Вряд ли он был старше Чиковани, но те несколько лет, которые их разделяли, уже придали ему какую-то долю мужской солидности и умения владеть собой. «Юнцы, совсем юнцы, – подумал Обловацкий. – Кроме Чочуа».Перешли к деловому разговору. Спокойно и неторопливо Чочуа рассказал все известное о банде. Он вскользь отметил, что почти беспрерывное передвижение создает ей относительную безопасность. Это выглядело парадоксально, и Обловацкий не вытерпел.– Мне кажется, – сказал он, – что ее частое передвижение должно помогать нам. Банда становится широко известной населению, а значит, и вам. Эмухвари легче опознать, много народу знает их в лицо.Чочуа усмехнулся.– По логике должно выходить так, а на деле… Во-первых, они передвигаются по ночам, тропами, хорошо известными им. Во-вторых, и это главное, они используют обычай старины, неписаный закон гор, обязывающий давать путнику кров. И не только не выдавать гостя, но и, в случае нужды, защищать его. Ну, потом в горах остались еще и почтение к «амыста» – дворянину, и кровное братство, и… кровная месть.– К тому же б-благородство горца, сочувствие с-сла-бому, – добавил Хангулов.– Разве горец не понимает, что это враги! – воскликнул Обловацкий.– Понимает. Вернее, начинает понимать, – так же спокойно продолжал объяснять Чочуа. – Но не забывайте, что обычаи и традиции создавались веками. Да что там веками! Тысячелетиями! А Советская власть пришла в эти горы несколько лет назад.– Горец уже рас-скусил этих людей, – медленно добавил Хангулов.Притихший Миша, по-ребячьи приоткрыв рот, внимательно слушал разговор.– Уж очень долго он в них разбирается, – вырвалось у него. Все взглянули на Мишу, и он покраснел.– Дай Мише власть, он в неделю всех перевоспитает и лик-квидирует банду, – с легкой усмешкой сказал Хангулов.– Даур, скажи, чтобы Виктор не острил, – вспыхнув еще больше, обратился Миша к Чочуа.Тот укоризненно вглянул на Хангулова, но ничего не сказал ему, потом достал из сейфа папку и протянул ее Обловацкому.– Вот сведения за последнюю неделю.Пока Обловацкий читал, в коридоре послышалось шарканье. Кто-то дважды постучал в дверь. Чиковани соскочил с дивана и быстро открыл ее. Вошел высокий черноволосый человек. В обеих руках у него были тарелки с бутербродами, под мышкой – бутылка лимонада, подбородком он придерживал несколько коробок с папиросами. Это, как догадался Обловацкий, был Пурцеладзе, явившийся из буфета.– Разгружай скорей! – невнятно пробурчал он Мише.Они сложили все принесенное на стол. Тут Пурцеладзе обратил внимание на гостя. – Кто такой? – тихо спросил он у Миши, стрельнув глазами в Обловацкого.– Из Москвы, – шепнул Миша.– Володя Пурцеладзе, – поспешил сказать Чочуа. – А это, познакомься, Володя, товарищ Обловацкий, Сергей Яковлевич? – спросил он, проверяя себя, и взглянул на Обловацкого. Тот кивнул головой. – Старший оперативный уполномоченный из Москвы. Приехал к нам в помощь.Это Пурцеладзе уже и сам понял.Сергей Яковлевич поднялся и протянул руку.Володя понравился ему. Плотный, крепкий, на вид лет двадцати пяти, смотрит прямо, на лбу волевая складка, небольшие, тщательно пробритые усики идут к его лицу.Снова опустившись в кресло, Обловацкий углубился в документы. Все дружно принялись за бутерброды, он же от предложения принять участие в ужине отказался. «Что ж, – думал он о своих новых товарищах, листая папку, – не так уж их мало, молодые, задористые, полны желания работать, знают местные условия. Опыта у них, видимо, мало. Ну, да это придет со временем…»– Значит, теперь вся группа в сборе? – спросил он, подняв голову.