Я стал думать об Эйприл, о том, как она хмыкала на два тона, когда была счастлива. Мы познакомились в автобусе давным-давно, в 1965-м. У нее тогда была короткая стрижка и губная помада, и она слушала меня, как никогда не слушал никто другой. Она, наверное, беспокоится обо мне, вдруг подумал я. Я почти увидел, как она катит коляску с малюткой Айрис вниз по Тунцовой улице, белокурые локоны ребенка, гладкие темные волосы Эйприл, она поворачивает голову, смотрит…
— Ну и? — прервал мои мысли Франкс.
— Что? — В меня неприятно врезался камушек, на который я сел, и я немного подвинулся влево.
— Разве ты не хочешь послушать?
— Извини, Франкс. Я уже перестал понимать, о чем ты говоришь. — Я не собирался трепать себе нервы, дискутируя с ним на тему, жив я или мертв. Вдруг до меня дошло, что даже если я застряну здесь, Эйприл умрет и тоже явится на Саймион через пятьдесят — шестьдесят лет. Это стоило того, чтобы дождаться. Но к тому времени она уже найдет кого-нибудь, кого полюбит больше меня.
Франкс снова заговорил:
— Я собирался рассказать тебе, как я поднялся до алеф-одного, но, возможно, тебе уже не интересно?
— Нет-нет, я хочу услышать это.
У Франкса был вид безнадежного отчаяния, который бывает у человека, внезапно понявшего, что из ловушки нет выхода. Я подумал, каково это — провести вечность на Саймионе? Даже самоубийство не было выходом… тебя тут же восстановили бы на ближайшей Свалке. Но разве не было возможности достичь в конце концов совершенного просветления, полного единения с Абсолютом, Единым, основой всего сущего, самим Богом? А еще был Ад.
Как будто почувствовав мой невысказанный вопрос, Франкс снова заговорил:
— Из Саймиона нет иного пути, как в Абсолют.
Много веков я искал этот путь. Пришло мое время остановиться, оно придет и для тебя.
— Минутку-минутку. Ты говоришь, из Саймиона нет иного пути, как в Абсолют. А как насчет Ада? У тебя был довольно встревоженный вид, когда ты решил, что я от Дьявола.
— Туше. Как там сказал благородный Вергилий?
«Спуститься в Ад легко, но возвратиться — ах, вот в чем трудность, вот что держит нас». Из Саймиона можно попасть в Ад, но обратно уже не вернуться. Только ваш спаситель, Иисус Христос, сумел проделать этот фокус. Симметрично, легко вообразить, что можно попасть на Небеса и никогда не вернуться оттуда. Должно существовать необратимое просветление, Небеса, единение с Богом, из которого тоже нет возврата. Должна существовать такая же возможность потерять себя в свете, как и потерять себя во тьме.
Я кивнул, и Франкс продолжил. Похоже, что рассуждения об Абсолюте проливали бальзам на какую-то его внутреннюю рану, и бешенство пополам с враждебностью, окрашивавшие начало разговора, стали понемногу стихать.
— Когда ты покинул меня, я продолжил восхождение на гору. Без такой ноши, как ты, это было гораздо легче, и скоро исчезла необходимость отталкиваться от скал. Я просто полетел, не касаясь склона. Далеко впереди я различал какое-то сияние. Летя к нему, глядя на него, я начал… — Голос Франкса затих, и мне пришлось побуждать его продолжить. — Я стал белым светом, — сказал он наконец. — Ты знаешь, как это. Это совсем не мешает. Я видел Единого, все было у меня в руках, а потом все снова стало серым, а передо мной лежали грубые, шершавые скалы. Я приземлился на алеф-одном.
— Что ты там раньше говорил о белом свете? — спросил я. — Красные огни — спящие, зеленые — умершие, а кто такие белые?
— Люди, использовавшие самодисциплину или какой-нибудь трюк, чтобы растворить свое тело и затем заново сформировать его где-нибудь в другом месте. Это достаточно просто для людей, особенно если они вдыхают дым дурман-травы. Но я не принадлежу к расе наркоманов. Мы поэты, мистики, цари-философы.
Обозленный тон начал возвращаться к нему, и я прервал его. Я начал кое-что понимать.
— Останови меня, Франкс, если я ошибаюсь, но думаю, я смог понять, что тебя так огорчает. За все эти сотни лет здесь ты ни разу не смог стать белым светом. — Он попытался что-то сказать, но я повысил голос, заглушая его:
— Затем на Горе Он это наконец произошло. Ты увидел Свет. Ты стал Светом. Годы твоих исканий в конце концов окупились, и ты ступил на Небо. — Он молча кивнул, и я продолжил:
— Может быть, это понравилось тебе, а может быть, нет. Но ты вернулся. Ты материализовался на полпути к вершине Горы Он, так же далеко от Абсолюта, как всегда.
