А вот и Этери.Увидев сестру с небольшим, аккуратно упакованным свертком в руках, Чиверадзе перевел разговор.– Оставьте здесь, я возьму его с собой. Ты уж не обижайся, Федор. Тебе несут, а я отбираю.– Вы еще не кончили? Пойдемте, Этери, пусть они поговорят, – сказал Шервашидзе, вставая. – Только короче. И потом зайдите ко мне, Вано, – обернулся он уже в дверях.– Ты понял меня? – как только закрылась дверь, спросил Чиверадзе. – Возможно, они попытаются убрать тебя, мы поймаем их на этом. Когда тебе надо будет срочно сообщить мне что-нибудь ночью, имей ввиду – в коридоре дежурит санитар Гриша.– Понятно!– И в саду, – он посмотрел в окно, – тоже есть. Мне кажется, они попробуют навестить тебя – это было бы неплохо! А теперь давай прощаться, завтра заеду.Чиверадзе поднялся, вынул из кармана брюк маленький маузер и сунул под подушку.– На всякий случай! Все шлют тебе приветы, Василий Николаевич и Бахметьев тоже. Да, чуть не забыл, приехали Отрогов и Обловацкий, уже работают. Есть еще новость, но сейчас не скажу, потерпи. Хорошая новость, спасибо скажешь. А сейчас отдыхай! 14 Рано утром Обловацкий и Хангулов выехали в Гульрипш – небольшое селение к югу от Сухума. Появление их в этом маленьком поселке, лежащем на оживленном шоссе, не привлекло внимания местных жителей. Зайдя в оперпункт, Хангулов выяснил, что фамилию Акопян носят не меньше тридцати человек разного возраста. Обловацкий же, побродив по поселку и лавчонкам, зашел в маленький ресторанчик у автобусной остановки с заманчивым названием «Отдых друзей». Рядом с дверью на покоробившейся, порыжевшей вывеске были нарисованы беленький завитой барашек, бутылка вина, тарелка с чем-то очень неаппетитным и виднелась надпись «Зайди, голубчик» с большим вопросительным знаком.Небольшая комната с низким потолком, дощатым, не очень чистым полом, тремя столиками под залитыми вином скатертями была пуста. Только в глубине ее, за непомерно большой стойкой, накрытой стеклянным колпаком, дремал буфетчик. Толстый, краснощекий и, видимо, ленивый. Даже дверной колокольчик, звякнувший при входе Обловацкого, не заставил его поднять голову.Сергей Яковлевич подошел к прилавку. Под колпаком на тарелках лежала какая-то зелень, кусок местного ноздреватого, уже высохшего сыра, несколько коричневых яиц, и крылышко рахитичного цыпленка. От вида этой снеди у Обловацкого пропал аппетит, и он уже хотел повернуться и уйти, не будя спящего, но бросив взгляд на буфетчика, увидел, что тот не спит и наблюдает за ним заплывшими от жира узенькими глазами-щелками.– Что кушать будешь? – подняв голову, спросил буфетчик.– А что есть, кроме вот этого? – кивнув на витрину, сказал Сергей Яковлевич.– Можно сациви, харчо, лобио, шашлык, мамалыгу с сыром, – привычно перечислил буфетчик.– Ну давай шашлык, только поскорей, – неуверенно попросил Обловацкий. – И без мух, – добавил он, заметив, что мухи ползают по цыпленку.– Сейчас будет! – заверил его духаньщик и с живостью, которой Обловацкий от него не ожидал, подскочил со своего стула, повернулся и, сунув голову в деревянное окошко в стене, громко скомандовал кому-то за стеной:– Один шашлык, быстро!Он захлопнул окошко и начал резать хлеб.Сергею Яковлевичу теперь уже нельзя было уходить: работа завертелась, и он был ее виновником. Обловацкий подошел к ближайшему столику, смахнул с него рукой крошки хлеба и какие-то косточки и сел, ожидая заказа.– Вино пить будешь? – поинтересовался духанщик.– А какое есть?– Какое хочешь! Вино одинаковое, местное, только бутылки разные, – серьезно ответил толстяк.– Давай местное, – улыбнулся Обловацкий.Скоро принесли шашлык, а стол заставили тарелками с какой-то травой, острой пахучей «сацибели» и с хлебом. Появилась бутылка красного вина и мокрый стакан.Пока Сергей Яковлевич пытался разгрызть и прожевать кусок старого жилистого мяса («Наверное, буйволиное» – подумал он), толстяк уже налил ему вина и сел рядом.– Приезжий? – спросил он, любопытный, как все духанщики. – Из Москвы?Продолжая жевать, Обловацкий кивнул головой.– По делу приехал или так? – продолжал допытываться буфетчик. Это «так» очевидно означало: на отдых.Сергей Яковлевич снова кивнул головой: «Так!» Потеряв надежду осилить кусок мяса, который не брали зубы, Обловацкий проглотил его и запил вином.