Не можешь слегка приврать, когда тебе задан прямой вопрос.
– Здесь и так кругом слишком много врут.
– В самом деле?
– Да, в самом деле. Теперь позволь мне кое-что спросить. Ты не знаешь, из-за чего он болен?
Крисси на мгновение оглянулась на зеркало.
– Сейчас болен не он. Во всяком случае, не больше, чем другие. Так или иначе, сейчас у него просто депрессия. Перепады настроения. Как было бы и с тобой, окажись ты в его положении.
– Со мной? В самом деле? Но, значит, я очень мало знаю о его положении. Тебе, должно быть, известно гораздо больше, чем мне.
– Ну еще бы.
– Не знаю, почему это должно меня удивлять.
– Я тоже не знаю. Послушай, может, нам лучше начать этот разговор сначала? Мы же говорим про Мэтта, верно?
Крисси увидела, как расширились глаза Сабины.
– Боже милостивый! – ахнула она. – Так, значит, речь не о нем? Мы говорим не про Мэтта. Весь этот разговор, случайно, не к Джеймсу ли относится?
Сабина осознала свою ошибку, но было уже поздно.
– Ты спрашиваешь меня, что я знаю о Джеймсе? Но почему я должна что-нибудь знать? Думаешь, у нас с ним роман? В этом все дело? И что же навело тебя на эту мысль?
– Я сваляла дурака. Извини.
– Нет, не убегай. Этот разговор многое для меня прояснил. Теперь-то я понимаю, почему с тех самых пор, как мы сюда приехали, ты фыркаешь и иронизируешь и чуть ли не свернула себе нос в попытках задрать его как можно выше всякий раз при виде меня, и почему тебя передергивает, когда я разговариваю с Бет или Джесси, и почему ты бросаешь косые взгляды в мою сторону, как только я пытаюсь пошутить. Я должна поблагодарить тебя. Ты нашла для меня разгадку настоящей тайны. Теперь я понимаю, что тобой двигало не чувство превосходства. Итак, послушай, что я скажу. Даже в сверхпрочном гондоне с головы до пят я бы к Джеймсу и на милю не подошла. И подумать только, я ведь затеяла этот разговор, чтобы спросить, не можем ли мы стать друзьями.
Сабина выскользнула за дверь, ее щеки пылали.
– Мне очень жарко, – пожаловалась Джесси.
– Это твоя английская половинка, – сказала Бет. – Патрис сказал, что англичане весь день только и делают, что разговаривают о погоде.
Об этом Джесси кое-что знала.
– Тут дело вот в чем. Когда мы беседуем о погоде, на самом деле мы обсуждаем что-то более существенное.
Бет выглядела озадаченной, поэтому Джесси напустила на себя такой вид, какой могла бы принять ее наставница, собираясь поделиться с ней какими-нибудь новыми важными сведениями. Джесси находилась под таким впечатлением от нее, что приняла решение: самой сделаться наставницей. Хотя ей было велено не болтать попусту языком, Джесси требовался ученик, на котором можно было бы потренироваться, и поэтому она решила стать наставницей для Бет.
– Ну да? – Бет сморщила носик.
– Когда люди рассуждают о погоде, на самом деле они говорят о том, как себя чувствуют. Но они не всегда это сознают. Когда они восторгаются: «Какой чудесный день!» – они подразумевают: «Сейчас я счастлив». Когда сообщают: «На улице подмораживает», – имеют в виду: «Как я рад, что нахожусь в теплом доме». А если они говорят: «Похоже на то, что погода меняется», – это означает: «Опасаюсь, что вскоре у меня будут неприятности».
– А кто говорит, что вскоре у него будут неприятности? – заинтересовалась Бет. – Я никогда не слышала, чтобы кто-нибудь так говорил.
– Не в этом дело.
– Кто говорит?
Джесси едва не выпалила имя своей руководительницы. Нельзя же все говорить начистоту, если наставляешь какую-нибудь глупышку вроде Бет. Вместо этого она сказала:
– Вырастешь – узнаешь.
Однако Бет не была удовлетворена объяснением.
– А тогда почему они так говорят? Разве нельзя сказать просто: «Солнышко светит, а мне все равно грустно»?
– Нет, ведь ты можешь быть счастливой, даже если идет снег. Ну, как будто так принято разговаривать.
