Настоящий Марий!
– Как он его завоевал? – потребовала подробностей Юлия.
– Спас армию от уничтожения – как же еще? Только этим и можно заслужить corona obsidionalis.
– Оставь свои шутки, Гай Марий. Ты знаешь, что я имею в виду.
– Прошлой зимой его и командуемый им легион отправили в Каастуло для охраны района в качестве подкрепления легиону Публия Лициния Красса в Дальней Испании. Войска Красса взбунтовались, вследствие чего кельтиберы преодолели оборонительные заслоны города. Тут-то наш паренек и покрыл себя славой! Он отстоял город, спас оба легиона и тем завоевал Травяной венок.
– Обязательно сама напишу ему и поздравлю. Интересно, знает ли о его достижениях его мать? Как ты считаешь, он с ней поделится новостью?
– Вряд ли, он слишком застенчив. Лучше напиши Рие об этом сама.
– Обязательно! О чем еще пишет Луций Корнелий?
– Почти ни о чем, – Марий вздохнул. – Он не больно весел. Но в конце концов он и не бывает иным. Он воздает Квинту Серторию должную хвалу, но, подозреваю, он с большей радостью надел бы Травяной венок на собственную голову. Тит Дидий не позволяет ему командовать войсками в деле.
– Бедный Луций Корнелий! Отчего же?
– Он слишком его ценит, – лаконично ответил Марий. – Луций Корнелий – стратег.
– Говорит ли он что-нибудь о германке, жене Квинта Сертория?
– Да, говорит. Она и ребенок живут в большой кельтиберской крепости под названием Оска.
– А как насчет его собственной жены-германки и их близнецов?
– Кто знает? – Марий пожал плечами. – Он их никогда не упоминает.
Наступило молчание; Юлия в задумчивости смотрела в окно. Потом она произнесла:
– Жаль, что это так. Как-то неестественно, правда? Я знаю, что они – не римляне, поэтому он не может привезти их в Рим. Но все же он должен питать к ним хоть какие-то чувства?
Марий предпочел не отвечать на вопрос. Вместо этого он сказал:
– Зато письмо Публия Рутилия пространно и насыщено новостями.
Уловка удалась.
– Оно годится для моих ушей? – с живостью спросила Юлия.
Марий прищелкнул языком.
– Еще как! Особенно заключительная часть.
– Так читай же, Гай Марий, читай!
– «Шлю тебе приветствие из Рима, Гай Марий! Пишу это письмо в Новом Году. Сам Квинт Граний из Путело обещал мне, что письмо настигнет тебя весьма скоро. Надеюсь, что оно застанет тебя в Галикарнасе, если же нет, то все равно ты его рано или поздно получишь.
Тебе доставит радость новость, что Квинт Муций избежал судебного преследования, чем он обязан своему красноречию в сенате, а также речам в его поддержку, произнесенным его кузеном Крассом Оратором и самим принцепсом сената Скавром, который поддержал все действия Квинта Муция и мои в провинции Азия. Как мы и ожидали, справиться с казначейством оказалось куда труднее, чем с публиканами; римский деловой человек всегда действует, исходя из коммерческой целесообразности, когда видит возможность получать прибыль, как это и было в случае с принятыми нами в провинции Азия мерами. Вой подняли главным образом собиратели произведений искусства, особенно тот самый Секст. Статуя Александра, которую он прихватил в Пергаме, странным образом исчезла из его перистиля – потому, возможно, что принцепс сената Скавр использовал его вороватость как главный довод в своих обращениях к собранию. Во всяком случае, казначейство в итоге пошло на попятный, и цензоры скрепя сердце отозвали азиатские контракты. Отныне налогообложение провинции Азия будет ориентировано на цифры, выведенные Квинтом Муцием и мной. При этом у тебя не должно сложиться впечатление, будто все нас простили, публиканы в том числе. Провинцию, где все отлажено, трудно эксплуатировать, а среди сборщиков налогов немало таких, которые не прочь бы еще поэксплуатировать провинцию Азия. Сенат согласился направить для управления провинцией видных деятелей, что поможет удерживать публиканов на поводке.
