– Но зачем?
Она пожала плечами.
– Потому что так поступают все знатные венецианки. Они обещают все и не дают ничего. Я научилась отдавать свое сердце любому – и никому.
– Но вы должны предвидеть, что из этого может произойти, – запротестовал Алессандро. – Что, если ему бы удалось покончить с собой?
– Ну и что? – спросила она легкомысленно. – Умереть из-за меня гораздо лучше, нежели постепенно жиреть, болеть и скончаться в постели.
– Вы, синьора, стали циничны, – мрачно заметил Алессандро. – Это вам не к лицу.
– Вы так думаете? Но это не к лицу никому из венецианцев, и тем не менее все поступают именно так. Я полагаю, это отнюдь не цинизм. Всего лишь реализм. У нас не осталось иллюзий, следовательно, нет разочарований. Исчезло доверие, а потому нет предательства. Я заметила, что светские люди всеми силами притворяются, что для них нет ничего важнее, чем причинить неприятности ближнему. Для них – и для меня – неприятности просто не существуют.
– Светские люди могут изображать обитающих в джунглях обезьян, – проворчал Алессандро.
– Я так бы и делала, если бы жила в джунглях. Но пока я живу в свете и, коль скоро не хочу остаться одинокой и заброшенной, следую его законам и считаю всех, игнорирующих эти правила, людьми низшего сорта.
– Да, вы все схватываете на лету.
– Конечно. Я не могу вечно оставаться невежественной. Возраст обладает свойством обогащать человека опытом, нравится это ему или нет. – Фоска подняла подбородок. Эмилия неторопливо расчесывала ее длинные волосы. – Красота обладает собственной властью. Моя красота не вечна, поэтому я должна ею пользоваться, пока это возможно. Вы не согласны со мной?
– Нет, не согласен. Вы безрассудно относитесь к своей репутации и вашему доброму имени!
– Это имя не мое, а ваше, – ответила она со смешком. – Имя Лореданов – первое богатство, которое досталось мне взаймы!
– Хотел бы напомнить, что ругать полученные взаймы вещи – дурной тон, – сказал он резко.
Она рассмеялась.
– Так считают прежде всего те кредиторы, которые назначают более высокие ставки, нежели обычные владельцы ломбардов.
Он нахмурился.
– Я предпочел бы, чтобы в будущем вы вели себя осмотрительней. Вам повезло, что этот человек остался жив. Если бы он умер, то сенсация обернулась бы скандалом.
– А я бы предпочла, синьор, чтобы вы любезно воздержались от советов, как мне вести себя. Мне бы никогда не пришло в голову давать вам советы. Я заметила, что воспитанные люди не вмешиваются в чужие дела, коль скоро их об этом не просят.
– За минувшие два года вы сделали немало наблюдений, – едко заметил Алессандро. – Верю, что вы примете во внимание то, что диктует здравый смысл.
– Я не собираюсь считаться с диктаторскими требованиями, общепринятыми и благоразумными правилами! – усмехнулась она. – Это, синьор, так старомодно!
– Старомодность тех или иных вещей не лишает их цены. – Он начинал терять терпение. – Эти вещи выдержали испытание временем.
– Я не люблю испытания, – заметила она беззаботно. – Зачем человеку, который сам не сумел выдержать испытание временем, беспокоиться о прошлом? Каждый возраст оказывается перед собственным выбором. Каждое поколение устанавливает свои стандарты, новые ценности, новую моду. Я вижу, синьор, вы со мной не согласны. Однако это не имеет значения. Что стало бы с молодежью, коль скоро не существовало бы стариков, жизнь которых напоминает, какой скучной предстоит стать и ей, достигнув их возраста?
Итак, из ее слов следовало, что она считает его стариком! Старомодным человеком! У него перехватило дыхание.
– Я не намерен вмешиваться в вашу жизнь, Фоска. Я хочу лишь предупредить вас о подстерегающих вас опасностях, с тем чтобы вы смогли избежать их.
– Вы очень любезны, синьор, – сказала она, подавляя зевоту. – Вам пришлось сегодня остаться дома, чтобы поговорить со мной.
Он упрямо не хотел отклоняться от заданной себе темы.
– Если вы станете игнорировать мои советы, то я буду вынужден ограничить вашу свободу.
