– Неужели вы из тех де Курмонов?
– Боюсь, что да, – ответила Пич. Гарри присвистнул.
– Мой отец рассказывал, как он однажды видел старого Жиля де Курмона – Месье – в «Отель де Пари» в Монте-Карло. Он пережил тяжелую автомобильную катастрофу, потом удар и все еще был сильнее десятерых. Как он построил свою империю – на господстве страха?
– Может быть, – сказала Пич, – но я слышала, что он всегда был добр к своим слугам. Они оставались с ним многие годы.
Гарри засмеялся.
– Вы должны признать, что он был скандальной личностью: все эти судебные дела и восхитительные женщины.
Пич включила зажигание и теперь могла видеть его лицо в свете приборной доски. Его рука лежала на спинке ее сиденья, немного касаясь ее плеч, и он смотрел на нее.
– Судебное дело касалось моей матери, – сказала она резко, а восхитительной женщиной в его жизни была моя бабушка.
– Прошу прощения, – сказал Гарри, сжимая ее плечо. – Я не заставляю вас открывать семейные секреты Во мне сидит писатель. Я сую нос в чужие жизни.
– Я не могу открыть секреты, – ответила Пич, – потому – что сама не знаю всей правды. Но всю жизнь слышу сплетни, перешептывания, обрывки разговоров о том, что всем было известно – что между ними была огромная любовь. Месье умер до моего рождения, а бабушка никогда со мной об этом не разговаривает. Я спросила ее однажды, но она ответила только, что если бы считала, что мне необходимо это знать, тогда рассказала бы все.
Гарри прислонился к спинке своего сиденья и преувеличенно тяжело вздохнул.
– Значит, я никогда не узнаю, – сказал он.
– А я не знаю, где вы живете, – проговорила Пич. – Предполагается, что я везу вас домой, если вы только не захотите пригласить меня на пиццу. Я умираю с голоду. – Она встретилась глазами с Гарри. – Я могу рассказать еще какие-нибудь истории о скандальном де Курмоне, – пообещала она.
– Вперед! – согласился он, рассмеявшись.
Пич подъехала к «Панси Пицца» в Бак-Бей. Она знала, что в этом месте редко можно было встретить ее сокурсниц. Равно как и знакомых Гарри. Ресторанчик был темным и типично итальянским, столы накрыты скатертями в красно-белую клетку, и на них стояли в бутылках из-под кьянти зажженные свечи, с которых капал воск. В кабинке, где сиденья с высокими спинками были обиты красным бархатом, она чувствовала себя отрезанной от всего мира – только она и Гарри. Он заказал пиццу для нее и бутылку бордо, которое они пили из толстых зеленых стаканов. Пич едва дотронулась до пиццы.
– Я думал, вы действительно умираете от голода, – разочарованно сказал он и наклонился вперед, чтобы дотронуться до ее толстой косы.
– У вас волосы цвета каштанов в осеннем Лаунсетоне, – объяснил свой жест Гарри.
Он продолжал смотреть на нее, потягивая вино.
– Вы – красавица, Пич де Курмон, и я должен предупредить вас, что я очень чувствителен к красоте.
– Я знаю, – сказала она. – Вы пишете об этом в ваших книгах. О красивых женщинах, о любви.
Они смотрели друг на друга в мерцании свечи. Он думал о том, что ее глаза были самыми ясными, которые ему когда-либо приходилось видеть.
– Вы не должны верить всему, что читаете в книгах, – заметил Гарри, – писатели никогда не пишут сами о себе.
В ответ она только улыбнулась.
– Пора идти, – сказал он, делая знак официанту.
– Огромное спасибо, – сказала Пич, – за пиццу и вино.
Она была прекрасна, думал он, когда они ехали назад, и, кроме того, очень соблазнительна. Ее улыбка, когда он прощался с ней, была грустной, и Гарри чуть не поддался искушению ее поцеловать. Но удержался. Пич де Курмон была очень опасной молодой женщиной.
С того момента Гарри повсюду натыкался на нее. Сначала он увидел ее на своей лекции. Пич сидела в последнем ряду и была в красном свитере. Прогуливаясь по университетскому двору Гарварда со старым профессором Гиннистоном, он снова заметил ее, одетую в теплый твидовый жакет и укутанную в огромный шарф. Она выглядела замерзшей, как будто долго ждала кого-то на улице, и Гарри помахал ей рукой. Она присутствовала и на симфоническом концерте, в синем костюме, подчеркивающем ее французское происхождение, а ее роскошные волосы, схваченные на затылке, спускались на плечи сверкающим каскадом. Рядом с ней сидели симпатичный молодой человек и еще одна пара. Он перекинулся с ней двумя фразами на приеме в честь еще одной литературной знаменитости, но, кроме «Как поживаете?», не успел ничего сказать. А потом был прием у Себастио до Сантоса, и она была там.
