Так до вечера, Жанна. И я буду рад увидеть Ариану.
Маркиза смотрела, как он шел по дорожке к дому.
— Да, до вечера, друг мой! — крикнула она ему вслед. Но было ясно, что он не слышал ее, ибо, достав из кармана письмо, он перечитывал его. Виконт наклонил голову и замедлил шаги, упиваясь его приличными, бодрыми фразами.
В гостевом крыле Меликур-Отеля были прекрасные лампы и роскошные зеркала. Пожалуй, слишком роскошные, подумала в этот вечер герцогиня де Каренси Овер-Раймон. Бывают моменты, когда предпочтительнее не так отчетливо видеть собственное отражение. Она сердито посмотрела на отражение горничной, застегивающей крючки на спине ее платья.
От этого никуда не денешься: истина предстала перед ее глазами, словно освещенная догадкой. Атлас не будет гладко облегать ее талию: новое платье, прекрасно сидевшее на ней всего месяц назад, явно стало узко. Она отмахнулась от горничной. Распускать швы не оставалось времени — ей придется спуститься вниз к ужину в платье с собравшимися на лифе складками.
Герцогиня задумчиво кивнула своему отражению. Неудобно было вот в таком виде появляться за ужином. В ней воспитали убеждение, что в обществе она должна выглядеть наилучшим образом. «Но, — успокоила она себя, — сегодняшний ужин едва ли можно назвать появлением в обществе». Кроме ее самой и Юбера, там будут только Жозеф, его ужасная жена, слабоумный дядя и эта актриса, мадемуазель Бовуазен из «Комеди Франсез». По правде говоря, актриса была так красива, что не будет иметь никакого значения, как одеты другие. Ариана Бовуазен обладала способностью притягивать к себе весь свет канделябров, оставляя присутствующих в тени.
«Странная подруга для этого неуклюжего синего чулка, маркизы де Машери, — подумала герцогиня. — Но может быть, не маркиза пригласила актрису на ужин, а Жозеф. Интересно, я не буду спускать глаз с этой парочки».
Амели снова посмотрела в зеркало. Ставшее тесным платье еще не доказательство, но вместе с другими признаками это выглядело многообещающим.
Конечно, поторопилась она напомнить себе, что со времени их приезда в Париж они с Юбером ели и пили в свое удовольствие. Стол здесь был великолепен. Повар ее невестки не уступал месье Коле, а обеды, на которых они побывали в Версале, были превосходны. Возможно, она просто растолстела, как эта властная, уверенная в себе женщина, которую они с Юбером навязали Жозефу.
Нет!
Надо быть осторожной, сказала себе герцогиня, но данные обстоятельства допускали некоторую долю оптимизма. Один пропущенный менструальный период — недостаточно, но два, а было уже два, заставляли относиться к этому более серьезно. И произошли другие перемены, — незначительные, но связанные с этим, которые она замечала в Юбере, с тех пор как он получил свой титул. Возможно, титул герцога помог ему преодолеть свою неполноценность. Или на него подействовали доносы лакея, которого она заставляла рассказывать мужу о том, что тот подслушал, шпионя по ночам.
Но вероятнее всего, решила герцогиня, сыграла роль сделка, которую она с ним заключила. Естественно, это была ее идея. У Юбера идей не бывало, но он умел отличить удачную, когда ему ее предлагали. «Выполняйте свой долг, месье, — говорила она ему, — а я позабочусь, чтобы вы получили то, чего, очевидно, желаете».
Он не спросил ее, как она этого добьется, да, честно говоря, она и сама не знала. Но была уверена, что найдет способ, если он послушает ее и избавит от унизительных еженощных попыток зачать ребенка. И она будет в любом случае почти год свободна от него. Или… если ей повезет и она произведет на свет сына с первого же раза, она избавится от Юбера навсегда.
Странно, она была уверена, что будет мальчик, как и в том, что сможет обеспечить Юберу то, чего он так сильно желал. Удача была на ее стороне. Та удача, которая приходит к людям, трудившимся ради того, чего хотели получить, и не боявшимся пользоваться любым подвернувшимся случаем.
Ее планы еще не были окончательными, оставалось многое додумывать на ходу. Но как-нибудь сна справится. Сделать из Жака шпиона было удачным шагом. Следующие шаги будут сделаны в хорошо продуманной последовательности, как только они с Юбером вернутся в Прованс.