– Правда? – Она с любопытством посмотрела на него. – Интересно узнать, каким образом вы это сделаете. Захлопнув свой кошелек, чтобы мне пришлось одеваться в лохмотья – то есть именно так, как я одевалась, когда мы встретились, – и чтобы мне было стыдно где-нибудь появляться? О, это было бы, синьор, жестоко. – Она вздохнула. – Лишило бы вас популярности не только среди городской молодежи, но и среди десятка купцов. Не говоря уже о крупье из казино, которые извлекают выгоды из моих неудач за игорным столом! – Она поднялась и потянулась. – Ну а теперь, если не возражаете, я хотела бы завершить этот невыносимо утомительный день. Правильно говорят, что Венеция так скучна в это время года! Я не знаю, как я выдержу! – В знак прощания она протянула руку.
Он пожал ее и холодно поклонился.
– Сожалею, синьора, что мы показались вам скучны, – спокойно заметил он, надеясь, что последнее слово останется за ним. – Очень, очень жаль, что вам пришлось променять тысячи радостей монастырской жизни на эту невыносимую жизнь.
Однако она лишь сонно улыбнулась.
– Вы совершенно правы. В монастыре человек по крайней мере свободен от непрошеного внимания со стороны стариков. Спокойной ночи, синьор.
Он ушел. Фоска, несомненно, превзошла его в остроумии и хитрости, как опытная обольстительница. Она действительно быстро и хорошо познала уроки жизни. Алессандро оказался не в силах проникнуть сквозь прочный панцирь ее изощренного образа мысли. Фоска была непроницаема, весела, недоступна обидам. В ней не осталось ничего от дрожащей девочки, на которой он женился. Она стала во всех своих проявлениях истинной женщиной. Обнаружила, что красива, и умела пользоваться своей силой.
Алессандро злился. Он вел себя нудно, самодовольно, напоминал неуклюжих мужей из комедий Гольдони, которых обводили вокруг пальца и ставили в тупик их юные жены. Но он-то, Алессандро, не был стар. Ему еще не было и тридцати пяти! А она все еще оставалась ребенком, едва достигшим двадцатилетнего возраста.
Он подозревал, как завтра она станет пересказывать увивающимся вокруг ее тунеядцам смешные детали их разговора, и он, Алессандро Лоредан, сын дожа, восходящая политическая звезда, станет предметом шуток. Он стиснул кулаки и заскрипел зубами.
Лоредан с головой погрузился в работу и достижение своей единственной цели – власти. Он упрямо игнорировал выходки и способные породить сплетни поступки жены. Некоторое утешение приносило то, что, насколько он знал, несмотря на свои многочисленные увлечения, Фоска оставалась целомудренна, не отдавалась ни одному мужчине.
Это был типичный брак по-венециански. Фоска и Алессандро Лоредан вращались вокруг планеты Венеция. Две луны, орбиты которых пересекались очень редко, и ничего хорошего из этого не получалось. Алессандро сожалел, что Фоска не родит ему сына. По мере того как росли его амбиции, он все больше хотел иметь наследника. Развестись с ней он не мог в силу обещания, которое дал тестю. Ничем иным объяснить его нежелание отпустить ее на свободу было нельзя.
Он видел, какое влияние оказывает она на него при встречах. Он ведет себя напыщенно, чего никогда не случается в других местах или в иной компании. Ее дразнящий смех возбуждал в нем внутренний гнев. Ее язвительные замечания и ехидные намеки на его возраст и консерватизм раздували искры злости, которая разгоралась после того, как он расставался с Фоской. Он избегал ее, ибо когда бывал с ней, то терял самообладание. И вместе с тем он часто задумывался, чем она занимается, с кем проводит время.
Но до того момента, когда тренер пригвоздил его шпагой к стене, ему не приходило в голову, что он любит Фоску. Сверкнувшая сталь шпаги стала для него ударом молнии, рожденной Юпитером, ярчайшей вспышкой, высветившей все, что он чувствовал. Он понял, что инструктор сказал правду.
Купидон сыграл с ним злую шутку, отомстил. Алессандро Лоредан совершил непростительную глупость – влюбился в собственную жену.
Глава 3
ЕВРЕЙ
Огромные валы бушующего моря словно щепку швыряли большегрузное торговое судно. Оно так кренилось, что верхушки мачт чуть ли не касались воды. Волны окатывали палубы, и матросы привязывались к найтовым тумбам, чтобы не разбиться или не оказаться в море. В расположенных под палубами грузовых трюмах огромные бочки сорвались с удерживающих их канатов, и издаваемый ими непрерывный грохот смешивался с оглушающим шумом небес. Матросы, хорошо знающие нрав морской стихии, позже вспоминали, что им не приходилось попадать на Средиземном море в столь яростный шторм.