Во всяком случае, Джесси считала, что именно такое объяснение получила она сама. Сейчас, когда она пыталась донести эту мысль до разума Бет, у нее получилось не вполне внятно. Она на минуту задумалась. Ей казалось, что должен существовать некий особый язык, который людям следует изучать: способ высказывать те же самые мысли, но другими словами. Джесси приобщалась к французскому языку с того дня, когда мать стала кормить ее грудью, и это знание пришло к ребенку самым естественным образом. В отличие от нее, другие дети постигали язык в школе посредством каждодневной зубрежки. Языку погоды, по ее собственному мнению, она научилась, сидя на коленях у матери, и вот по этой причине Бет не могла воспользоваться понятиями и выражениями другого языка.
– Глупость какая-то, – заключила Бет.
Если бы в доме был другой ученик, которому пошли бы на пользу уроки Джесси, она немедленно выставила бы Бет из своего класса.
– Тебе получше? – спросил Мэтт у Крисси, когда она вышла из дома.
– Гораздо лучше. – К вечеру жара спала, и из долины повеял легкий ветерок, разгоняя дневное оцепенение.
– Крисси! – закричала Бет, подбежав к ней и дергая ее за руку. – Идем с нами играть! Мы собираемся играть в кукурузе! – Бет была возбуждена сверх меры. Ее глаза блестели от предвкушения, она подпрыгивала на месте.
Крисси взглянула на дальний конец луга, где у границы кукурузного поля уже находились Джеймс, Рейчел и Джесси. Несмотря на отсутствие энтузиазма, они были мобилизованы ради игры с Бет.
– Самое главное – чтобы нас фермер не поймал, – прошептала Бет, подводя Крисси и Мэтта к остальным. Вид у Мэтта был несколько неуверенным.
Только Сабина, единственная из всех, смогла оказать сопротивление.
– Не заходите слишком далеко в кукурузу! – крикнула она им вслед. В ее голосе едва слышался оттенок какой-то иррациональной, не определяемой словами тревоги.
– Мы играем в лису и собаку, – объяснила Рейчел. – Каждый игрок будет лисой, которая прячется в кукурузе, а кто-нибудь один – собакой.
– Я, я, я! – воскликнула Бет.
– А когда какую-нибудь лису поймают, она становится собакой, пока не останется только одна, самая последняя лиса.
– Ладно, пошли, – сказал Джеймс, исчезая в кукурузе. Джесси, Мэтт и Крисси последовали за ним.
– Все в порядке, Бет, – объявила Рейчел, – сосчитай до ста и начинай искать. Если потеряешься – кричи.
– Я не потеряюсь, – с негодованием заявила Бет.
Рейчел прокралась в кукурузную чащу и присела за толстым высохшим стеблем. В борьбе за пространство мало найдется растений, способных выдержать соревнование с ненасытной кукурузой, притом что земля у основания стеблей была затвердевшей, растрескавшейся и сухой. Лишь тускло-зеленые лучи просачивались под покачивающиеся початки, и почти никакие звуки не доходили сюда снаружи, кроме зловещего шороха, когда слабые дуновения низового ветра шевелили и перебирали широкие листья, похожие на пергамент. Рейчел прислушалась. Голос Бет, честно отсчитывающей числа, вначале громкий, теперь, казалось, доносился издалека. Вот послышался быстрый шелест: кто-то из игроков, спрятавшихся по соседству, сменил позу. И снова все стихло.
Дыхание Рейчел начало успокаиваться. Проникающий сверху свет казался размытым, зеленовато-горчичным маревом. Это место среди зарослей кукурузы порождало недобрые предчувствия; ветерки заговорщически перешептывались между собой, навевая необъяснимую тоску и внушая странное ощущение, что где-то рядом спрятан мир безмолвных призраков и через этот мир здесь проложен узкий и трудный путь между стеблями. Несколько раз ей чудилось, что к ней кто-то приближается – иногда сзади, а иногда спереди, – но, быстро оглядевшись, Рейчел видела те же стебли, и ничего больше.
Она почувствовала облегчение, услышав неподалеку чей-то вскрик: как видно, «собака» Бет кого-то поймала. Скорчившись в полутени, стараясь подавить растущее беспокойство, она надеялась, что скоро ее тоже поймают. Вот за спиной зашелестели листья, чье-то дыхание коснулось шеи, и две руки обняли ее сзади. Мужские ладони легли на грудь Рейчел. Она узнала эти руки.
– Разве ты не знаешь… – прерывистым шепотом проговорила она, – не знаешь, что к женщинам нельзя подкрадываться? – Вместо ответа Джеймс уткнулся в ее шею. Она отвела его руки и вывернулась из объятий. – Больше так не делай. – Шуршание в кукурузе вторило ее хриплому шепоту. Казалось, он не боялся, что его могут здесь застать. – Твои дочери…
– Почему ты меня избегаешь?
