главное же – пострадал он от людей, мнящих, что они представляют высшую из всех возможных цивилизацию и принадлежат к среде, во всех отношениях выше его собственной. Что он будет делать в этой трудной ситуации, как защитит свои права или как, упустив такую возможность, будет нести бремя своего унижения. Таков был центральный вопрос…».
Ни внешний, ни тем более внутренний облик персонажа не экспонировались сразу в начале повествования. Герой раскрывался от эпизода к эпизоду, от сцены к сцене, каждая из которых добавляла, уточняла, проясняла его особенности и свойства. Это постепенное накапливание черт, ведущее к выявлению сути изображаемого характера и создающее предпосылки к его оценке, и составляло движение сюжета.
Вместе с отказом от открытого анализа внутреннего мира героя, который теперь выявлялся по крупицам, по мелочам, из отдельных деталей поведения, реакций, реплик и т. д., отпадала необходимость во «всеведущем авторе». Автору все чаще отводилась функция наблюдателя и регистратора аккумулирующихся свидетельств душевной жизни героя. Но и в этой роли его вскоре заменил один из персонажей – «центральное сознание», как впоследствии назвал его Джеймс, – через призму видения которого преломлялось все, о чем сообщалось в новелле, повести, романе. Впервые такое «центральное сознание» Джеймс использовал в повести «Мадам де Мов» (1874). История и образ молодой американки, вышедшей замуж за французского аристократа, который, женившись на ее деньгах и не питая к ней никаких чувств, желает обеспечить себе «свободу», устроив ее адюльтер с заезжим соотечественником, целиком переданы через точку зрения этого последнего. В романе «Родерик Хадсон» (1875) «центральным сознанием» служит один из основных героев – Роуленд Маллет – меценат и друг художника Хадсона. Дейзи Миллер – героиня одноименной повести – показана через восприятие экспатрианта Уинтерборна – молодого американца, в которого она втайне влюблена и который в какой-то мере является косвенной причиной ее гибели.
Персонаж, выполнявший функцию «центрального сознания», был, как правило, одним из главных действующих лиц и как таковое обрисован со всей полнотой бытовых, социальных, психологических и прочих подробностей. Его видение обусловливалось свойствами собственного характера, особенностями и процессами собственной душевной жизни, которые, в свою очередь, обнаруживались в ходе повествования. Такое видение не могло обладать, и не обладало, определенностью и категоричностью, свойственными открытому анализу «всеведущего автора». Повествование, таким образом, обретало некоторую зыбкость, неопределенность, многозначность, разнонаправленность.
Видоизменялось и назначение прямой речи персонажей. Диалог использовался теперь не только для того, чтобы сообщить о прошедших, настоящих и будущих событиях и тем самым развертывать сюжет, или для того, чтобы давать непосредственный выход мыслям и чувствам героев и тем самым открыто показывать их внутреннюю жизнь. Слово героя приобретает дополнительные функции. Оно служит свидетельством душевных состояний, выступает как знак скрытых внутренних процессов. Прямая речь не столько раскрывает, сколько прячет глубинное движение мыслей и чувств, не столько обнажает их, сколько маскирует, побуждая к догадке, домысливанию, попыткам обнаружить сокровенные связи.
В 70-х и начале 80-х годов все эти сдвиги в характере повествования только намечались у Джеймса. Он понимал, что «драматизирует»свою прозу. Тем не менее это был для него лишь один из возможных путей, но не единственный путь. Одна из лучших его психологических повестей – «Вашингтонская площадь» (1879) – была целиком написана в бальзаковской манере. Не ломал традицию открытого авторского анализа и роман «Женский портрет» (1881) – первый признанный шедевр Джеймса.
К началу 80-х годов Джеймсом был уже пройден длинный путь литературной работы – более пятнадцати лет. За эти годы он создал немало художественно совершенных произведений, и все же это были годы учения, ориентации в существующих литературных направлениях – поисков, которые еще не закончились. Джеймс еще не определился окончательно.