– Нет, есть еще Сандро, – жуя бутерброд, ответил за всех Даур Чочуа. – Но мы его почти не видим. – И, встретив удивленный взгляд Сергея Яковлевича, он добавил: – Сандро выполняет специальные задания Ивана Александровича, здесь не бывает, да и в городе его не видно.Уже поздней ночью Обловацкий возвратился в гостиницу. Строгов спал чутко и, когда Сергей Яковлевич стал раздеваться, проснулся. Обловацкий поделился с ним своими впечатлениями. Заснули они уже под утро. 12 В городе не хватало света. Изношенные двигатели маленькой городской электростанции систематически выбывали из строя, и тогда приходилось выключать целые районы. Электроэнергия давалась бесперебойно только промышленным предприятиям, порту да набережной. Редкие уличные фонари, укрытые в густой листве деревьев, привлекали тучи мошкары и комаров, круживших вокруг них. Трудно было ходить по темным, заросшим травой улочкам с многочисленными неогороженными канавами, на дне которых тихо журчала вода. В темноте слышались негромкие разговоры прохожих, да порой вспыхивали огоньки папирос. Но вечерние прогулки по набережной, мимо освещенных гостиниц «Рица» и «Ткварчели», всегда оживленной парикмахерской, гордости сухумчан – магазина фруктовых вод Лагидзе и многочисленных кофеен с вынесенными на тротуар столиками стали традицией.В густой толпе гуляющих слышалось «гамарджоба», «салям-алейкум», «калиспера», «добрый вечер», «бари иригун» – приветствия друзей и знакомых. Скромные пиджаки терялись среди многочисленных черкесок и папах, красных турецких фесок, башлыков и разлапистых бурок. Над набережной стоял глухой гул голосов.А рядом море яростно билось о каменный парапет зимой, тихо и ласково плескалось летом. Местные жители привыкли и не обращали на него внимания. Только немногие мечтатели сидели на скамейках у самого берега. Серебряная лунная дорожка начиналась прямо перед глазами и уходила за горизонт, к далеким берегам Анатолийской Турции, к Босфору, Дарданеллам, Средиземному морю, откуда раньше, в далеком прошлом, всегда приходили враги. Но много ли мечтателей бредило островами архипелага, египетскими пирамидами и оливковыми рощами Сицилии в эти напряженные годы первой пятилетки? Страна меняла свой облик. Строилась и Абхазия. Росла мощная Сухумская гидроэлектростанция. Создавался Ткварчельский угольный комбинат, под Гаграми кипела работа на Бзыбстрое, расширялись площади посева табака, цитрусовых и эфироносов, ремонтировалось «Голодное» шоссе, изыскатели трудились на трассе будущей черноморской железной дороги, которая напрямую связывала маленькую далекую республику с Москвой… По вечерам сухумцы отдыхали на набережной, сидели в турецких кофейнях и ресторанах или задыхались в двух маленьких душных кинотеатрах.Советские люди хотели трудиться, жить, радоваться, любить, и все чуждое они отвергали, отталкивали от себя. Еще сильны были пережитки прошлого в быту и во взглядах на жизнь, но новое отношение к труду, к людям вторгалось в общество, изменяло его.Новые песни вытеснили старые. Правда, в кинотеатрах под звуки расстроенного пианино еще показывали «роскошную жизнь» Запада, и сентиментальные старушки плакали над трагической судьбой Лилиан Гиш и Ричарда Бартельмеса. Но уже шли на экране советские фильмы «Мать», «Его призыв», «Дворец и крепость», «Октябрь».Однако еще бродили по стране люди, которые, внешне смирившись, мечтали о возвращении к старому. Они заявляли о своей лояльности, даже о своем сочувствии новой власти, но продолжали вредить тайно.И вот поэтому-то в небольшом трехэтажном особняке на улице Маркса-Энгельса, здесь в Сухуме, как и в других городах страны, за закрытыми шторами, почти без отдыха работали люди, на плечи которых легла защита республики от тайных ее врагов.Обловацкий и Строгов изучали до мельчайших подробностей все, что относилось к тому делу, ради которого они приехали сюда. 13 У главного врача военного госпиталя Шервашидзе сегодня было хорошее настроение. Идя в угловую палату, он встретил в дверях Этери, сказавшую ему, что Дробышев пришел в себя и попросил пить.– Сам просил? – радостно переспросил Шервашидзе.– Сам, батоно! Батоно – начальник (груз.).