У нас новые консулы: не кто иные, как Луций Лициний Красс Оратор и мой дорогой Квинт Муций Сцевола. Городским претором – Луций Юлий Цезарь, сменивший выдающегося Нового человека, Марка Геренния. Никогда еще не видел столь любезной избирателям личности, как Марк Геренний, хотя не могу понять, чем он берет. Единственное, что от него требуется, – это показаться им на глаза, и они тут же начинают кричать, что хотят за него голосовать. Это очень не нравилось тому работяге, который старался за тебя, когда был народным трибуном, – я имею в виду Луция Марка Филиппа. Когда в прошлом году состоялся подсчет голосов на выборах претора, Геренний оказался в самом верху, а Филипп – внизу. Среди шести, разумеется. О, сколько было воплей и стонов! В этом году набор далеко не столь интересен. Прошлогодний preator peregrinus, Гай Флакк, привлек к себе внимание тем, что пожаловал римское гражданство жрице Цереры из Велии, некой Каллифане. Рим просто умирает от любопытства. Что же послужило тому причиной, можно только догадываться!
Наши цензоры Антоний Оратор и Луций Флакк, покончив с распределением контрактов (их задача усложнялась деятельностью двух субъектов в провинции Азия, которые не позволяли им торопиться!), взялись за проверку сенаторов и не нашли, в чем их упрекнуть. Затем они набросились на всадников – итог оказался тем же. Теперь они приближаются к полной переписи римлян повсюду в мире, заявляя, что от них не укроется ни одна живая душа.
Взвалив на себя столь повальное обязательство, они установили в Риме на Марсовом поле свою будку. Это что касается Рима. Для Италии они собрали удивительно хорошо организованную армию писцов, чья задача будет заключаться в том, чтобы не обойти вниманием ни одного города на полуострове и всех переписать. Я одобряю эту акцию, хотя меня не все поддерживают. Некоторые утверждают, что старый способ – когда граждане из сельской местности учитывались у duumviri своей округи, а граждане из провинций – у губернаторов – был тоже неплох. Однако Антоний и Флакк настаивают, что их предложение обладает рядом преимуществ. Насколько я понимаю, граждане провинций все равно никуда не денутся от своих губернаторов. Любители старины, естественно, предрекают, что результаты ничем не будут отличаться от прежних.
Теперь новости провинциальной жизни; пускай ты и находишься в тех краях, все равно кое о чем ты мог не услышать. Сирийский царь Антиох VIII, по прозвищу Грип Крючконосый, пал от руки родственника – или дяди, или братца? – в общем, Антиоха IX, прозванного Цизиценом. И вот жена Грипа, Клеопатра Селена Египетская, поспешно выходит замуж за убийцу, Цизицена! Интересно, много ли она рыдала в промежутке, когда еще была вдовой, а потом невестой? Впрочем, из этого известия следует, по крайней мере, что теперь Северная Сирия находится под властью одного царя.
Больше интереса вызвала в Риме новость о смерти одного из Птоломеев – Птоломея Апиона, незаконнорожденного сына ужасного старца Птоломея Египетского, прозванного Пузатым. Он только что умер в Кирене. Если ты помнишь, он был царем Кирены. Однако он не оставил наследника и завещал свое царство Риму! Эта мода пошла от старины Аттала Пергамского. Приятный способ оказаться в конечном счете владыками всего мира, а, Гай Марий? Заиметь все по завещанию.
Очень надеюсь, что в этом году ты наконец-то возвратишься домой. Без тебя в Риме очень скучно, без Хрюшки стало вообще не на кого пожаловаться. Между прочим, прошел весьма любопытный слушок – мол, Хрюшка скончался в результате отравления! Пустил слух не кто иной, как модный лекарь с Палатина Аполлодор Сикул. Его призвали тогда к прихворнувшему Хрюшке. Смерть пациента так его смутила, что он стал требовать вскрытия. Поросенок отказался, его tata Хрюшка был предан огню, а прах погребен в пышной могиле; все это происходило много лун тому назад. Однако наш малорослый сицилийский грек кое-что покумекал и теперь настаивает на версии, будто Хрюшка выпил какой-то мерзкой настойки из толченых персиковых семечек! Поросенок не без оснований заявляет, что ни у кого не могло существовать мотива для убийства его дражайшего папаши, и угрожает, что потащит Аполлодора в суд, если тот не перестанет болтать на каждом перекрестке, что Хрюшка был отравлен. Никто – даже я! – не предполагает, что сам Поросенок мог прикончить своего tata; но кто еще мог на него покуситься, вот вопрос!
Еще кое-что на закуску, и я оставлю тебя в покое. Семейные сплетни, обошедшие весь Рим. Муж моей племянницы, явившийся наконец-то из-за моря и обнаруживший, что его новорожденный сын отъявленно рыжеволос, развелся с ней, обвинив в супружеской неверности!