3
Осенью 1881 г., впервые за семь лет, прошедших со времени его отъезда в Европу, Джеймс совершил поездку в Соединенные Штаты. Он посетил Кембридж, где жили его родители, Бостон и Нью-Йорк, куда его звали литературные дела, и Вашингтон, где тогда выступал С лекциями Оскар Уайльд.
Американские нравы, которые он теперь после длительного отсутствия оценивал в значительной мере со стороны, показались ему еще менее привлекательными, чем прежде. «Да простит мне бог, но я чувствую, что безобразно теряю здесь свое время», – сетовал он. Именно в этот его приезд намечавшееся уже прежде решение остаться в Европе стало окончательным. «Мой выбор – Старый свет. Мой выбор, моя нужда, моя жизнь!» Смерть матери в начале 1882 г. и отца осенью 1883 г. обрывала семейные нити, соединявшие его с родиной. Остальные связи не представлялись ему существенными.
В конце 1883 г. Джеймс вернулся в Лондон. На этот раз его путешествие за океан было экспатриацией, в полном смысле этого слова. И хотя номинально он сохранял американское гражданство и даже, возможно, продолжал ощущать себя «американцем в Европе», фактически его отношения с родиной становились все отчужденнее. Он укоренялся в Англии и постепенно основательнее входил в ее литературную жизнь. Последующие два десятилетия его творчества в значительной мере связаны с развитием английской литературы «на рубеже веков».
В 80-е годы по монолитному зданию английского викторианства пошли первые, еще не заметные невооруженным глазом трещины. В литературе они обнаружили себя прежде всего в романе, который начиная с 30-х годов оставался ведущим жанром. Во второй половине столетия реалистические традиции Диккенса и Теккерея под пером их преемников подверглись значительному изменению. У Троллопа, Рида, Коллинза, не говоря уже об их менее значительных и менее талантливых современниках и последователях, роман стал в основном занимательным чтением. Повествовалось ли в нем об усредненной повседневности, как у Троллопа, или о семейных мелодрамах и преступлениях, как у Рида и Коллинза, острые сюжетные повороты, морализаторство и дидактика были для него непреложным законом.
Размежевание с поздневикторианским романом происходило по разным направлениям. Оно очевидно и в психологизме позднего Мередита, чей «Эгоист» появился в 1879 г., и в неоромантизме Р. Л. Стивенсона, шедевр которого, «Остров сокровищ», увидел свет в том же году, и в творчестве английских натуралистов Дж. Мура и Дж. Гиссинга, выступивших со своими романами о социальных низах в середине 80-х годов, и позднее в эстетизме О. Уайльда, нашедшем наиболее яркое выражение в его романе «Портрет Дориана Грея» (1891). При всем различии и даже противоположности этих течений всех их объединяло неприятие литературного викторианства. С теоретических позиций одним из первых выступил против позднего викторианского романа Генри Джеймс.
В 1884 г., отвечая Уолтеру Безанту – популярному автору слащавых боевиков, проповедывавших филантропию и расхожую мораль, Джеймс в статье «Искусство прозы» отвергал необходимость интригующих сюжетов. «Смысл существования романа в том, что он отражает жизнь», – подчеркивал Джеймс, настаивая на праве художника касаться любой ее сферы: «Область искусства вся жизнь, все чувства, все наблюдения, все опыты». Резче всего он возражал против морализаторства в искусстве, против прямых наставлений и поучений, отсутствие которых, по мнению Безанта и его единомышленников, означало отсутствие нравственной идеи. «Вы ставите себе целью написать нравственную картину или изваять нравственную статую: интересно, как вы намереваетесь сие сделать?» – иронизировал Джеймс. В его понимании нравственная идея должна была целиком воплощаться в идее художественной, вытекать из нее и через нее выражаться. «Существует такая точка, – пояснял он, – где моральная идея и идея художественная сходятся; она освещается светом той непреложной истины, что глубочайшее достоинство произведения искусства есть достоинство сознания художника. Если оно высоко, роман, картина, скульптура приобщаются к глубинам истины и красоты».