– Я – ваша хозяйка, – улыбаясь, сказала ему она. – Себастио – мой дядя.
Она была очаровательна в черном шелковом платье с длинными рукавами и узкой юбкой. Такой наряд могла себе позволить женщина вдвое старше нее. Пич выглядела в нем одновременно и скромно, и чрезвычайно соблазнительно. Гарри почувствовал, что у Августы, которая была с ним, испортилось настроение. Бедняжке Августе никогда не шел черный цвет, как, впрочем, и любой другой. Она лучше смотрелась в твидовых костюмах и свитерах, с каплями дождя на лице, гуляющей с охотничьими собаками по Лаунсетону.
За обедом Гарри сидел рядом с Пич, а Августа – в другом конце стола, справа от Себастио.
– Я все время вижу вас, – сказал он. – Куда ни поверну голову, вы там.
– Потому, что я преследую вас, – сказала застенчиво Пич.
Она решила, что откровенность была самой лучшей тактикой поведения с Гарри, поскольку ее хитрости не увенчались успехом. Ей пришлось упрашивать дядю в течение нескольких недель устроить этот прием, и отступать было уже некуда.
Гарри не был уверен, что Пич говорила серьезно. Боже, у нее такие голубые глаза и такая прекрасная кожа, будто покрытая золотом. Она была очень, очень соблазнительна…
– Считайте, – сказал он весело, – что взяли меня в плен.
Бросив осторожный взгляд на своих соседей по столу, чтобы убедиться, что они заняты собственными разговорами, Пич предложила ему:
– Давайте встретимся позже, когда все закончится. Мне нужно с вами поговорить.
Гарри глотнул вина – «От Брион». Себастио до Сантос прекрасно разбирался в винах, как и во многом другом. Понимает ли она, что говорит? И сколько ей лет – семнадцать, может, восемнадцать?
– Пожалуйста, – просила Пич, дотрагиваясь рукой до его колена.
– Где? – спросил он.
– Я напишу адрес и отдам вам после ужина. После этого Гарри уже не мог сосредоточиться ни на чем. Пич была не первой девушкой, которая влюблялась в него, без ложной скромности, он уже привык к этому. Иногда это его даже раздражало. Особенно когда ему нужно было много работать. Но он не был равнодушен к красивым девушкам. А с Пич де Курмон все по-другому. От нее исходило необыкновенное обаяние, она была так непосредственна и невинна – хотя и пыталась начать по-взрослому опасную игру.
– Боюсь, что сегодня не оправдал ваших надежд, – сказал Лаунсетон Себастио до Сантосу на прощание.
– Без сомнения, еще один великий роман зреет у вас в голове, – ответил Себастио, пожимая ему руку, – но с вами было веселее, чем с моими обычными гостями.
По дороге домой Гарри сказал Августе, что ему нужно в офис закончить кое-какую работу, и она отвезла его туда. Вынув записку, которую Пич незаметно вложила в карман его пиджака, он остановил такси и был в указанном месте через десять минут.
– Это квартира подруги, – сообщила Пич, принимая его пальто. В камине горел огонь, и звучала пластинка с концертом Вивальди, которую Пич поставила перед его приходом. Была включена одна лампа у кресла, и Пич села туда. В ее розовом свете волосы Пич, которые она распустила, казались цвета старого вина, выдержанного в дубовых бочках и освещенного отблесками огня из камина. Гарри подумал о том, как бы он мог описать ее словами. Золотистая кожа. Но не сапфиры вместо глаз – больше подходит сравнение со старинными блестящими викторианскими брошами – от них исходит такое же свечение. Впрочем, «глаза, голубые, как викторианская брошь», звучало слишком банально для такого писателя, как он, да еще литературного гения. Он мог бы выразить все гораздо лучше. Господи, о чем он думает! Гарри пришел сюда, потому что она просила, и догадывался о том, чего она хочет. Он тоже испытывал к ней неимоверное влечение.
Она протянула ему бокал вина, которое захватила у дяди Себастио.
– Тот же «От Брион», – сказал он, узнавая вкус. Пич опустилась на пол у его ног. Обхватив руками колени, она сказала:
– Я хотела, чтобы вы пришли сюда, потому что мне надо сказать вам что-то. – Глубоко вздохнув, она крепче сжала колени. – Я влюблена в вас, Гарри Лаунсетон. Я люблю вас с тех пор, как увидела на игре в крикет в Лаунсетон Магна. Я знаю, это звучит глупо, и вы можете подумать, что я глупая школьница, но это так. И я должна была сказать вам это. Вот почему я все время следую за вами.
