Подавляя неприятное ощущение, вызванное царящей в храме тишиной, этими темными ступенями и сырым затхлым воздухом, которым тянуло снизу, Куарт заставил себя постоять там, вглядываясь во мрак склепа, где под камнем таились ключи от иных времен и иных жизней. Где покоились кости четырнадцати герцогов дель Нуэво Экстремо и тень Карлоты Брунер.Потирая застывшую руку, Куарт повернулся к главному алтарю. Свет, проникавший сквозь стекла витражей, озарял его мягким золотистым сиянием: полумрак скрывал внутренние детали, но тем отчетливее выступали из него внешние рельефы – листья, ангелочки, головы склоненных в молитве фигур Гаспара Брунера де Лебрихи и его жены. А в центре, в своей нише под балдахином, за лесами из металлических труб, поддерживающих небольшую площадку, Пресвятая Дева смотрела в небо, а жемчужины капитана Ксалока слезами поблескивали на ее лице и синем одеянии. Стоя на полумесяце, она босой ногой попирала голову змея, отнявшего у людей Рай в обмен на знание – на Медузу, вид которой впоследствии обратил их в камень, чтобы они сохранили свою ужасную тайну. Изида, или Церера, или Астарта, или Танит, или Мария: не важно, какое имя выбрать, чтобы слить в нем воедино такие понятия, как убежище, мать, страх перед темнотой, и холод, и ничто. Просто немыслимо, подумал Куарт, сколько символов можно вложить в этот образ и его эволюцию от религии к религии, от века к веку. Женская фигура, стоящая на полумесяце, в одеянии синего цвета – символического цвета ночного светила и теней, которому в геральдике соответствует черный – цвет земли, цвет смерти.Солнечный луч на полу переместился на другую плитку, правее, и стал уже, когда агент Института внешних дел вышел на середину храма и обвел взглядом карниз над лесами – тот самый, от которого отвалился кусок, ставший убийцей секретаря архиепископа. Затем, подойдя к лесам, он попробовал покачать их, однако металлическая конструкция держалась крепко. Куарт встал примерно на то же место, где находился отец Урбису в тот роковой миг. Десять килограммов алебастра, рухнувших с десятиметровой высоты: исход не мог быть иным. На лесах возле карниза было достаточно места, чтобы кто-нибудь мог забраться туда и помочь карнизу обрушиться; однако в полицейском отчете подобная возможность категорически отрицалась. Это, плюс история с муниципальным архитектором, поскользнувшимся на крыше – слава Богу, что при свидетелях, с облегчением подумал Куарт, – похоже, исключало в обоих случаях вмешательство человека и относило обе смерти, как утверждали «Вечерня» и отец Ферро, на счет гнева Господня. Или Судьбы, которая, по мнению Куарта, являлась хорошим объяснением для капризов жестокого космического часовщика, который, судя по всему, просыпаясь по утрам, испытывал желание пошутить. А может быть, на счет непредсказуемости раблезианских рабов, сонных и неуклюжих, как те, что описывал Гейне, у которого бутерброд, выскальзывая за завтраком из рук, всегда падал на землю маслом вниз.Теперь Куарту уже были даже слишком хорошо понятны наивные побуждения «Вечерни». Его послания были призывом к справедливости и к здравому смыслу Рима, требованием и мольбой старого священника, ведущего свой последний бой в забытом уголке шахматной доски. Но кое в чем отец Оскар был все же прав: «Вечерня», отправляя свои послания, совершил ошибку. Рим не сумел понять их, а Монсеньор Спада прислал не того человека. Тот мир и те идеи, к которым взывал хакер, уже давно перестали существовать. Это было все равно как если бы после ядерной войны, опустошившей Землю, спутники, верные и молчаливые, в одиночестве бесконечного космоса, продолжали посылать на мертвую планету свои уже никому не нужные сигналы.Куарт отступил на несколько шагов, чтобы лучше охватить взглядом леса и поперечные витражи окон, пробитых в левой стене церкви. Потом обернулся – и оказался лицом к лицу с Грис Марсала.