Капитан судна мертвой хваткой удерживал огромный штурвал и мужественно переносил бурю.
Несколькими часами позже, когда ветер утихомирился, капитан приказал снова поднять паруса и направился вниз, в свою каюту. Когда он приблизился к ней, то услышал громкие стоны и обрывки молитвы на идиш. Он вошел в каюту и увидел там небольшого, одетого в черное мужчину с бородкой, лежавшего на спине в луже рвоты. Несчастный вертелся, согнувшись в три погибели. При каждом раскачивании судна на все еще бурных волнах он корчился и жалобно стонал.
– О Бог – покровитель евреев, – бормотал он. – Я знаю, что я жалкий грешник, но никто не заслуживает подобного наказания!
Капитан рассмеялся.
– Ну, Малачи, разве я не говорил вам, что погода подозрительно хороша? Я боялся, что за весь рейс вы так и не узнаете, что такое настоящая буря. – Он опустился на колени рядом с крошечным человеком и нежно приподнял его за плечи. – Вам, старина, нужно помойное ведро?
– Ведро?.. Ведро?.. – пропищал Малачи. – Зачем мне ваше ведро? У меня в животе уже ничего не осталось, даже внутренностей. Я все отрыгнул в море. Теперь я пустая раковина. От человека осталась лишь оболочка.
Большой мужчина безжалостно рассмеялся.
– Заклинаю вас, Рафаэлло, уходите. Если вы не можете посочувствовать умирающему…
– Вы не умираете, Малачи. Просто хотите, чтобы вам посочувствовали. Я пришлю к вам боя с какой-нибудь едой.
– Едой? А как я стану есть, коль у меня нет желудка? Умоляю вас, Рафаэлло, дайте мне спокойно умереть. Когда увидите мою жену, передайте ей, что я ее люблю, да и своих малышей тоже. Присмотрите за ней. Надеюсь, что после этой поездки у меня все-таки кое-что останется…
– Я проверил трюм. Немного черной патоки разлилось – раскололись бочки, – но с остальным все в порядке.
– Это хорошо, – проворчал Малачи. – Теперь я могу спокойно умереть, зная, что о моей семье позаботятся… Забавно… Оказывается, смерть совсем не ужасна. Как я всегда и думал, она приносит облегчение. Как хорошо, когда познаешь еще одну, последнюю истину.
– Оставьте ваши философствования до берега, – посоветовал Раф. Он просунул руки под плечи и колени Малачи, легко приподнял его и уложил на койку, прикрыв одеялом. – Думаю, вы, Малачи, выживете. Буря окончилась, и море уже спокойное.
– Спокойное? Взгляните на фонарь наверху. Он раскачивается так, что бьется о потолок. Все в каюте движется и вертится. Когда койка наклоняется, то мне кажется, она вот-вот разобьется о противоположную стену комнаты. И вы это называете спокойным морем?!
– Не думайте об этом, – посоветовал Раф. – Думайте о том, что возвращаетесь домой. Теперь можете хвастаться перед девочками, вы – настоящий герой.
– Герой? – пропищал Малачи. – Я не герой. Я жертва, обыкновенный человек, купец. Если человек должен плавать на корабле, то пусть Бог снабдит его крыльями и чешуей. Человек – сухопутное животное. Двуногое. Он обитает в городах – вместе с другими людьми.
– Конечно, конечно. В убогих комнатах без вентиляции, прислушиваясь к звукам, которые издают, занимаясь любовью, другие, вдыхая чад от приготовляемой соседями пищи и воздух, которым они дышат. Нет, Малачи, вам от жизни нужно слишком мало. Человеку не пристало жить, как нам, в загаженных гетто, в которых христиане не стали бы держать даже свиней. Куда лучше иметь грациозный палаццо, возведенный на обширном открытом участке земли, и несколько апельсиновых и оливковых деревьев. Однако я еврей, а потому не вправе рассчитывать на такое жилье. И поэтому дайте мне высокий корабль с открытыми палубами, а к тому же столько свежего воздуха и солнца, сколько я захочу.
– Ваши разговоры, Рафаэлло, о затхлом воздухе и вонючей пище отнюдь не улучшили мое состояние. Сжальтесь, прошу вас, над своим старым другом. Вы – моряк, храбрый человек. А я – всего лишь бедный ученый…
Их беседу прервал матрос.
– Господин, слева по борту судно! Венецианский военный корабль. Точнее, то, что от него осталось.