Он быстро вошел в палату. Дробышев смотрел на него внимательным и осмысленным взглядом.– Здравствуйте, Федор Михайлович!Шервашидзе сел на край кровати, и она прогнулась под грузным телом главврача.– Как себя чувствуете?– Хорошо. Только вот слабость, – медленно ответил раненый. Помолчав немного, он добавил: – У меня к Вам просьба, доктор, позвоните Чиверадзе, я хочу его видеть.– Позвонить-то я позвоню, но против встречи, как врач, возражаю категорически.– Боюсь, что это будет уже навсегда. – Федор невесело улыбнулся.– Чепуха, дорогой мой! Вообще, не ссорьтесь со мной, а то придет Чиверадзе – пожалуюсь. Таким молодцом держался, когда действительно было плохо, а теперь хандрить начинаете?– Нет, не хандрю, а просто реально оцениваю.Дробышев волновался, и это заметил Шервашидзе.Он прекратил разговор, проверил пульс больного и ушел. Вернувшись в свой кабинет, он позвонил Чиверадзе и передал ему свою беседу с Дробышевым.– Можно приехать? – спросил Чиверадзе.– Что это вы все точно сговорились?– Очень нужно!– Быть может, дня через два… – уступая, сказал Шервашидзе.– А если сейчас? Разговор будет короткий и, думаю, не взволнует его.– Неужели так необходимо?– Очень! – твердо сказал Иван Александрович.– Тогда приезжайте. Только смотрите, ненадолго.Через четверть часа Чиверадзе уже входил в кабинет главврача.– Сколько времени вам нужно? – спросил Шервашидзе.– Хандрит? – не отвечая, спросил Иван Александрович.– Да, но это нормально. У него есть семья?– Нет. Но из Москвы приехала его бывшая жена, просит разрешить свидание.– Бывшая? – удивленно переспросил Шервашидзе. – Бывшая, – повторил он машинально. – Это хуже. Дайте сперва я поговорю с ней сам.– Хорошо! Я пришлю ее.– Только не сегодня! – предупредил хирург.– Согласен! – кивнул Чиверадзе. – А теперь пойдемте.Увидев Ивана Александровича, Дробышев обрадовался. Он любил этого веселого и энергичного человека, бывшего для него примером лучших чекистских традиций. Еще в Москве, напутствуя Федора, Березовский много говорил о Чиверадзе, и, проработав с ним этот напряженный, тяжелый год, Федор убедился в правоте Василия Николаевича. С Чиверадзе ему работалось легко, и он с радостью видел, что его отношение к начальнику разделяют и остальные работники оперативной группы. Бывали минуты, когда все не ладилось, задача, над которой они бились, казалась неразрешимой, но приходил Чиверадзе и, выслушав все за и против, подсказывал решение. И очень часто, почти всегда, оно было правильным.Придя в ЧК еще юношей, Чиверадзе учился у своих старших товарищей искусству борьбы с врагом. После установления в Грузии Советской власти, он, по решению Центрального Комитета партии, был направлен в Абхазию, и вот уже десять лет бессменно руководит одним из участков работы.– Ну, здравствуй, Федор, здравствуй! – Чиверадзе был искренне рад, он не думал увидеть Дробышева живым. – Как ты себя чувствуешь?От волнения раненый не смог ответить и только, улыбаясь, кивнул головой.Немного успокоившись, Федор, не отпуская руки Ивана Александровича, спросил:– Как там дела? Неужели ушли?– Ушли, брат, ушли, но теперь, думаю, ненадолго. Через несколько дней, когда ты немного окрепнешь, я приду и расскажу все подробно. Сейчас же ответь мне на несколько вопросов.Он посмотрел на стоявшего рядом Шервашидзе. Тот понял, что мешает, и вышел.