Когда мэр города объявил выставку «Религиозное искусство в Севилье эпохи барокко» открытой, в залах культурного фонда банка «Картухано» загремели аплодисменты. Потом дюжина официантов в белых куртках стала разносить подносы с напитками и канапе, а приглашенные – любоваться шедеврами, которым предстояло в течение двадцати дней украшать собой здание в Аренале. Стоя между «Христом усопшим» Хуана де Месы, предоставленным университетом, и «Святым Леандром» кисти Мурильо из большой ризницы собора, Пенчо Гавира здоровался с мужчинами и целовал руку дамам, рассыпая улыбки направо и налево. На нем был безупречный костюм цвета маренго, а пробор в напомаженных волосах отличался не меньшим совершенством, чем белизна воротничка и манжет рубашки.– Ты хорошо выступил, мэр.Маноло Альмансор, мэр Севильи, обменялся с банкиром парой благодарных похлопываний по спине. Это был плотный усатый человек с честным лицом, снискавшим ему симпатии населения и обеспечившим перевыборы; однако скандал по поводу кое-каких незаконных контрактов, наличие шурина, разбогатевшего довольно непонятным образом, и обвинение в сексуальных домогательствах, выдвинутое тремя из четырех его секретарш, грозили ему освобождением от занимаемой должности менее чем за месяц до муниципальных выборов.– Спасибо, Пенчо. Но это мое последнее публичное выступление.– Еще наступят лучшие времена, – ободряюще улыбнулся банкир.Мэр грустно покачал головой, явно сомневаясь в этом прогнозе. Однако в любом случае его прощание с политикой должно было стать менее горьким благодаря Гавире. В обмен на официальное прикрытие операции с церковью Пресвятой Богородицы, слезами орошенной, он собирался списать Альмансору весьма солидную сумму кредита, на который тот только что приобрел роскошный дом в самом дорогом и изысканном районе Севильи. Предложение ему сделал без обиняков сам Гавира, хладнокровный, как игрок в покер, за одним давним ужином в ресторане «Бесерра».Мимо проходил официант с подносом; Гавира взял у него бокал холодного хереса и, едва касаясь его губами, продолжал стоять, рассматривая публику. Дамы были в платьях для коктейля, кавалеры – в галстуках (рассылая приглашения на общественные мероприятия банка «Картухано», Гавира неукоснительно подчеркивал обязательность этого предмета туалета); второй фронт – церковники – также присутствовал. В одном из углов зала Его Преосвященство архиепископ Севильский прохаживался бок о бок с Октавио Мачукой, как будто обмениваясь впечатлениями по поводу полотна Вальдеса Леаля, предоставленного для выставки церковью больницы «Оспиталь де ла Каридад». «In Ictu Oculi» В мгновение ока (лат.)
: Смерть, гасящая свечу перед короной и тиарами императора, епископа и Папы. Однако Гавира знал, что на самом деле они говорят совсем о другом.– Скоты, – услышал он рядом с собой голос мэра.Это слово не относилось ни к архиепископу, ни к старому банкиру. Гавира увидел, что Маноло Альмансор смотрит по сторонам, на гостей, которые демонстративно поворачиваются к нему спиной. Всей Севилье было известно, что он пробудет на своем посту меньше месяца. Кандидат на это место, политик из той же самой партии, расхаживал по залу, выслушивая преждевременные поздравления с осторожной улыбкой. Гавира ободряюще подмигнул Альмансору:– Выпей рюмочку, мэр.Он взял с подноса рюмку виски, и мэр одним глотком выпил половину, благодарно глядя на банкира глазами побитой собаки. Просто удивительно, подумал Гавира, как быстро ходячие мертвецы создают вокруг себя вакуум. В прежние времена окруженный лестью, теперь Маноло Альмансор являлся, в общем-то, политическим трупом, и никто не приближался к нему, боясь социальных последствий для себя. Таковы были правила игры: в их мире не было милосердия и жалости к побежденным, за исключением глотка спиртного перед казнью. Гавира стоял рядом с ним, угощая его виски за счет «Картухано», после того как заставил его открыть выставку: отчасти потому, что все еще нуждался в этом человеке, отчасти потому, что купил его, что налагало на его гордость некоторую ответственность. «Интересно, а мне кто-нибудь когда-нибудь предложит рюмку?» – подумалось ему.– Снеси ты к черту эту церковь, Пенчо. – Мэр вторым глотком осушил рюмку до дна. – Построй там что тебе заблагорассудится, и пусть они все сдохнут от злости.