Раф Леопарди вышел и стал рассматривать судно в подзорную трубу. Оно сильно накренилось. На нем не хватало одной мачты и, как полагал капитан, имелось серьезное повреждение на правой стороне носовой части – как раз над ватерлинией. Он отдал приказ матросам подвести свой корабль «Мага» к потерпевшему бедствие судну и спустить на воду небольшую шлюпку. Абордажную команду возглавил он сам.
Корабль умирал. Недавно он был в бою. Не были даже закрыты некоторые орудийные порты. Едкий запах исходил от пропитанной дымом и кровью палубы. Если бы не сбивший пламя шторм, «Серениссима», безусловно, сгорела бы. Не смытые за борт убитые или захлебнувшиеся моряки лежали на нижних палубах. Высадившиеся с шлюпки матросы обнаружили внизу несколько выживших человек команды, в том числе адмирала Анджело Сагредо, командующего венецианским флотом.
Они закрепили буксирный трос, а спасшихся моряков переправили на борт «Маги». Большая их часть страдала от охлаждения и истощения. Когда Сагредо пришел в себя, он рассказал Рафу, что его корабль дал бой пиратам, которых отогнал шторм.
– Два моих корабля пошли на дно со всеми матросами, – печально сказал адмирал. – Остатки флота. Два года назад сенат отправил нас в море с заданием очистить его от пиратов. Мы просили подкрепления, больше боеприпасов, кораблей и моряков. Но новый комиссар Лоредан нам в этом отказал. Ответил, что не в силах выполнить наши просьбы. Ему нужны деньги на балы для иностранцев.
Раф кивнул, почувствовав прилив злобы. Итак, Лоредан виновен в столь жалком окончании благородного крестового похода против пиратов из варварских племен с целью очистить Адриатику и Средиземноморье.
Лоредан! Раф знал его. Помнил ужас, охвативший гетто в те дни, когда ужесточились ограничения для евреев. Тоже дело рук Лоредана. Когда новые законы вступили в силу, дед Рафа решил покинуть свой дом и попытаться обосноваться в стране с более благоприятным для деятельности климатом. Раф отказался присоединиться к нему.
– Разве ты не понимаешь, что именно этого они и добиваются от нас? – убеждал он деда. Но старик устал от противоборства с венецианским правительством. По пути в Грецию он заболел и скончался. Раф винил в его смерти Лоредана. «Почему они не могут, – спрашивал он себя, – оставить евреев в покое, пусть даже не предоставляя им возможности участвовать в своем правительстве?»
И вот теперь Лоредан – ненавистник евреев стал Лореданом – комиссаром морей. По мнению Рафа, Лоредан воплощал в себе истинный позор Венеции – ее величия, низведенного до слабости и бессилия. Дворянство погрязло в коррупции. Зловоние распада нависло над ним подобно миазмам чумы, заражая места, где бывали дворяне, вещи, к которым они прикасались. Дворянство стало умирающим классом, но не осознавало это. Однако наступил новый день.
– …должны были сдаться, – продолжал свой рассказ Сагредо. – Отступить. Мы были уже так близко. В нескольких сотнях миль от Туниса, где пиратский главарь базировал свой флот. Если бы у меня было достаточно пороха и солдат, я бы захватил их врасплох. Пустил бы весь их флот на воздух.
Раф несколько минут молчал, а потом, погруженный в размышления, сказал:
– У меня трюм забит порохом и двадцатью баррелями рома. Если я не ошибаюсь, вход в гавань Туниса довольно узок.
– Правильно. Сама гавань очень мала.
– И уязвима, – усмехнулся Раф. – Думаю, что нам следует преследовать их.
– Вы что, с ума сошли? – уставился на него адмирал Сагредо. – На этой старой калоше? Да они сожрут нас!
– Но я имею в виду не сражение, хотя я был бы не прочь ввязаться в него. Я думаю о бомбе. Очень большой бомбе.
– Не понимаю.
– «Серениссима» покинет сей мир в блеске славы, а не приковыляет в Венецию на буксире торгового судна. Первым делом мы снимем с нее пушки и установим на моем корабле. Потом загрузим ее ромом и порохом и ночью, как только задует нужный ветер, введем ее на парусах в гавань Туниса и подожжем. Они, конечно, не смогут к ней приблизиться. Огонь распространится на их суда, а если кто-нибудь из них попытается спастись на выходе из гавани, здесь мы и будем их поджидать.
– Более безумного предложения мне не приходилось слышать, – сказал Сагредо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Она пожала плечами.