Не удивительно, что в этот период меняется отношение Джеймса к «внукам Бальзака». Посетив в феврале 1884 г. Париж, он возобновляет с ними знакомство. «Я нет-нет да встречаюсь с Додэ, Гонкуром и Золя, – писал он Хоуэллсу, – и сейчас для меня нет ничего более интересного, чем усилия и эксперименты этой маленькой группы с их поистине дьявольским пониманием искусства, формы, стиля – их напряженной жизнью в искусстве. Только они и делают сегодня то, что я признаю… И по контрасту потоки тепловатой мыльной водицы, которые под названием романы выплескивают в Англии, не делают, по моему разумению, чести нашей расе».
Когда в середине 80-х годов в Англии вокруг творчества французских реалистов разгорелись ожесточенные споры, в которых поборники викторианской благопристойности заняли крайне воинственную позицию, Джеймс встал на сторону «литературного братства». Так, в 1888 г., в разгар кампании против распространения в Англии переводов произведений Золя и Мопассана, Джеймс опубликовал статью о последнем, в которой дал очень высокую оценку его творчества. Позднее, в 90-х годах, он неоднократно печатался в журнале «Желтая книга» (1894–1897), вокруг которого группировались писатели разных направлений, единые в своем неприятии викторианства. Английское издание «Мадам Бовари», вышедшее в 1902 г., было снабжено предисловием Джеймса, в котором, подвергая подробному анализу писательскую манеру Флобера, он писал: «Для многих из нас – для писательского племени в целом – он является великим романистом… У него бесконечно многому можно научиться».
Не только в теоретическом плане, но и в своем художественном творчестве Джеймс отдал дань французскому натурализму. По приезде из Америки он целиком отдался работе. «Интернациональная тема» была, по сути, уже исчерпана. Правда, несколько рассказов – «Осада Лондона» (1883), «Леди Барберина» (1884), «Пандора» (1884) – повторяли в новых вариациях мотив столкновений европейских и американских нравов, но мотив этот уже находился на периферии литературных интересов Джеймса. Главные его усилия были сосредоточены на двух романах – «Бостонцы» и «Княгиня Казамассима», которые публиковались почти одновременно в двух американских журналах (первый – в «Сенчери Мэгезин», второй – в «Атлантик Мансли») с конца 1885 по середину 1886 г. Роман «Бостонцы» был задуман Джеймсом еще во время пребывания в Соединенных Штатах и мыслился им как широкое социальное полотно. «Мне хотелось бы, – занес он в свою записную книжку, находясь в Бостоне, – написать сугубо американскую историю, драматическую историю о нашем социальном укладе». Темой романа Джеймс избрал феминистское движение, считая, что оно является «весьма характерным и специфическим явлением американской общественной жизни».
Изображая кампанию за женское равноправие как трескучее пустословие, Джеймс стремился показать пристрастие американского общества к реформистской фразе, к пустым фетишам, прикрывавшим дальнейшее перерождение демократии. В этом плане весьма примечательны не только гротескные образы самих феминисток во главе с тщеславной и властолюбивой Олив Ченселлор, но и полукомическая полутрогательная фигура аболиционистки Мисс Бердсай, представленной как живой анахронизм. Групповой портрет бостонцев включал также алчного шарлатана Силе Таррента и беспринципного газетчика Маттиаса Пардона, которые, усвоив дух американского предпринимательства, считали себя в полном праве «делать бизнес» за счет своих падких на сенсации соотечественников.