Прованс. Герцогиня нахмурилась, думая о том, каким скучным покажется он ей после восхитительного месяца в Париже: ленивые, избалованные слуги, лишенные всякого уважения к власти, утомительные семейные обеды, скучное общество мелкого местного дворянства. Удивительно, как она когда-то боялась его.
Но эти дни прошли. После нескольких неудач она легко переняла манеры и язык старой аристократии. Это оказалось не так уж трудно. Только посмотрите, каких успехов достигла она за месяц, проведенный в Париже! Амели торжествующе улыбнулась.
Это было великолепно! Ей хотелось остаться здесь навсегда. Что было более реально, она надеялась вернуться на следующий год без Юбера. Как бы это сделать?
Должен найтись способ. Его всегда найдут умные энергичные люди. Стоит подумать о ее отце, так высоко поднявшемся по спинам несчастных бедолаг, убиравших сахарный тростник на его плантациях. Конечно, для женщины это труднее. Но в то же время, размышляла герцогиня, преимущество женщины в том, что ее постоянно недооценивают. Для женщины с деньгами, силой воли и безграничным чувством обиды за перенесенное пренебрежение, особенно со стороны ленивой, чересчур знатной семьи ее мужа, всегда найдется такая возможность.
Отворачиваясь от зеркала, она вздрогнула, увидев на пороге знакомую толстую фигуру — как будто, подумала она, ее мысли вызвали появление бедного Юбера.
Казалось, он удивился не меньше ее. Его одежда была помята, лицо осунулось, он нетвердо стоял на ногах. Прислонившись к косяку, чтобы не упасть, он с трудом пытался сосредоточить взгляд покрасневших глаз на одной точке. Без сомнения, Юбер бесцельно бродил по коридорам, напрасно стараясь избавиться от действия алкоголя. После сытного ужина за столом маркизы он будет совершенно бесполезен.
Сдерживая желание отругать супруга, Амели в последний раз внимательно оглядела себя в зеркале. Да, доказательство выглядело убедительным — значит, ей не просто так казалось то, чего она желала всем сердцем.
В таком случае, сделала она вывод, бесполезность мужа утратила свое значение.
Больше она в нем не нуждалась.
Герцогиня жестом велела горничной застегнуть на ней аметистовое колье, которое купила накануне на рю де Риволи.
— Добрый вечер, месье, — сказала она.
Юбер пробормотал извинение за то, что побеспокоил ее.
Самым сердечным тоном она заверила его, что все в порядке. У них остается еще несколько минут до ужина. Не хочет ли он вместе с ней выпить глоточек бренди?
Его глаза над багровыми щеками и распущенными губами оживились.
— У меня хорошие новости, месье. И очень интересные новые идеи относительно заключенной нами сделки.
«Любовь моя!
В огромном доме Жанны есть тысячи уголков, где я могу побыть в одиночестве. Но теперь я не одинок, у меня есть твое письмо. Я ношу его с собой и целую — целую тебя, постоянно, нежно, страстно…»
Мари-Лор разгладила письмо, спрятанное вместе с другими под подушкой. Оно уже немного запачкалось оттого, что она носила его в кармане передника. Но Жозеф писал на хорошей толстой бумаге, и страницы не порвались, хотя она все время сворачивала и разворачивала его, читая и перечитывая в промежутках между делами, каждый раз добавляя по нескольку новых слов или смелых фраз ко все увеличивающемуся хранилищу ее памяти.
На Прошлой неделе он прислал целую стопку писем, так много она не могла носить с собой. Она решила иметь при себе самое последнее, три предыдущих хранить под подушкой, а остальные в тайнике, где прятала шестьдесят три ливра, полученные за розовый пеньюар, который по ее просьбе продал Николя. «Нет, Мари-Лор, — сказал он, — мне не надо комиссионных, достаточно твоей милой улыбки». Она обняла его, и он со смехом сказал, что ему переплатили.
Она никогда не держала в руках таких больших денег. Проезд до Парижа стоил всего пятьдесят шесть ливров.
И однажды вечером, оставшись одна в кухне, она вытащила кирпич из стенки печи. Завернув деньги, письма и очки папа в старый чулок, выскребла отвалившуюся известку, положила сверток в отверстие и аккуратно вставила кирпич на место. Она старалась не слишком часто навещать свои сокровища, а только когда надо было спрятать очередное письмо Жозефа.
«… В мыслях я целую твои глаза, кончик носа, голубые жилки на висках и ту, на горле, в которой пульсирует твоя кровь.