Ноги Франкса подергивались, он говорил сдавленным шепотом:
— Я хотел остаться там, Феликс, я хотел. С меня хватит. Нужно когда-то остановиться. Но теперь мне страшно, страшно вернуться. Абсолют — это Все, но это и Ничто.
Я провел рукой по его длинной изогнутой спине.
— А кто-нибудь когда-нибудь УХОДИТ навсегда?
Чтобы быть с Богом?
Лик его печали миновал, и ноги Франкса снова успокоились. Его сухие, лишенные выражения глаза смотрели на меня. Я почувствовал, что он что-то скрывает.
Никто не знает. Люди белеют и исчезают, но, возможно, они просто материализуются где-то в другом месте на Саймионе. В конце концов он же бесконечен.
Он с минуту не произносил ни звука, затем, с видимым усилием, он снова заговорил в своей обычной закрученной манере:
— В любом случае по-настоящему в наших походах замечательно то, что ты достиг "с", а я — алеф-одного. Ты вымыслил все свои возможные жизни и охватил их как совокупность. Fiat «Жизни Феликса Рэймена» Imprimatur и Nihil Obsfat <Да будет напечатано — и никаких проблем.>; Энни, дай мне телепрограммку. Нет, не останавливай меня, я хочу подчеркнуть нечто важное. Единое и Многое, Феликс. Ты видел Многое, а я видел Единое. — Его голос надломился, но он продолжал:
— Я видел Единого, я был Единым, но потом я уцепился за него, попытался удержать. Я.., я убил его взглядом и закончил свой путь на алеф-одном.
— Это называется Принципом Отражения.
— Пожалуйста, поподробнее. Я впервые об этом слышу.
— Принцип Отражения — это старинное теологическое понятие, которое мы используем в теории множеств: любое конкретное описание полной вселенной теории множеств также применимо к какому-либо множеству в составе этой вселенной. Любое описание Абсолюта также распространяется на какое-либо ограниченное, относительное явление.
Франкс разочарованно фыркнул.
— То, что ты сейчас сказал, означает, что Абсолют непознаваем. Это самое элементарное учение мистицизма.
— Да, но мне кажется, ты все еще не понимаешь, как это связано с Горой Он. Когда ты белеешь и тебя фактически там уже нет, то нет и индивидуума, как нет " представления об Абсолюте. Но ситуация нестабильна.
Абсолют делится, старается выйти за собственные рамки и — бамц! — сидит жук на склоне и смотрит на алеф-один.
Мое сознание было ясным. Хоть раз Франкс не нашел что сказать. Мы смотрели сквозь арку на глубокой синее небо, такое чистое, безупречное.
Но что-то там все-таки было. Темный силуэт, округлый сверху, с тремя свисающими с него меньшими объектами. Это был проводник с тремя восходителями.
Но он больше не летел к вершине горы. Вместо этого он удалялся от горы по очень большой петлевидной кривой.
Куда они направлялись? Я посмотрел вниз мимо чередующихся полос зелени и камня на далекое-далекое море.
Море выдавалось за плоский склон плавным изгибом, и у меня создалось впечатление, что проводник нес альпинистов туда. Но что было там? Что-то вроде мерцающего оранжевого света виднелось за морем, но как я ни щурился и ни вглядывался, я ничего не мог рассмотреть.
Снова посмотрев на небо рядом с нами, я заметил кое-что еще — яркое пятно, которое, казалось, двигалось прямо на нас. Очень быстро. Не успел я пригнуться, как — ХОП! — и две руки повисли на пруте в арке.
Две руки в рукавах от темно-серого костюма с выступающими белыми манжетами. Руки тихо раскачивались взад-вперед.
Франкс угрожающе зашипел и медленно попятился прочь от этих рук с распахнутыми, готовыми вцепиться жвалами. Я последовал его примеру, и мы отступили глубже в туннель. Но тут еще одна вспышка яркого света влетела к нам. Вспышка замерла между руками, выпустила несимметричные выросты, потемнела и отвердела.
Перед нами, держась руками за прут, вставленный в арку, стоял Георг Кантор. Его пронзительные голубые глаза заметили нас, и он слегка улыбнулся:
— Феликс Рэймен и.., простите, мы с вами не встречались?