– Избегаю тебя? О чем ты говоришь? Не вздумай начать все сначала, Джеймс. Я этого не хочу.
Снова шуршание, и сильный порыв ветра взволновал кукурузу. Но к ним приближался кто-то еще. Джеймс выглядел рассерженным. Он повернулся и, не сказав ни слова, углубился в кукурузную чащу.
– Тебе надо быть начеку, – произнес чей-то голос позади нее. Рейчел быстро обернулась. Это оказалась Крисси. Ее глаза беспокойно блуждали, и она загадочно улыбалась. – Кукуруза все знает.
– Что именно?
– Никто не сможет сохранить секрет, находясь в кукурузе. Прислушайся. Слышишь шепот? Это кукуруза выбалтывает все секреты. Твои и мои.
Рейчел не знала, что успела расслышан. Крисси, и не могла представить, много ли та поняла. Она упустила возможность спросить. Крисси протянула руку и слегка коснулась ее плеча.
– Теперь ты собака, – произнесла она, прежде чем исчезнуть в кукурузе вслед за Джеймсом.
На следующий день, после полудня, когда Джеймс, Сабина и девочки отправились осматривать городской аквариум, Мэтт обнаружил в сарае старый гамак. Кое-как подвесив его между двумя деревьями, он был настолько доволен собой, что немедленно заснул в нем. Рейчел и Крисси растянулись внизу, у бассейна.
В небе пульсировало желтое солнце. Раскален ная добела земля, серые черепицы крыши и медовые кирпичи стен источали умиротворяющее тепло и острый запах. Не хотелось ни говорить, ни шевелиться. Поэтому разговор едва клеился.
– Странное что-то здесь творится, – пробормотала Рейчел, не поднимая головы.
– Ага! – согласилась Крисси.
– Ты заметила?
– Ага.
– Я рада. А то начала думать, что дело во мне.
– Может быть, так оно и есть.
– Может быть. Но я вижу, что у Сабины и Джеймса потихоньку съезжает крыша. Неудивительно, что у Джесси с головой непорядок.
Крисси подняла голову и прикрыла глаза от солнца.
– Сабина о тебе знает. Она приходила ко мне. Думала, это я.
Рейчел испытующе уставилась на нее:
– Это в прошлом.
– Ты вообще не обязана что-то мне объяснять. Я просто тебя предупреждаю. У нее есть соображения на этот счет, хотя первая ее догадка была неверной.
– Не надо было мне сюда приезжать. Это было ошибкой. Я полагала, что могу сохранить дружеские отношения с Джеймсом и подвести черту под прошлым. Она так прямо тебя и обвинила?
– Пыталась, как ни странно. Но если это тебя беспокоит, есть выход. Сделай вид, что положила глаз на Мэтта.
– Что?…
– Ничего особенного. И в любом случае я за вами присмотрю, согласна? Таким образом можно будет сбить Сабину с толку. Мэтта я предупрежу. Про тебя и Джеймса он все знает.
– Вот как?
– Да-да, ему многое известно о Джеймсе. Например, что это из-за него он потерял работу.
Теперь настала очередь Рейчел привстать от удивления, но Крисси повернулась на спину и уставилась на небо. В вышине, с запада, наплывала одинокая заблудившаяся тучка.
– Первая, которую я вижу с тех пор, как мы здесь, – указала на нее Крисси.
19
Что же случилось дальше, после эпизода с Малькольмом? Много ли можно извлечь из памяти в тающем свете зеркала, в плавной смене кадров, известной в технике кино как наплыв?
Это было на ее пути к сестре. Вот как это было. Автостопом добирается на грузовике с прицепом до гавани в Рамсгейте. Да, правильно, дождь, потоки дождя. Стеклоочистители – ритмичные, гипнотизирующие. Около причалов самостоятельно вылезает из кабины. Машет рукой шоферу, веселому и коренастому уроженцу центральных графств; бросив на нее странный взгляд, он говорит: «Пока, блондиночка». Пробежка под ливнем – добывать билет. Трехчасовое ожидание.
Затем, держа над головой брошенную кем-то газету, тащится пешком под дождем еще с четверть мили, пока не находит отель. Об отелях известно достаточно много из горького опыта недолгой работы в службе эскорта Отряхивая воду и комки размокшей газетной бумаги с волос, она проходит через вращающиеся двери, уверенным шагом направляется в другой конец ярко освещенного вестибюля к общедоступному туалету. Вынимает из сумки ряд флаконов, похищенных из студии Малькольма, расставляя их на полочке умывальника. Наполняет раковину горячей водой, снимает мокрый жакет и блузку, откупоривает флаконы, с треском натягивает пару резиновых перчаток. Придирчиво разглядывает себя в зеркале: «Пока, блондиночка».