Сатира Джеймса во многом перекликалась с изображением американской действительности в поздних произведениях Марка Твена и У. Д. Хоуэллса. И все же она била мимо цели. Прежде всего потому, что главный ее объект – феминизм – при всех его предосудительных крайностях и неизбежных издержках был в сущности движением прогрессивным, освященным именами Маргарет Фуллер, Элизабет Пибоди (карикатуру на которую современники усматривали в образе Мисс Бердсай) и других самоотверженных женщин, посвятивших себя борьбе против разных видов угнетения и произвола. Кроме того, само решение «женского вопроса», каким оно предлагалось в романе на сюжетном уровне – поставленная перед выбором: семейное счастье или общественная деятельность, главная героиня романа, Верена Таррент, отдавала предпочтение первому, – выглядело плоским и неубедительным, поскольку одно вовсе не исключало другого. Наконец, главным героем «Бостонцев», в уста которого были вложены программные авторские слова, Джеймс сделал южанина Бейзила Ренсома, разоренного Гражданской войной плантатора. Все это дало повод критике обвинить Джеймса в незнании условий американской жизни, а его роман – в искажениях подлинного положения вещей. Ни у американского, в какой-то мере предубежденного против «Бостонцев», читателя, ни у английского, в целом равнодушного к такой проблематике, книга успеха не имела.
В романе «Княгиня Казамассима» Джеймс обратился к одной из кардинальных тем реализма XIX в. – истории молодого человека, наделенного недюжинными способностями, но обездоленного низким социальным положением. Однако, в отличие от своих литературных предшественников, герой Джеймса – лондонский переплетчик Гиацинт Робинсон – искал не способов возвышения в обществе, а борьбы с ним. Сознание «несправедливости общественного устройства» и ненависть к тем, кто его установил, сблизили героя с революционным движением. Такой поворот темы был закономерен для конца века, ознаменовавшегося обострением классовых противоречий и усилением революционной борьбы. Тема молодой человек и революционное народническое движение была затронута в романе Тургенева «Новь» (1877), переведенном на большинство европейских языков и широко известном в Европе. Революционному движению среди французских углекопов был целиком посвящен роман Золя «Жерминаль» (1884), привлекший к себе всеобщее внимание. Своей «Княгиней Казамассима» Джеймс продолжал разработку той же темы на английском материале, следуя не столько Золя, сколько Тургеневу, с чьим Неждановым его герой имел типологическое сходство. Подобно своему русскому прототипу, лондонский переплетчик Робинсон – созерцательная художественная натура – оказывался несостоятельным в качестве революционера и, не находя в себе силы для взятых на себя обязательств, кончал с собой.
Однако в отличие от тургеневской «Нови» и «Жерминаля» Золя книга Джеймса успеха не имела, современниками она попросту осталась незамеченной. Такое равнодушие можно отчасти отнести на счет вкусов викторианского обывателя, отвергавшего любую проблемную литературу, – сходная участь постигла и роман Дж. Гиссинга «Демос» (1866). Однако основная причина коренилась в самом произведении. Несмотря на блестящие зарисовки Лондона, в которых противоречия богатства и нищеты были воссозданы с живостью и выразительностью, не уступавшими картинам Диккенса, в целом роман не обладал художественной убедительностью. Это прежде всего касалось образов революционеров, изображенных разрушителями, выполняющими свою программу истребления существующей цивилизации, включая и ее культурные ценности. Их облик, их деятельность выглядели надуманно. И хотя подполье, выведенное в романе, отдаленно сопрягалось с распространением в Европе – именно в 80-е годы – анархизма бакунинского толка, так же как и с отзвуками террористических акций «Народной воли» в России. Оно было явно сконструировано не по реальным источникам и носило вымышленный характер.
Не только тематика романов «Бостонцы» и «Княгиня Казамассима» – Джеймс прежде не обращался к социальным темам – свидетельствовала о том, что его творческие поиски протекали и в русле позднего французского реализма. Изменения коснулись и его писательской манеры. В обоих романах – особенно в последнем – намного увеличился удельный вес описаний – подробностей быта, социальных нравов и типов. Джеймс изучал окружающую его героя среду: посетил одну из лондонских тюрем, завел специальный словарь «народных выражений». В анализе психологии героя значительное место заняла характеристика психофизических особенностей его натуры, объясняемых фактором наследственности.
