Теперь Барону сокрушить сопротивление так же легко, как конфетку съесть.— Ну хватит болтать! — прикрикнул Барон. — Начинайте!Солдаты окружили нас, повернув штыки в сторону пленных. Барон спрыгнул с рук денщика, брезгливо ступил начищенными сапогами в вонючую лужу и зашептал заклинание. Филимон снял шапку и почтительно склонил рогатую голову. Проклятый Кристалл Перемещения завибрировал в моем кармане.Черный Барон взмахнул платком и… ГЛАВА 2
Дзин-нь!Да-да, вот именно — словно серебряным молоточком по хрустальному блюдечку. Звук этот я пропустил мимо ушей — сколько можно!— Тише, Василий Иваныч! — А?— Тише, говорю! Не шевелись! Не дергай ногами!Василий Иваныч! Значит, я уже тут… Вернее, уже там. Вокруг — сено, сено и еще раз сено. Пряно пахнет летом, пылью. Чувствуется, что где-то сверху жарит полуденное солнце. В стогу мы лежим, зарывшись, вместе с…— Анка? Привет, давно не виделись…— Окстись, полоумный, с утра тут валяемся!Не успел я еще смутиться, ощутив недвусмысленно-интимную ситуацию, как вдруг почувствовал, что рядом притаился кто-то третий. Огоньков! То есть Огоньков-Фурманов!— Нет, ты на самом деле извращенец, — возмутился я. — Ну-ка найди себе свободный стог, там и валяйся. Не видишь, этот уже занят! Анка, не понимаю, почему ты молчишь?!— О боже!.. — простонала Анка.— Видите ли, Василий Иванович, — поправив пенсне, проговорил товарищ комиссар, — если вы вдруг задремали на минутку и вам приснилась пасторальная картинка: небо, солнце и парочка в стогу, — то вы лучше проснитесь, потому что расслабляться нам нельзя!— Сам-то понял, что сказал? Так, товарищи, догадываюсь: в стог мы залезли не в поисках любовной романтики. А зачем?— Опять… — охнула Анка.Огоньков мрачно промолчал. А я вдруг разозлился. Все эти дурацкие перемещения! Оказываюсь то на станции Гром, то в психиатрической лечебнице, то в Бранденбурге, а то вот в стогу сена. И каждый раз надо объяснять то тому, то другому, что у меня сдвиг не по фазе, а по лестнице миров или по реке времени. Ну ладно, моя команда — Анна, Карась и комиссар — они худо-бедно в курсе, но эти-то! Как-то недосуг было просвещать не повинных ни в чем желтогвардейцев относительно задумок Черного Барона, про которого они и слыхом не слыхивали. Да и сейчас не буду. Вообще, надоело! Вот теперь опять придется с ходу врубаться в ситуацию, выяснять, каким образом снова отличился здешний Василий Иванович Чапаев. Опять начнутся оханья, жалобы вроде: «Что с тобой, несчастный ты наш!», подозрения в сумасшествии и тому подобное. Отставить! Буду прояснять обстановку строго и по-деловому. В конце концов, я их начальником являюсь!— Так, — нахмурился я. — Начнем по порядку. Где Петька?— Там же, где и вчера был, — буркнул Огоньков. И добавил: — Зря вас все-таки, Василий Иваныч, из психиатрической клиники вытащили. Вам там самое место!— Молчать! Как ты разговариваешь со своим комдивом?!Анка с Огоньковым переглянулись.— Э-э… — начала Анка, — Василий Иваныч… Ты брось арапа-то заправлять. Какой же ты комдив?— Что?!— Поперли тебя с этой должности. Незадолго перед тем, как вы с Петькой из психушки вернулись.Ничего себе!— А кого же, позвольте осведомиться, на мое место назначили?— Как — кого? Чапаева Василия Ивановича.Я приложил ладонь ко лбу. Вроде температура нормальная. Проверил уши. Все в порядке — ничем не забиты. Может, просто ослышался?— Кого? — повторил я вопрос.— Чапаева Вэ И! — отчеканил Огоньков-Фурманов. — Василий Иваныч, мы устали уже от ваших бесконечных припадков и провалов. Лежите себе тихо.Говорил я, Анка, не надо было его с собой брать. Испортит нам все дело.— Какое дело? — тут же уцепился я.— Никакое! — огрызнулась Анна. — Лежи знай! «Лежи»! Улежишь тут с такими новостями. А чего они дерзят-то мне? Да и потом… Кого назначили на место Чапаева Василия Ивановича? Чапаева Василия Ивановича? А я кто в таком случае? Я ведь и есть комдив Василий Иванович Чапаев — меня только что Анка и Огоньков так именовали. То есть я, конечно, не Чапаев, я Адольф. И не комдив, а бес… Тьфу, я же и бес-комдив… Тьфу, совсем запутался.Анка напряженно грызла соломинку. Огоньков сосредоточенно откапывал себе в стогу отверстие наружу, — наверное, для наблюдения за окрестностями. Я внезапно обратил внимание на свой внешний вид. Где, спрашивается, щегольское одеяние комдива? На мне драные подштанники и грязная рубаха…— Ребята! — уже не строго, а очень даже жалобно позвал я. — Смилуйтесь! Скажите толком, кто теперь у вас комдив?— Скажи ему! — фыркнула Анна.— Чапаев Василий Иванович, — механически пробормотал Огоньков, сквозь пенсне всматриваясь в прокопанную норку.— А я тогда кто?!— Не орите, пожалуйста. Вы тоже Чапаев, но… похуже.