Если только сможет вспомнить зачем.
Потом однажды вечером она вспоминает. Это происходит после ухода Грегори. Зеркало в тяжелой вычурной позолоченной раме висит в гостиной, его стекло покрыто пузырьками и деформировано, мутно-пятнистое старое зеркало, утратившее блеск оттого, что в него много гляделись. Она всматривается в себя как бы сквозь легкую дымку. Ей приходит в голову, что если пристально глядеть на собственное отражение достаточно долго – скажем, несколько лет, – то можно перестать ориентироваться, кто здесь реальный и кто виртуальный. С какой стороны находишься ты? Что, если ты вообще не человек? Что, если ты лишь воспоминание, которое тщетно жаждет обернуться реальностью? А какова судьба забытых воспоминаний? Они ведь должны где-то сохраняться, а иначе разве их можно было бы восстановить? По-видимому, существует нечто вроде чистилища для утраченных воспоминаний. Возможно, им является это зеркало. Что, если наши жизни – не что иное, как воспоминания, дрейфующие цепочкой – вплоть до настоящего мига? Что, если никакой Дордони нет и никогда не было? Что, если у меня нет сестры?
Внезапное прозрение: «Я отлучена от своего будущего», – говорит она своему отражению.
Она долго разглядывает себя в зеркале, пока не начинает казаться, что она уже не может оторваться от своего изображения. Затем возникает легкая вибрация в скулах, едва заметное подергивание мускулов под глазом. Эти движения видимы, но не осязаемы. Все происходит лишь в виртуальном мире Зазеркалья. Затем ее лицо претерпевает ряд последовательных искажений, как будто его быстро сминают чьи-то невидимые руки. Свет вокруг ее головы в зеркале тускнеет, изображение затуманивается, что-то ее затеняет. По обе стороны от ее лица формируется из облака золотой раструб длинной воронки; хотя, возможно, это лишь мерцающий отсвет зеркал, висящих на противоположной стене. Но какова бы ни была природа этих образов, она фиксирует взгляд на лице перед нею, которое больше не похоже на ее собственное. Издалека она слышит тонкие, скорбные звуки труб. Хотя ее глаза остаются открытыми, веки на зазеркальном лице живут своей особенной жизнью и закрываются перед ее взором, а губы движутся, произнося слова голосом, лишь отчасти похожим на ее собственный: «Ты одна из погибших».
– Что я должна сделать? – спрашивает она слепую женщину.
«Каждый прожитый день – это еще одна площадка на лестнице, ведущей вниз. Ты уже прошла долгий путь. Ангел – это не он. Это ты».
– Я поддалась обману. Что я должна сделать? «Сделать? Ты должна его убить».
Она слышит легкий щелчок входной двери, когда возвращается Грегори. Через несколько секунд он уже стоит у нее за спиной, его лицо виднеется рядом с ее лицом, и он тоже смотрит в зеркало. Ее отражение восстанавливает привычные формы, становится более устойчивым, глаза открываются; такое ощущение, что все это происходит с единственной целью – чтобы его обмануть.
– Разговариваешь сама с собой, – произносит он, мягко стирая слезу с ее щеки. – Но ты плакала.
– Я устала.
– Может, тебе принести что-нибудь?
– Нет, я собираюсь прогуляться.
– Я пойду с тобой.
– Нет. Пожалуйста, не надо. Мне нужно побыть одной и кое-что обдумать.
Впервые она отказывается от его компании. Грегори в задумчивости пожимает плечами.
– На улице сыро. Надень пальто.
Улица окутана туманом, тончайшая кисея наброшена на тротуары и мостовую, фонарные столбы и припаркованные автомобили, все покрыто влагой. Звуки Парижа приглушены, свет от фонарей скручен в плотные желтые шары; серая мостовая под ногами вся в лужах, как бы подернутых перламутровой пленкой и отражающих бесполезный свет. Она идет к Пер-Лашез, поскольку не знает, куда еще можно пойти.
Но душа знаменитого кладбища оцепенела. Мраморные изваяния силятся вернуть себе в слабом свете фонарей более четкие контуры. Даже кошки и фанаты покойного Джима Моррисона куда-то исчезли. Сырость впитывается в кожу, пронизывает до костей. Она поднимает воротник пальто и бредет по аллее. Ангел – это ты. Ты должна его убить.