– Потому что так поступают все знатные венецианки. Они обещают все и не дают ничего. Я научилась отдавать свое сердце любому – и никому.
– Но вы должны предвидеть, что из этого может произойти, – запротестовал Алессандро. – Что, если ему бы удалось покончить с собой?
– Ну и что? – спросила она легкомысленно. – Умереть из-за меня гораздо лучше, нежели постепенно жиреть, болеть и скончаться в постели.
– Вы, синьора, стали циничны, – мрачно заметил Алессандро. – Это вам не к лицу.
– Вы так думаете? Но это не к лицу никому из венецианцев, и тем не менее все поступают именно так. Я полагаю, это отнюдь не цинизм. Всего лишь реализм. У нас не осталось иллюзий, следовательно, нет разочарований. Исчезло доверие, а потому нет предательства. Я заметила, что светские люди всеми силами притворяются, что для них нет ничего важнее, чем причинить неприятности ближнему. Для них – и для меня – неприятности просто не существуют.
– Светские люди могут изображать обитающих в джунглях обезьян, – проворчал Алессандро.
– Я так бы и делала, если бы жила в джунглях. Но пока я живу в свете и, коль скоро не хочу остаться одинокой и заброшенной, следую его законам и считаю всех, игнорирующих эти правила, людьми низшего сорта.
– Да, вы все схватываете на лету.
– Конечно. Я не могу вечно оставаться невежественной. Возраст обладает свойством обогащать человека опытом, нравится это ему или нет. – Фоска подняла подбородок. Эмилия неторопливо расчесывала ее длинные волосы. – Красота обладает собственной властью. Моя красота не вечна, поэтому я должна ею пользоваться, пока это возможно. Вы не согласны со мной?
– Нет, не согласен. Вы безрассудно относитесь к своей репутации и вашему доброму имени!
– Это имя не мое, а ваше, – ответила она со смешком. – Имя Лореданов – первое богатство, которое досталось мне взаймы!
– Хотел бы напомнить, что ругать полученные взаймы вещи – дурной тон, – сказал он резко.
Она рассмеялась.
– Так считают прежде всего те кредиторы, которые назначают более высокие ставки, нежели обычные владельцы ломбардов.
Он нахмурился.
– Я предпочел бы, чтобы в будущем вы вели себя осмотрительней. Вам повезло, что этот человек остался жив. Если бы он умер, то сенсация обернулась бы скандалом.
– А я бы предпочла, синьор, чтобы вы любезно воздержались от советов, как мне вести себя. Мне бы никогда не пришло в голову давать вам советы. Я заметила, что воспитанные люди не вмешиваются в чужие дела, коль скоро их об этом не просят.
– За минувшие два года вы сделали немало наблюдений, – едко заметил Алессандро. – Верю, что вы примете во внимание то, что диктует здравый смысл.
– Я не собираюсь считаться с диктаторскими требованиями, общепринятыми и благоразумными правилами! – усмехнулась она. – Это, синьор, так старомодно!
– Старомодность тех или иных вещей не лишает их цены. – Он начинал терять терпение. – Эти вещи выдержали испытание временем.
– Я не люблю испытания, – заметила она беззаботно. – Зачем человеку, который сам не сумел выдержать испытание временем, беспокоиться о прошлом? Каждый возраст оказывается перед собственным выбором. Каждое поколение устанавливает свои стандарты, новые ценности, новую моду. Я вижу, синьор, вы со мной не согласны. Однако это не имеет значения. Что стало бы с молодежью, коль скоро не существовало бы стариков, жизнь которых напоминает, какой скучной предстоит стать и ей, достигнув их возраста?
Итак, из ее слов следовало, что она считает его стариком! Старомодным человеком! У него перехватило дыхание.
– Я не намерен вмешиваться в вашу жизнь, Фоска. Я хочу лишь предупредить вас о подстерегающих вас опасностях, с тем чтобы вы смогли избежать их.
– Вы очень любезны, синьор, – сказала она, подавляя зевоту. – Вам пришлось сегодня остаться дома, чтобы поговорить со мной.
Он упрямо не хотел отклоняться от заданной себе темы.
– Если вы станете игнорировать мои советы, то я буду вынужден ограничить вашу свободу.