Когда дверь закрылась, Чиверадзе присел на край кровати и негромко спросил.– Кто приходил к тебе ночью у Квициния? Ты его знаешь?– Это был человек Зарандия, – медленно ответил Дробышев. – Он сказал, что в Бак-Марани, в доме Минасяна, находится связной из города. Идет в лес, на встречу с Эмухвари.– Ты не спросил, откуда он это знает?– Конечно, спросил. Он ответил, что по заданию Зарандия бывает у Минасяна. Зарандия тут же подтвердил это. Придя к Минасяну в этот день, он застал у него незнакомого человека. Ему показалось, что Минасян и незнакомец растерялись. Когда он уходил, хозяин дома проводил его. Во дворе он спросил у Минасяна, кто этот человек. Тот смутился и промолчал. Когда они дошли до тропы, хозяин оглянулся на дом и шепнул, что это связной из города, идет в лес, к Эмухвари. Просил никому не говорить об этом. У тропы они попрощались, Минасян вернулся в дом, а он побежал в селение, чтобы сообщить в Сухум.На почте ему сказали, что Зарандия здесь, у Квициния. Ну он и пришел к нам. Он посоветовал нам во что бы то ни стало захватить этого связного.– Зарандия не говорил тебе, кто этот его человек?– Когда тот ушел, Зарандия сказал, что это Акопян из селения Гульрипш. – Дробышев попытался приподняться на постели и с волнением спросил: – Постойте, разве этот человек не передал вам моей записки?Иван Александрович отрицательно качнул головой.– Никто не приходил. Ловушка.Дробышев кивнул головой.– Надо искать этого Акопяна, – произнес он.– Искать и немедленно! – ответил Чиверадзе. – Перевернем весь берег, а найдем!– Иван Александрович, а в городе известно, что я пришел в сознание? – спросил Федор.– А что?– Мне кажется, неплохо будет, если мы их успокоим. – Он грустно улыбнулся. – По логике вещей, моя смерть кое-кого бы устроила. Ведь как-никак я единственный свидетель. Я видел Эмухвари. Ну хорошо, – заметив протестующий жест своего собеседника, согласился Дробышев. – Они в лесу, и им на это наплевать. Но Минасян? Теперь он уже не сможет отрицать свое участие в банде!Федор откинулся на спину и тяжело дышал. Большие прозрачные капли пота выступили у него на лбу.– А Акопян? – сказал он, немного отдохнув. – Кто, как не я, уличит его в предательстве? И потому пусть думают…– Понятно! – перебил его Чиверадзе. – Теперь помолчи. Тебе вредно много говорить. Сандро! – позвал он хирурга.Подходя к кровати, врач улыбался, но глаза его тревожно смотрели на раненого.– Неужели не наговорились? – повернулся он к Чиверадзе. Стоя к раненому боком, хирург незаметно делал протестующие знаки.– Сейчас закончим, – сказал Иван Александрович, – Не беспокойтесь, Сандро, он будет молчать, сколько вы потребуете. Скажите мне, кто уже знает, что Дробышев пришел в сознание?– Как кто? Я, сестра знает.– А кто еще?– Да, видимо, пока никто. Но не беспокойтесь, у нас в городе этот секрет долго не продержится.Чиверадзе перебил словоохотливого хирурга.– Дорогой Сандро! Мне очень хотелось бы, чтобы наш раненый оставался некоторое время в бессознательном состоянии.Шервашидзе удивленно посмотрел на Чиверадзе и перевел взгляд на Дробышева. Федор улыбнулся.– Вы что, кацо, решили меня разыграть?– Да нет, дорогой, но нужно, понимаете, очень нужно, чтобы окружающие думали, что он, – Чиверадзе кивнул на Федора, – еще без сознания. Понятно?– Пожалуйста, если это вам нужно, – обиженно сказал Шервашидзе.– Договорились! Давайте сюда вашу сиделку. Шервашидзе нажал кнопку звонка.– Садитесь, Этери, – сказал он вошедшей сестре, – слушайте внимательно. Вы говорили кому-нибудь о том, что Дробышев пришел в себя?– Нет, батоно, – ответила она, смущенная и официальным тоном главврача и присутствием Чиверадзе.