– А ты, божий человек, летать не умеешь? – так же не к месту, спросила попадья.
– Летать? – сбился я. – Нет, летать я не умею, зато умею ходить!
– Ходить! – в один голос ахнули поповны. – Это как, ходить?!
– Ногами, – нерасчетливо ответил я, что дало дамам возможность с полным правом уставиться на мои ноги и не только на них.
– Ну, как все ходят, так и я хожу, – ответил я, вновь меняя позу.
Меня такое откровенное разглядывание начало порядком раздражать. Я даже начал понимать женщин, которым постоянно пытаются заглянуть под юбки и за пазуху. Однако возражать было не совсем уместно, Я сам явился в таком виде, так что нельзя было винить кого-то кроме себя. У меня получалась, так называемая, сексуальная провокация. Да и выходить из образа юродивого было опасно. Однако когда она наклонилась ко мне совсем близко, да еще близоруко прищурилась, чтобы лучше видеть, не удержался и спросил попадью:
– Нравится? Может совсем снять подштанники?
– Как хочешь, божий человек, – тотчас ответила она, – тебе все дозволено!
– А в баню со мной пойдешь? – начал наглеть я.
– Коли прикажешь – пойду, – смиренно ответила она.
– И дочек с собой возьмем?
– На все твоя воля...
– А что на это батюшка скажет?
– Батюшка только сердцем возрадуется! – совсем неожиданно ответила она.
Тут я совсем перестал понимать, что происходит. На блудливую козу матушка не походила, хотя интерес ко мне был у нее совсем не безгрешный. Оно и понятно, молодая женщина при старом муже. Всем мы живые люди. Однако вести в баню вместе с юродивым дочерей, было перебором. И главное, было непонятно, почему этому должен возрадоваться священник.
Батюшка все не возвращался, одеяние мое немного высохло, так что пялиться на меня больше не было смысла и обстановка как-то начала разряжаться, Мне очень хотелось разговорить женщин, но как это ловчее сделать, придумать не мог. Попробовал, было, узнать, отчего на сельской улице собралось столько народа, но попадья, удивленно на меня посмотрела и ответила:
– Как же им не собраться в такой-то день!
Выяснять, чем этот день отличается от остальных, я не стал, решил пустить дело на самотек, и поступать по обстоятельствам. Наконец женщины устали меня рассматривать и сели рядком на лавку у противоположной стены. Матушка поместилась посередине, дочери по краям. Вскоре просто сидеть девушкам наскучило, и они начали перемигиваться, перебрасываться короткими репликами, хихикать, словом, вели себя, как обычно ведут девчонки, когда хотят привлечь к себе внимание. Мать недовольно на них шикала, но они не унимались, тогда она решила найти им занятие и спросила меня:
– Может перед банькой закусить желаешь?
Я после Евлампиевых пирогов был сыт и отказался.
– Может курного винца выпьешь? – подумав, предложила она. – У меня вино хорошее, на лесных травах настояно.
Предложение было более чем своевременное. Водка поможет снять напряжение, к тому же после многочасового холодного небесного душа, мне не мешало принять превентивные профилактические меры против простуды. Однако я для вида отказался:
– Неудобно пить без хозяина, батюшка вернется, тогда и выпьем.
– Так он только завтра вернется, что же мы ждать то будем! – как-то нарочито спокойно сказала матушка.
– То есть как это завтра! – нервно спросил я, невольно вставая с лавки. – Он же пошел приказать баню истопить!
– Так, поди, и приказал. Отец Константин большое понятие имеет. Ты даже не сомневайся, Панкратка все выполнит в лучшем виде.
– А сам то батюшка куда делся?!
Поехал в Ивантеевку к тамошней старухе-барыне, она за ним еще утром гонца прислала, – ответила матушка, глядя на меня слишком честными глазами. Девушки разом прыснули в кулачки и мать, отвлекшись от разговора, принялась их воспитывать.
Мне же в голову полезли совсем непотребные мысли, уж не попал ли я в ловушку. Только непонятно было к кому и зачем.
– Марш в погреб, несите, что я велела, – кончила разборку матушка и отправила дочерей заниматься хозяйскими делами.
На какое-то время мы остались вдвоем. У нее сразу же поменялось настроение. Вернее будет сказать, она как-то притихла и больше не смотрела на меня так плотоядно как раньше. Я продолжал стоять и безо всякого умысла прошел несколько шагов по избе. Матушку это явно испугало, и она, будто невзначай, отодвинулась от меня подальше. На счастье уже возвращались дочери, и она успокоилась.