– Правда? – Она с любопытством посмотрела на него. – Интересно узнать, каким образом вы это сделаете. Захлопнув свой кошелек, чтобы мне пришлось одеваться в лохмотья – то есть именно так, как я одевалась, когда мы встретились, – и чтобы мне было стыдно где-нибудь появляться? О, это было бы, синьор, жестоко. – Она вздохнула. – Лишило бы вас популярности не только среди городской молодежи, но и среди десятка купцов. Не говоря уже о крупье из казино, которые извлекают выгоды из моих неудач за игорным столом! – Она поднялась и потянулась. – Ну а теперь, если не возражаете, я хотела бы завершить этот невыносимо утомительный день. Правильно говорят, что Венеция так скучна в это время года! Я не знаю, как я выдержу! – В знак прощания она протянула руку.
Он пожал ее и холодно поклонился.
– Сожалею, синьора, что мы показались вам скучны, – спокойно заметил он, надеясь, что последнее слово останется за ним. – Очень, очень жаль, что вам пришлось променять тысячи радостей монастырской жизни на эту невыносимую жизнь.
Однако она лишь сонно улыбнулась.
– Вы совершенно правы. В монастыре человек по крайней мере свободен от непрошеного внимания со стороны стариков. Спокойной ночи, синьор.
Он ушел. Фоска, несомненно, превзошла его в остроумии и хитрости, как опытная обольстительница. Она действительно быстро и хорошо познала уроки жизни. Алессандро оказался не в силах проникнуть сквозь прочный панцирь ее изощренного образа мысли. Фоска была непроницаема, весела, недоступна обидам. В ней не осталось ничего от дрожащей девочки, на которой он женился. Она стала во всех своих проявлениях истинной женщиной. Обнаружила, что красива, и умела пользоваться своей силой.
Алессандро злился. Он вел себя нудно, самодовольно, напоминал неуклюжих мужей из комедий Гольдони, которых обводили вокруг пальца и ставили в тупик их юные жены. Но он-то, Алессандро, не был стар. Ему еще не было и тридцати пяти! А она все еще оставалась ребенком, едва достигшим двадцатилетнего возраста.
Он подозревал, как завтра она станет пересказывать увивающимся вокруг ее тунеядцам смешные детали их разговора, и он, Алессандро Лоредан, сын дожа, восходящая политическая звезда, станет предметом шуток. Он стиснул кулаки и заскрипел зубами.
Лоредан с головой погрузился в работу и достижение своей единственной цели – власти. Он упрямо игнорировал выходки и способные породить сплетни поступки жены. Некоторое утешение приносило то, что, насколько он знал, несмотря на свои многочисленные увлечения, Фоска оставалась целомудренна, не отдавалась ни одному мужчине.
Это был типичный брак по-венециански. Фоска и Алессандро Лоредан вращались вокруг планеты Венеция. Две луны, орбиты которых пересекались очень редко, и ничего хорошего из этого не получалось. Алессандро сожалел, что Фоска не родит ему сына. По мере того как росли его амбиции, он все больше хотел иметь наследника. Развестись с ней он не мог в силу обещания, которое дал тестю. Ничем иным объяснить его нежелание отпустить ее на свободу было нельзя.
Он видел, какое влияние оказывает она на него при встречах. Он ведет себя напыщенно, чего никогда не случается в других местах или в иной компании. Ее дразнящий смех возбуждал в нем внутренний гнев. Ее язвительные замечания и ехидные намеки на его возраст и консерватизм раздували искры злости, которая разгоралась после того, как он расставался с Фоской. Он избегал ее, ибо когда бывал с ней, то терял самообладание. И вместе с тем он часто задумывался, чем она занимается, с кем проводит время.
Но до того момента, когда тренер пригвоздил его шпагой к стене, ему не приходило в голову, что он любит Фоску. Сверкнувшая сталь шпаги стала для него ударом молнии, рожденной Юпитером, ярчайшей вспышкой, высветившей все, что он чувствовал. Он понял, что инструктор сказал правду.
Купидон сыграл с ним злую шутку, отомстил. Алессандро Лоредан совершил непростительную глупость – влюбился в собственную жену.
Глава 3
ЕВРЕЙ
Огромные валы бушующего моря словно щепку швыряли большегрузное торговое судно. Оно так кренилось, что верхушки мачт чуть ли не касались воды. Волны окатывали палубы, и матросы привязывались к найтовым тумбам, чтобы не разбиться или не оказаться в море. В расположенных под палубами грузовых трюмах огромные бочки сорвались с удерживающих их канатов, и издаваемый ими непрерывный грохот смешивался с оглушающим шумом небес. Матросы, хорошо знающие нрав морской стихии, позже вспоминали, что им не приходилось попадать на Средиземном море в столь яростный шторм.