– Не успела значит, – улыбнулся Шервашидзе.– Так вот, запомните, – вмешался Чиверадзе, – Дробышев очень плох и до сих пор без сознания. Да, да, очень плох, и вы думаете, он не выживет, – повторил он, увидев ее удивленное лицо. – Так и говорите всем и никого к нему не пускайте. Поняли меня?Она закивала головой.– А вас никто не расспрашивал о состоянии здоровья Федора Михайловича? – спросил Иван Александрович.– Расспрашивали! – сказала Этери.– Кто? – насторожился Чиверадзе.– Да все и каждый день.– Все – это не то, – разочарованно протянул Иван Александрович. – А кто-нибудь особенно не интересовался?– Особенно? Нет, никто! Ваши звонили и приходили часто, все спрашивали о здоровье.– А вы что говорили им?– Как что? – она взглянула на Чиверадзе. – Правду говорила. Они и вино, и фрукты приносили, просили передать.– Ничего не передавали?– Главврач запретил. У больного все есть.– Правильно, а теперь все принимайте. Но все передавайте только мне! Так нужно.Она пожала плечами.– Хорошо!– И обязательно каждый раз узнавайте, кто принес! Понятно?Она не поняла, но кивнула головой.– У меня в дежурке и сейчас лежит сверток с фруктами и вином. Недавно принесли.– Кто?– Не знаю, Какой-то человек в штатском. Сказал, что от его друзей.– Принесите сюда! – распорядился Чиверадзе.– Имейте ввиду, Этери, вам доверено важное дело. Исполняйте все, что я вам сказал. В ваших руках, быть может, жизнь больного.Этери испуганно и удивленно посмотрела на Чиверадзе и вышла. Он медленно и раздельно продолжал:– У нас еще много врагов, Сандро, и они не брезгуют никакими средствами. В тайной войне, очень романтичной в книгах, написанных людьми, не имеющими понятия о нашей работе, и очень тяжелой действительности, враги применяют тысячи грязных и подлых способов. Кребс – старый мастер своего дела, а его хозяева славятся умением «выводить из игры» даже своих людей. Тех, кто много знает! Ну, о других и говорить нечего. Мы лечим раненых противников, они их добивают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Он быстро вошел в палату. Дробышев смотрел на него внимательным и осмысленным взглядом.– Здравствуйте, Федор Михайлович!Шервашидзе сел на край кровати, и она прогнулась под грузным телом главврача.– Как себя чувствуете?– Хорошо. Только вот слабость, – медленно ответил раненый. Помолчав немного, он добавил: – У меня к Вам просьба, доктор, позвоните Чиверадзе, я хочу его видеть.– Позвонить-то я позвоню, но против встречи, как врач, возражаю категорически.– Боюсь, что это будет уже навсегда. – Федор невесело улыбнулся.– Чепуха, дорогой мой! Вообще, не ссорьтесь со мной, а то придет Чиверадзе – пожалуюсь. Таким молодцом держался, когда действительно было плохо, а теперь хандрить начинаете?– Нет, не хандрю, а просто реально оцениваю.Дробышев волновался, и это заметил Шервашидзе.Он прекратил разговор, проверил пульс больного и ушел. Вернувшись в свой кабинет, он позвонил Чиверадзе и передал ему свою беседу с Дробышевым.– Можно приехать? – спросил Чиверадзе.– Что это вы все точно сговорились?– Очень нужно!– Быть может, дня через два… – уступая, сказал Шервашидзе.– А если сейчас? Разговор будет короткий и, думаю, не взволнует его.– Неужели так необходимо?– Очень! – твердо сказал Иван Александрович.– Тогда приезжайте. Только смотрите, ненадолго.Через четверть часа Чиверадзе уже входил в кабинет главврача.– Сколько времени вам нужно? – спросил Шервашидзе.– Хандрит? – не отвечая, спросил Иван Александрович.– Да, но это нормально. У него есть семья?– Нет. Но из Москвы приехала его бывшая жена, просит разрешить свидание.– Бывшая? – удивленно переспросил Шервашидзе. – Бывшая, – повторил он машинально. – Это хуже. Дайте сперва я поговорю с ней сам.