– В Москве работаешь? – не отставал буфетчик.– В Москве, – переводя дыхание, ответил Сергей Яковлевич. – На днях домой уеду. – И, помня рассказы о здешней контрабанде, поинтересовался:– Чего-нибудь хорошего у вас тут достать нельзя?– Французские чулки? – наклонился к нему буфетчик.Несмотря на то, что в комнате, кроме них, никого не было, он сейчас говорил шепотом.– Можно и чулки, но лучше что-нибуда подороже.– На костюм?– Вот это уже хорошо, – обрадовано сказал Обловацкий.– Какой цвет тебе хочется? – допытывался толстяк.– А какой есть?– Какой надо, такой и будет.– Хорошо бы синий или коричневый. А посмотреть можно?Обловацкий пожалел, что не взял с собой денег.– Говоришь, через несколько дней уезжаешь? – переспросил его духанщик. – Давай адрес, завтра принесут тебе.Обловацкий написал на клочке бумажки номер своей комнаты в «Рице» и свою фамилию. Увидев входившего в духан и, видимо, искавшего его Хангулова, он повернулся спиной, и Виктор понял, что мешает. Покрутившись у буфета и выпив стакан вина, он вышел.– Видел? – буфетчик наклонился к столу. – Чекист.– Что ты говоришь? Не может быть! А я подумал – курортник какой-нибудь, – притворно удивился Сергей Яковлевич.– Чекист! Я его знаю! – уверенно сказал толстяк. – Я их всех знаю, – самодовольно повторил он.– Так значит, завтра? – спросил Сергей Яковлевич, вставая и расплачиваясь.– Наше слово – закон! Ты хороший человек, тебе можно сделать! – ответил духанщик. – Если что будет нужно, приходи, спроси Ашота – это я! – он ткнул себя пальцем в грудь.– Спасибо, обязательно зайду! – поблагодарил Сергей Яковлевич.Попрощавшись, он пошел к автобусной остановке и, садясь в автобус, увидел Хангулова, разговаривающего с милиционером.Шофер с сумкой и рулоном билетов получил с него деньги за произд и закричал на всю улицу:– На Сухум, на Сухум, чкара, чкара – скорей, скорей, сейчас поедем. * * * Проработав всю ночь над документами, Обловацкий вернулся в гостиницу и лег спать. Отрогов с Чочуа находились в Афоне, и ему никто не мешал.Утром стук в дверь разбудил его. Отворив, он увидел незнакомого молодого человека в серой поношенной черкеске, с башлыком на голове.– Ты Сергей? – спросил вошедший.– Я!– Мы к тебе, Ашота знаешь?– Заходи, заходи, – обрадовался Сергей Яковлевич. – Принес?Неизвестный внимательно осмотрел комнату и, немного помедлив, сказал:– Принес, сейчас будет! – и вышел в коридор.Выйдя на балкон, Обловацкий заметил Пурцеладзе, сидевшего напротив гостиницы. Увидев Обловацкого, он кивнул головой и закрылся газетным листом.Услышав стук открываемой двери, Сергей Яковлевич вернулся в комнату. В дверях стоял его новый знакомый. Через плечо у него была переброшена плотно набитая переметная сума – хурджин. Гость положил хурджин на пол и сел у круглого стола.– Ну, показывай, что принес, – сказал Сергей Яковлевич, деловито потирая руки.– Коверкот принес, бостон принес, индиго, – нараспев ответил он.– Как тебя зовут? – спросил Обловацкий.– Васо.– Ну, выкладывай товар, Васо.– Ты дверь закрой, пожалуйста, – попросил гость, – потом покажу. Сам знаешь, разные люди ходят!Закрынв дверь на ключ, Обловацкий подошел к столу, на котором уже лежали два отреза – темно-синий и коричневый.Обловацкий не очень хорошо разбирался в материале, но все же увидел, что отрезы посредственные.– Э, да такие отрезы продаются у вас во всех сельпо. А что, получше нет? – спросил он разочарованно.– Не нравится? Ну тогда смотри вот это. – Васо достал из хурджина отрез отличного индиго.– Вот этот я возьму. А серого нет?– Есть и серый.Как заправский купец, Васо вытащил и развернул новый отрез.Немного поторговавшись для виду, Сергей Яковлевич заплатил и спрятал покупки в чемодан. Васо уложил оставшиеся отрезы в хурджин.– Носить будешь – вспоминать будешь, девушки любить будут. Ну, до свиданья!– Спасибо, – поблагодарил, провожая его, Обловацкий.Закрыв за своим гостем дверь, Сергей Яковлевич вышел на балкон. Посмотрел вниз, увидел, как из подъезда вышел Васо с хурджином на плече, немного постоял и осмотрелся. С одной из скамеек поднялся духанщик Ашот и подошел к нему. Сказав толстяку что-то, Васо, не оглядываясь, быстро пошел по улице. На некотором расстоянии от него сзади шел Ашот. Скамейка, на которой сидел Пурцеладзе, была пуста. Все было в порядке! Сергей Яковлевич улыбнулся и вернулся в комнату. 