Она приближается к странному монументу, призраку женщины в натуральную величину, голова которой скрыта в складках бесчисленных ниспадающих полотнищ; одна рука фигуры отчаянно цепляется за скульптурные перекладины, напоминающие тюремную решетку. Этот нелепый монумент, упивающийся смертью, выставляющий свою трагедию напоказ, выглядит в окружающем тумане невероятно реалистично: привидение, бесплотный дух умершего вампира, пытающийся – слишком поздно – вернуться в могилу до рассвета. «Не я ли это?» – спрашивает она себя. Поблизости расположена совсем небольшая, поросшая мхом могилка, где на простом камне, кроме имени, вырублена надпись: «Ма sњur, mon sang» .
Воспоминание. Она вспоминает, зачем ей нужно в Дордонь. Там моя сестра, моя кровь.
Она возвращается прямиком в квартиру, точно зная, где Грегори держит свой запас героина; она неоднократно видела, как он бодяжит порошок на дозы на продажу. «Подмешать чего-нибудь». Закончив свою смертоносную работу, она чувствует удовлетворение оттого, что он ничего не поймет, пока не будет слишком поздно. «Убей его». Главное, что теперь ее ничто не сможет остановить. Она должна отправиться в Дордонь. Должна добраться до сестры, так как та нуждается в ее помощи. Если бы только она смогла вспомнить, кто такая ее сестра.
32
– Ты должна это чувствовать, Джесси. Температура упала на несколько градусов. Неужели не ощущаешь?
Джесси пожала плечами, давая понять, что ей это неинтересно. Ее сейчас занимали совсем иные проблемы помимо погоды.
– Я думаю, ты притворяешься. Притворяешься, что не замечаешь этого изменения погоды. В чем дело? Что-то изменилось? Я потеряла твою дружбу?
– Все дело в маме. Она велела, чтобы я больше не проводила с вами столько времени. – Джесси не стала упоминать, как настоятельно потребовала этого Сабина.
– Со мной?
– С вами обеими. Да, вначале она сказала, что это относится ко всем вам. Потом поправилась: ко всем, кроме Мэтта. Но мне не разрешается ходить с вами на прогулки, по магазинам или кататься на машине и вообще запрещено бывать с вами подолгу.
– И что ты думаешь по этому поводу?
– По-моему, это глупо. Наверно, она расстраивается из-за папиного ухода.
В то же время чувствовалось, что с исчезновением Джеймса Сабина даже несколько расслабилась. Это беспокоило Джесси. Все выглядело так, будто в прочном фундаменте, на котором она строила свое понимание мира взрослых, появилась трещина. Джесси предполагала, что взрослые всегда имеют веские основания поступать так или иначе, и притом они заботятся об интересах каждого. Но впервые в жизни ей пришло на ум, что взрослые могут не отдавать себе отчета в своих действиях. Что иногда они поступают наугад, подобно детям.
– Ты права, – погладила ее по голове наставница. – Все же ты хороший наблюдатель погоды. Ты видишь то, что скрыто за очевидным. Когда люди подавлены чем-либо, их поступками движут иные мысли и идеи, не такие, как обычно, и тогда они набрасываются не на тех, кто действительно виноват. Когда имеешь дело с людьми, которые чем-то расстроены, нужно быть очень осторожной. Но послушай, я думаю, что твой отец может сегодня вернуться.
– Как вы это узнали?
– Видишь ли, я тоже наблюдатель погоды. Я могу ошибаться, но смотри, Джесси. – Наставница повернулась и указала на приближающуюся цепочку облаков. – Что там у нас за белокрылые вестники? Высота восемь километров, перистые и длиннохвостые, важные приметы и предзнаменования, более прекрасные, чем серафимы, и сверкающие ярче, чем херувимы. Посланцы несут кристаллы льда, парят в восходящих воздушных потоках, дрейфуют по течению. Ищут приюта на перегретой земле.
Джесси откинула голову и взглянула в указанном направлении. В последних лучах заходящего солнца облака выглядели совсем неопасными, далекими и какими-то эфемерными.
– Посмотри на них, Джесс. Боже мой, да их там тысячи. Серебряные крылья в золотых, розовых и лиловых крапинках. Ты ведь знаешь, к утру они успеют уйти. Но как ты думаешь, что в них скрыто? Что они тянут за собой на хрустальных канатах и на ледяных цепях? Чем пропитан след, который они оставляют за собой? Прислушайся. Ты слышишь их голоса? Можешь их расслышать? Они заняты тем, что на языке, слишком прекрасном, чтобы быть адресованным кому-либо конкретно, называют имена отдельных людей, находящихся далеко внизу. Все происходит неслышно и незаметно. Но вслушайся снова. Вот и твой отец.
Джесси повернулась. Она услышала необычный звук, доносящийся снизу. Это был одиночный звонок телефона, необычный потому, что за все время их пребывания в доме телефон зазвонил впервые.