Гавира рассеянно кивнул, снова думая о паре, беседующей возле картины Вальдеса Леаля, и, извинившись перед Альмансором, начал приближаться к ней, но не прямо, а, чтобы это выглядело случайно, по некоему сложному маршруту, отклоняясь то влево, то вправо от цели. Где надо, он улыбался, пожимал и целовал руки и запечатлел пару поцелуев на напудренных щеках. Корректный, уверенный в себе, он привлекал завистливые взгляды мужчин и восхищенные – женщин, которые тут же начали приближаться к нему, едва он отошел от мэра. Дважды он слышал, как за его спиной шепотом произнесли имя Макарены, но сделал все возможное, чтобы его улыбка не стала от этого менее ослепительной. Он поставил свой бокал на поднос, потрогал узел галстука и мгновение спустя уже находился рядом с Монсеньором Корво и доном Октавио Мачукой.– Красивая картина, – сказал он, чтобы сказать что-нибудь.Архиепископ и банкир взглянули на полотно так, словно до этого момента оно не попадалось им на глаза. Смерть несла в костлявой руке косу, под мышкой – катафалк. У ее ног виднелись карта мира, меч, книги, пергаменты – аллегорические знаки ее победы над жизнью, славой, наукой и земными удовольствиями. Другой лишенной плоти рукой она гасила пламя свечи, и пустые глазницы ее черепа смотрели прямо на зрителя. In Ictu Oculi. Гавира не знал латыни, но картина была хорошо известна в Севилье, и ее значение было очевидным. Смерть поражает любого в мгновение ока.– Красивая?.. – Архиепископ переглянулся со стариком Мачукой. В соответствии с последними указаниями Его Святейшества относительно порядка появления прелатов в свете, Акилино Корво был в сутане со скромной пурпурной каймой, весьма красноречиво, однако, дополнявшей блеск золотого креста на груди и желтого камня на руке, покоившейся ниже креста. – Только столь молодой человек мог сказать такое об этой ужасной сцене. – Он мотнул головой в сторону картины, указывая на епископскую тиару, так похожую на его собственную. – Из того возраста, в котором находитесь вы, дорогой Гавира, все это выглядит очень отдаленным. А для нас эта картина гораздо ближе… Вам не кажется, дон Октавио?Старый банкир покачал головой, прищуривая свои зоркие глаза хищной птицы. На самом деле Монсеньор Корво был лет на двадцать моложе его, но архиепископ Севильский любил придавать себе солидности.– Пенчо из породы победителей, – возразил Мачука. – И не боится, что ему погасят свечу.Его глаза за морщинистыми веками лукаво поблескивали. Одна рука Мачуки лежала в кармане его двубортного, старого покроя пиджака, другая висела вдоль тела, почти такая же костлявая, как та, что гасила пламя на картине Вальдеса Леаля. Архиепископ понимающе улыбнулся.– Все мы зависим от воли Господа нашего, – произнес он профессиональным тоном.Гавира счел за благо согласно кивнуть, глядя на старого банкира. И тот правильно понял его взгляд.– Мы говорили о твоей церкви.Улыбка Акилино Корво не изменилась при слове «твоей», и Гавира счел это добрым предзнаменованием. В конце концов, архиепископство должно было получить существенное возмещение, не считая обязательства банка «Картухано» воздвигнуть церковь в другом месте. И создания специального фонда для цыганской общины – эту идею ловко протащил архиепископ. Что ж, в конце концов, кому-то ведь пришлось заплатить за таз, в котором мыл руки Понтий Пилат.– Пока еще это церковь Его Преосвященства, – вежливо уточнил Гавира, никогда не отказывавший никому в возможности для достойного отступления. Он знал, как это может быть опасно.Монсеньор Корво поблагодарил его за корректность жестом руки, на которой сверкал перстень. Поскольку речь зашла о храме, пожалуй, требовался официальный комментарий с его стороны.– Конфликт, достойный сожаления, – произнес он, мысленно перебирая все подходящие к случаю фразы.– Но неизбежный, – дополнил Гавира, придавая своему лицу сочувственное выражение. Его серьезный тон должен был означать: мы с вами мужчины, и мы сознаем, что во имя прогресса иногда приходится принимать такие решения. Уголком глаза он заметил, что лукавый блеск за прищуренными веками Октавио Мачуки стал ярче, и вспомнил, что старику отлично известна такая деталь: среди предложений, сделанных банком «Картухано» Его Преосвященству, фигурировал секретный доклад о поведении и поступках, противоречащих целибату, нескольких священнослужителей его епархии. Все они пользовались большой любовью среди своих прихожан, так что публикация этого доклада, содержащего фотографии и заявления, произвела бы немалый шум. Акилино Корво не располагал ни средствами, ни властью, чтобы решить эту проблему, и скандал мог вынудить его к принятию таких решений, которых он сам желал меньше, чем кто бы то ни было. Эти священники были хорошими людьми, а во времена перемен, когда немногие избрали этот путь, любое непродуманное решение могло повлечь за собой негативные последствия. Поэтому Монсеньор с чувством облегчения согласился на предложенный Гавирой компромисс, чтобы купить и заблокировать упомянутый доклад. В лоне Католической Церкви отложить решение проблемы уже означало решить ее.