И все же следование Джеймса натурализму, как называл свой творческий метод Золя, не шло дальше определенных пределов. Программу натуралистов Джеймс принимал далеко не полностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Ни внешний, ни тем более внутренний облик персонажа не экспонировались сразу в начале повествования. Герой раскрывался от эпизода к эпизоду, от сцены к сцене, каждая из которых добавляла, уточняла, проясняла его особенности и свойства. Это постепенное накапливание черт, ведущее к выявлению сути изображаемого характера и создающее предпосылки к его оценке, и составляло движение сюжета.
Вместе с отказом от открытого анализа внутреннего мира героя, который теперь выявлялся по крупицам, по мелочам, из отдельных деталей поведения, реакций, реплик и т. д., отпадала необходимость во «всеведущем авторе». Автору все чаще отводилась функция наблюдателя и регистратора аккумулирующихся свидетельств душевной жизни героя. Но и в этой роли его вскоре заменил один из персонажей – «центральное сознание», как впоследствии назвал его Джеймс, – через призму видения которого преломлялось все, о чем сообщалось в новелле, повести, романе. Впервые такое «центральное сознание» Джеймс использовал в повести «Мадам де Мов» (1874). История и образ молодой американки, вышедшей замуж за французского аристократа, который, женившись на ее деньгах и не питая к ней никаких чувств, желает обеспечить себе «свободу», устроив ее адюльтер с заезжим соотечественником, целиком переданы через точку зрения этого последнего. В романе «Родерик Хадсон» (1875) «центральным сознанием» служит один из основных героев – Роуленд Маллет – меценат и друг художника Хадсона. Дейзи Миллер – героиня одноименной повести – показана через восприятие экспатрианта Уинтерборна – молодого американца, в которого она втайне влюблена и который в какой-то мере является косвенной причиной ее гибели.
Персонаж, выполнявший функцию «центрального сознания», был, как правило, одним из главных действующих лиц и как таковое обрисован со всей полнотой бытовых, социальных, психологических и прочих подробностей. Его видение обусловливалось свойствами собственного характера, особенностями и процессами собственной душевной жизни, которые, в свою очередь, обнаруживались в ходе повествования. Такое видение не могло обладать, и не обладало, определенностью и категоричностью, свойственными открытому анализу «всеведущего автора». Повествование, таким образом, обретало некоторую зыбкость, неопределенность, многозначность, разнонаправленность.
Видоизменялось и назначение прямой речи персонажей. Диалог использовался теперь не только для того, чтобы сообщить о прошедших, настоящих и будущих событиях и тем самым развертывать сюжет, или для того, чтобы давать непосредственный выход мыслям и чувствам героев и тем самым открыто показывать их внутреннюю жизнь. Слово героя приобретает дополнительные функции. Оно служит свидетельством душевных состояний, выступает как знак скрытых внутренних процессов. Прямая речь не столько раскрывает, сколько прячет глубинное движение мыслей и чувств, не столько обнажает их, сколько маскирует, побуждая к догадке, домысливанию, попыткам обнаружить сокровенные связи.
В 70-х и начале 80-х годов все эти сдвиги в характере повествования только намечались у Джеймса. Он понимал, что «драматизирует»свою прозу. Тем не менее это был для него лишь один из возможных путей, но не единственный путь. Одна из лучших его психологических повестей – «Вашингтонская площадь» (1879) – была целиком написана в бальзаковской манере. Не ломал традицию открытого авторского анализа и роман «Женский портрет» (1881) – первый признанный шедевр Джеймса.
К началу 80-х годов Джеймсом был уже пройден длинный путь литературной работы – более пятнадцати лет. За эти годы он создал немало художественно совершенных произведений, и все же это были годы учения, ориентации в существующих литературных направлениях – поисков, которые еще не закончились. Джеймс еще не определился окончательно.