Гарри продолжал молчать, и Пич нервно уставилась на ковер.
– Я хочу выйти за вас замуж, – наконец сказала она.
– Иди сюда, – произнес Гарри, протягивая руки, – сядь рядом на диван.
Та грация, с которой она распрямилась и одним движением поднялась с пола, поразила его.
– Я уже женат, Пич, – ласково проговорил он. – И еще я женат на своей работе.
– Я знаю это, – сказала она, не отрывая от него взгляда.
Ее веки с длинными, загибающимися вверх ресницами, закрылись, когда его губы сомкнулись с ее губами, и Гарри услышал ее вздох. Губы Пич были мягкими, как шелк, податливыми и нежными. От таких губ можно было потерять разум.
Она прижалась к нему, обхватив руками шею, и его рука заскользила вверх, к нежной выпуклости ее груди.
Разомкнув ее руки, Гарри встал, развязал галстук, и начал расстегивать свою рубашку. Затем глотнул вина и предложил ей.
– Нет, – сказала Пич, – я хочу помнить все это. Не хочу, чтобы потом казалось, что все произошло из-за того, что мы были пьяны…
Она свернулась на диване, наблюдая, как он раздевается, а в его глазах поблескивают искорки пламени от камина.
Когда он разделся, она не шелохнулась, чтобы приблизиться к нему.
– Позволь, я помогу тебе, – сказал он ласково, расстегивая сложные застежки ее черного платья. Под ним были только белые девичьи трусики из хлопка и лифчик. В этот момент она вдруг показалась ему очень беззащитной. Когда он раздел ее, Пич потянулась к нему и поцеловала. Обнаженные, они легли на ковер у камина. Огонь в нем уже погас, но тлеющие угли отбрасывали блики на ее золотистую кожу и делали ее похожей на дитя Солнца. Она не касалась его, просто тихо лежала и пристально смотрела на него своими огромными светящимися глазами, осознавая всю значительность момента.
Он нежно гладил ее, дрожа от страсти, лаская ее мягкий живот и шелковистые волоски ее лона.
– Ты уверена, Пич, – прошептал он, целуя ее грудь, – ты уверена, что хочешь этого?
– Да, – выдохнула она. – Конечно, да, Гарри. Именно этого я и хочу.
44
Ночью лицо Гарри было совсем другим. Она помнила, как оно передернулось, будто в агонии, в последние мгновения их страсти. Пич не закрывала глаз, желая навсегда запомнить их первую ночь. И если чувства, которые она испытывала, были не такими сильными, как у него, Пич объясняла это тем, что была девственницей.
Гарри был поражен.
– Почему ты не предупредила меня? – простонал он после.
– Но я думала, ты знаешь, – сказала Пич, сердясь, что он мог думать иначе. – Я не занимаюсь этим с каждым вторым.
– Конечно, нет, – произнес он с покаянным видом. – Я не это имел в виду. Я был бы более осторожным с тобой.
– Ты думаешь, у меня будет ребенок? – спросила Пич.
Гарри рассмеялся.
– Нет, – сказал он ей, – не будет. Кстати, совсем неплохая вещь.
– Я не хочу ребенка, – сказала Пич, целуя его в шеку. – Я хочу только тебя.
Он тоже целовал ее.
– Я уже твой.
– Не совсем так. Я хочу, чтобы мы поженились.
Гарри рассмеялся.
– Так лучше, чем супружество, – мы бы только быстрее наскучили друг другу.
– Как с Августой?
– Давай не будем говорить об Августе. Поговорим лучше о нас с тобой.
И он принялся осыпать ее поцелуями. Пич стала более дерзкой на этот раз и провела рукой по всему его телу.
– Какой он другой, – с удивлением сказала она, сжимая рукой его мужской орган и чувствуя, как пробуждает его к новой жизни.
– Ты не для меня, и ты знаешь это, – сказал тогда Гарри и потянул ее на себя.
Его руки скользнули по чистым линиям ее спины и бедер.
– Ты чересчур красива, Пич де Курмон, ты слишком молода и слишком увлекаешь меня.
Сейчас, наблюдая за спящим Гарри, Пич подумала, что запомнит его навсегда именно таким.
– Ты на меня смотришь, – укоризненно сказал Гарри, просыпаясь.
Смеясь, Пич поцеловала его в щеку.