Капитан судна мертвой хваткой удерживал огромный штурвал и мужественно переносил бурю.
Несколькими часами позже, когда ветер утихомирился, капитан приказал снова поднять паруса и направился вниз, в свою каюту. Когда он приблизился к ней, то услышал громкие стоны и обрывки молитвы на идиш. Он вошел в каюту и увидел там небольшого, одетого в черное мужчину с бородкой, лежавшего на спине в луже рвоты. Несчастный вертелся, согнувшись в три погибели. При каждом раскачивании судна на все еще бурных волнах он корчился и жалобно стонал.
– О Бог – покровитель евреев, – бормотал он. – Я знаю, что я жалкий грешник, но никто не заслуживает подобного наказания!
Капитан рассмеялся.
– Ну, Малачи, разве я не говорил вам, что погода подозрительно хороша? Я боялся, что за весь рейс вы так и не узнаете, что такое настоящая буря. – Он опустился на колени рядом с крошечным человеком и нежно приподнял его за плечи. – Вам, старина, нужно помойное ведро?
– Ведро?.. Ведро?.. – пропищал Малачи. – Зачем мне ваше ведро? У меня в животе уже ничего не осталось, даже внутренностей. Я все отрыгнул в море. Теперь я пустая раковина. От человека осталась лишь оболочка.
Большой мужчина безжалостно рассмеялся.
– Заклинаю вас, Рафаэлло, уходите. Если вы не можете посочувствовать умирающему…
– Вы не умираете, Малачи. Просто хотите, чтобы вам посочувствовали. Я пришлю к вам боя с какой-нибудь едой.
– Едой? А как я стану есть, коль у меня нет желудка? Умоляю вас, Рафаэлло, дайте мне спокойно умереть. Когда увидите мою жену, передайте ей, что я ее люблю, да и своих малышей тоже. Присмотрите за ней. Надеюсь, что после этой поездки у меня все-таки кое-что останется…
– Я проверил трюм. Немного черной патоки разлилось – раскололись бочки, – но с остальным все в порядке.
– Это хорошо, – проворчал Малачи. – Теперь я могу спокойно умереть, зная, что о моей семье позаботятся… Забавно… Оказывается, смерть совсем не ужасна. Как я всегда и думал, она приносит облегчение. Как хорошо, когда познаешь еще одну, последнюю истину.
– Оставьте ваши философствования до берега, – посоветовал Раф. Он просунул руки под плечи и колени Малачи, легко приподнял его и уложил на койку, прикрыв одеялом. – Думаю, вы, Малачи, выживете. Буря окончилась, и море уже спокойное.
– Спокойное? Взгляните на фонарь наверху. Он раскачивается так, что бьется о потолок. Все в каюте движется и вертится. Когда койка наклоняется, то мне кажется, она вот-вот разобьется о противоположную стену комнаты. И вы это называете спокойным морем?!
– Не думайте об этом, – посоветовал Раф. – Думайте о том, что возвращаетесь домой. Теперь можете хвастаться перед девочками, вы – настоящий герой.
– Герой? – пропищал Малачи. – Я не герой. Я жертва, обыкновенный человек, купец. Если человек должен плавать на корабле, то пусть Бог снабдит его крыльями и чешуей. Человек – сухопутное животное. Двуногое. Он обитает в городах – вместе с другими людьми.
– Конечно, конечно. В убогих комнатах без вентиляции, прислушиваясь к звукам, которые издают, занимаясь любовью, другие, вдыхая чад от приготовляемой соседями пищи и воздух, которым они дышат. Нет, Малачи, вам от жизни нужно слишком мало. Человеку не пристало жить, как нам, в загаженных гетто, в которых христиане не стали бы держать даже свиней. Куда лучше иметь грациозный палаццо, возведенный на обширном открытом участке земли, и несколько апельсиновых и оливковых деревьев. Однако я еврей, а потому не вправе рассчитывать на такое жилье. И поэтому дайте мне высокий корабль с открытыми палубами, а к тому же столько свежего воздуха и солнца, сколько я захочу.
– Ваши разговоры, Рафаэлло, о затхлом воздухе и вонючей пище отнюдь не улучшили мое состояние. Сжальтесь, прошу вас, над своим старым другом. Вы – моряк, храбрый человек. А я – всего лишь бедный ученый…
Их беседу прервал матрос.
– Господин, слева по борту судно! Венецианский военный корабль. Точнее, то, что от него осталось.