Как бы то ни было, заключил Гавира, вряд ли Октавио Мачуке известны все подробности этой операции; хотя взгляд старого банкира заставил его заподозрить, что тот все-таки в курсе. Достаточно неловкая ситуация, если иметь в виду, что сам Гавира заплатил одному частному агентству за составление злосчастного доклада, а потом воспользовался своими связями в прессе, чтобы представить архиепископу как услугу то, что на самом деле являлось безупречно проведенным актом шантажа.– Его Преосвященство гарантирует свой нейтралитет, – проговорил Мачука, все еще наблюдая за реакцией Гавиры. – Но он только что говорил мне, что дисциплинарное разбирательство относительно отца Ферро идет черепашьим шагом. По-видимому, – его глаза совсем сузились, превратившись в едва заметные щелки, – священнику, присланному из Рима, не удалось собрать достаточного количества доказательств против него.Монсеньор Корво поднял руку, давая понять, что хочет возразить. Дело обстоит совсем не так, уточнил он своим хорошо поставленным голосом, столь внушительно звучавшим с амвона. Отец Лоренсо Куарт прибыл в Севилью не для того, чтобы предпринимать что-либо против священника храма Пресвятой Богородицы, слезами орошенной, а с целью предоставить Риму особую информацию. С выразительными модуляциями прелат напомнил собеседникам, что из формальных соображений архиепископство Севильское не может действовать напрямую, и обрисовал основные моменты имеющейся сложной проблемы: пожилой священник, несоблюдение церковной дисциплины и так далее. В Риме, сказал он, уже сложилось определенное мнение, хотя и не единогласное. Тут Акилино Корво, уклонившись от взгляда Гавиры, посмотрел на Октавио Мачуку, как бы спрашивая, стоит ли продолжать. Однако лицо старика было непроницаемо, так что Его Преосвященство уточнил, что отец Лоренсо выполняет возложенную на него миссию, гм, менее эффективно, чем хотелось бы, о чем он, архиепископ, уже лично информировал свое начальство, но в этом деле у него связаны руки. Он наблюдает за корридой со зрительской трибуны, если в его устах уместно сравнение столь светского характера. Он надеется, что ему удалось достаточно ясно очертить сложившуюся ситуацию.– Это значит, – раздраженно сдвинул брови Гавира, – что отец Ферро в ближайшее время не будет отстранен от своих обязанностей?На сей раз архиепископ поднял обе ладони, как будто говоря: ступайте, месса окончена.– Да, более или менее. – Произнося эти слова, он смотрел не в глаза Гавире, а ниже, на узел его галстука. – Конечно, это произойдет, но не сегодня и не завтра. Возможно, через пару недель. – Он неловко покашлял. – Максимум через месяц. Я уже говорил вам: это дело находится не в моих руках. Хотя, разумеется, все мои симпатии на вашей стороне.Гавира возвел очи горе, на полотно Вальдеса Леаля, чтобы дать себе время успокоиться. Ему хотелось закусить губу или кулаком разбить нос архиепископу. Глядя в пустые глазницы Смерти, он мысленно сосчитал до десяти, после чего заставил себя изобразить на лице улыбку. Мачука не сводил с него глаз.– Чересчур долго, верно?