Подробнее об этом при нашей встрече в Риме. Я принесу жертву Ларам Пермаринским, моля их о твоем благополучном возвращении.»
Отбросив письмо, словно оно обожгло его огнем, Марий взглянул на жену.
– Ну, как тебе новости? – спросил он. – Твой братец Гай развелся с Аврелией из-за ее неверности! По всей видимости, у нее был дружок, причем рыжеволосый! Ого-го! Догадайся, кто отец?
Юлия сидела, разинув рот, не находя, что сказать. Лицо и шея у нее залились яркой краской, губы сделались почти незаметными. Она затрясла головой и произнесла после короткого молчания:
– Это неправда! Это не может быть правдой! Не верю!
– Что делать, если об этом рассказывает ее родной дядя. Вот, взгляни! – Он сунул ей под нос окончание письма Рутилия Руфа.
Она выхватила у него свиток и стала читать сама, медленно складывая буквы в слова; голос ее звучал глухо и неестественно. Лишь прочитав поразительные строки несколько раз, она отложила письмо.
– Речь идет не об Аврелии, – твердо заявила она. – Никогда не поверю, что он пишет об Аврелии.
– О ком же еще? Ярко-рыжие волосы, Юлия! Это – отличительная черта Луция Корнелия Суллы, а не Гая Юлия Цезаря!
– У Публия Рутилия Руфа есть другие племянницы, – упиралась Юлия.
– Знакомые накоротке с Луцием Корнелием? Ведущие самостоятельную жизнь в самых мерзких трущобах Рима?
– Откуда мы знаем? Все возможно.
– Точно так же обитатели Писидии верят в летающих свиней, – съязвил Марий.
– Какое отношение к этой истории имеет самостоятельное проживание в самых мерзких трущобах? – осведомилась Юлия.
– А такое: там интрижка имеет больше шансов остаться незамеченной, – сказал Марий, вконец развеселившись. – До той поры, естественно, пока в фамильное гнездышко не будет подброшен рыжеволосый кукушонок!
– Ты еще злорадствуешь! – с отвращением выкрикнула Юлия. – А я не верю, и все тут! И не поверю. – Тут ее посетила новая мысль. – Кроме всего прочего, он не может подразумевать моего брата Гая. Ему пока не пришел срок возвращаться, а если бы он вернулся, ты бы первым об этом услышал. Ведь он работает там по твоему поручению. – Она угрожающе взглянула на Мария. – Ну, что ты на это скажешь?
– Что его письмо вполне может дожидаться меня в Риме.
– После того, как я предупредила его в своем письме, что мы уезжаем на целых три года? Указав, пускай приблизительно, где мы будем находиться? Брось, Гай Марий! Лучше согласись, что вряд ли речь идет об Аврелии.
– Я соглашусь со всем, чего ты от меня потребуешь, – ответил Марий со смехом. – Но все равно, Юлия, это – Аврелия.
– Я еду домой, – заявила Юлия, порывисто вставая.
– А мне казалось, что ты хочешь повидать Египет…
– Нет, только домой! – повторила Юлия. – Мне все равно, куда отправишься ты, Гай Марий, хотя я бы предпочла, чтобы ты избрал землю Гипербореев. Я, во всяком случае, отправляюсь домой.
Часть II
Глава 1
– Я сам поеду в Смирну, чтобы вернуть свое состояние, – сказал Квинт Сервилий Цепион своему шурину Марку Ливию Друзу, когда они брели домой из римского форума.
Друз остановился, одна его тонкая бровь взлетела вверх.
– О! Ты думаешь, что это будет мудрый поступок? – спросил он и тотчас спохватился, готовый откусить себе свой несдержанный язык.
– В каком смысле, мудрый? – сварливо осведомился Цепион.
Друз поспешил дружески взять Цепиона за правую руку.
– Я имел в виду только то, что сказал, Квинт. Я вовсе не хочу допускать, что твои сокровища в Смирне – это золото Толозы, якобы украденное твоим отцом. Однако факт остается фактом: весь Рим верит в виновность твоего отца, а также в то, что принадлежащие тебе смирнинские сокровища – это золото Толозы. В былые времена, попытавшись вернуть его, ты не заслужил бы ничего, кроме завистливых взглядов и ненависти, способной повредить твоей дальнейшей карьере. Однако сегодня действует lex Servilia Glaucia de repetundis, вот о чем тебе не следовало бы забывать! Прошли времена, когда губернатор мог изымать все, что ему вздумается, не опасаясь за судьбу своего достояния, поскольку оно записано на чужое имя. Закон Главция оговаривает, что деньги, полученные незаконным путем, подлежат изъятию также и у нового владельца, а не только у виновного в злоупотреблении. Дядюшка Луций Тиддлипусс теперь тебе не подмога.