15 Ночью Дробышев внезапно проснулся. За окном, совсем рядом, в кустах орешника, заплакал шакал. Видимо, это был щенок, потому что его тонкий, писклявый голос напоминал плач ребенка.В комнате стоял полумрак, но, взглянув на окно, Федор увидел через полуоткрытые ставни залитые лунным светом кроны деревьев. К одинокому шакальему голосу присоединился второй, более окрепший, а потом их уже звучало несколько.Дробышев посмотрел на сидевшую в кресле Этери. Положив под голову руку, она спала. Федор осторожно тронул ее за плечо. Она вздрогнула, еще не очнувшись окончательно, открыла глаза и растерянно оглянулась.– Откройте окно, Этери, – попросил Федор.– Но доктор сказал не открывать, – нерешительно возразила она.– Откройте, откройте, хоть ненадолго, – настойчиво повторил он.Она встала и распахнула окно. И сейчас же от стены к кустам, пригибаясь, побежал человек. Метнулась тень, зашелестел кустарник, и все стихло.Запахи и звуки ночи вошли в комнату. Облокотившись на подоконник, Этери смотрела в сад, освещенный холодным, мертвящим светом. Вой шакалов то затихал, то возобновлялся, и от этого становилось тоскливо и страшно.– Я закрою! – сказала она, повернулась к Дробышеву, не ожидая ответа, закрыла ставни и села в кресло.Федор долго не мог уснуть.Утром к нему приехал Чиверадзе. Отослав Этери и усевшись в кресло, он посмотрел на Федора.– Ну как, разговаривать сможешь?– Могу!– Тогда давай поговорим. Когда устанешь – скажи.– Хорошо!– В Гульрипше Акопянов полно. Но это был, видимо, Христо! Старый знакомый, но мы его знали только как контрабандиста. Кстати, вчера Обловацкий купил у его брата Васо два английских отреза. Ясно, что отрезы старого черта. Васо только передатчик. Оказывается, Ашот, ты его знаешь… – Заметив удивленное лицо Федора, Иван Александрович повторил: – Да, знаешь! Он духанщик в Гульрипше. Так вот, он опять сдружился с Акопяном. Этот Ашот и предложил отрезы Обловацкому.– Вы не находите, что связь Эмхи с Акопяном наводит на интересные предположения? – взволнованно спросил Дробышев.– Связной? Это наше общее мнение. Теперь становится ясно, что подводную лодку должен был встречать Христо. Неужели мы прозевали и с лодки был выгружен груз? И эти отрезы тоже оттуда.– Что делает Строгов?– Он и Чочуа уже несколько дней в Афоне. Даур мне звонил, что они разделились. Строгов – отдыхающий инженер – в Афоне, а Чочуа крутится в окрестных селениях.– Ну и как?– Дня через два приедет, тогда узнаем обстановку.– Как с настоятелем?– Решение о высылке его из погранзоны принято, но я задержал исполнение. Ты догадываешься почему?– Думаете, что он чем-нибудь выдаст себя и тогда так легко не отделается?Чиверадзе утвердительно кивнул.– Передатчик молчит?– Молчит. Возможно, его перебазировали в другое место.– Иван Александрович, что говорит Шервашидзе? Когда я поправлюсь? И поправлюсь ли когда-нибудь?– Больше мужества, Федор! У нас с тобой впереди еще много работы. Поправляйся, ты нужен всем нам. – Он наклонился к Дробышеву. – Радом с нами, в Сочи, живет человек, которому много тяжелей, он слепой, давно прикован болезнью к постели, но сколько мужества у этого человека – учись у него.– Николай Островский?– Да. Твой однолеток!Чиверадзе несколько мгновений помолчал и потом спросил:– Ты не хотел бы кого-нибудь видеть?Федор недоумевающе посмотрел на Чиверадзе.– Ну, кого-нибудь из близких. Есть же у тебя близкие?– Есть. Вы, товарищи, Березовский.– Ну, а кроме нас? – настойчиво добивался Чиверадзе.– Нет, – ответил Дробышев.– Нет, есть! А жена? Или не любишь ее?– Она здесь? – спросил Дробышев взволнованно.Чиверадзе кивнул головой.– Приехала, просит пустить к тебе.Федор молчал, Она здесь? После всего, что было. Что толкнуло ее на этот шаг? Жалость, раскаяние? Быть может, разрыв там? Хочет ли он этой встречи и что она даст им обоим – новую муку? И, наконец, сможет ли он простить прошлое? Сможет ли забыть?Чиверадзе внимательно смотрел на Дробышева. Он догадывался о его колебаниях.– Она просит разрешить ей дежурить около тебя, – сказал Чиверадзе.