– Пока, – отвечает ее отражение. Крошечная белая искра вылетает, разделившись
надвое, из радужной оболочки глаза. Внимательно изучает собственные глаза в поисках других искр и только потом встряхивает флакон с черной краской для волос, смешивая ее с раствором-активатором. Выдавливает смесь на голову, тщательно втирая в корни волос. Она еще трудится, когда входят какие-то женщины, не то одна, не то две. У них сразу начинает щипать в носу от запаха аммиака и перекиси, но они предпочитают помалкивать. Брызги черной краски пачкают коврик. Фарфоровая раковина меняет цвет, но попадания краски на кожу удается в основном избегать. Тем не менее вокруг запястий образуются кольца потеков. Полчаса прошло, дело сделано, волосы черные как вороново крыло. Сбросив перчатки, наводит красоту на глаза, накладывая линии Клеопатры. Девушка-«нуар» .
На пароме находит место в смотровом салоне, укрываясь своим плащом в надежде поспать. Неудобный переезд. Тот же самый: Рамсгейт – Дюнкерк. Годы назад, когда она была школьницей, мать, отец, Мелани, она сама – все вместе на палубе пристально вглядываются назад, в удаляющуюся береговую линию; каждое мгновение словно отдельный снимок в серии фотографий. Держится за жесткую отцовскую ладонь. Его другая рука покоится на плече Мелани. Затем автомобильная поездка на юг, в Дордонь, к солнцу, сливовому дереву и голубятне, к библейскому золотому сиянию.
– Французский кофе, – заказал отец. – Свежие круассаны. Французский хлеб. Бифштекс аи poivre . Красное вино.
– А нам можно выпить вина? – спросила Мелани.
– Можно?
– Мелани почти четырнадцать, так что Мелани может выпить вина, – заявил отец и поцеловал еe в губы; но, когда он прервал поцелуй, губы Мелани кровоточили.
– Можно мне вина? – настойчиво спросила мать.
– А мне? – закричала она. – Мне можно?
– В Париже, – ответил отец, – в Париже тебе можно будет выпить.
Дремота. Задремав, ощущает легкую лихорадку: еще не вполне оправилась после того удара по голове. Тупая головная боль не ослабевает и сопровождается нарушением зрения – так бывает при мигрени. Мерцание продолжается при закрытых глазах.
Затем кто-то осторожно трясет ее, чтобы разбудить. Паром пришвартовался, люди сходят на берег. Она моргает. Вино в Париже. «Водительство, – думает она. – Меня ведут ангелы».
При мысли о водительстве и при воспоминании о вине в Париже наставница Джесси прищуривается, глядя в зеркало, задержавшись в последний момент на том, что ей было открыто. Там было нечто такое, что следовало знать молоденькой девушке. Ей самой не составляло труда поверить в существование ангелов. Проблема заключалась в том, чтобы распознать их, когда они появляются. Люди постоянно сталкиваются с ангелами, но не узнают их. Так происходит потому, что они предстают в облике обычных людей.
Поправка: они и есть обычные люди (или, во всяком случае, обычные люди, в чьи тела на несколько кратких мгновений вселяется ангельский дух). Ангелы являются вестниками или даже самими посланиями, которые они приносят. Таково значение этого слова: «ангел» – греческое слово, означающее «вестник». Ангелы не приходят, хлопая сверкающими крыльями или трубя в фанфары. Нет, они являются как вестники, неожиданные учителя и наставники, как моменты вдохновения. Иногда они несут послания от высшей сущности к низшей – так бывает, когда они являются нам в снах. Иногда принимают материальную форму, показываясь среди туч или появляясь в зеркалах. Исполняя роли без слов в нескончаемом кинофильме жизни, где они доступны взору лишь тех, чьи глаза не затуманены усталостью.
Конечно, в тех случаях, когда ангелы являются в людском обличье, они выбирают для себя подходящее вместилище, нисходят, затрагивают по касательной, вмешиваются в дела, а затем оставляют человека, послужившего им вместилищем, все в том же неведении. Из-за этого временами бывает трудно отличить обычный добрый поступок от ангельского вмешательства Однако, что касается ее самой, она различает сверкающий шлейф, который всегда свидетельствует о наличии водительства и наставления.
В ту минуту, когда она приехала в Париж, она уже знала: почти наверняка кто-то будет ей помогать, наставлять ее, руководить ею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
– Здесь и так кругом слишком много врут.