– Вспомни-ка, что закон Главция не имеет обратной силы, – процедил сквозь зубы Цепион.
– С этой загвоздкой вполне справится трибуна, заполненная плебсом в мстительном расположении, скороспелый призыв к плебейскому собранию исправить конкретное несовершенство закона – и ты станешь жертвой обратной силы lex Servilia Glaucia, да еще какой! – твердо проговорил Друз. – Тебе бы стоило, братец Квинт, хорошенько об этом поразмыслить. Мне бы очень не хотелось, чтобы моя сестра и ее дети оказались лишены и paterfamilias, и состояния, а ты провел долгие годы в изгнании в Смирне.
– И почему они прицепились именно к моему отцу? – сердито засопел Цепион. – Взгляни лучше на Метелла Нумидийского! Вернулся восвояси, покрытый славой, тогда как мой бедный отец умер в бессрочной ссылке.
– Мы оба знаем, почему так произошло, – терпеливо ответил Друз, в тысячный раз жалея, что ему достался столь несообразительный родственничек. – Люди, заправляющие на плебейских собраниях, способны простить знатному лицу все, что угодно, особенно по прошествии времени. Беда в том, что золото Толозы было уникальным кладом. И исчезло оно именно тогда, когда за ним надзирал твой отец. А ведь золота там было больше, чем когда-либо хранилось в римской казне! Решив, что его прихватил именно твой отец, люди воспылали к нему ненавистью, не имеющей ни малейшего отношения ни к праву, ни к справедливости, ни к патриотизму. – Он снова зашагал вперед; Цепион последовал за ним. – Подумай же хорошенько, прошу тебя, Квинт! Если ты вернешься с суммой, составляющей процентов десять от стоимости золота Толозы, то весь Рим взвоет: значит, твой отец действительно его присвоил, а ты – наследник.
– А вот и нет! – засмеялся Цепион. – Я все тщательно продумал, Марк. У меня ушли годы на решение этой задачи, и я решил ее, это уж точно!
– Каким же образом? – скептически осведомился Друз.
– Прежде всего, никто, кроме тебя, не будет знать, куда я подевался и чем занимаюсь. Риму – а также Ливий Друзе и Сервилии Цепион – будет известно одно: я в Италийской Галлии за Падом, где проверяю свои владения. Я уже много месяцев твержу, что вынужден этим заняться; никто не удивится и не станет меня выслеживать. С какой стати волноваться, раз я столько разглагольствовал о своих планах основать городки, где в кузницах будут изготовлять все, что угодно, от плугов до кольчуг? Поскольку меня будет интересовать исключительно правовая сторона проекта, никто не подумает подвергнуть критике злоупотребление сенаторской должностью. Заправлять мастерскими будут другие – с меня достаточно владения городами!
Речь Цепиона была настолько пылкой, что Друз (который многое пропустил мимо ушей, потому что почти не слушал шурина) уставился на него в изумлении.
– Можно подумать, что твое решение серьезно, – молвил он.
– Еще как! Города с плавильнями – только часть проектов, в которые я хочу вложить свои деньги из Смирны. Причем капиталовложения я собираюсь делать на римских территориях, а не в самом Риме, чтобы мои деньги не шли на обогащение финансовых учреждений города. Не думаю, чтобы казначейство проявило достаточную расторопность, чтобы выяснить, во что и как я вкладываю средства вдали от города Рима, – сказал Цепион.
Друз был еще более поражен.
– Квинт Сервилий, я попросту сражен! Я и подумать не мог, что ты настолько коварен!
– Я подозревал, каким будет твое впечатление, – ответил Цепион и все испортил, добавив: – Должен признаться, что незадолго до смерти мой отец прислал мне письмо с наставлениями, как следует поступить. В Смирне меня ждут громадные деньги.
– Могу себе представить, – сухо бросил Друз.
– Но это – не золото Толозы! – вскричал Цепион, отмахиваясь. – Это достояние отца и матери. Отец был достаточно предусмотрителен, чтобы перевести деньги, прежде чем его осудили, несмотря на козни этого чванливого cunnus Норбана, пытавшегося ему в этом воспрепятствовать, бросив отца в тюрьму сразу после суда, еще до того, как его отправили в ссылку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
– Как он его завоевал? – потребовала подробностей Юлия.