– Вот было бы забавно, – произнесла наставница, – если бы я угадала и оказалось бы, что это звонит твой отец… именно сейчас.
«Да, – подумала Джесси, – это было бы забавно».
– Где? – спросил ответивший на звонок Мэтт.
– Где? – спросил еще кто-то.
– Где? – переспросил третий. Сабина только вздохнула:
– Это меня не удивляет. Вы можете присмотреть за детьми? Я тогда немедленно отправлюсь.
– Нет, – возразил Мэтт, – поеду я. Я ему обещал. А ты оставайся здесь.
Сабина еще немного поупрямилась, но скорее для виду, понимая, что не смогла бы выдержать такой долгий путь за рулем. Полдень еще не наступил, а вернутся они уже ближе к полуночи.
Все жаждали узнать в точности, как Джеймс оправдывался, и Мэтт сказал, что не узнал почти никаких подробностей; в свою очередь Сабина захотела выяснить, нс спросил ли Мэтт, что Джеймс вообще себе думает, и Мэтт ответил, что нет, не спросил, а лихорадочно записывал, как и куда ехать; поверить не могу, заявила Рейчел, и Крисси сообщила, что тоже не может поверить, и тогда Сабина разрыдалась, а Крисси потребовала, чтобы Мэтт отправлялся как можно скорее, на что Рейчел откликнулась предложением сделать бутерброды в дорогу. Через минуту Мэтт уже разворачивал автомобиль на гравийной площадке перед домом, и вот он уехал, оставив всех в подавленном состоянии.
– Поставлю-ка я чайник, – объявила Крисси.
В отсутствие мужчин Джесси почувствовала странное изменение общего настроения. Почти ничего не было сказано ни про самого Джеймса, ни про то, где он был или почему мог оказаться там, где оказался, ни о том, что творится у него в голове. Джесси и Бет отважились задать несколько вопросов, но отрывисто-краткие ответы дали им понять, что приставать к взрослым лучше не стоит.
Джесси пыталась извлечь какие-то выводы, наблюдая за поведением взрослых женщин. Было заметно, что каждая из них говорит теперь тоном пониже. Движение вокруг дома стало как будто слегка заторможенным. Там, где раньше можно было, так сказать, услышать удары семи сердец, пульсирующих на разных частотах, сейчас четко прослеживалось общее замедление, синхронизация пульса. После полудня Рейчел, Крисси, Бет и Джесси вяло болтали ногами в бассейне, держась рядом за бортик и обильно потея.
– Посмотрите, какие тучи приближаются, – произнесла одна из них.
Низко висевшие на западе тучи цвета свежего кровоподтека начинали уплотняться и сгущаться. Сабина лежала на топчане с книжкой в бумажном переплете. Джесси отметила, что в течение получаса ее мать не перевернула ни одной страницы. Молчание нарушила Рейчел:
– Сабина, иди к нам в бассейн.
Сабина подняла глаза, отложила в сторону книгу и скользнула вслед за ними в воду. Все произошло в полном молчании. Они держались за края бассейна, только слегка покачивая погруженным в воду телом, подобно карпу, спасающемуся от жары в неподвижности пруда.
Во время приготовления вечерней трапезы пять женщин являли образец трудовой кооперации; никто не пытался приказывать другим или инструктировать их. Джесси была поражена, когда даже Бет включилась в работу, помогая найти тарелки и накрывая на стол. Тем временем Рейчел мыла овощи, Крисси их чистила, а Сабина резала мясо для отбивных; затем Сабина их солила, Крисси жарила в сотейнике, и Рейчел обрызгивала жиром. Занимаясь делом, они шутили и смеялись, обменивались рассказами о том, о сем и в отсутствие мужчин уселись вместе за чудесный обед при свечах. В воздухе витала невысказанная симпатия ко всему окружающему. Казалось, что они все еще вместе сидят в бассейне и делят между собой эмоциональный водоем-джакузи.
Если не принимать во внимание того, что кафельное дно джакузи было раскалено. Ступни поджаривались, ноги взбивали воду, смердело паленой плотью.
– Девочки, вам пора спать, – распорядилась Сабина.
– Можно дочитать сказку? – попросила Бет.
– Давайте я прочту, – вызвалась Крисси. Повисла недолгая пауза. Джесси задержала дыхание.
– Все в порядке, – сказала Сабина, – я сама почитаю.
– Нет, правда, меня вовсе не затруднит.
– Оставайтесь здесь. Это моя обязанность.