– В самом деле?
– Да, в самом деле. Теперь позволь мне кое-что спросить. Ты не знаешь, из-за чего он болен?
Крисси на мгновение оглянулась на зеркало.
– Сейчас болен не он. Во всяком случае, не больше, чем другие. Так или иначе, сейчас у него просто депрессия. Перепады настроения. Как было бы и с тобой, окажись ты в его положении.
– Со мной? В самом деле? Но, значит, я очень мало знаю о его положении. Тебе, должно быть, известно гораздо больше, чем мне.
– Ну еще бы.
– Не знаю, почему это должно меня удивлять.
– Я тоже не знаю. Послушай, может, нам лучше начать этот разговор сначала? Мы же говорим про Мэтта, верно?
Крисси увидела, как расширились глаза Сабины.
– Боже милостивый! – ахнула она. – Так, значит, речь не о нем? Мы говорим не про Мэтта. Весь этот разговор, случайно, не к Джеймсу ли относится?
Сабина осознала свою ошибку, но было уже поздно.
– Ты спрашиваешь меня, что я знаю о Джеймсе? Но почему я должна что-нибудь знать? Думаешь, у нас с ним роман? В этом все дело? И что же навело тебя на эту мысль?
– Я сваляла дурака. Извини.
– Нет, не убегай. Этот разговор многое для меня прояснил. Теперь-то я понимаю, почему с тех самых пор, как мы сюда приехали, ты фыркаешь и иронизируешь и чуть ли не свернула себе нос в попытках задрать его как можно выше всякий раз при виде меня, и почему тебя передергивает, когда я разговариваю с Бет или Джесси, и почему ты бросаешь косые взгляды в мою сторону, как только я пытаюсь пошутить. Я должна поблагодарить тебя. Ты нашла для меня разгадку настоящей тайны. Теперь я понимаю, что тобой двигало не чувство превосходства. Итак, послушай, что я скажу. Даже в сверхпрочном гондоне с головы до пят я бы к Джеймсу и на милю не подошла. И подумать только, я ведь затеяла этот разговор, чтобы спросить, не можем ли мы стать друзьями.
Сабина выскользнула за дверь, ее щеки пылали.
– Мне очень жарко, – пожаловалась Джесси.
– Это твоя английская половинка, – сказала Бет. – Патрис сказал, что англичане весь день только и делают, что разговаривают о погоде.
Об этом Джесси кое-что знала.
– Тут дело вот в чем. Когда мы беседуем о погоде, на самом деле мы обсуждаем что-то более существенное.
Бет выглядела озадаченной, поэтому Джесси напустила на себя такой вид, какой могла бы принять ее наставница, собираясь поделиться с ней какими-нибудь новыми важными сведениями. Джесси находилась под таким впечатлением от нее, что приняла решение: самой сделаться наставницей. Хотя ей было велено не болтать попусту языком, Джесси требовался ученик, на котором можно было бы потренироваться, и поэтому она решила стать наставницей для Бет.
– Ну да? – Бет сморщила носик.
– Когда люди рассуждают о погоде, на самом деле они говорят о том, как себя чувствуют. Но они не всегда это сознают. Когда они восторгаются: «Какой чудесный день!» – они подразумевают: «Сейчас я счастлив». Когда сообщают: «На улице подмораживает», – имеют в виду: «Как я рад, что нахожусь в теплом доме». А если они говорят: «Похоже на то, что погода меняется», – это означает: «Опасаюсь, что вскоре у меня будут неприятности».
– А кто говорит, что вскоре у него будут неприятности? – заинтересовалась Бет. – Я никогда не слышала, чтобы кто-нибудь так говорил.
– Не в этом дело.
– Кто говорит?
Джесси едва не выпалила имя своей руководительницы. Нельзя же все говорить начистоту, если наставляешь какую-нибудь глупышку вроде Бет. Вместо этого она сказала:
– Вырастешь – узнаешь.
Однако Бет не была удовлетворена объяснением.
– А тогда почему они так говорят? Разве нельзя сказать просто: «Солнышко светит, а мне все равно грустно»?
– Нет, ведь ты можешь быть счастливой, даже если идет снег. Ну, как будто так принято разговаривать.
