинофильмам, произведениям знатоков соцреализма. Правда, откровения ради необходимо заметить, что от общение с самим соцреализмом – в любой его форме – у меня всегда открывалась старая язва луковицы двенадцатиперстной кишки. Так что трудно понять точно от чего возникла моя «мудрствующая, язвящая грусть». Я стал вспоминать и анализировать недавние события, постигшие меня на работе в ФОМГ, где я временно осел, окопался. Надо было слегка подработать деньжат – «детишкам на молочишко»…
Русскому человеку, воспитанному на традициях «застоя» и «идеологического прессинга», исходящего от однобокого, скудоумного, а потому рокового большевизма, трудно в чем-нибудь разобраться без «пол-банки». Меня и Олега водоворот традиционной бытовой пошлости такого рода моментально затянул на дно: мы должны были напиться и лечь, как говорится, на грунт. Чего греха таить, как водится в самый неподходящий момент у нас в носовом отсеке взрывалась устаревшая торпеда, уже неоднократно перед тем шмякнутая об бетон скользкого причала. Отвратительный окислитель неполноценной общественной мысли и неуправляемых разумом эмоций вызвал огонь и пламень – его было необходимо срочно и основательно залить. Мы, как многострадальный «Курск» пускали пузыри, не в силах всплыть, но все же сохраняя достоинство отборных рыцарей отечества, пославшего нас без отдыха, прямо с боевого дежурства, развлекать элиту и толстосумов. Потому мы не стали предаваться житейским воспоминаниям наспех, а сперва быстро и примитивно сервировали стол в большой комнате, служащей мне одновременно и гостиной, и столовой, и рабочим кабинетом. Конечно, сперва мы залили воспаленный ум и рваную душу стаканом охлажденного джина с тоником в той пропорции, в которой стали бы смешивать эти два волшебные напитка старые английские пираты, времен досточтимой английской королевы Елизаветы. Но для того надо было быть уверенным, что в те времена умели готовить и газировать «Тоник» прямо там – на морских пиратских судах, сплошь парусниках, с деревянными корпусами и таким же рангоутом. Не известно, как это делали пираты, но нам помогала цивилизация: мы пили джин с отменным газированным лимонным тоником уже по второму стакану и все больше чувствовали себя, если уж не морскими разбойниками, то «летучими голландцами» точно. Казалось, что королева-девственница Елизавета I уже наградила нас, как и старика Дрейка, монаршей милостью и званием адмирала флота Ее Величества. А мы ей в дар – просто так, легким броском с поклоном – подарили испанское золото, отнятое в скоротечном морском бою. Все это был типичный «натуральный обмен», от которого стыдливо отворачивались чванливые хранители законов.
Мысли и фантазия наши устремлялись в вышину также, как и «круглое дерево» рангоута – мачт, стеньг, гафелей, бушприта и так далее… Мысли были немножко пьяные, они неслись в обнимку с фантазией, – это было сплетений и полет двух девственниц, таких же загадочных, как и королева Елизавета… Мы тут же вспомнили и о своих нынешних красавицах – но их-то точно было никак нельзя назвать девственницами – и мы хором выразили сожаление по этому поводу!.. Разочарование пришлось закрепить еще одним стаканом джина. Вот тогда-то и скользнула мысль в сторону моей недавней работы в одном забавном Фонде, как мы его величали в тесном кругу, обязательного медицинского грабежа. Мы даже состряпали ему аббревиатуру – ФОМГ. Получался почти что Фома, теперь оставалось найти и Ярему, тогда складывалась «сладкая парочка». Такие единения намечались и в структуре нашего фонда. Только мои мысли, взяв за руки события, почему-то выстраивались в детективный ряд, значение логики которого неуклонно продвигалось к абсурду…
Я начал как бы от печки, то есть от анализа движения огромного количества «муравьев», ежедневно совершавших суетливую деятельность, не приносящую никакой пользы. Сторонний наблюдатель мог подумать, что муравьи – это скопище пустых женщин. Их собрали в том странном – чуть-чуть не сказал «сраном»! – фонде, как в муравейнике, вроде бы для того, чтобы обеспечивать общее движение к прогрессу. «Пустота» женщин была связана вовсе не с отсутствием у них интеллекта, а только с тем, что их принуждали лить воду своего труда на мельницу, пытавшуюся крутиться без «руля и ветрил». Они и сами не понимали, для чего их там содержат в таком количестве и зачем, собственно говоря, организован весь этот фонд, поедающий страшно много средств, но никакого толку не приносящий здравоохранению и жителям города. Тем не менее, женщины держались за свое рабочее место, продолжая творить что-то неопределенное. Иначе и быть не могло: в социально-генетическом смысле наши телки представляли собой ту пролетарскую пену, которую в семнадцатом году взбаламутили большевики и подняли на поверхность. Теперь из нее одинаково легко отстаивалась заурядность, авантюризм, карьеризм, своекорыстия – качества вообщем-то типичные для общества с кардинально нарушенной стратификацией.