Он обращался вроде бы к архиепископу, однако щелки его хищных глаз, похожие на узкие амбразуры, были нацелены на Гавиру. Монсеньор счел, что ответить он обязан. Что касается его возможностей, уточнил он, то, пока не придет распоряжение из Рима и отец Ферро будет продолжать служить свою мессу по четвергам, сделать ничего не удастся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Когда мэр города объявил выставку «Религиозное искусство в Севилье эпохи барокко» открытой, в залах культурного фонда банка «Картухано» загремели аплодисменты. Потом дюжина официантов в белых куртках стала разносить подносы с напитками и канапе, а приглашенные – любоваться шедеврами, которым предстояло в течение двадцати дней украшать собой здание в Аренале. Стоя между «Христом усопшим» Хуана де Месы, предоставленным университетом, и «Святым Леандром» кисти Мурильо из большой ризницы собора, Пенчо Гавира здоровался с мужчинами и целовал руку дамам, рассыпая улыбки направо и налево. На нем был безупречный костюм цвета маренго, а пробор в напомаженных волосах отличался не меньшим совершенством, чем белизна воротничка и манжет рубашки.– Ты хорошо выступил, мэр.Маноло Альмансор, мэр Севильи, обменялся с банкиром парой благодарных похлопываний по спине. Это был плотный усатый человек с честным лицом, снискавшим ему симпатии населения и обеспечившим перевыборы; однако скандал по поводу кое-каких незаконных контрактов, наличие шурина, разбогатевшего довольно непонятным образом, и обвинение в сексуальных домогательствах, выдвинутое тремя из четырех его секретарш, грозили ему освобождением от занимаемой должности менее чем за месяц до муниципальных выборов.– Спасибо, Пенчо. Но это мое последнее публичное выступление.– Еще наступят лучшие времена, – ободряюще улыбнулся банкир.Мэр грустно покачал головой, явно сомневаясь в этом прогнозе. Однако в любом случае его прощание с политикой должно было стать менее горьким благодаря Гавире. В обмен на официальное прикрытие операции с церковью Пресвятой Богородицы, слезами орошенной, он собирался списать Альмансору весьма солидную сумму кредита, на который тот только что приобрел роскошный дом в самом дорогом и изысканном районе Севильи. Предложение ему сделал без обиняков сам Гавира, хладнокровный, как игрок в покер, за одним давним ужином в ресторане «Бесерра».Мимо проходил официант с подносом; Гавира взял у него бокал холодного хереса и, едва касаясь его губами, продолжал стоять, рассматривая публику. Дамы были в платьях для коктейля, кавалеры – в галстуках (рассылая приглашения на общественные мероприятия банка «Картухано», Гавира неукоснительно подчеркивал обязательность этого предмета туалета); второй фронт – церковники – также присутствовал. В одном из углов зала Его Преосвященство архиепископ Севильский прохаживался бок о бок с Октавио Мачукой, как будто обмениваясь впечатлениями по поводу полотна Вальдеса Леаля, предоставленного для выставки церковью больницы «Оспиталь де ла Каридад». «In Ictu Oculi» В мгновение ока (лат.)
: Смерть, гасящая свечу перед короной и тиарами императора, епископа и Папы. Однако Гавира знал, что на самом деле они говорят совсем о другом.– Скоты, – услышал он рядом с собой голос мэра.Это слово не относилось ни к архиепископу, ни к старому банкиру. Гавира увидел, что Маноло Альмансор смотрит по сторонам, на гостей, которые демонстративно поворачиваются к нему спиной. Всей Севилье было известно, что он пробудет на своем посту меньше месяца. Кандидат на это место, политик из той же самой партии, расхаживал по залу, выслушивая преждевременные поздравления с осторожной улыбкой. Гавира ободряюще подмигнул Альмансору:– Выпей рюмочку, мэр.Он взял с подноса рюмку виски, и мэр одним глотком выпил половину, благодарно глядя на банкира глазами побитой собаки. Просто удивительно, подумал Гавира, как быстро ходячие мертвецы создают вокруг себя вакуум. В прежние времена окруженный лестью, теперь Маноло Альмансор являлся, в общем-то, политическим трупом, и никто не приближался к нему, боясь социальных последствий для себя. Таковы были правила игры: в их мире не было милосердия и жалости к побежденным, за исключением глотка спиртного перед казнью. Гавира стоял рядом с ним, угощая его виски за счет «Картухано», после того как заставил его открыть выставку: отчасти потому, что все еще нуждался в этом человеке, отчасти потому, что купил его, что налагало на его гордость некоторую ответственность. «Интересно, а мне кто-нибудь когда-нибудь предложит рюмку?» – подумалось ему.– Снеси ты к черту эту церковь, Пенчо. – Мэр вторым глотком осушил рюмку до дна. – Построй там что тебе заблагорассудится, и пусть они все сдохнут от злости.