Во всяком случае, Джесси считала, что именно такое объяснение получила она сама. Сейчас, когда она пыталась донести эту мысль до разума Бет, у нее получилось не вполне внятно. Она на минуту задумалась. Ей казалось, что должен существовать некий особый язык, который людям следует изучать: способ высказывать те же самые мысли, но другими словами. Джесси приобщалась к французскому языку с того дня, когда мать стала кормить ее грудью, и это знание пришло к ребенку самым естественным образом. В отличие от нее, другие дети постигали язык в школе посредством каждодневной зубрежки. Языку погоды, по ее собственному мнению, она научилась, сидя на коленях у матери, и вот по этой причине Бет не могла воспользоваться понятиями и выражениями другого языка.
– Глупость какая-то, – заключила Бет.
Если бы в доме был другой ученик, которому пошли бы на пользу уроки Джесси, она немедленно выставила бы Бет из своего класса.
– Тебе получше? – спросил Мэтт у Крисси, когда она вышла из дома.
– Гораздо лучше. – К вечеру жара спала, и из долины повеял легкий ветерок, разгоняя дневное оцепенение.
– Крисси! – закричала Бет, подбежав к ней и дергая ее за руку. – Идем с нами играть! Мы собираемся играть в кукурузе! – Бет была возбуждена сверх меры. Ее глаза блестели от предвкушения, она подпрыгивала на месте.
Крисси взглянула на дальний конец луга, где у границы кукурузного поля уже находились Джеймс, Рейчел и Джесси. Несмотря на отсутствие энтузиазма, они были мобилизованы ради игры с Бет.
– Самое главное – чтобы нас фермер не поймал, – прошептала Бет, подводя Крисси и Мэтта к остальным. Вид у Мэтта был несколько неуверенным.
Только Сабина, единственная из всех, смогла оказать сопротивление.
– Не заходите слишком далеко в кукурузу! – крикнула она им вслед. В ее голосе едва слышался оттенок какой-то иррациональной, не определяемой словами тревоги.
– Мы играем в лису и собаку, – объяснила Рейчел. – Каждый игрок будет лисой, которая прячется в кукурузе, а кто-нибудь один – собакой.
– Я, я, я! – воскликнула Бет.
– А когда какую-нибудь лису поймают, она становится собакой, пока не останется только одна, самая последняя лиса.
– Ладно, пошли, – сказал Джеймс, исчезая в кукурузе. Джесси, Мэтт и Крисси последовали за ним.
– Все в порядке, Бет, – объявила Рейчел, – сосчитай до ста и начинай искать. Если потеряешься – кричи.
– Я не потеряюсь, – с негодованием заявила Бет.
Рейчел прокралась в кукурузную чащу и присела за толстым высохшим стеблем. В борьбе за пространство мало найдется растений, способных выдержать соревнование с ненасытной кукурузой, притом что земля у основания стеблей была затвердевшей, растрескавшейся и сухой. Лишь тускло-зеленые лучи просачивались под покачивающиеся початки, и почти никакие звуки не доходили сюда снаружи, кроме зловещего шороха, когда слабые дуновения низового ветра шевелили и перебирали широкие листья, похожие на пергамент. Рейчел прислушалась. Голос Бет, честно отсчитывающей числа, вначале громкий, теперь, казалось, доносился издалека. Вот послышался быстрый шелест: кто-то из игроков, спрятавшихся по соседству, сменил позу. И снова все стихло.
Дыхание Рейчел начало успокаиваться. Проникающий сверху свет казался размытым, зеленовато-горчичным маревом. Это место среди зарослей кукурузы порождало недобрые предчувствия; ветерки заговорщически перешептывались между собой, навевая необъяснимую тоску и внушая странное ощущение, что где-то рядом спрятан мир безмолвных призраков и через этот мир здесь проложен узкий и трудный путь между стеблями. Несколько раз ей чудилось, что к ней кто-то приближается – иногда сзади, а иногда спереди, – но, быстро оглядевшись, Рейчел видела те же стебли, и ничего больше.
Она почувствовала облегчение, услышав неподалеку чей-то вскрик: как видно, «собака» Бет кого-то поймала. Скорчившись в полутени, стараясь подавить растущее беспокойство, она надеялась, что скоро ее тоже поймают. Вот за спиной зашелестели листья, чье-то дыхание коснулось шеи, и две руки обняли ее сзади. Мужские ладони легли на грудь Рейчел. Она узнала эти руки.
– Разве ты не знаешь… – прерывистым шепотом проговорила она, – не знаешь, что к женщинам нельзя подкрадываться? – Вместо ответа Джеймс уткнулся в ее шею. Она отвела его руки и вывернулась из объятий. – Больше так не делай. – Шуршание в кукурузе вторило ее хриплому шепоту. Казалось, он не боялся, что его могут здесь застать. – Твои дочери…
– Почему ты меня избегаешь?