— Меня зовут Франксом, — сказал жук, потом гордо добавил:
— Сегодня я взобрался сюда, всю дорогу до алеф-одного. А у этого моего дружка есть книга с "с" страниц прямо в кармане парки. Феликс, достань, покажи ему.
Ни фига себе, «дружок»!
Я принялся доставать книгу, а Франкс трещал не переставая:
— Почему бы нам просто не стать здесь и не сравнить книгу со скалами? Мы прямо тут и решим твою проблему.
Кантор чуть напрягся.
— Вы говорите о проблеме континуума?
Я протянул ему книгу. Мне было неловко. Предложение Франкса казалось мне разумным, но я был уверен, что в нем есть какой-то глупый порок, который Кантор не преминет язвительно разоблачить.
— В ней "с" страниц, — сказал я, кивая и улыбаясь. — Франксу стало интересно, не сможем ли мы сравнить ее, сопоставляя страницу за страницей, с вон теми скалами… — выговорил я, запинаясь, и умолк.
— Приступайте, — сказал наконец Кантор. — Я не хочу мешать вам.
Я подошел к краю и посмотрел вниз. На этот раз я был готов и не испытал головокружения. Я решил вести взглядом вверх по скалам, загибая уголок новой страницы — по одному на каждый следующий каменный пояс. Если к концу этой процедуры окажется, что все уголки загнуты, я буду знать, что "с" такого же размера, как алеф-нуль, и что Многое может быть сведено к Единому.
Но это оказалось не так-то легко. В моей книге не было ни первой, ни последней страницы. Где бы я ни раскрыл ее, это была другая, но никогда не следующая страница. Последовательность скал, с другой стороны, была великолепно упорядоченной. Над каждой скалой или множеством скал обязательно была единственная следующая скала. Алеф-одна скала и "с" страниц были двумя неисчислимыми совокупностями, каждая имела свою естественную организацию.., и не было никакого явного способа сравнить их. Это было все равно что делить яблоки на апельсины.
Без особой уверенности я вошел в ускорение, но через некоторое время сдался. Чтобы проработать всего алеф-одну скалу, мне придется снова побелеть. А я не знал, как это сделать.
— У меня не получается обработка неисчисляемых множеств, — сказал я, подавая книгу Кантору. — Вы не могли бы…
Он отмахнулся от книг", — На сегодня я работу закончил. Вместо этого я свожу вас к Элли. Пошли. — Он зашагал по туннелю.
Мне пришлось бежать трусцой, чтобы не отстать от него.
— Вы действительно знаете величину континуума?
Эта проблема имеет решение?
— Для математиков это все очень трудно, — хмыкнул он. — Но математика — это еще не все, нет? Есть физика, есть метафизика.
Он зашагал еще быстрее, и мне уже пришлось бежать, чтобы держаться рядом. Франкс, раскачиваясь, бежал по потолку сразу позади нас.
Кантор продолжал:
— Если бы я еще был на Земле, я бы провел определенные эксперименты, определенные физические опыты, которые прекрасно разрешили бы проблему континуума.
Я едва сдерживался.
— Какие опыты? Как они должны работать?
— Эта идея вытекает из моей статьи 1885 года. — Он явно импровизировал. — Если бы существовала третья основная субстанция в дополнение к массе и эфиру, мы бы знали, что мощность "с" по меньшей мере равна алеф-двум. Но это Саймион, и тут нам и торчать. — Тут он замолчал и удвоил скорость.
Я уже не мог двигаться наравне с ним и довольствовался тем, что бежал следом. Мне было интересно, какого рода эксперимент он имел в виду. Я специально постарался закрепить в памяти дату — 1885 год. Надо будет найти эту статью, когда вернусь на Землю. Если.
Мы бежали, а мимо текли стенки туннеля. На этот раз расстояние казалось больше, чем то, что мы прошли до этого. Я всегда испытываю в туннелях странное чувство. Вы идете или едете с максимально возможной скоростью, а ничто не движется. Вокруг тебя один и тот же круг, полоска света, изгиб впереди, застывший шаблон.
Появляется ощущение, что даже если крутануть руль, все равно ничего не изменится. Это всего лишь игра на дешевом игровом автомате…
15. ЧАЕПИТИЕ
Когда мы были как раз в середине толщи Саймиона, Кантор остановился у круглой двери, врезанной в потолок. Это была массивная дверь с наборным диском, похожая на сейф. Он махнул рукой в сторону циферблата;
— Вы математик, мистер Рэймен. Может быть, вы сумеете открыть замок?