Гавира рассеянно кивнул, снова думая о паре, беседующей возле картины Вальдеса Леаля, и, извинившись перед Альмансором, начал приближаться к ней, но не прямо, а, чтобы это выглядело случайно, по некоему сложному маршруту, отклоняясь то влево, то вправо от цели. Где надо, он улыбался, пожимал и целовал руки и запечатлел пару поцелуев на напудренных щеках. Корректный, уверенный в себе, он привлекал завистливые взгляды мужчин и восхищенные – женщин, которые тут же начали приближаться к нему, едва он отошел от мэра. Дважды он слышал, как за его спиной шепотом произнесли имя Макарены, но сделал все возможное, чтобы его улыбка не стала от этого менее ослепительной. Он поставил свой бокал на поднос, потрогал узел галстука и мгновение спустя уже находился рядом с Монсеньором Корво и доном Октавио Мачукой.– Красивая картина, – сказал он, чтобы сказать что-нибудь.Архиепископ и банкир взглянули на полотно так, словно до этого момента оно не попадалось им на глаза. Смерть несла в костлявой руке косу, под мышкой – катафалк. У ее ног виднелись карта мира, меч, книги, пергаменты – аллегорические знаки ее победы над жизнью, славой, наукой и земными удовольствиями. Другой лишенной плоти рукой она гасила пламя свечи, и пустые глазницы ее черепа смотрели прямо на зрителя. In Ictu Oculi. Гавира не знал латыни, но картина была хорошо известна в Севилье, и ее значение было очевидным. Смерть поражает любого в мгновение ока.– Красивая?.. – Архиепископ переглянулся со стариком Мачукой. В соответствии с последними указаниями Его Святейшества относительно порядка появления прелатов в свете, Акилино Корво был в сутане со скромной пурпурной каймой, весьма красноречиво, однако, дополнявшей блеск золотого креста на груди и желтого камня на руке, покоившейся ниже креста. – Только столь молодой человек мог сказать такое об этой ужасной сцене. – Он мотнул головой в сторону картины, указывая на епископскую тиару, так похожую на его собственную. – Из того возраста, в котором находитесь вы, дорогой Гавира, все это выглядит очень отдаленным. А для нас эта картина гораздо ближе… Вам не кажется, дон Октавио?Старый банкир покачал головой, прищуривая свои зоркие глаза хищной птицы. На самом деле Монсеньор Корво был лет на двадцать моложе его, но архиепископ Севильский любил придавать себе солидности.– Пенчо из породы победителей, – возразил Мачука. – И не боится, что ему погасят свечу.Его глаза за морщинистыми веками лукаво поблескивали. Одна рука Мачуки лежала в кармане его двубортного, старого покроя пиджака, другая висела вдоль тела, почти такая же костлявая, как та, что гасила пламя на картине Вальдеса Леаля. Архиепископ понимающе улыбнулся.– Все мы зависим от воли Господа нашего, – произнес он профессиональным тоном.Гавира счел за благо согласно кивнуть, глядя на старого банкира. И тот правильно понял его взгляд.– Мы говорили о твоей церкви.Улыбка Акилино Корво не изменилась при слове «твоей», и Гавира счел это добрым предзнаменованием. В конце концов, архиепископство должно было получить существенное возмещение, не считая обязательства банка «Картухано» воздвигнуть церковь в другом месте. И создания специального фонда для цыганской общины – эту идею ловко протащил архиепископ. Что ж, в конце концов, кому-то ведь пришлось заплатить за таз, в котором мыл руки Понтий Пилат.– Пока еще это церковь Его Преосвященства, – вежливо уточнил Гавира, никогда не отказывавший никому в возможности для достойного отступления. Он знал, как это может быть опасно.Монсеньор Корво поблагодарил его за корректность жестом руки, на которой сверкал перстень. Поскольку речь зашла о храме, пожалуй, требовался официальный комментарий с его стороны.– Конфликт, достойный сожаления, – произнес он, мысленно перебирая все подходящие к случаю фразы.