Скоро все уселись за стол. Хозяйка налила водку мне одному, а себе и дочерям кваса. Меня такой расклад не устраивал.
За рюмкой легче было найти общий язык и выпытать, наконец, здешние тайны.
– Я один пить не буду, – твердо заявил я, отодвигая от себя стакан толстого мутного стекла. – Или все пьем курное вино, или все квас!
– Так разве можно женщинам такое крепкое вино пить, как бы люди чего плохого не подумали! – без особой уверенности в голосе, сказала попадья.
– Здесь чужих людей нет, к тому же мы выпьем совсем понемножку. – Ну, только если язычком попробовать, – сдалась она. – А дочкам как, тоже наливать?
– Конечно, наливай! – обрадовался я. – Девушки они крепкие, здоровые, им от вина только польза будет!
– Ладно, коли так. Ну-ка Марья беги за стаканами, а ты Дашка принеси-ка еще капустки кислой.
Так начался наш скромный праздник. Через час времени, о скромности и умеренности все как-то забыли. Селянки с места в карьер погнали лошадей, но оказались женщинами крепкими и сколько не пили, выглядели вполне трезвыми, только что разрумянились. До песен у нас еще не дошло, но соленые шутки и двусмысленности уже легко слетали с нежных уст.
Постепенно главной темой обсуждения стали мои подштанники. Конечно, не как элемент мужского гардероба, а исключительно из соображений тонкости шелковой ткани, из которой были пошиты. До такой роскоши, как носить шелковое белье на Руси еще не додумались. К тому же прекрасный пол в эти дикие времена к радости мужчин, обходился и без него.
Спиртное, между тем, медленно, но верно делало свое гнусное дело, и наши посиделки начали напоминать бессмертные новеллы Джованни Боккаччо. Сначала, с трудом преодолевая скромность и девичью застенчивость, дамы по очереди начали пробовать ткань на ощупь. Понятно, что шелковые наряды семейству сельского священника были недоступны и такого восхитительного качества материю они видели впервые, но беда была в том, что она была надета на мне, и безнаказанно чувствовать, как девичьи ручки скользят по бедрам, было нелегко.
Причем если откровенное любопытство девушек еще можно было списать на наивное неведенье, то сама попадья, все-таки имевшая какой-то жизненный опыт, явно злоупотребляла моим терпением. Все-таки я был не только божьим человеком, но и мужчиной!
Дальше – больше. Вопрос уже ставился прямо, дамы вознамерились завладеть моими замечательными подштанниками. Когда они меня достали прозрачными намеками, я прямо сказал, что максимум, на что могу пойти, дать им их померять. Причем только в своем присутствии, чтобы впоследствии не остаться совершенно голым.
Сначала такое предложение было с негодованием отвергнуто, но постепенно категоричные взгляды смягчались и дочки насели на мать с уговорами.
– Как вам не стыдно мужское платье мерить! – сердито отвечала им она. – Что о вас божий человек подумает!
– Матушка, – подъезжала к ней младшая, по имени Дарья, – так он же сам предложил, а больше никто ведь не узнает! А если хочется, значит можется! Ну, матушка, ну, хорошая, мы быстренько только по разику наденем и снимем! – уговаривала коварная дочь, подливая матери в стакан.
– Ох, хитрая, ох лиса! – слабо сопротивлялась попадья. – Ну, что мне с вами делать! Ладно уж, если божий человек дозволяет, то мне грех ему перечить!
Честное слово, мне понравился такой подход к решению этой сложной проблемы, даже появилась мысль, божий человек может позволить им не только примерку!
– Только двери на засов затворите, а то ввалится Панкратка и пойдет языком чесать! Знаю я его, лешего! – добавила попадья, осуждающе качая головой.
Тотчас старшая Марья, побежала в сени закрывать дверь, а Дарья, от удовольствия закружилась по комнате.
Теперь дело было за мной. Конечно, будь я в нормальном состоянии, да еще трезвым, никогда ни под каким видом не пошел бы на такой рискованный. эксперимент. Но тогда мы уже выпили столько, что море стало по колено, и я без колебаний снял с себя подштанники, пусть это даже звучит грубо и двусмысленно.