– Избегаю тебя? О чем ты говоришь? Не вздумай начать все сначала, Джеймс. Я этого не хочу.
Снова шуршание, и сильный порыв ветра взволновал кукурузу. Но к ним приближался кто-то еще. Джеймс выглядел рассерженным. Он повернулся и, не сказав ни слова, углубился в кукурузную чащу.
– Тебе надо быть начеку, – произнес чей-то голос позади нее. Рейчел быстро обернулась. Это оказалась Крисси. Ее глаза беспокойно блуждали, и она загадочно улыбалась. – Кукуруза все знает.
– Что именно?
– Никто не сможет сохранить секрет, находясь в кукурузе. Прислушайся. Слышишь шепот? Это кукуруза выбалтывает все секреты. Твои и мои.
Рейчел не знала, что успела расслышан. Крисси, и не могла представить, много ли та поняла. Она упустила возможность спросить. Крисси протянула руку и слегка коснулась ее плеча.
– Теперь ты собака, – произнесла она, прежде чем исчезнуть в кукурузе вслед за Джеймсом.
На следующий день, после полудня, когда Джеймс, Сабина и девочки отправились осматривать городской аквариум, Мэтт обнаружил в сарае старый гамак. Кое-как подвесив его между двумя деревьями, он был настолько доволен собой, что немедленно заснул в нем. Рейчел и Крисси растянулись внизу, у бассейна.
В небе пульсировало желтое солнце. Раскален ная добела земля, серые черепицы крыши и медовые кирпичи стен источали умиротворяющее тепло и острый запах. Не хотелось ни говорить, ни шевелиться. Поэтому разговор едва клеился.
– Странное что-то здесь творится, – пробормотала Рейчел, не поднимая головы.
– Ага! – согласилась Крисси.
– Ты заметила?
– Ага.
– Я рада. А то начала думать, что дело во мне.
– Может быть, так оно и есть.
– Может быть. Но я вижу, что у Сабины и Джеймса потихоньку съезжает крыша. Неудивительно, что у Джесси с головой непорядок.
Крисси подняла голову и прикрыла глаза от солнца.
– Сабина о тебе знает. Она приходила ко мне. Думала, это я.
Рейчел испытующе уставилась на нее:
– Это в прошлом.
– Ты вообще не обязана что-то мне объяснять. Я просто тебя предупреждаю. У нее есть соображения на этот счет, хотя первая ее догадка была неверной.
– Не надо было мне сюда приезжать. Это было ошибкой. Я полагала, что могу сохранить дружеские отношения с Джеймсом и подвести черту под прошлым. Она так прямо тебя и обвинила?
– Пыталась, как ни странно. Но если это тебя беспокоит, есть выход. Сделай вид, что положила глаз на Мэтта.
– Что?…
– Ничего особенного. И в любом случае я за вами присмотрю, согласна? Таким образом можно будет сбить Сабину с толку. Мэтта я предупрежу. Про тебя и Джеймса он все знает.
– Вот как?
– Да-да, ему многое известно о Джеймсе. Например, что это из-за него он потерял работу.
Теперь настала очередь Рейчел привстать от удивления, но Крисси повернулась на спину и уставилась на небо. В вышине, с запада, наплывала одинокая заблудившаяся тучка.
– Первая, которую я вижу с тех пор, как мы здесь, – указала на нее Крисси.
19
Что же случилось дальше, после эпизода с Малькольмом? Много ли можно извлечь из памяти в тающем свете зеркала, в плавной смене кадров, известной в технике кино как наплыв?
Это было на ее пути к сестре. Вот как это было. Автостопом добирается на грузовике с прицепом до гавани в Рамсгейте. Да, правильно, дождь, потоки дождя. Стеклоочистители – ритмичные, гипнотизирующие. Около причалов самостоятельно вылезает из кабины. Машет рукой шоферу, веселому и коренастому уроженцу центральных графств; бросив на нее странный взгляд, он говорит: «Пока, блондиночка». Пробежка под ливнем – добывать билет. Трехчасовое ожидание.
Затем, держа над головой брошенную кем-то газету, тащится пешком под дождем еще с четверть мили, пока не находит отель. Об отелях известно достаточно много из горького опыта недолгой работы в службе эскорта Отряхивая воду и комки размокшей газетной бумаги с волос, она проходит через вращающиеся двери, уверенным шагом направляется в другой конец ярко освещенного вестибюля к общедоступному туалету. Вынимает из сумки ряд флаконов, похищенных из студии Малькольма, расставляя их на полочке умывальника. Наполняет раковину горячей водой, снимает мокрый жакет и блузку, откупоривает флаконы, с треском натягивает пару резиновых перчаток. Придирчиво разглядывает себя в зеркале: «Пока, блондиночка».