– Но неизбежный, – дополнил Гавира, придавая своему лицу сочувственное выражение. Его серьезный тон должен был означать: мы с вами мужчины, и мы сознаем, что во имя прогресса иногда приходится принимать такие решения. Уголком глаза он заметил, что лукавый блеск за прищуренными веками Октавио Мачуки стал ярче, и вспомнил, что старику отлично известна такая деталь: среди предложений, сделанных банком «Картухано» Его Преосвященству, фигурировал секретный доклад о поведении и поступках, противоречащих целибату, нескольких священнослужителей его епархии. Все они пользовались большой любовью среди своих прихожан, так что публикация этого доклада, содержащего фотографии и заявления, произвела бы немалый шум. Акилино Корво не располагал ни средствами, ни властью, чтобы решить эту проблему, и скандал мог вынудить его к принятию таких решений, которых он сам желал меньше, чем кто бы то ни было. Эти священники были хорошими людьми, а во времена перемен, когда немногие избрали этот путь, любое непродуманное решение могло повлечь за собой негативные последствия. Поэтому Монсеньор с чувством облегчения согласился на предложенный Гавирой компромисс, чтобы купить и заблокировать упомянутый доклад. В лоне Католической Церкви отложить решение проблемы уже означало решить ее.Как бы то ни было, заключил Гавира, вряд ли Октавио Мачуке известны все подробности этой операции; хотя взгляд старого банкира заставил его заподозрить, что тот все-таки в курсе. Достаточно неловкая ситуация, если иметь в виду, что сам Гавира заплатил одному частному агентству за составление злосчастного доклада, а потом воспользовался своими связями в прессе, чтобы представить архиепископу как услугу то, что на самом деле являлось безупречно проведенным актом шантажа.– Его Преосвященство гарантирует свой нейтралитет, – проговорил Мачука, все еще наблюдая за реакцией Гавиры. – Но он только что говорил мне, что дисциплинарное разбирательство относительно отца Ферро идет черепашьим шагом. По-видимому, – его глаза совсем сузились, превратившись в едва заметные щелки, – священнику, присланному из Рима, не удалось собрать достаточного количества доказательств против него.Монсеньор Корво поднял руку, давая понять, что хочет возразить. Дело обстоит совсем не так, уточнил он своим хорошо поставленным голосом, столь внушительно звучавшим с амвона. Отец Лоренсо Куарт прибыл в Севилью не для того, чтобы предпринимать что-либо против священника храма Пресвятой Богородицы, слезами орошенной, а с целью предоставить Риму особую информацию. С выразительными модуляциями прелат напомнил собеседникам, что из формальных соображений архиепископство Севильское не может действовать напрямую, и обрисовал основные моменты имеющейся сложной проблемы: пожилой священник, несоблюдение церковной дисциплины и так далее. В Риме, сказал он, уже сложилось определенное мнение, хотя и не единогласное. Тут Акилино Корво, уклонившись от взгляда Гавиры, посмотрел на Октавио Мачуку, как бы спрашивая, стоит ли продолжать. Однако лицо старика было непроницаемо, так что Его Преосвященство уточнил, что отец Лоренсо выполняет возложенную на него миссию, гм, менее эффективно, чем хотелось бы, о чем он, архиепископ, уже лично информировал свое начальство, но в этом деле у него связаны руки. Он наблюдает за корридой со зрительской трибуны, если в его устах уместно сравнение столь светского характера. Он надеется, что ему удалось достаточно ясно очертить сложившуюся ситуацию.– Это значит, – раздраженно сдвинул брови Гавира, – что отец Ферро в ближайшее время не будет отстранен от своих обязанностей?На сей раз архиепископ поднял обе ладони, как будто говоря: ступайте, месса окончена.– Да, более или менее. – Произнося эти слова, он смотрел не в глаза Гавире, а ниже, на узел его галстука. – Конечно, это произойдет, но не сегодня и не завтра. Возможно, через пару недель. – Он неловко покашлял. – Максимум через месяц. Я уже говорил вам: это дело находится не в моих руках. Хотя, разумеется, все мои симпатии на вашей стороне.Гавира возвел очи горе, на полотно Вальдеса Леаля, чтобы дать себе время успокоиться. Ему хотелось закусить губу или кулаком разбить нос архиепископу. Глядя в пустые глазницы Смерти, он мысленно сосчитал до десяти, после чего заставил себя изобразить на лице улыбку. Мачука не сводил с него глаз.– Чересчур долго, верно?Он обращался вроде бы к архиепископу, однако щелки его хищных глаз, похожие на узкие амбразуры, были нацелены на Гавиру. Монсеньор счел, что ответить он обязан. Что касается его возможностей, уточнил он, то, пока не придет распоряжение из Рима и отец Ферро будет продолжать служить свою мессу по четвергам, сделать ничего не удастся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55