Две женщины, такие же далекие друг от друга, как галактики в космическом пространстве, буравили друг дружку взглядами.
– Это не должно быть обязанностью… – начала было Крисси, но ее прервала Рейчел:
– Там ведь до конца всего ничего, правда, Бет? Мама может дочитать эту сказку, а Крисси начнет следующую.
Крисси залилась краской, а Сабина повела Бет в спальню. Джесси слегка замешкалась.
– Я-то хотела как подипломатичней, – донеслись до Джесси слова Рейчел, полагавшей, что никто ее не слышит.
– Ты была права, – шепотом ответила Крисси. – Но она может быть такой упрямой сукой.
Джесси умылась и переоделась в ночную сорочку. Перед тем как девочки улеглись, Сабина послала их обратно в кухню поцеловать и пожелать доброй ночи Рейчел и Крисси.
К тому времени, когда Мэтт припарковал свой автомобиль, пошел дождь. Он нашел Джеймса попивающим кофе в пустом придорожном кафе. Лицо его украшала трехдневная щетина.
– Привет! – бодро воскликнул Джеймс, поднимаясь и залпом допивая кофе.
– Поехали, – ровным голосом ответил Мэтт.
Они находились в местечке у подножия Пиренеев, носящем название Рене-ле-Шато. Он не знал, почему здесь оказался Джеймс, и, в общем, его это не интересовало.
– Ты не мог бы заплатить по счету? Я на нуле.
Мэтт расплатился, и Джеймс последовал за ним в машину.
– Пиренеи великолепны, верно, Мэтт? Слушай, тебе следовало бы прикатить на «мерсе». Хочешь, я сяду за руль?
– Давай залезай. С чего это вдруг мне брать твою машину? Я вовсе не хочу походить на тебя.
Километр или два они проехали в полном молчании; тишину нарушали только щелчки «дворников».
– Ну что ж, – произнес наконец Мэтт, – давай рассказывай.
– Я не хочу говорить об этом, – вскинул Джеймс пустые ладони. Он держался так, будто Мэтт только что подобрал его после трудной партии в сквош.
Мэтт ударил по тормозам, и автомобиль резко, со скрипом остановился. Водитель машины, ехавшей за ними следом, нажал на гудок, и по его губам Джеймс мог понять, что тот выругался по-французски.
– Выходи из машины.
– Что-что?
– Ты не хочешь говорить об этом? Тогда убирайся из моей машины.
– Не дури.
Мэтт перегнулся через Джеймса и открыл дверь с его стороны.
– Ну ладно, ладно. – Джеймс закрыл дверь. Мэтт толчком открыл ее снова.
– Тебе следовало бы приехать на моей машине, – мрачно произнес Джеймс – Ты просто не поверишь…
– Да, вероятно, не поверю.
– Мэтт, я ничего не могу вспомнить о нескольких последних днях.
– Ты хочешь сказать, что потерял память? Или что-нибудь в этом роде? – Глаза Мэтта были устремлены на дорогу.
– Вот именно. Последнее, что помню, – я дома со всеми нами. И потом сразу – сижу в кафе у Пиренеев. Нашел газету, а как прошли три дня – понять не могу. Не хочу, чтобы ты рассказывал об этом Сабине, но думаю, это был какой-то нервный срыв.
– Я слыхал, что такое бывает.
– Никогда ведь и не подумаешь, что такое может случиться с тобой. Но когда это происходит, поверь, это не шутка. Совсем не шутка. Это самое страшное из всего, что когда-либо со мной случалось. Последнее, что я вспоминаю, – это то, как я вышел из дома на прогулку. Затем я в кафе в Рене-ле-Шато.
– Не попробуешь ли вспомнить что-нибудь о том, что было в промежутке?
Джеймс сдвинул брови, как бы прилагая огромные усилия, чтобы собраться с мыслями.
– Это похоже на сон. Всплывают отдельные фрагменты где-то на периферии сознания. Припоминаю, как я вроде бы еду в грузовике, но затем все тонет во тьме. Потом вижу себя в туалете в каком-то кафе: стою над раковиной, разглядываю свое отражение в зеркале и силюсь вспомнить, куда я намеревался попасть.
– Вот только те три дня пропали неведомо куда.
– Точно. Три дня почти полной амнезии.
– Счастье, что у тебя был номер телефона. Я имею в виду телефон дома.
– Он нашелся в бумажнике. Что это ты делаешь?