– Пока, – отвечает ее отражение. Крошечная белая искра вылетает, разделившись
надвое, из радужной оболочки глаза. Внимательно изучает собственные глаза в поисках других искр и только потом встряхивает флакон с черной краской для волос, смешивая ее с раствором-активатором. Выдавливает смесь на голову, тщательно втирая в корни волос. Она еще трудится, когда входят какие-то женщины, не то одна, не то две. У них сразу начинает щипать в носу от запаха аммиака и перекиси, но они предпочитают помалкивать. Брызги черной краски пачкают коврик. Фарфоровая раковина меняет цвет, но попадания краски на кожу удается в основном избегать. Тем не менее вокруг запястий образуются кольца потеков. Полчаса прошло, дело сделано, волосы черные как вороново крыло. Сбросив перчатки, наводит красоту на глаза, накладывая линии Клеопатры. Девушка-«нуар» .
На пароме находит место в смотровом салоне, укрываясь своим плащом в надежде поспать. Неудобный переезд. Тот же самый: Рамсгейт – Дюнкерк. Годы назад, когда она была школьницей, мать, отец, Мелани, она сама – все вместе на палубе пристально вглядываются назад, в удаляющуюся береговую линию; каждое мгновение словно отдельный снимок в серии фотографий. Держится за жесткую отцовскую ладонь. Его другая рука покоится на плече Мелани. Затем автомобильная поездка на юг, в Дордонь, к солнцу, сливовому дереву и голубятне, к библейскому золотому сиянию.
– Французский кофе, – заказал отец. – Свежие круассаны. Французский хлеб. Бифштекс аи poivre . Красное вино.
– А нам можно выпить вина? – спросила Мелани.
– Можно?
– Мелани почти четырнадцать, так что Мелани может выпить вина, – заявил отец и поцеловал еe в губы; но, когда он прервал поцелуй, губы Мелани кровоточили.
– Можно мне вина? – настойчиво спросила мать.
– А мне? – закричала она. – Мне можно?
– В Париже, – ответил отец, – в Париже тебе можно будет выпить.
Дремота. Задремав, ощущает легкую лихорадку: еще не вполне оправилась после того удара по голове. Тупая головная боль не ослабевает и сопровождается нарушением зрения – так бывает при мигрени. Мерцание продолжается при закрытых глазах.
Затем кто-то осторожно трясет ее, чтобы разбудить. Паром пришвартовался, люди сходят на берег. Она моргает. Вино в Париже. «Водительство, – думает она. – Меня ведут ангелы».
При мысли о водительстве и при воспоминании о вине в Париже наставница Джесси прищуривается, глядя в зеркало, задержавшись в последний момент на том, что ей было открыто. Там было нечто такое, что следовало знать молоденькой девушке. Ей самой не составляло труда поверить в существование ангелов. Проблема заключалась в том, чтобы распознать их, когда они появляются. Люди постоянно сталкиваются с ангелами, но не узнают их. Так происходит потому, что они предстают в облике обычных людей.
Поправка: они и есть обычные люди (или, во всяком случае, обычные люди, в чьи тела на несколько кратких мгновений вселяется ангельский дух). Ангелы являются вестниками или даже самими посланиями, которые они приносят. Таково значение этого слова: «ангел» – греческое слово, означающее «вестник». Ангелы не приходят, хлопая сверкающими крыльями или трубя в фанфары. Нет, они являются как вестники, неожиданные учителя и наставники, как моменты вдохновения. Иногда они несут послания от высшей сущности к низшей – так бывает, когда они являются нам в снах. Иногда принимают материальную форму, показываясь среди туч или появляясь в зеркалах. Исполняя роли без слов в нескончаемом кинофильме жизни, где они доступны взору лишь тех, чьи глаза не затуманены усталостью.
Конечно, в тех случаях, когда ангелы являются в людском обличье, они выбирают для себя подходящее вместилище, нисходят, затрагивают по касательной, вмешиваются в дела, а затем оставляют человека, послужившего им вместилищем, все в том же неведении. Из-за этого временами бывает трудно отличить обычный добрый поступок от ангельского вмешательства Однако, что касается ее самой, она различает сверкающий шлейф, который всегда свидетельствует о наличии водительства и наставления.
В ту минуту, когда она приехала в Париж, она уже знала: почти наверняка кто-то будет ей помогать, наставлять ее, руководить ею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31