Мы юродивые и не такое себе позволяем! А если кто-нибудь мне не верит, пусть откроет Интернет и покопается в многочисленных частных фотоальбомах или чатах знакомств. Там сами граждане выставляют такие собственные изображения, что сомнений в том, где сейчас кучкуется наша ненормальная братия, у меня просто нет.
...Правду говорит пословица: «Что деду стыд, то бабе смех». Пока я разоблачался, веселью не было предела, но как только я передал шелковую одежду в нежные девичьи ручки, про меня разом забыли. Они оказались так увлечены, что мне даже не потребовалось просить какую-нибудь ткань прикрыть срам. Ни на меня, ни на срам женщины больше не обращали никакого внимания. Девицы под предводительством матери терзали и рвали подштанники друг у друга. Мне не осталось ничего другого, как удобнее устроиться и приготовиться смотреть любительский стриптиз.
Однако и тут вышла промашка. В примерках и переодеваниях не оказалось никакой эротической составляющей. Смешно и весело было, но и только. Девчонки веселились, по очереди выплясывая, в моем исподнем белье посередине избы, мы с матушкой посильно участвовали в баловстве. Кончилось все тем, что дочери взялись уговаривать мать померить экзотичное одеяние, отдаленно напоминающее грядущие женские панталоны. Попадья долго отнекивалась, но как-то нерешительно и скоро, без особого давления согласилась.
Она стеснительно повернулась ко мне спиной и чисто женским плавным движением сняла летник, под которым остался только сарафан. Я гадал, что увижу под его свободным покроем: пышные формы рубенсовских фламандок или роскошь тел кустодивских купчих. Между тем, матушка как истинная женщина помедлила, изогнула бок, выгнула спину и одним движением сорвала с себя сарафан.
Это было что-то! Я даже невольно присвистнул, чем, кажется, доставил ей удовольствие. Во всяком случае, она бросила на меня через плечо лукавый взгляд.
Теперь в избе все мы оказались голыми, если не считать платков, снять которые женщины отказались наотрез. Девушки, смеясь, принялись натягивать на мать тесную для ее бедер и таза одежду. Меня же потянуло покурить.
– Ну, как? – спросила попадья, поворачиваясь ко мне лицом.
– За это нужно выпить, – предложил я, и чтобы откровенно не таращиться на ее большое белое тело, взял в руку кувшин с водкой. – Садитесь за стол.
Упрашивать никого не пришлось. Мы выпили, закусили квашенной капустой и солеными маслятами и тут меня, что называется, осенило.
– А как вы узнали, что я приду именно сегодня? – спросил я.
– Блаженный сказал, – не задумываясь, ответила матушка.
– Какой еще блаженный, – не понял я, – что, здесь у вас есть еще один юродивый?
На меня посмотрели как на идиота, и засмеялись, За всех ответила Дарья:
– На пасху который был, он и объявил перед всеми на паперти после службы, что ты придешь на Преображение господне!
– Я? А ну да, конечно. Ты точно не помнишь, что он еще говорил?
– Помню, все помнят, – ответила Даша, – кричал, что придет божий человек и тогда дева понесет.
Что понесет дева, я спросить не успел, сестру перебила Марья.
– Он не так говорил, совсем по другому! Меня слушай, Дашатка всегда все перепутает! Он сказал, что, ну, в общем, у нас будет Богородица. А как Богородицу звали? Мария! Вот то-то же!
– Не так, не так, про Богородицу он ничего не говорил, он по другому сказал, – начала спор младшая сестра, – он сказал: «Придет посланник и оросит всех ваших дев, но лишь одна зачнет и родит Спасителя!»
Сестры заспорили, в распрю вмешалась матушка, а я сидел как идиот с открытым ртом, постепенно начиная понимать, в какую авантюру случайно вляпался. Получалось, что какой-то козел, придумал, как надругаться над целым селом! Сначала я возмутился, но глядя на голых мадонн, не выдержал и захохотал. Сестры перестали спорить и с тревогой смотрели на меня.
– Так вы собрались рожать Спасителя? – отсмеявшись, спросил я. – Потому и батюшка из дома ушел?
Однако они моего шутливого тона не приняли, смотрели серьезно.
– А чем мы хуже других? Батюшка ведь ближе всех к Богу, – обижено ответила попадья.
– Да не хуже, вон какие вы красавицы! Только обманул вас блаженный, Спаситель родился от голубя, а не от мужчины.