Мэтт сбросил скорость и, удостоверившись, что на этот раз сигнальные огни включены, свернул в «карман» на обочине. Подъехав к стоянке, он установил рычаг переключения передач в нейтральное положение и поставил машину на ручной тормоз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Потом однажды вечером она вспоминает. Это происходит после ухода Грегори. Зеркало в тяжелой вычурной позолоченной раме висит в гостиной, его стекло покрыто пузырьками и деформировано, мутно-пятнистое старое зеркало, утратившее блеск оттого, что в него много гляделись. Она всматривается в себя как бы сквозь легкую дымку. Ей приходит в голову, что если пристально глядеть на собственное отражение достаточно долго – скажем, несколько лет, – то можно перестать ориентироваться, кто здесь реальный и кто виртуальный. С какой стороны находишься ты? Что, если ты вообще не человек? Что, если ты лишь воспоминание, которое тщетно жаждет обернуться реальностью? А какова судьба забытых воспоминаний? Они ведь должны где-то сохраняться, а иначе разве их можно было бы восстановить? По-видимому, существует нечто вроде чистилища для утраченных воспоминаний. Возможно, им является это зеркало. Что, если наши жизни – не что иное, как воспоминания, дрейфующие цепочкой – вплоть до настоящего мига? Что, если никакой Дордони нет и никогда не было? Что, если у меня нет сестры?
Внезапное прозрение: «Я отлучена от своего будущего», – говорит она своему отражению.
Она долго разглядывает себя в зеркале, пока не начинает казаться, что она уже не может оторваться от своего изображения. Затем возникает легкая вибрация в скулах, едва заметное подергивание мускулов под глазом. Эти движения видимы, но не осязаемы. Все происходит лишь в виртуальном мире Зазеркалья. Затем ее лицо претерпевает ряд последовательных искажений, как будто его быстро сминают чьи-то невидимые руки. Свет вокруг ее головы в зеркале тускнеет, изображение затуманивается, что-то ее затеняет. По обе стороны от ее лица формируется из облака золотой раструб длинной воронки; хотя, возможно, это лишь мерцающий отсвет зеркал, висящих на противоположной стене. Но какова бы ни была природа этих образов, она фиксирует взгляд на лице перед нею, которое больше не похоже на ее собственное. Издалека она слышит тонкие, скорбные звуки труб. Хотя ее глаза остаются открытыми, веки на зазеркальном лице живут своей особенной жизнью и закрываются перед ее взором, а губы движутся, произнося слова голосом, лишь отчасти похожим на ее собственный: «Ты одна из погибших».
– Что я должна сделать? – спрашивает она слепую женщину.
«Каждый прожитый день – это еще одна площадка на лестнице, ведущей вниз. Ты уже прошла долгий путь. Ангел – это не он. Это ты».
– Я поддалась обману. Что я должна сделать? «Сделать? Ты должна его убить».
Она слышит легкий щелчок входной двери, когда возвращается Грегори. Через несколько секунд он уже стоит у нее за спиной, его лицо виднеется рядом с ее лицом, и он тоже смотрит в зеркало. Ее отражение восстанавливает привычные формы, становится более устойчивым, глаза открываются; такое ощущение, что все это происходит с единственной целью – чтобы его обмануть.
– Разговариваешь сама с собой, – произносит он, мягко стирая слезу с ее щеки. – Но ты плакала.
– Я устала.
– Может, тебе принести что-нибудь?
– Нет, я собираюсь прогуляться.
– Я пойду с тобой.
– Нет. Пожалуйста, не надо. Мне нужно побыть одной и кое-что обдумать.
Впервые она отказывается от его компании. Грегори в задумчивости пожимает плечами.
– На улице сыро. Надень пальто.
Улица окутана туманом, тончайшая кисея наброшена на тротуары и мостовую, фонарные столбы и припаркованные автомобили, все покрыто влагой. Звуки Парижа приглушены, свет от фонарей скручен в плотные желтые шары; серая мостовая под ногами вся в лужах, как бы подернутых перламутровой пленкой и отражающих бесполезный свет. Она идет к Пер-Лашез, поскольку не знает, куда еще можно пойти.
Но душа знаменитого кладбища оцепенела. Мраморные изваяния силятся вернуть себе в слабом свете фонарей более четкие контуры. Даже кошки и фанаты покойного Джима Моррисона куда-то исчезли. Сырость впитывается в кожу, пронизывает до костей. Она поднимает воротник пальто и бредет по аллее. Ангел – это ты. Ты должна его убить.