3
Осенью 1881 г., впервые за семь лет, прошедших со времени его отъезда в Европу, Джеймс совершил поездку в Соединенные Штаты. Он посетил Кембридж, где жили его родители, Бостон и Нью-Йорк, куда его звали литературные дела, и Вашингтон, где тогда выступал С лекциями Оскар Уайльд.
Американские нравы, которые он теперь после длительного отсутствия оценивал в значительной мере со стороны, показались ему еще менее привлекательными, чем прежде. «Да простит мне бог, но я чувствую, что безобразно теряю здесь свое время», – сетовал он. Именно в этот его приезд намечавшееся уже прежде решение остаться в Европе стало окончательным. «Мой выбор – Старый свет. Мой выбор, моя нужда, моя жизнь!» Смерть матери в начале 1882 г. и отца осенью 1883 г. обрывала семейные нити, соединявшие его с родиной. Остальные связи не представлялись ему существенными.
В конце 1883 г. Джеймс вернулся в Лондон. На этот раз его путешествие за океан было экспатриацией, в полном смысле этого слова. И хотя номинально он сохранял американское гражданство и даже, возможно, продолжал ощущать себя «американцем в Европе», фактически его отношения с родиной становились все отчужденнее. Он укоренялся в Англии и постепенно основательнее входил в ее литературную жизнь. Последующие два десятилетия его творчества в значительной мере связаны с развитием английской литературы «на рубеже веков».
В 80-е годы по монолитному зданию английского викторианства пошли первые, еще не заметные невооруженным глазом трещины. В литературе они обнаружили себя прежде всего в романе, который начиная с 30-х годов оставался ведущим жанром. Во второй половине столетия реалистические традиции Диккенса и Теккерея под пером их преемников подверглись значительному изменению. У Троллопа, Рида, Коллинза, не говоря уже об их менее значительных и менее талантливых современниках и последователях, роман стал в основном занимательным чтением. Повествовалось ли в нем об усредненной повседневности, как у Троллопа, или о семейных мелодрамах и преступлениях, как у Рида и Коллинза, острые сюжетные повороты, морализаторство и дидактика были для него непреложным законом.
Размежевание с поздневикторианским романом происходило по разным направлениям. Оно очевидно и в психологизме позднего Мередита, чей «Эгоист» появился в 1879 г., и в неоромантизме Р. Л. Стивенсона, шедевр которого, «Остров сокровищ», увидел свет в том же году, и в творчестве английских натуралистов Дж. Мура и Дж. Гиссинга, выступивших со своими романами о социальных низах в середине 80-х годов, и позднее в эстетизме О. Уайльда, нашедшем наиболее яркое выражение в его романе «Портрет Дориана Грея» (1891). При всем различии и даже противоположности этих течений всех их объединяло неприятие литературного викторианства. С теоретических позиций одним из первых выступил против позднего викторианского романа Генри Джеймс.
В 1884 г., отвечая Уолтеру Безанту – популярному автору слащавых боевиков, проповедывавших филантропию и расхожую мораль, Джеймс в статье «Искусство прозы» отвергал необходимость интригующих сюжетов. «Смысл существования романа в том, что он отражает жизнь», – подчеркивал Джеймс, настаивая на праве художника касаться любой ее сферы: «Область искусства вся жизнь, все чувства, все наблюдения, все опыты». Резче всего он возражал против морализаторства в искусстве, против прямых наставлений и поучений, отсутствие которых, по мнению Безанта и его единомышленников, означало отсутствие нравственной идеи. «Вы ставите себе целью написать нравственную картину или изваять нравственную статую: интересно, как вы намереваетесь сие сделать?» – иронизировал Джеймс. В его понимании нравственная идея должна была целиком воплощаться в идее художественной, вытекать из нее и через нее выражаться. «Существует такая точка, – пояснял он, – где моральная идея и идея художественная сходятся; она освещается светом той непреложной истины, что глубочайшее достоинство произведения искусства есть достоинство сознания художника. Если оно высоко, роман, картина, скульптура приобщаются к глубинам истины и красоты».