Раф Леопарди вышел и стал рассматривать судно в подзорную трубу. Оно сильно накренилось. На нем не хватало одной мачты и, как полагал капитан, имелось серьезное повреждение на правой стороне носовой части – как раз над ватерлинией. Он отдал приказ матросам подвести свой корабль «Мага» к потерпевшему бедствие судну и спустить на воду небольшую шлюпку. Абордажную команду возглавил он сам.
Корабль умирал. Недавно он был в бою. Не были даже закрыты некоторые орудийные порты. Едкий запах исходил от пропитанной дымом и кровью палубы. Если бы не сбивший пламя шторм, «Серениссима», безусловно, сгорела бы. Не смытые за борт убитые или захлебнувшиеся моряки лежали на нижних палубах. Высадившиеся с шлюпки матросы обнаружили внизу несколько выживших человек команды, в том числе адмирала Анджело Сагредо, командующего венецианским флотом.
Они закрепили буксирный трос, а спасшихся моряков переправили на борт «Маги». Большая их часть страдала от охлаждения и истощения. Когда Сагредо пришел в себя, он рассказал Рафу, что его корабль дал бой пиратам, которых отогнал шторм.
– Два моих корабля пошли на дно со всеми матросами, – печально сказал адмирал. – Остатки флота. Два года назад сенат отправил нас в море с заданием очистить его от пиратов. Мы просили подкрепления, больше боеприпасов, кораблей и моряков. Но новый комиссар Лоредан нам в этом отказал. Ответил, что не в силах выполнить наши просьбы. Ему нужны деньги на балы для иностранцев.
Раф кивнул, почувствовав прилив злобы. Итак, Лоредан виновен в столь жалком окончании благородного крестового похода против пиратов из варварских племен с целью очистить Адриатику и Средиземноморье.
Лоредан! Раф знал его. Помнил ужас, охвативший гетто в те дни, когда ужесточились ограничения для евреев. Тоже дело рук Лоредана. Когда новые законы вступили в силу, дед Рафа решил покинуть свой дом и попытаться обосноваться в стране с более благоприятным для деятельности климатом. Раф отказался присоединиться к нему.
– Разве ты не понимаешь, что именно этого они и добиваются от нас? – убеждал он деда. Но старик устал от противоборства с венецианским правительством. По пути в Грецию он заболел и скончался. Раф винил в его смерти Лоредана. «Почему они не могут, – спрашивал он себя, – оставить евреев в покое, пусть даже не предоставляя им возможности участвовать в своем правительстве?»
И вот теперь Лоредан – ненавистник евреев стал Лореданом – комиссаром морей. По мнению Рафа, Лоредан воплощал в себе истинный позор Венеции – ее величия, низведенного до слабости и бессилия. Дворянство погрязло в коррупции. Зловоние распада нависло над ним подобно миазмам чумы, заражая места, где бывали дворяне, вещи, к которым они прикасались. Дворянство стало умирающим классом, но не осознавало это. Однако наступил новый день.
– …должны были сдаться, – продолжал свой рассказ Сагредо. – Отступить. Мы были уже так близко. В нескольких сотнях миль от Туниса, где пиратский главарь базировал свой флот. Если бы у меня было достаточно пороха и солдат, я бы захватил их врасплох. Пустил бы весь их флот на воздух.
Раф несколько минут молчал, а потом, погруженный в размышления, сказал:
– У меня трюм забит порохом и двадцатью баррелями рома. Если я не ошибаюсь, вход в гавань Туниса довольно узок.
– Правильно. Сама гавань очень мала.
– И уязвима, – усмехнулся Раф. – Думаю, что нам следует преследовать их.
– Вы что, с ума сошли? – уставился на него адмирал Сагредо. – На этой старой калоше? Да они сожрут нас!
– Но я имею в виду не сражение, хотя я был бы не прочь ввязаться в него. Я думаю о бомбе. Очень большой бомбе.
– Не понимаю.
– «Серениссима» покинет сей мир в блеске славы, а не приковыляет в Венецию на буксире торгового судна. Первым делом мы снимем с нее пушки и установим на моем корабле. Потом загрузим ее ромом и порохом и ночью, как только задует нужный ветер, введем ее на парусах в гавань Туниса и подожжем. Они, конечно, не смогут к ней приблизиться. Огонь распространится на их суда, а если кто-нибудь из них попытается спастись на выходе из гавани, здесь мы и будем их поджидать.
– Более безумного предложения мне не приходилось слышать, – сказал Сагредо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48