– Спас армию от уничтожения – как же еще? Только этим и можно заслужить corona obsidionalis.
– Оставь свои шутки, Гай Марий. Ты знаешь, что я имею в виду.
– Прошлой зимой его и командуемый им легион отправили в Каастуло для охраны района в качестве подкрепления легиону Публия Лициния Красса в Дальней Испании. Войска Красса взбунтовались, вследствие чего кельтиберы преодолели оборонительные заслоны города. Тут-то наш паренек и покрыл себя славой! Он отстоял город, спас оба легиона и тем завоевал Травяной венок.
– Обязательно сама напишу ему и поздравлю. Интересно, знает ли о его достижениях его мать? Как ты считаешь, он с ней поделится новостью?
– Вряд ли, он слишком застенчив. Лучше напиши Рие об этом сама.
– Обязательно! О чем еще пишет Луций Корнелий?
– Почти ни о чем, – Марий вздохнул. – Он не больно весел. Но в конце концов он и не бывает иным. Он воздает Квинту Серторию должную хвалу, но, подозреваю, он с большей радостью надел бы Травяной венок на собственную голову. Тит Дидий не позволяет ему командовать войсками в деле.
– Бедный Луций Корнелий! Отчего же?
– Он слишком его ценит, – лаконично ответил Марий. – Луций Корнелий – стратег.
– Говорит ли он что-нибудь о германке, жене Квинта Сертория?
– Да, говорит. Она и ребенок живут в большой кельтиберской крепости под названием Оска.
– А как насчет его собственной жены-германки и их близнецов?
– Кто знает? – Марий пожал плечами. – Он их никогда не упоминает.
Наступило молчание; Юлия в задумчивости смотрела в окно. Потом она произнесла:
– Жаль, что это так. Как-то неестественно, правда? Я знаю, что они – не римляне, поэтому он не может привезти их в Рим. Но все же он должен питать к ним хоть какие-то чувства?
Марий предпочел не отвечать на вопрос. Вместо этого он сказал:
– Зато письмо Публия Рутилия пространно и насыщено новостями.
Уловка удалась.
– Оно годится для моих ушей? – с живостью спросила Юлия.
Марий прищелкнул языком.
– Еще как! Особенно заключительная часть.
– Так читай же, Гай Марий, читай!
– «Шлю тебе приветствие из Рима, Гай Марий! Пишу это письмо в Новом Году. Сам Квинт Граний из Путело обещал мне, что письмо настигнет тебя весьма скоро. Надеюсь, что оно застанет тебя в Галикарнасе, если же нет, то все равно ты его рано или поздно получишь.
Тебе доставит радость новость, что Квинт Муций избежал судебного преследования, чем он обязан своему красноречию в сенате, а также речам в его поддержку, произнесенным его кузеном Крассом Оратором и самим принцепсом сената Скавром, который поддержал все действия Квинта Муция и мои в провинции Азия. Как мы и ожидали, справиться с казначейством оказалось куда труднее, чем с публиканами; римский деловой человек всегда действует, исходя из коммерческой целесообразности, когда видит возможность получать прибыль, как это и было в случае с принятыми нами в провинции Азия мерами. Вой подняли главным образом собиратели произведений искусства, особенно тот самый Секст. Статуя Александра, которую он прихватил в Пергаме, странным образом исчезла из его перистиля – потому, возможно, что принцепс сената Скавр использовал его вороватость как главный довод в своих обращениях к собранию. Во всяком случае, казначейство в итоге пошло на попятный, и цензоры скрепя сердце отозвали азиатские контракты. Отныне налогообложение провинции Азия будет ориентировано на цифры, выведенные Квинтом Муцием и мной. При этом у тебя не должно сложиться впечатление, будто все нас простили, публиканы в том числе. Провинцию, где все отлажено, трудно эксплуатировать, а среди сборщиков налогов немало таких, которые не прочь бы еще поэксплуатировать провинцию Азия. Сенат согласился направить для управления провинцией видных деятелей, что поможет удерживать публиканов на поводке.