– Сами знаем, а теперь будет по другому. Блаженный-то был святым, он как объявил, так с ним падучая приключилась! Так головой о землю бился, что преставился! Кто же перед смертью врать будет? И получилось, все как он предсказывал, и гром небесный и ты в наготе!
– Да, да, – поддержала мать бойкая Дарья, – все по сказанному случилось. Точно как святой человек говорил!
– Так, девушки, немедленно всем одеться! – приказал я. – Никакого орошения не будет! А ты матушка туда же, а чай замужняя, а не девственница! Или тоже решила Богородицей стать?!
От перспективы стать отцом будущего спасителя у меня разом прошел весь хмель.
Женщины замерли на своих местах, смотрели скорбно, но одеваться не спешили.
– Снимай, матушка, мои штаны, поносила и будет! – сердито потребовал я. – Мне идти пора.
– Как пора? – удивленно спросила попадья. – Никуда тебя из села не выпустят пока свое не исполнишь! Вокруг избы уже сторожевые мужики стоят!
– Этого еще не хватает! – в сердцах воскликнул я и выглянул в окно, но за толстым мутным стеклом ничего разглядеть было невозможно.
– Стоят, стоят, – успокоила меня Марья. – Кто же не захочет, что бы его дочка Спасителя родила!
– И, и много у вас таких дочек?
– В нашем селе, которые уже в поре, семь десятков и еще шесть, – сказала попадья, – а в соседних деревнях не знаю, только думаю побольше будет.
– Да вы что, очумели? Я вам что Геракл! Это надо же такую глупость придумать! Да кто ваших девок потом замуж возьмет!
– Ничего пострадают за веру, – ответила на мою бурную тираду матушка. – Каждой такое за честь! Мужики за дочернюю очередность передрались. Хорошо батюшка церковный человек, нам первыми быть дозволили. Так что ты, божий человек, смирись и делай свое святое дело. Посмотри, какие дочки у меня, одна другой краше!
Девушки тотчас выставили вперед белые груди с розовыми, как у матери сосками и состроили приличествующие случаю гримасы.
– Сегодня об орошении даже разговор быть не может! У меня голова пробита, к тому же никаких пьяных зачатий. Довольно у нас в стране и без того уродов! Вот помоюсь в бане, отдохну, а там видно будет!
– Это как сам захочешь, божий человек, неволить тебя никто не станет. Только что же ему зря пропадать, вон какой он у тебя справный. Может, пока баня истопится, первой осчастливишь Маруську?
– Ага, а вы обе будете над душой стоять! После бани посмотрим, может кого-нибудь и осчастливлю!
Я уже понял, в какую попал передрягу и лихорадочно думал, как отсюда унести ноги. Караульные крестьяне меня не пугали, чай не рыцари, как-нибудь с ними справлюсь. Другое дело, что такое неординарное событие неминуемо вызовет излишний шум и огласку, чего мне совсем не хотелось. Лучше уж втихую орошать крестьянок, чем висеть вверх ногами на березе.
– Скоро баня будет готова? – спросил я хозяек.
– Как согреется, Панкратка, поди, скажет, – успокоила меня матушка.
– Ладно, тогда продолжим, – предложил я, возвращаясь за стол, где с горя хватанул целый стакан водки. Она была у попадьи не крепкая, но ароматная, настоянная на березовых почках, малине, смородиновых листьях и каких-то пряных травах.
– А как девушки не захотят делать со мной это самое, ну, понимаете, – сказал я, когда видимость мира и согласия была восстановлена, – то я им помогу.
– Как это поможешь?
– Скажу, что все было, хотя ничего и не было.
Фраза вышла запутанная, но меня поняли.
– Это кто же на такой обман пойдет? – удивилась матушка. – Да и как можно в таком деле обмануть?
– Запросто, скажем что все было, а на самом деле ничего не было, – продолжил я искать пути к отступлению.
– Старух не обманешь, они сразу дознаются.
– Как это можно узнать? – удивился я.
– Проверят. Что же они девку от бабы не отличат, – удивилась попадья моей наивности. – Да и кто от такого подвига откажется!
– Не откажемся, – разом в два голоса заявили сестры. – Раз нам батюшка с матушкой велят, значит, так тому и быть! Мы из родительской воли не выйдем!
– Я же говорила, что у меня хорошие девочки, – с гордостью сказала мать. – Ангелы, а не дочки! Никогда против родителей слова не сказали. Думаю, одна из них за праведность и послушание, непременно понесет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32