Не удивительно, что в этот период меняется отношение Джеймса к «внукам Бальзака». Посетив в феврале 1884 г. Париж, он возобновляет с ними знакомство. «Я нет-нет да встречаюсь с Додэ, Гонкуром и Золя, – писал он Хоуэллсу, – и сейчас для меня нет ничего более интересного, чем усилия и эксперименты этой маленькой группы с их поистине дьявольским пониманием искусства, формы, стиля – их напряженной жизнью в искусстве. Только они и делают сегодня то, что я признаю… И по контрасту потоки тепловатой мыльной водицы, которые под названием романы выплескивают в Англии, не делают, по моему разумению, чести нашей расе».
Когда в середине 80-х годов в Англии вокруг творчества французских реалистов разгорелись ожесточенные споры, в которых поборники викторианской благопристойности заняли крайне воинственную позицию, Джеймс встал на сторону «литературного братства». Так, в 1888 г., в разгар кампании против распространения в Англии переводов произведений Золя и Мопассана, Джеймс опубликовал статью о последнем, в которой дал очень высокую оценку его творчества. Позднее, в 90-х годах, он неоднократно печатался в журнале «Желтая книга» (1894–1897), вокруг которого группировались писатели разных направлений, единые в своем неприятии викторианства. Английское издание «Мадам Бовари», вышедшее в 1902 г., было снабжено предисловием Джеймса, в котором, подвергая подробному анализу писательскую манеру Флобера, он писал: «Для многих из нас – для писательского племени в целом – он является великим романистом… У него бесконечно многому можно научиться».
Не только в теоретическом плане, но и в своем художественном творчестве Джеймс отдал дань французскому натурализму. По приезде из Америки он целиком отдался работе. «Интернациональная тема» была, по сути, уже исчерпана. Правда, несколько рассказов – «Осада Лондона» (1883), «Леди Барберина» (1884), «Пандора» (1884) – повторяли в новых вариациях мотив столкновений европейских и американских нравов, но мотив этот уже находился на периферии литературных интересов Джеймса. Главные его усилия были сосредоточены на двух романах – «Бостонцы» и «Княгиня Казамассима», которые публиковались почти одновременно в двух американских журналах (первый – в «Сенчери Мэгезин», второй – в «Атлантик Мансли») с конца 1885 по середину 1886 г. Роман «Бостонцы» был задуман Джеймсом еще во время пребывания в Соединенных Штатах и мыслился им как широкое социальное полотно. «Мне хотелось бы, – занес он в свою записную книжку, находясь в Бостоне, – написать сугубо американскую историю, драматическую историю о нашем социальном укладе». Темой романа Джеймс избрал феминистское движение, считая, что оно является «весьма характерным и специфическим явлением американской общественной жизни».
Изображая кампанию за женское равноправие как трескучее пустословие, Джеймс стремился показать пристрастие американского общества к реформистской фразе, к пустым фетишам, прикрывавшим дальнейшее перерождение демократии. В этом плане весьма примечательны не только гротескные образы самих феминисток во главе с тщеславной и властолюбивой Олив Ченселлор, но и полукомическая полутрогательная фигура аболиционистки Мисс Бердсай, представленной как живой анахронизм. Групповой портрет бостонцев включал также алчного шарлатана Силе Таррента и беспринципного газетчика Маттиаса Пардона, которые, усвоив дух американского предпринимательства, считали себя в полном праве «делать бизнес» за счет своих падких на сенсации соотечественников.