Она приближается к странному монументу, призраку женщины в натуральную величину, голова которой скрыта в складках бесчисленных ниспадающих полотнищ; одна рука фигуры отчаянно цепляется за скульптурные перекладины, напоминающие тюремную решетку. Этот нелепый монумент, упивающийся смертью, выставляющий свою трагедию напоказ, выглядит в окружающем тумане невероятно реалистично: привидение, бесплотный дух умершего вампира, пытающийся – слишком поздно – вернуться в могилу до рассвета. «Не я ли это?» – спрашивает она себя. Поблизости расположена совсем небольшая, поросшая мхом могилка, где на простом камне, кроме имени, вырублена надпись: «Ма sњur, mon sang» .
Воспоминание. Она вспоминает, зачем ей нужно в Дордонь. Там моя сестра, моя кровь.
Она возвращается прямиком в квартиру, точно зная, где Грегори держит свой запас героина; она неоднократно видела, как он бодяжит порошок на дозы на продажу. «Подмешать чего-нибудь». Закончив свою смертоносную работу, она чувствует удовлетворение оттого, что он ничего не поймет, пока не будет слишком поздно. «Убей его». Главное, что теперь ее ничто не сможет остановить. Она должна отправиться в Дордонь. Должна добраться до сестры, так как та нуждается в ее помощи. Если бы только она смогла вспомнить, кто такая ее сестра.
32
– Ты должна это чувствовать, Джесси. Температура упала на несколько градусов. Неужели не ощущаешь?
Джесси пожала плечами, давая понять, что ей это неинтересно. Ее сейчас занимали совсем иные проблемы помимо погоды.
– Я думаю, ты притворяешься. Притворяешься, что не замечаешь этого изменения погоды. В чем дело? Что-то изменилось? Я потеряла твою дружбу?
– Все дело в маме. Она велела, чтобы я больше не проводила с вами столько времени. – Джесси не стала упоминать, как настоятельно потребовала этого Сабина.
– Со мной?
– С вами обеими. Да, вначале она сказала, что это относится ко всем вам. Потом поправилась: ко всем, кроме Мэтта. Но мне не разрешается ходить с вами на прогулки, по магазинам или кататься на машине и вообще запрещено бывать с вами подолгу.
– И что ты думаешь по этому поводу?
– По-моему, это глупо. Наверно, она расстраивается из-за папиного ухода.
В то же время чувствовалось, что с исчезновением Джеймса Сабина даже несколько расслабилась. Это беспокоило Джесси. Все выглядело так, будто в прочном фундаменте, на котором она строила свое понимание мира взрослых, появилась трещина. Джесси предполагала, что взрослые всегда имеют веские основания поступать так или иначе, и притом они заботятся об интересах каждого. Но впервые в жизни ей пришло на ум, что взрослые могут не отдавать себе отчета в своих действиях. Что иногда они поступают наугад, подобно детям.
– Ты права, – погладила ее по голове наставница. – Все же ты хороший наблюдатель погоды. Ты видишь то, что скрыто за очевидным. Когда люди подавлены чем-либо, их поступками движут иные мысли и идеи, не такие, как обычно, и тогда они набрасываются не на тех, кто действительно виноват. Когда имеешь дело с людьми, которые чем-то расстроены, нужно быть очень осторожной. Но послушай, я думаю, что твой отец может сегодня вернуться.
– Как вы это узнали?
– Видишь ли, я тоже наблюдатель погоды. Я могу ошибаться, но смотри, Джесси. – Наставница повернулась и указала на приближающуюся цепочку облаков. – Что там у нас за белокрылые вестники? Высота восемь километров, перистые и длиннохвостые, важные приметы и предзнаменования, более прекрасные, чем серафимы, и сверкающие ярче, чем херувимы. Посланцы несут кристаллы льда, парят в восходящих воздушных потоках, дрейфуют по течению. Ищут приюта на перегретой земле.
Джесси откинула голову и взглянула в указанном направлении. В последних лучах заходящего солнца облака выглядели совсем неопасными, далекими и какими-то эфемерными.
– Посмотри на них, Джесс. Боже мой, да их там тысячи. Серебряные крылья в золотых, розовых и лиловых крапинках. Ты ведь знаешь, к утру они успеют уйти. Но как ты думаешь, что в них скрыто? Что они тянут за собой на хрустальных канатах и на ледяных цепях? Чем пропитан след, который они оставляют за собой? Прислушайся. Ты слышишь их голоса? Можешь их расслышать? Они заняты тем, что на языке, слишком прекрасном, чтобы быть адресованным кому-либо конкретно, называют имена отдельных людей, находящихся далеко внизу. Все происходит неслышно и незаметно. Но вслушайся снова. Вот и твой отец.
Джесси повернулась. Она услышала необычный звук, доносящийся снизу. Это был одиночный звонок телефона, необычный потому, что за все время их пребывания в доме телефон зазвонил впервые.