У нас новые консулы: не кто иные, как Луций Лициний Красс Оратор и мой дорогой Квинт Муций Сцевола. Городским претором – Луций Юлий Цезарь, сменивший выдающегося Нового человека, Марка Геренния. Никогда еще не видел столь любезной избирателям личности, как Марк Геренний, хотя не могу понять, чем он берет. Единственное, что от него требуется, – это показаться им на глаза, и они тут же начинают кричать, что хотят за него голосовать. Это очень не нравилось тому работяге, который старался за тебя, когда был народным трибуном, – я имею в виду Луция Марка Филиппа. Когда в прошлом году состоялся подсчет голосов на выборах претора, Геренний оказался в самом верху, а Филипп – внизу. Среди шести, разумеется. О, сколько было воплей и стонов! В этом году набор далеко не столь интересен. Прошлогодний preator peregrinus, Гай Флакк, привлек к себе внимание тем, что пожаловал римское гражданство жрице Цереры из Велии, некой Каллифане. Рим просто умирает от любопытства. Что же послужило тому причиной, можно только догадываться!
Наши цензоры Антоний Оратор и Луций Флакк, покончив с распределением контрактов (их задача усложнялась деятельностью двух субъектов в провинции Азия, которые не позволяли им торопиться!), взялись за проверку сенаторов и не нашли, в чем их упрекнуть. Затем они набросились на всадников – итог оказался тем же. Теперь они приближаются к полной переписи римлян повсюду в мире, заявляя, что от них не укроется ни одна живая душа.
Взвалив на себя столь повальное обязательство, они установили в Риме на Марсовом поле свою будку. Это что касается Рима. Для Италии они собрали удивительно хорошо организованную армию писцов, чья задача будет заключаться в том, чтобы не обойти вниманием ни одного города на полуострове и всех переписать. Я одобряю эту акцию, хотя меня не все поддерживают. Некоторые утверждают, что старый способ – когда граждане из сельской местности учитывались у duumviri своей округи, а граждане из провинций – у губернаторов – был тоже неплох. Однако Антоний и Флакк настаивают, что их предложение обладает рядом преимуществ. Насколько я понимаю, граждане провинций все равно никуда не денутся от своих губернаторов. Любители старины, естественно, предрекают, что результаты ничем не будут отличаться от прежних.
Теперь новости провинциальной жизни; пускай ты и находишься в тех краях, все равно кое о чем ты мог не услышать. Сирийский царь Антиох VIII, по прозвищу Грип Крючконосый, пал от руки родственника – или дяди, или братца? – в общем, Антиоха IX, прозванного Цизиценом. И вот жена Грипа, Клеопатра Селена Египетская, поспешно выходит замуж за убийцу, Цизицена! Интересно, много ли она рыдала в промежутке, когда еще была вдовой, а потом невестой? Впрочем, из этого известия следует, по крайней мере, что теперь Северная Сирия находится под властью одного царя.
Больше интереса вызвала в Риме новость о смерти одного из Птоломеев – Птоломея Апиона, незаконнорожденного сына ужасного старца Птоломея Египетского, прозванного Пузатым. Он только что умер в Кирене. Если ты помнишь, он был царем Кирены. Однако он не оставил наследника и завещал свое царство Риму! Эта мода пошла от старины Аттала Пергамского. Приятный способ оказаться в конечном счете владыками всего мира, а, Гай Марий? Заиметь все по завещанию.
Очень надеюсь, что в этом году ты наконец-то возвратишься домой. Без тебя в Риме очень скучно, без Хрюшки стало вообще не на кого пожаловаться. Между прочим, прошел весьма любопытный слушок – мол, Хрюшка скончался в результате отравления! Пустил слух не кто иной, как модный лекарь с Палатина Аполлодор Сикул. Его призвали тогда к прихворнувшему Хрюшке. Смерть пациента так его смутила, что он стал требовать вскрытия. Поросенок отказался, его tata Хрюшка был предан огню, а прах погребен в пышной могиле; все это происходило много лун тому назад. Однако наш малорослый сицилийский грек кое-что покумекал и теперь настаивает на версии, будто Хрюшка выпил какой-то мерзкой настойки из толченых персиковых семечек! Поросенок не без оснований заявляет, что ни у кого не могло существовать мотива для убийства его дражайшего папаши, и угрожает, что потащит Аполлодора в суд, если тот не перестанет болтать на каждом перекрестке, что Хрюшка был отравлен. Никто – даже я! – не предполагает, что сам Поросенок мог прикончить своего tata; но кто еще мог на него покуситься, вот вопрос!
Еще кое-что на закуску, и я оставлю тебя в покое. Семейные сплетни, обошедшие весь Рим. Муж моей племянницы, явившийся наконец-то из-за моря и обнаруживший, что его новорожденный сын отъявленно рыжеволос, развелся с ней, обвинив в супружеской неверности!