Мой язык, мои губы с наслаждением изучают географию твоего тела — прелестные холмики твоих грудей, гладкую равнину живота между бедрами и еще ниже пламенеющие завитки волос на бугорке. Я задерживаюсь здесь, у входа, а ты изгибаешься мне навстречу… но нет, еще нет.
Я вернусь туда, малышка, но сначала я поцелуями проложу дорожку и доберусь до нежной кожи под твоими коленями, и по пути я не пропущу ни одной веснушки…»
Вероятно, ей не следовало слишком скоро прятать это письмо, по крайней мере до тех пор, пока оно не утратит своей власти над ней, заставляя трепетать. Или пока она не придумает, как написать не менее эротический ответ.
Но до сих пор ее попытки не увенчались успехом.
И не потому, что, думая о нем, Мари-Лор не воображала этих ласк. Даже наоборот. Но изложить мысли на бумаге — это совсем другое. Она уже испортила драгоценный лист, пытаясь описать свои ощущения в момент близости. Но почему-то получилось не то, чего она хотела, — она бы оскорбила его, написав, что чувствовала себя «заполненной» и «заткнутой» и что он был «большим, как батон хлеба». Это была правда, но производило не то впечатление, на которое рассчитывала.
И поэтому Мари-Лор кончила тем, что извинилась — с достаточным юмором, как она надеялась, — за свою неспособность выразить чувства и пообещала сделать это лично, когда они встретятся через месяц.
Может быть, через месяц.
До возвращения герцога и герцогини оставалось всего две недели. Допуская, что они не сразу выплатят ей жалованье, Мари-Лор надеялась получить свои двадцать ливров до Нового года.
Луиза ей объяснила, как здесь выдают жалованье. Горгоне нравилось устраивать небольшую церемонию: каждый раз, когда проходило шесть месяцев со дня найма или с1 того дня, с которого герцогиня предпочитала считать, тебя вызывали в маленькую комнату в покоях хозяйки. Герцогиня сидела перед большой хозяйственной книгой, как в день Страшного суда, готовясь произнести небольшую речь по поводу совершенных тобой за эти месяцы проступков. «У нее острый взгляд, Мари-Лор, ты удивишься, как много она знает. И злой язык». И только после того, как ты склонишь голову и смиренно пообещаешь исправиться, получишь свои деньги.
Прекрасно! Она склонит голову, пообещает исправиться, а затем, крепко зажав в руке деньги, объявит о своем уходе, а герцогиня может хоть повеситься.
Да, через месяц, может быть, даже скорее.
Месье Коле дал Мари-Лор список вероятных нанимателей в Париже вместе с рекомендательным письмом. Ей оставалось лишь сложить вещи, забрать свои восемьдесят ливров, заплатить пятьдесят шесть из них за проезд в Париж, отослать уже написанное письмо Жилю — и вот она уже в дороге.
Это казалось таким счастливым, радостным концом.
Так почему же она не испытывала ни счастья, ни радости?
Почему, если не считать жизнерадостных писем, которые она писала Жозефу, Мари-Лор была так напряжена и раздражительна, беспокойна и испугана… Девушка была уверена в том, что произойдет что-то ужасное?
И это она, обычно такая терпеливая и жизнерадостная, это она уверяла Жозефа, что два месяца не такой уж долгий срок. Но он оказался прав. Время после его отъезда тянулось бесконечно, и Мари-Лор начала понимать, что своим подавленным и печальным видом она выделяется среди остальных слуг, наслаждавшихся отсутствием господ.
— Кот из дома — мыши в пляс, — заметила Бертранда шесть недель назад, когда вместе с Луизой и Мари-Лор смотрела, как семейная карета катится по подъемному мосту и затем исчезает за холмом.
Последовали объятия, улыбки и непристойные шутки. Николя и месье Коле, сблизив головы, о чем-то советовались, и Николя произвел некоторые расчеты относительно того, какое разумное количество бутылок вина из герцогского погреба могли бы выпить слуги, чтобы их можно было бы списать в хозяйственных книгах как «испорченные» и «разбитые».
Его двойной бухгалтерией заразились даже лакеи. Неделю спустя Мари-Лор ночью спустилась вниз, чтобы спрятать еще одно любовное письмо, и услышала разговор. Арсен по секрету шептал Николя, что о чем-то «полностью позаботились». Ни один из них не заметил ее. Она пожала плечами и на цыпочках поднялась обратно к себе наверх. Люди, занимающиеся финансами Франции, вероятно, похожи на Николя, подумала она: умные, проницательные, но не такие добрые, как Николя, не желающие делиться плодами своего ума.