Сатира Джеймса во многом перекликалась с изображением американской действительности в поздних произведениях Марка Твена и У. Д. Хоуэллса. И все же она била мимо цели. Прежде всего потому, что главный ее объект – феминизм – при всех его предосудительных крайностях и неизбежных издержках был в сущности движением прогрессивным, освященным именами Маргарет Фуллер, Элизабет Пибоди (карикатуру на которую современники усматривали в образе Мисс Бердсай) и других самоотверженных женщин, посвятивших себя борьбе против разных видов угнетения и произвола. Кроме того, само решение «женского вопроса», каким оно предлагалось в романе на сюжетном уровне – поставленная перед выбором: семейное счастье или общественная деятельность, главная героиня романа, Верена Таррент, отдавала предпочтение первому, – выглядело плоским и неубедительным, поскольку одно вовсе не исключало другого. Наконец, главным героем «Бостонцев», в уста которого были вложены программные авторские слова, Джеймс сделал южанина Бейзила Ренсома, разоренного Гражданской войной плантатора. Все это дало повод критике обвинить Джеймса в незнании условий американской жизни, а его роман – в искажениях подлинного положения вещей. Ни у американского, в какой-то мере предубежденного против «Бостонцев», читателя, ни у английского, в целом равнодушного к такой проблематике, книга успеха не имела.
В романе «Княгиня Казамассима» Джеймс обратился к одной из кардинальных тем реализма XIX в. – истории молодого человека, наделенного недюжинными способностями, но обездоленного низким социальным положением. Однако, в отличие от своих литературных предшественников, герой Джеймса – лондонский переплетчик Гиацинт Робинсон – искал не способов возвышения в обществе, а борьбы с ним. Сознание «несправедливости общественного устройства» и ненависть к тем, кто его установил, сблизили героя с революционным движением. Такой поворот темы был закономерен для конца века, ознаменовавшегося обострением классовых противоречий и усилением революционной борьбы. Тема молодой человек и революционное народническое движение была затронута в романе Тургенева «Новь» (1877), переведенном на большинство европейских языков и широко известном в Европе. Революционному движению среди французских углекопов был целиком посвящен роман Золя «Жерминаль» (1884), привлекший к себе всеобщее внимание. Своей «Княгиней Казамассима» Джеймс продолжал разработку той же темы на английском материале, следуя не столько Золя, сколько Тургеневу, с чьим Неждановым его герой имел типологическое сходство. Подобно своему русскому прототипу, лондонский переплетчик Робинсон – созерцательная художественная натура – оказывался несостоятельным в качестве революционера и, не находя в себе силы для взятых на себя обязательств, кончал с собой.
Однако в отличие от тургеневской «Нови» и «Жерминаля» Золя книга Джеймса успеха не имела, современниками она попросту осталась незамеченной. Такое равнодушие можно отчасти отнести на счет вкусов викторианского обывателя, отвергавшего любую проблемную литературу, – сходная участь постигла и роман Дж. Гиссинга «Демос» (1866). Однако основная причина коренилась в самом произведении. Несмотря на блестящие зарисовки Лондона, в которых противоречия богатства и нищеты были воссозданы с живостью и выразительностью, не уступавшими картинам Диккенса, в целом роман не обладал художественной убедительностью. Это прежде всего касалось образов революционеров, изображенных разрушителями, выполняющими свою программу истребления существующей цивилизации, включая и ее культурные ценности. Их облик, их деятельность выглядели надуманно. И хотя подполье, выведенное в романе, отдаленно сопрягалось с распространением в Европе – именно в 80-е годы – анархизма бакунинского толка, так же как и с отзвуками террористических акций «Народной воли» в России. Оно было явно сконструировано не по реальным источникам и носило вымышленный характер.
Не только тематика романов «Бостонцы» и «Княгиня Казамассима» – Джеймс прежде не обращался к социальным темам – свидетельствовала о том, что его творческие поиски протекали и в русле позднего французского реализма. Изменения коснулись и его писательской манеры. В обоих романах – особенно в последнем – намного увеличился удельный вес описаний – подробностей быта, социальных нравов и типов. Джеймс изучал окружающую его героя среду: посетил одну из лондонских тюрем, завел специальный словарь «народных выражений». В анализе психологии героя значительное место заняла характеристика психофизических особенностей его натуры, объясняемых фактором наследственности.
И все же следование Джеймса натурализму, как называл свой творческий метод Золя, не шло дальше определенных пределов. Программу натуралистов Джеймс принимал далеко не полностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93