Подробнее об этом при нашей встрече в Риме. Я принесу жертву Ларам Пермаринским, моля их о твоем благополучном возвращении.»
Отбросив письмо, словно оно обожгло его огнем, Марий взглянул на жену.
– Ну, как тебе новости? – спросил он. – Твой братец Гай развелся с Аврелией из-за ее неверности! По всей видимости, у нее был дружок, причем рыжеволосый! Ого-го! Догадайся, кто отец?
Юлия сидела, разинув рот, не находя, что сказать. Лицо и шея у нее залились яркой краской, губы сделались почти незаметными. Она затрясла головой и произнесла после короткого молчания:
– Это неправда! Это не может быть правдой! Не верю!
– Что делать, если об этом рассказывает ее родной дядя. Вот, взгляни! – Он сунул ей под нос окончание письма Рутилия Руфа.
Она выхватила у него свиток и стала читать сама, медленно складывая буквы в слова; голос ее звучал глухо и неестественно. Лишь прочитав поразительные строки несколько раз, она отложила письмо.
– Речь идет не об Аврелии, – твердо заявила она. – Никогда не поверю, что он пишет об Аврелии.
– О ком же еще? Ярко-рыжие волосы, Юлия! Это – отличительная черта Луция Корнелия Суллы, а не Гая Юлия Цезаря!
– У Публия Рутилия Руфа есть другие племянницы, – упиралась Юлия.
– Знакомые накоротке с Луцием Корнелием? Ведущие самостоятельную жизнь в самых мерзких трущобах Рима?
– Откуда мы знаем? Все возможно.
– Точно так же обитатели Писидии верят в летающих свиней, – съязвил Марий.
– Какое отношение к этой истории имеет самостоятельное проживание в самых мерзких трущобах? – осведомилась Юлия.
– А такое: там интрижка имеет больше шансов остаться незамеченной, – сказал Марий, вконец развеселившись. – До той поры, естественно, пока в фамильное гнездышко не будет подброшен рыжеволосый кукушонок!
– Ты еще злорадствуешь! – с отвращением выкрикнула Юлия. – А я не верю, и все тут! И не поверю. – Тут ее посетила новая мысль. – Кроме всего прочего, он не может подразумевать моего брата Гая. Ему пока не пришел срок возвращаться, а если бы он вернулся, ты бы первым об этом услышал. Ведь он работает там по твоему поручению. – Она угрожающе взглянула на Мария. – Ну, что ты на это скажешь?
– Что его письмо вполне может дожидаться меня в Риме.
– После того, как я предупредила его в своем письме, что мы уезжаем на целых три года? Указав, пускай приблизительно, где мы будем находиться? Брось, Гай Марий! Лучше согласись, что вряд ли речь идет об Аврелии.
– Я соглашусь со всем, чего ты от меня потребуешь, – ответил Марий со смехом. – Но все равно, Юлия, это – Аврелия.
– Я еду домой, – заявила Юлия, порывисто вставая.
– А мне казалось, что ты хочешь повидать Египет…
– Нет, только домой! – повторила Юлия. – Мне все равно, куда отправишься ты, Гай Марий, хотя я бы предпочла, чтобы ты избрал землю Гипербореев. Я, во всяком случае, отправляюсь домой.
Часть II
Глава 1
– Я сам поеду в Смирну, чтобы вернуть свое состояние, – сказал Квинт Сервилий Цепион своему шурину Марку Ливию Друзу, когда они брели домой из римского форума.
Друз остановился, одна его тонкая бровь взлетела вверх.
– О! Ты думаешь, что это будет мудрый поступок? – спросил он и тотчас спохватился, готовый откусить себе свой несдержанный язык.
– В каком смысле, мудрый? – сварливо осведомился Цепион.
Друз поспешил дружески взять Цепиона за правую руку.
– Я имел в виду только то, что сказал, Квинт. Я вовсе не хочу допускать, что твои сокровища в Смирне – это золото Толозы, якобы украденное твоим отцом. Однако факт остается фактом: весь Рим верит в виновность твоего отца, а также в то, что принадлежащие тебе смирнинские сокровища – это золото Толозы. В былые времена, попытавшись вернуть его, ты не заслужил бы ничего, кроме завистливых взглядов и ненависти, способной повредить твоей дальнейшей карьере. Однако сегодня действует lex Servilia Glaucia de repetundis, вот о чем тебе не следовало бы забывать! Прошли времена, когда губернатор мог изымать все, что ему вздумается, не опасаясь за судьбу своего достояния, поскольку оно записано на чужое имя. Закон Главция оговаривает, что деньги, полученные незаконным путем, подлежат изъятию также и у нового владельца, а не только у виновного в злоупотреблении. Дядюшка Луций Тиддлипусс теперь тебе не подмога.