– Вот было бы забавно, – произнесла наставница, – если бы я угадала и оказалось бы, что это звонит твой отец… именно сейчас.
«Да, – подумала Джесси, – это было бы забавно».
– Где? – спросил ответивший на звонок Мэтт.
– Где? – спросил еще кто-то.
– Где? – переспросил третий. Сабина только вздохнула:
– Это меня не удивляет. Вы можете присмотреть за детьми? Я тогда немедленно отправлюсь.
– Нет, – возразил Мэтт, – поеду я. Я ему обещал. А ты оставайся здесь.
Сабина еще немного поупрямилась, но скорее для виду, понимая, что не смогла бы выдержать такой долгий путь за рулем. Полдень еще не наступил, а вернутся они уже ближе к полуночи.
Все жаждали узнать в точности, как Джеймс оправдывался, и Мэтт сказал, что не узнал почти никаких подробностей; в свою очередь Сабина захотела выяснить, нс спросил ли Мэтт, что Джеймс вообще себе думает, и Мэтт ответил, что нет, не спросил, а лихорадочно записывал, как и куда ехать; поверить не могу, заявила Рейчел, и Крисси сообщила, что тоже не может поверить, и тогда Сабина разрыдалась, а Крисси потребовала, чтобы Мэтт отправлялся как можно скорее, на что Рейчел откликнулась предложением сделать бутерброды в дорогу. Через минуту Мэтт уже разворачивал автомобиль на гравийной площадке перед домом, и вот он уехал, оставив всех в подавленном состоянии.
– Поставлю-ка я чайник, – объявила Крисси.
В отсутствие мужчин Джесси почувствовала странное изменение общего настроения. Почти ничего не было сказано ни про самого Джеймса, ни про то, где он был или почему мог оказаться там, где оказался, ни о том, что творится у него в голове. Джесси и Бет отважились задать несколько вопросов, но отрывисто-краткие ответы дали им понять, что приставать к взрослым лучше не стоит.
Джесси пыталась извлечь какие-то выводы, наблюдая за поведением взрослых женщин. Было заметно, что каждая из них говорит теперь тоном пониже. Движение вокруг дома стало как будто слегка заторможенным. Там, где раньше можно было, так сказать, услышать удары семи сердец, пульсирующих на разных частотах, сейчас четко прослеживалось общее замедление, синхронизация пульса. После полудня Рейчел, Крисси, Бет и Джесси вяло болтали ногами в бассейне, держась рядом за бортик и обильно потея.
– Посмотрите, какие тучи приближаются, – произнесла одна из них.
Низко висевшие на западе тучи цвета свежего кровоподтека начинали уплотняться и сгущаться. Сабина лежала на топчане с книжкой в бумажном переплете. Джесси отметила, что в течение получаса ее мать не перевернула ни одной страницы. Молчание нарушила Рейчел:
– Сабина, иди к нам в бассейн.
Сабина подняла глаза, отложила в сторону книгу и скользнула вслед за ними в воду. Все произошло в полном молчании. Они держались за края бассейна, только слегка покачивая погруженным в воду телом, подобно карпу, спасающемуся от жары в неподвижности пруда.
Во время приготовления вечерней трапезы пять женщин являли образец трудовой кооперации; никто не пытался приказывать другим или инструктировать их. Джесси была поражена, когда даже Бет включилась в работу, помогая найти тарелки и накрывая на стол. Тем временем Рейчел мыла овощи, Крисси их чистила, а Сабина резала мясо для отбивных; затем Сабина их солила, Крисси жарила в сотейнике, и Рейчел обрызгивала жиром. Занимаясь делом, они шутили и смеялись, обменивались рассказами о том, о сем и в отсутствие мужчин уселись вместе за чудесный обед при свечах. В воздухе витала невысказанная симпатия ко всему окружающему. Казалось, что они все еще вместе сидят в бассейне и делят между собой эмоциональный водоем-джакузи.
Если не принимать во внимание того, что кафельное дно джакузи было раскалено. Ступни поджаривались, ноги взбивали воду, смердело паленой плотью.
– Девочки, вам пора спать, – распорядилась Сабина.
– Можно дочитать сказку? – попросила Бет.
– Давайте я прочту, – вызвалась Крисси. Повисла недолгая пауза. Джесси задержала дыхание.
– Все в порядке, – сказала Сабина, – я сама почитаю.
– Нет, правда, меня вовсе не затруднит.
– Оставайтесь здесь. Это моя обязанность.
Две женщины, такие же далекие друг от друга, как галактики в космическом пространстве, буравили друг дружку взглядами.