Причин тут много. Но главная состояла в том, что администраторы высокого уровня перестарались в перестроечных преобразованиях. Все фонды подобного рода как бы являли собой организмы, хорошо подходящий под термин, введенный еще Ильфом и Петровым в обиход простецкого советского человека. «Жертва аборта» – вот то организационное кредо, что доминировало в данном случае. В отдельных своих частях ФОМГ представлял собой заурядный гадюшник, питающийся красивой выставочной версией – напоминанием о «рыночных отношениях» во всех сферах нашей жизни, в том числе и в здравоохранении.
Для поддержания особого этикета дирекция, например, завела для внутреннего потребления Акульку-хромоножку, сновавшую там и сям для сбора сплетен – компромата на сотрудников. Женщина-наутофон, подавая сигналы из светлого прошлого в туманное завтра, имела еще и разные глаза: один смотрел на запад, другой – на восток. Это ей было наказание от Бога за постоянной подглядывание, доносительство и предательство. Акулька в прошлом постигала науку кораблестроения в институте инженеров водного транспорта, но, выйдя на пенсию, решила причалить свой потрепанный, вечно коптящий буксир к обшарпанному пирсу здравоохранения. Ей кто-то подсказал, что с боку у припека основательно вымученного здравоохранения города образовалась тайная синекура ФОМГ. Здесь было легче «срубить по легкому» длинный рубль, а на гниль и запах застойных вод бюрократизма уже никто не обращал внимания. Акулька быстро взяла в толк, что алгоритм ее деятельности прост, как похоронные дроги. Не надо думать и вспоминать про совесть и честь: вылизывай обувь и задницы администрации и совершенно не заниматься вопросами медицины. Акулька настолько поднаторела в делах не праведных, что свободно вписалась в ансамбль еще нескольких стареющих курв и климактерических психопаток, перекашивающих налево всю деятельность фонда. Они как придонные бактерии и простейшие поедали бюджетные средства, оставляя после себя горы гумуса и подтирочной бумаги.
Не надо думать, что все женщины фонда отличались ущербностью: вовсе нет! Женщина – вообще существо, украшающее жизнь. И за движением по коридорам многих из них я наблюдал с удовольствием. Однако меня не покидало ощущение того, что интеллектуальное соитие с любой из них, даже если и приведет к беременности, то она закончится выкидышем. Какой-то злой рок, словно смог над Англией или над Москвой летом 2002 года, висел над фондом. В атмосфере ФОМГа ощущался явный перебор углекислого газа, тяжелой воды и суетной интриги.