– Нет, нет! – вырвалось у Федора. – Только не сейчас, скажите ей что-нибудь.– Мы так и сделали. Ведь ты же без сознания, – с улыбкой напомнил Чиверадзе. – Она живет в «Рице», рядом с Обловацким и Строговым. – Он помолчал. – Ты подумай, все взвесь и тогда решай. Я разговаривал с ней. Мне кажется, она хороший человек и приехала, движимая настоящим чувством. Когда будет можно, она приедет к тебе, и ты решишь окончательно! Пока отдыхай. Гриша по-прежнему в коридоре, в саду тоже есть наши люди. Только ночью, пожалуйста, окно больше не открывай, не надо!Уже уходя, в дверях он обернулся:– А Сандро я отправил в горы! 16 За двое суток, прожитых в Новом Афоне, Строгов обошел окрестности и территорию совхоза, в недалеком прошлом знаменитого монастыря.По вечерам, возвращаясь в свою маленькую комнату в так называемой нижней гостинице и с трудом раздеваясь, он валился от усталости на жесткую узкую монастырскую койку и засыпал тяжелым сном. Просыпаясь, чувствовал ломоту в суставах, но, отдохнувший и посвежевший, лежа в кровати, Николай Павлович мысленно перебирал и анализировал вчерашние впечатления. Он побывал в мандариннике, в масличной роще, на огородах, на ферме и в мастерских этого большого культурного хозяйства.Монастырь был ликвидирован несколько лет тому назад. Часть монахов уехала с Кавказа на север, некоторые расселились по окрестным селениям, другие остались в Афоне работать в совхозе. Были и такие, что не трудились. Чем они жили? Кто знает! И все ходили в монашеском одеянии – то ли донашивали, то ли продолжали наперекор всему считать себя монахами.Встречались среди них и молодые, приторно скромные послушники. Большинство же монахов состояло из пожилых крестьян с темными, заскорузлыми, привыкшими к труду руками.Февраль был теплый и солнечный. Немногочисленные отдыхающие ходили в легких белых костюмах, и странно было видеть на фоне чудесной природы и спокойного синего моря мелькавшие среди кипарисов фигуры в черных скуфейках и подрясниках с широкими лакированными кушаками. Проходя мимо «мирян», они покорно кланялись в пояс. На первый взгляд они казались одинаковыми, но Строгов успел присмотреться и уже различал среди них крестьян, пришедших из «мира» и продолжавших трудиться теперь уже на себя, а не на бога и холеную, упитанную церковную аристократию. Изредка среди этой почти безликой черной массы проплывала толстая фигура представителя церковной верхушки – отца-казначея или отца-ризничего, старавшихся быть незаметными. Проходившие монахи по старой привычке кланялись им и подходили под благословение. Но те, перекрестив встречного и быстро сунув для поцелуя руку, старались скрыться. Видимо, тяжело расставались они с бездумной и легкой жизнью монастыря.Строгов часто чувствовал на себе их внимательные, настороженные и изучающие взгляды. Он не сомневался, что среди них есть враги, люто ненавидящие все советское. Еще велико было влияние на простых монахов бывшего настоятеля отца Иосафа. Строгов знал, что в декабре на траверсе Нового Афона появлялась подводная лодка. Патрулирующие здесь погранкатера спугнули ее, она нырнула в воду и уже больше не возвращалась. Какой магнит притягивал ее к этому участку границы? В монастырь продолжали приезжать верующие. Пробыв несколько дней и помолившись, они исчезали. Куда? Встречались среди них и молодые, по-военному подтянутые люди. Стандартные, москвошвеевского пошива костюмы не гармонировали с выправкой, которая их выдавала. Кто они?Надо было поговорить и посоветоваться с Чочуа. Строгов зашел на станцию Союзтранса и оставил записку у кассира с большими «буденновскими» усами, одетого в серую длинную кавказскую рубашку со множеством черных пуговиц.Поздно вечером, когда жизнь вокруг, казалось, замерла, Николай Павлович пошел по шоссе в сторону недавно выстроенного дельфинного завода. Не доходя до него, он увидел знакомую фигуру, стоявшую под кипарисом у края дороги. Поздоровавшись, они спустились к морю и сели на камни.– Ну, как дела? – спросил вполголоса Строгов.Немногословный Чочуа рассказал о своей поездке в селение Анухва, к северо-западу от Афона, и в совхоз «Тэ-жэ», южней монастыря, где он видел нужных ему людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31