– Это не должно быть обязанностью… – начала было Крисси, но ее прервала Рейчел:
– Там ведь до конца всего ничего, правда, Бет? Мама может дочитать эту сказку, а Крисси начнет следующую.
Крисси залилась краской, а Сабина повела Бет в спальню. Джесси слегка замешкалась.
– Я-то хотела как подипломатичней, – донеслись до Джесси слова Рейчел, полагавшей, что никто ее не слышит.
– Ты была права, – шепотом ответила Крисси. – Но она может быть такой упрямой сукой.
Джесси умылась и переоделась в ночную сорочку. Перед тем как девочки улеглись, Сабина послала их обратно в кухню поцеловать и пожелать доброй ночи Рейчел и Крисси.
К тому времени, когда Мэтт припарковал свой автомобиль, пошел дождь. Он нашел Джеймса попивающим кофе в пустом придорожном кафе. Лицо его украшала трехдневная щетина.
– Привет! – бодро воскликнул Джеймс, поднимаясь и залпом допивая кофе.
– Поехали, – ровным голосом ответил Мэтт.
Они находились в местечке у подножия Пиренеев, носящем название Рене-ле-Шато. Он не знал, почему здесь оказался Джеймс, и, в общем, его это не интересовало.
– Ты не мог бы заплатить по счету? Я на нуле.
Мэтт расплатился, и Джеймс последовал за ним в машину.
– Пиренеи великолепны, верно, Мэтт? Слушай, тебе следовало бы прикатить на «мерсе». Хочешь, я сяду за руль?
– Давай залезай. С чего это вдруг мне брать твою машину? Я вовсе не хочу походить на тебя.
Километр или два они проехали в полном молчании; тишину нарушали только щелчки «дворников».
– Ну что ж, – произнес наконец Мэтт, – давай рассказывай.
– Я не хочу говорить об этом, – вскинул Джеймс пустые ладони. Он держался так, будто Мэтт только что подобрал его после трудной партии в сквош.
Мэтт ударил по тормозам, и автомобиль резко, со скрипом остановился. Водитель машины, ехавшей за ними следом, нажал на гудок, и по его губам Джеймс мог понять, что тот выругался по-французски.
– Выходи из машины.
– Что-что?
– Ты не хочешь говорить об этом? Тогда убирайся из моей машины.
– Не дури.
Мэтт перегнулся через Джеймса и открыл дверь с его стороны.
– Ну ладно, ладно. – Джеймс закрыл дверь. Мэтт толчком открыл ее снова.
– Тебе следовало бы приехать на моей машине, – мрачно произнес Джеймс – Ты просто не поверишь…
– Да, вероятно, не поверю.
– Мэтт, я ничего не могу вспомнить о нескольких последних днях.
– Ты хочешь сказать, что потерял память? Или что-нибудь в этом роде? – Глаза Мэтта были устремлены на дорогу.
– Вот именно. Последнее, что помню, – я дома со всеми нами. И потом сразу – сижу в кафе у Пиренеев. Нашел газету, а как прошли три дня – понять не могу. Не хочу, чтобы ты рассказывал об этом Сабине, но думаю, это был какой-то нервный срыв.
– Я слыхал, что такое бывает.
– Никогда ведь и не подумаешь, что такое может случиться с тобой. Но когда это происходит, поверь, это не шутка. Совсем не шутка. Это самое страшное из всего, что когда-либо со мной случалось. Последнее, что я вспоминаю, – это то, как я вышел из дома на прогулку. Затем я в кафе в Рене-ле-Шато.
– Не попробуешь ли вспомнить что-нибудь о том, что было в промежутке?
Джеймс сдвинул брови, как бы прилагая огромные усилия, чтобы собраться с мыслями.
– Это похоже на сон. Всплывают отдельные фрагменты где-то на периферии сознания. Припоминаю, как я вроде бы еду в грузовике, но затем все тонет во тьме. Потом вижу себя в туалете в каком-то кафе: стою над раковиной, разглядываю свое отражение в зеркале и силюсь вспомнить, куда я намеревался попасть.
– Вот только те три дня пропали неведомо куда.
– Точно. Три дня почти полной амнезии.
– Счастье, что у тебя был номер телефона. Я имею в виду телефон дома.
– Он нашелся в бумажнике. Что это ты делаешь?
Мэтт сбросил скорость и, удостоверившись, что на этот раз сигнальные огни включены, свернул в «карман» на обочине. Подъехав к стоянке, он установил рычаг переключения передач в нейтральное положение и поставил машину на ручной тормоз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31