– Хорошо! Я пришлю ее.– Только не сегодня! – предупредил хирург.– Согласен! – кивнул Чиверадзе. – А теперь пойдемте.Увидев Ивана Александровича, Дробышев обрадовался. Он любил этого веселого и энергичного человека, бывшего для него примером лучших чекистских традиций. Еще в Москве, напутствуя Федора, Березовский много говорил о Чиверадзе, и, проработав с ним этот напряженный, тяжелый год, Федор убедился в правоте Василия Николаевича. С Чиверадзе ему работалось легко, и он с радостью видел, что его отношение к начальнику разделяют и остальные работники оперативной группы. Бывали минуты, когда все не ладилось, задача, над которой они бились, казалась неразрешимой, но приходил Чиверадзе и, выслушав все за и против, подсказывал решение. И очень часто, почти всегда, оно было правильным.Придя в ЧК еще юношей, Чиверадзе учился у своих старших товарищей искусству борьбы с врагом. После установления в Грузии Советской власти, он, по решению Центрального Комитета партии, был направлен в Абхазию, и вот уже десять лет бессменно руководит одним из участков работы.– Ну, здравствуй, Федор, здравствуй! – Чиверадзе был искренне рад, он не думал увидеть Дробышева живым. – Как ты себя чувствуешь?От волнения раненый не смог ответить и только, улыбаясь, кивнул головой.Немного успокоившись, Федор, не отпуская руки Ивана Александровича, спросил:– Как там дела? Неужели ушли?– Ушли, брат, ушли, но теперь, думаю, ненадолго. Через несколько дней, когда ты немного окрепнешь, я приду и расскажу все подробно. Сейчас же ответь мне на несколько вопросов.Он посмотрел на стоявшего рядом Шервашидзе. Тот понял, что мешает, и вышел.Когда дверь закрылась, Чиверадзе присел на край кровати и негромко спросил.– Кто приходил к тебе ночью у Квициния? Ты его знаешь?– Это был человек Зарандия, – медленно ответил Дробышев. – Он сказал, что в Бак-Марани, в доме Минасяна, находится связной из города. Идет в лес, на встречу с Эмухвари.– Ты не спросил, откуда он это знает?– Конечно, спросил. Он ответил, что по заданию Зарандия бывает у Минасяна. Зарандия тут же подтвердил это. Придя к Минасяну в этот день, он застал у него незнакомого человека. Ему показалось, что Минасян и незнакомец растерялись. Когда он уходил, хозяин дома проводил его. Во дворе он спросил у Минасяна, кто этот человек. Тот смутился и промолчал. Когда они дошли до тропы, хозяин оглянулся на дом и шепнул, что это связной из города, идет в лес, к Эмухвари. Просил никому не говорить об этом. У тропы они попрощались, Минасян вернулся в дом, а он побежал в селение, чтобы сообщить в Сухум.На почте ему сказали, что Зарандия здесь, у Квициния. Ну он и пришел к нам. Он посоветовал нам во что бы то ни стало захватить этого связного.– Зарандия не говорил тебе, кто этот его человек?– Когда тот ушел, Зарандия сказал, что это Акопян из селения Гульрипш. – Дробышев попытался приподняться на постели и с волнением спросил: – Постойте, разве этот человек не передал вам моей записки?Иван Александрович отрицательно качнул головой.– Никто не приходил. Ловушка.Дробышев кивнул головой.– Надо искать этого Акопяна, – произнес он.– Искать и немедленно! – ответил Чиверадзе. – Перевернем весь берег, а найдем!– Иван Александрович, а в городе известно, что я пришел в сознание? – спросил Федор.– А что?– Мне кажется, неплохо будет, если мы их успокоим. – Он грустно улыбнулся. – По логике вещей, моя смерть кое-кого бы устроила. Ведь как-никак я единственный свидетель. Я видел Эмухвари. Ну хорошо, – заметив протестующий жест своего собеседника, согласился Дробышев. – Они в лесу, и им на это наплевать. Но Минасян? Теперь он уже не сможет отрицать свое участие в банде!