– Я так рада, что ты проснулся, – шепнула она, покрывая поцелуями его шею. Ее пальцы касались шелковистых коричневатых волос у него на груди, а губы продолжали исследовать его тело, опускаясь все ниже, пока не остановились там, где волосы были более темными и жесткими. Медленно ее язык коснулся его мужского корня, и интуитивно она взяла его в рот.
– Боже, – прошептал Гарри, – О, Боже, кто научил тебя этому? Как хорошо, хорошо… Пич.
– Я должен бежать, – сказал он, выходя из душа и вытираясь полотенцем. Надевая часы, он взглянул на них.
– Семь тридцать. Я поеду прямо в офис. Скажу Августе, что работал всю ночь. Со мной это часто случается.
Пич ревниво наблюдала за ним.
– Увидимся вечером?
– Сегодня вечером не получится, моя дорогая. У меня обед или что-то в этом роде.
Надев начищенные до блеска коричневые мокасины, не глядя в зеркало, он мастерски завязал галстук.
– Послушай, – ласково сказал он, – я позвоню тебе сегодня вечером. – Дотронувшись пальцем до ее подбородка, он приподнял ее лицо к своему. – Договорились, Пич?
– Да, – тихо сказала она.
Гарри повернулся и помахал ей рукой, прежде чем дверь закрылась за ним.
– Люблю тебя, – сказала вдогонку Пич, но не была уверена, что Гарри ее услышал.
45
Лоис смотрела на пачку писем от Ферди, лежащую в ящике ее Письменного стола. Они все были тщательно вложены в белые конверты и перевязаны красной ленточкой. Каждый месяц приходило восемь писем, по два в неделю. Даже когда вначале она не отвечала ему, Ферди продолжал рассказывать в них о своей жизни. Не о чем-то вообще, а просто повседневные вещи. Ферди рассказывал, как ездил в лес и видел семью барсуков, о том, что пересадил древний мирт, чьи огромные корни подрывали южную стену. Он описывал ей замок с его башенками и вышками и необыкновенным видом на Рейн, а также дом в Кельне, который оставался таким же темным и строгим, как и в дни его детства, загроможденный тяжелой старой мебелью и темными бархатными портьерами, которые он всегда ненавидел. Он писал о длинных утомительных деловых встречах в Эссене и Бонне и трудных решениях, которые нужно было принимать. Рассказывал о сталеплавильных заводах Меркеров, которые можно сравнить с пещерами в аду, где куски раскаленного добела металла лизали оранжевые языки пламени, а потом они шипели, когда их бросали в бочки с холодной водой, которая мгновенно закипала от их раскаленного жара, выбрасывая клубы горячего дыма. Ферди рассказывал ей о своей жизни действительно все. Но он никогда не касался прошлого и ничего не писал о будущем.
Как обычно, раз в месяц, сегодня Лоис собиралась в Париж на встречу с ним. Ферди должен был остановиться в «Ритце», и сначала Лоис отправилась домой в Иль-Сен-Луи. После того как они встретятся в «Ритце», она хотела пригласить его поужинать у нее дома, чтобы они смогли побыть вдвоем, посидеть при свечах, отражающихся в серебре, и полюбоваться сверкающими вдоль Сены огнями. Лоис не ожидала, что будет так волноваться в их первую встречу, поскольку письма создали между ними тонкую паутинку близости. Но когда Ферди направился к ней по голубому абиссинскому ковру гостиной, ей отчаянно захотелось встать и подбежать к нему. Ферди взял ее руки в свои, а потом поцеловал ее, и на мгновение знакомое ощущение его поцелуя, запах его одеколона, прикосновение его кожи остановили для нее время. Но Ферди не заговорил о любви. Он был нежен с ней просто как с близким другом.
Во время их встреч Ферди возил ее по всему Парижу, совершенно не смущаясь любопытных взглядов прохожих, которые они бросали на элегантно одетую женщину в инвалидной коляске. Бесстрастно сопровождал Лоис по дорогим магазинам на улицах Риволи и Фобур-Сен-Оноре. Они посещали картинные галереи на левом берегу и обедали в простеньких кафе на улице. Еще они ходили в театры и ужинали в излюбленных ресторанах или в переполненных и шумных пивных.
Поездка в Париж оказалась долгой, но Лоис не чувствовала усталости, когда, наконец, добралась до дома. Она очень ждала встречи с Ферди. Их свидания не казались больше странными, они уже как бы смирились с отношениями хороших друзей. Сейчас она знала его даже лучше, чем раньше.
– Я никогда не знала, какие книги ты любишь и кто твои любимые художники, – сказала она ему за ужином. – Я не знала, как звали твоего воспитателя, когда ты был ребенком, и что у тебя были красные школьные тетрадки, а пальцы всегда выпачканы черными чернилами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52