На диске было только десять отметок, промаркированных от 0 до 9. Я ни с того ни с сего сделал вывод, что комбинация должна быть цепочкой из алеф-нуля цифр, десятичное разложение какого-либо действительного числа. Но какого действительного числа?
Я потянулся вверх и медленно повернул диск по часовой стрелке, прижимая вторую руку к двери. И услышал, как кулачок упал на 3. Я изменил направление и потихоньку стал поворачивать диск против часовой стрелки. Другой кулачок щелкнул на 1. Есть только одно, знакомое мне, действительное число, начинающееся с тройки и единицы. Если моя догадка верна, остальное будет просто.
— "Как, о, хочу я водки, алкоголик бы упился после тех тупых вопросов, собранных глупыми детишками". — Я медленно продекламировал эту бессмыслицу, поворачивая циферблат влево и вправо. Эта фраза — хорошо известный мнемонический прием для запоминания первых пятнадцати цифр числа 71. Подсчет количества букв в словах дает 3,14159265358979. На каждой цифре кулачок щелкал. Наверняка это было ТС. Я вошел в ускорение.
Простой способ получения полного десятичного ряда П заключается в суммировании особой бесконечной последовательности: 4/1 — 4/3 + 4/5 — 4/7 + 4/9 — 4/11 +…
Я начал складывать и набирать цифры по мере их появления. Мне потребовалась для этого пара минут, но у меня шея одеревенела от того, что я не отрываясь смотрел на циферблат.
Наконец я закончил. Изнутри тяжелой двери послышалось радующее душу ТОК. Еще одна призовая игра.
Я толкнул, и дверь распахнулась. Оттого, что я долго держал руки поднятыми, одни устали, и я позволил им опуститься.
— Очень хорошо, — сказал Кантор. — Теперь тысяча метров наверх.
Я всмотрелся в тускло освещенную шахту и разглядел с одной стороны металлические кольца, вделанные в стенку трубы, диаметр которой почти соответствовал телу человека. Тысяча метров вертикально вверх — это не шутка для человека в возрасте Кантора. Я что-то сказал на этот счет, но он заверил меня, что с изменением гравитации подъем станет легче.
Если на Франкса мой подвиг и произвел впечатление, он отлично скрыл это. Пока мы с Кантором разговаривали, жук вскарабкался по моей спине к потолку и скрылся в раскрытой двери, как будто я был куриной косточкой, прислоненной для его удобства к мусорному ведру. Кантор взял меня за руку.
— Где он к вам прилип?
— Франкс? — переспросил я, взглянув наверх и при этом отступив назад. Я слышал его царапанье футах в пятидесяти над моей головой. Он все еще был моим единственным другом, хотя и вел себя так странно. — Он из мира, называемого Прага. Мы познакомились в отеле Гилберта и вместе вскарабкались до эпсилон-нуля. Там я вдохнул дурман-травы, пробыл немного в Стране Снов и вновь обрел" форму в Библиотеке. Тем временем Франкс летел все выше и выше. Он видел Единого, слился с ним, а потом применил Принцип Отражения и оказался на алеф-одном. Мне кажется, он расстроен, потому что не смог остаться белым.
— Он сумел бы, если б хотел этого по-настоящему, — заметил Кантор. — Это как раз через пустыню.
Больше он ничего говорить не собирался, поэтому я двинулся вперед. Он закрыл дверь за нами.
У трубы были металлические стенки, и единственным освещением служили иллюминаторы, прорезанные в металле и открывающие вид на светящийся лед Страны Снов. Каждый шаг по металлическим ступенькам отдавался громким эхом. Разговаривать было невозможно.
Мне стало интересно, не состоит ли вся внутренняя часть Саймиона из кристаллического вещества сновидений.
Как и пообещал Кантор, восхождение становилось легче и легче. Хотя труба была абсолютно прямой, скоро появилось ощущение, что она отклонилась от вертикали.
Далеко впереди можно было разглядеть Франкса, когда он миновал световые пятна, и чтобы нагнать его, я двигался без передышки. Нужные для этого движения были простыми и повторяющимися. Мое тело бежало само.
Кантор следовал за мной футах в двадцати.
Когда металлические перекладины закончились, мне понадобилась секунда, чтобы осознать это. Труба стала шире и превратилась в застланную ковром лестницу. Я прополз несколько ступенек, прежде чем понял, что могу нормально идти по ним. Франкс сидел на корточках перед дверью на верхней площадке.
— Феликс, — позвал он меня, — если тебя не затруднит, не будешь ли ты так любезен спросить у своего коллеги-математика, что…
Позади меня стихли шаги Кантора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25