Федор откинулся на спину и тяжело дышал. Большие прозрачные капли пота выступили у него на лбу.– А Акопян? – сказал он, немного отдохнув. – Кто, как не я, уличит его в предательстве? И потому пусть думают…– Понятно! – перебил его Чиверадзе. – Теперь помолчи. Тебе вредно много говорить. Сандро! – позвал он хирурга.Подходя к кровати, врач улыбался, но глаза его тревожно смотрели на раненого.– Неужели не наговорились? – повернулся он к Чиверадзе. Стоя к раненому боком, хирург незаметно делал протестующие знаки.– Сейчас закончим, – сказал Иван Александрович, – Не беспокойтесь, Сандро, он будет молчать, сколько вы потребуете. Скажите мне, кто уже знает, что Дробышев пришел в сознание?– Как кто? Я, сестра знает.– А кто еще?– Да, видимо, пока никто. Но не беспокойтесь, у нас в городе этот секрет долго не продержится.Чиверадзе перебил словоохотливого хирурга.– Дорогой Сандро! Мне очень хотелось бы, чтобы наш раненый оставался некоторое время в бессознательном состоянии.Шервашидзе удивленно посмотрел на Чиверадзе и перевел взгляд на Дробышева. Федор улыбнулся.– Вы что, кацо, решили меня разыграть?– Да нет, дорогой, но нужно, понимаете, очень нужно, чтобы окружающие думали, что он, – Чиверадзе кивнул на Федора, – еще без сознания. Понятно?– Пожалуйста, если это вам нужно, – обиженно сказал Шервашидзе.– Договорились! Давайте сюда вашу сиделку. Шервашидзе нажал кнопку звонка.– Садитесь, Этери, – сказал он вошедшей сестре, – слушайте внимательно. Вы говорили кому-нибудь о том, что Дробышев пришел в себя?– Нет, батоно, – ответила она, смущенная и официальным тоном главврача и присутствием Чиверадзе.– Не успела значит, – улыбнулся Шервашидзе.– Так вот, запомните, – вмешался Чиверадзе, – Дробышев очень плох и до сих пор без сознания. Да, да, очень плох, и вы думаете, он не выживет, – повторил он, увидев ее удивленное лицо. – Так и говорите всем и никого к нему не пускайте. Поняли меня?Она закивала головой.– А вас никто не расспрашивал о состоянии здоровья Федора Михайловича? – спросил Иван Александрович.– Расспрашивали! – сказала Этери.– Кто? – насторожился Чиверадзе.– Да все и каждый день.– Все – это не то, – разочарованно протянул Иван Александрович. – А кто-нибудь особенно не интересовался?– Особенно? Нет, никто! Ваши звонили и приходили часто, все спрашивали о здоровье.– А вы что говорили им?– Как что? – она взглянула на Чиверадзе. – Правду говорила. Они и вино, и фрукты приносили, просили передать.– Ничего не передавали?– Главврач запретил. У больного все есть.– Правильно, а теперь все принимайте. Но все передавайте только мне! Так нужно.Она пожала плечами.– Хорошо!– И обязательно каждый раз узнавайте, кто принес! Понятно?Она не поняла, но кивнула головой.– У меня в дежурке и сейчас лежит сверток с фруктами и вином. Недавно принесли.– Кто?– Не знаю, Какой-то человек в штатском. Сказал, что от его друзей.– Принесите сюда! – распорядился Чиверадзе.– Имейте ввиду, Этери, вам доверено важное дело. Исполняйте все, что я вам сказал. В ваших руках, быть может, жизнь больного.Этери испуганно и удивленно посмотрела на Чиверадзе и вышла. Он медленно и раздельно продолжал:– У нас еще много врагов, Сандро, и они не брезгуют никакими средствами. В тайной войне, очень романтичной в книгах, написанных людьми, не имеющими понятия о нашей работе, и очень тяжелой действительности, враги применяют тысячи грязных и подлых способов. Кребс – старый мастер своего дела, а его хозяева славятся умением «выводить из игры» даже своих людей. Тех, кто много знает! Ну, о других и говорить нечего. Мы лечим раненых противников, они их добивают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31