Но по-прежнему была работа, даже во время этого короткого праздника. Николя был великодушен, но не собирался позволять кому-либо уклоняться от своих обязанностей. Горгона оставила строгий приказ о том, что должно было быть выполнено к ее возвращению.
И это делалось. Удивительно, как много могут сделать люди, если их не подгоняют. Слуги отдыхали за едой, шутили, флиртовали и иногда по вечерам даже танцевали, как те мыши из пословицы Бертранды. На кухне в очаге весело горел огонь, и они наслаждались обществом друг друга в тепле и уюте, а над Провансом шли дожди, и среди холмов гулял мистраль.
Мари-Лор старалась скрыть свое плохое настроение и не портить его другим.
Вероятно, это всего лишь усталость, думала она. Она заставляла себя трудиться, ее одолевала зевота, она терла глаза и, пошатываясь над тазом, мыла посуду, а однажды чуть не упала на горшок с кипящим желе. С чувством вины она принимала помощь Робера и только пожимала плечами в ответ на расспросы встревоженной Бертранды.
— Но, Бертранда, я здорова. Правда, я хорошо себя чувствую. Почему мне должно быть плохо?
«Конечно, я устала, — убеждала она себя. — Занимаясь в течение месяца каждую ночь до зари любовью, любой почувствует усталость. Как только я отосплюсь, — решила она, — я буду как новая. Или хотя бы не так буду страдать от отсутствия Жозефа и так ужасно завидовать его жене». Сейчас она жалела, что помешала ему сказать все, что он пытался, в их последнюю ночь. Возможно, он сумел бы успокоить ее.
Или не сумел бы?
А если предположить, что маркиза оказалась красивее, чем о ней говорили? Или, голодая, приобрела более модную фигуру?
Но не ее внешность имела значение. Она оставалась его женой, оставалась аристократкой. Аристократы должны иметь детей; Жозеф будет вынужден исполнить свой долг. «Да и какая женщина, — думала Мари-Лор, — не захочет ребенка, который имеет право наследовать одаренность Жозефа? Конечно, только аристократ может позволить себе предоставить ребенку все, чего он заслуживает».
Она зажмурила глаза, прогоняя неприятные образы, прижала к глазам кулаки, отталкивая неприятные мысли.
От этого у нее закружилась голова. И когда головокружение прошло, Мари-Лор почувствовала полный упадок сил и страх.
Луиза в эту ночь была на кухне, отплясывая джигу с Мартеном и другими слугами. Мари-Лор же осталась наверху почитать в постели.
Она оттолкнула книгу и задула свечу. Ибо слова — даже слова Шекспира, — казалось, сегодня утратили над ней свою магическую власть.
«Блаженны переносящие удары судьбы», — заявлял в пьесе один из героев.
Неужели?
А она знала совсем другой противоречащий пример, другого популярного писателя. Он вертелся у нее в голове или, вернее, на языке. Но Мари-Лор слишком устала, чтобы вспоминать его сейчас… ее руки и ноги словно налились свинцом, и…
Что это за ужасный звук, пробудивший ее от глубокого, полуобморочного сна? Он звучал как громовой глас небес, в который она не очень верила, или как лесное привидение, о котором любили рассказывать слуги. И казалось, этот крик «Не-ет!» был обращен к ней одной, злорадно оповещая ее, что надежды никогда не осуществятся.
Стояла глубокая ночь. Но она не думала об этом. Дрожа всем телом, она бросилась на Луизу, безжалостно растолкав ее, залилась слезами.
— Но, Мари-Лор, это мистраль… О, не плачь, Мари-Лор, он по-прежнему любит тебя.
— Нет, нет! Он не может, Луиза! Не такую, какая я сейчас — все время недовольная и измученная, волосы у меня . висят, а живот перестал быть плоским, и в нем… ребенок.
Она сглотнула слезы и с тревогой посмотрела на Луизу. Она впервые призналась кому-то в том, в чем до сих пор не признавалась самой себе.
Но Луиза нисколько не удивилась и не ужаснулась.
— Мы все думали, как долго ты будешь притворяться, — шепнула она, — как у Арсена…
Она округлила глаза и зажала себе рот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33