Изредка встречаясь с нашим «буксирчиком» в коридорах-затонах фонда, я почему-то испытывал некоторое смущение мужского естества, понять истоки которого мне пока не удавалось. Толи здесь возникал эффект, озвучиваемый словами: «Эх, люблю безобразия!» Толи действовали флюиды какой-то иной формы разврата. Но вот однажды наступило прояснение и моего коварного сознания: я увидел Акульку, как говорится, со стороны жопы, то есть сзади, а потом панорама, словно сельская пилорама, немного развернулась и в профиль. В фас, честно говоря, на нее уже смотреть не хотелось, поскольку меня сильно озадачивают пациентки с косыми глазами, мне кажется, что они видят все не так как надо. Тем не менее, я неожиданно почувствовал в телесных гранях «буксирчика» – достаточно порыхлевших, естественно, – что-то знакомо-миловидное, умозрительно уводящее в далекое прошлое. И я испугался нахлынувших реакций: они вели меня к далекому юношескому пороку…
Пришлось основательно порыться в памяти: о Боги!.. я вдруг выволок из «тьмы веков» на поверхность моей неустроенной жизни зыбкое видение. Пришли ко мне в гости институтские годы. Тогда я – студент медицинского института – постигал глубину жизни естественными способами. Короче говоря, сознаюсь прямо, чтобы не тянуть кота за хвост… Тестис подсказали: был в моей жизни еще один, видимо, тысячный, грех. Трахался я с миловидной студенточкой из корабелки или ЛИИВТа – сейчас уже толком не вспомню, как ее звали, в каком именно институте она училась. Да это и не важно. Но главное, что по молодости она была притягательна, аппетитна, пластична и злоебуча до откровенного безобразия. То есть она шла на любой эксперимент и практически без подготовки и оговора склонялась к греху в любом месте: на природе у реки, за кустиками, в парке на скамейке, в вонючей общаге, в парадном, на хате… Мы тешились с ней неимоверно: я постигал таким образом гинекологию и сексопатологию, а она откровенно и без затей, без мудрствования лукавого получала «маленькие удовольствия». Молодость даже в самом великом половом грехе остается в физиологическом плане безгрешной. Мне повезло очень рано. Почти с пеленок, наслаждаясь материнской грудью, я постиг призыв Бога: «Плодитесь, размножайтесь!» К совершеннолетию тот призыв стал доминировать в сознании, но иное мне тогда было и не к чему. Большую часть суток все, что должно стоять, у меня так себя и вело. Частенько было неловко от таких непроизвольных реакций, возникавших даже на пепельницу. Причем, если в ней было много окурков, то и эффект выявлялся более выраженным. А все из-за искаженных ассоциаций: обилие пепла моделировало ералаш мыслей в женской голове! Если те окурки тлели, то и мои реакции несколько успокаивались, подвигая к спокойной постельной работе. Но искрометные «идейки» возбуждали Везувий: яйца переплавлялись в яичницу, а генетический материал фонтанировал в заданном направлении. Все эти страсти с воодушевлением разделяла со мной экспансивная корабелочка…
Полагаю, что и ножка сохнуть в преклонном возрасте у нее начала только от переусердствования в молодости – попробуй-ка «раскидываться» в любом месте, по резкой команде, без предварительных упражнений «на растяжку» и без точечного массажа. У студентки был только один недостаток: она громко, дурным голосом кричала в заключительной фазе оргазма. Если дело происходило в общественном месте, то просыпалось все студенчество – общага вставала на дыбы от возмущения. Коитус в парке сильно озадачивал и пугал милиционеров, вызвал бурю на озере или в петляющих притоках Невы. Короче говоря, с нею всегда был связан и риск экологического взрыва, калеченье толпы, ущемление чьих-то глубоко интимных или широко-общественных интересов. С этого момента прозрения, я стал лучше относиться к нашей фондовской Акульке, увидев в ней наконец-то и кое-что человеческое, а не только экстравагантно-шпионское. Видимо, через свое врачебное милосердие я окончательно постиг женскую душу и простил нашу корабельную Мата-Хари!..
Однако, как существо всеядное, привыкшее «брать быка за рога», я, естественно, обратил внимание на директора ФОМГ. Это был специалист по прикладной математике: что-то в его облике убеждало, что с раннего детства мальчика многократно прикладывали к холодной стене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64