– Вспомни-ка, что закон Главция не имеет обратной силы, – процедил сквозь зубы Цепион.
– С этой загвоздкой вполне справится трибуна, заполненная плебсом в мстительном расположении, скороспелый призыв к плебейскому собранию исправить конкретное несовершенство закона – и ты станешь жертвой обратной силы lex Servilia Glaucia, да еще какой! – твердо проговорил Друз. – Тебе бы стоило, братец Квинт, хорошенько об этом поразмыслить. Мне бы очень не хотелось, чтобы моя сестра и ее дети оказались лишены и paterfamilias, и состояния, а ты провел долгие годы в изгнании в Смирне.
– И почему они прицепились именно к моему отцу? – сердито засопел Цепион. – Взгляни лучше на Метелла Нумидийского! Вернулся восвояси, покрытый славой, тогда как мой бедный отец умер в бессрочной ссылке.
– Мы оба знаем, почему так произошло, – терпеливо ответил Друз, в тысячный раз жалея, что ему достался столь несообразительный родственничек. – Люди, заправляющие на плебейских собраниях, способны простить знатному лицу все, что угодно, особенно по прошествии времени. Беда в том, что золото Толозы было уникальным кладом. И исчезло оно именно тогда, когда за ним надзирал твой отец. А ведь золота там было больше, чем когда-либо хранилось в римской казне! Решив, что его прихватил именно твой отец, люди воспылали к нему ненавистью, не имеющей ни малейшего отношения ни к праву, ни к справедливости, ни к патриотизму. – Он снова зашагал вперед; Цепион последовал за ним. – Подумай же хорошенько, прошу тебя, Квинт! Если ты вернешься с суммой, составляющей процентов десять от стоимости золота Толозы, то весь Рим взвоет: значит, твой отец действительно его присвоил, а ты – наследник.
– А вот и нет! – засмеялся Цепион. – Я все тщательно продумал, Марк. У меня ушли годы на решение этой задачи, и я решил ее, это уж точно!
– Каким же образом? – скептически осведомился Друз.
– Прежде всего, никто, кроме тебя, не будет знать, куда я подевался и чем занимаюсь. Риму – а также Ливий Друзе и Сервилии Цепион – будет известно одно: я в Италийской Галлии за Падом, где проверяю свои владения. Я уже много месяцев твержу, что вынужден этим заняться; никто не удивится и не станет меня выслеживать. С какой стати волноваться, раз я столько разглагольствовал о своих планах основать городки, где в кузницах будут изготовлять все, что угодно, от плугов до кольчуг? Поскольку меня будет интересовать исключительно правовая сторона проекта, никто не подумает подвергнуть критике злоупотребление сенаторской должностью. Заправлять мастерскими будут другие – с меня достаточно владения городами!
Речь Цепиона была настолько пылкой, что Друз (который многое пропустил мимо ушей, потому что почти не слушал шурина) уставился на него в изумлении.
– Можно подумать, что твое решение серьезно, – молвил он.
– Еще как! Города с плавильнями – только часть проектов, в которые я хочу вложить свои деньги из Смирны. Причем капиталовложения я собираюсь делать на римских территориях, а не в самом Риме, чтобы мои деньги не шли на обогащение финансовых учреждений города. Не думаю, чтобы казначейство проявило достаточную расторопность, чтобы выяснить, во что и как я вкладываю средства вдали от города Рима, – сказал Цепион.
Друз был еще более поражен.
– Квинт Сервилий, я попросту сражен! Я и подумать не мог, что ты настолько коварен!
– Я подозревал, каким будет твое впечатление, – ответил Цепион и все испортил, добавив: – Должен признаться, что незадолго до смерти мой отец прислал мне письмо с наставлениями, как следует поступить. В Смирне меня ждут громадные деньги.
– Могу себе представить, – сухо бросил Друз.
– Но это – не золото Толозы! – вскричал Цепион, отмахиваясь. – Это достояние отца и матери. Отец был достаточно предусмотрителен, чтобы перевести деньги, прежде чем его осудили, несмотря на козни этого чванливого cunnus Норбана, пытавшегося ему в этом воспрепятствовать, бросив отца в тюрьму сразу после суда, еще до того, как его отправили в ссылку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55