— Дане похуже, — пробасила Анка. — А совсем плохой Чапай. Никудышный — вот какой! Оторви и выбрось. Ты сам, между прочим, просил себя отстранить от должности.— Да-а?— Хрен на! — разозлилась пулеметчица.-Опять, что ли, забыл все?! Что с тобой случилось на станции Гром? Сглазили тебя, что ли? Был комдив — всем комдивам комдив! А однажды утром проснулся — и пошло-поехало! Провалы в памяти, бредятина сплошная… А после психушки и того хуже. Смирный стал, тихонький, забитый. И все думает, думает… Революционеру думать вредно! Самогону, как раньше бывало, — ни-ни, как ни уговаривали… Уж бойцы роптать стали — подменили нашего орла!— Именно! — вырвалось у меня. — Именно подменили!Но Анка меня не слушала.— Я тебя на сеновал звала, ты мне что ответил? Оставь меня, женщина, — говоришь, — я не для этого мира предназначен!..— Как-как сказал? — живо заинтересовался я.— Петька на коленях стоял, тебя в кабак звал! Соблазнял твоим любимым анисовым первачом, Любкой-самогонщицей и кабатчику харю почистить! А ты ему: уйдите, мол, от меня с вашими плебейскими замашками! Я прирожденный аристократ! Это ты-то аристократ!!! Комиссар Огоньков умолял, как раньше, по морде ему въехать за чрезмерную интеллигентность, а ты: не тебе морду надо бить, а проклятому шарманщику! Откуда какого шарманщика выкопал?!— Шарманщик! — охнул я, ощущая, как в голове щелкают, ладно складываясь, фрагменты мозаики.— И кончилось тем, что засел в местной библиотеке книжки про старинную Германию изучать! Ужас! Лозовую надо у синяков отбивать, а ты книжки листаешь и плачешь: не могу найти, не могу найти…— Интерес к исторической литературе, конечно, меня порадовал, — вставил свое слово Огоньков-Фурманов, — но ведь и дело свое забывать не стоит. Хорошо еще, что тот парень, которого вы с Петькой из больницы притащили, оказался огневым бойцом. Хотя вначале тоже чудил. Целый день бегал как лошадь, ржал и конские яблоки всюду раскидывал. Потом ненадолго превратился в Петьку. Бедный Петр чуть сам с ума не сошел от такого двойника.— Он же больной, этот парень! — напомнил я. — Он ведь самый настоящий сумасшедший. У него расслоение личности и хронический склероз. Он в кого угодно перевоплотиться может.— …А потом вдруг наслушался наш лысый друг у бойцов дивизии баек про былые подвиги бравого комдива Чапаева — и говорит: я, мол, и есть Чапаев! Обсмеяли его, побили и хотели расстрелять… Но тут — бой за Лозовую! Этот лысый пузан гимнастерку, галифе и папаху с тебя снял (а ты и не подумал сопротивляться), на Барлога вскочил и шашкой так… лихо взмахнул. И закричал: в бой! И так у него получилось это закричать, что вся дивизия, словно один человек, за ним пошла! Ух, какой был бой! Выбили мы с Лозовой синяков! Приходит орден на имя Чапаева от начальства, и тут уж никто из нас не сомневался, кого именно нужно награждать. Так ты потерял свою потом и кровью заработанную должность!..Анна перевела дух.— Но теперь… — всхлипнула она, — соколика нашего на виселицу ведут. Синяки проклятые! Из-за тебя, между прочим! Кого в дозор поставили, а он, вместо того чтобы бодрствовать и бдеть, книжками шуршал? И Чапая схватили… — слезы потекли у нее по щекам, — и Петеньку… Дивизия разбита… Только мы втроем и спаслись. Что нам делать?«Шарманщик, Чапаев, — крутилось у меня в голове, — Чапаев, шарманщик… Ах, мой милый Августин… М-м… Вот-вот сейчас у меня все и сложится правильно, вот-вот я все пойму… Ох, бедный Василий Иваныч! Слияние с личностью беса Адольфа тебе на благо не пошло. Пропал его полководческий талант и хмельной кураж прирожденного воина. Появилась вдумчивость, сосредоточенность и способность к всестороннему анализу. Только вот что он там себе наанализировал?»— Читарь занюханный, — ядовито шипела Анка. — Что ты там эдакое вычитал? И ведь, змей такой, не признавался! Со вчерашнего дня ходишь как подковой по башке стукнутый. И бормочешь: «Я понял! Я все понял!» Допонимался! Эх, Василий Иванович, а мы в тебя верили!— Тихо! — зашипел Огоньков. — Ведут!— Ой, бедненькие… — запричитала Анка.— Кого ведут? — тряхнув головой, осведомился я.— «Кого», «кого»! Чапая нашего лысого с Петькой на эшафот. Ну вот, комиссар Огоньков, и пришел наш последний час…Она пошуршала сеном, обнажив закопанный рядом пулемет. Огоньков-Фурманов достал из кобуры маузер и продул дуло.— За правое дело революции, — внезапно севшим голосом проговорил он, — ^ '. пожалею жизни. Ну и синяков набежало! Сотни три… Все хотят посмотреть, как с легендарным Чапаем расправляться будут. Ну праздник-то мы им испортим…— Испортим, — подтвердила Анка, сдувая с пулемета последнюю соломинку. — Против армии нам не выстоять, но хоть отомстим достойно, за себя и за…— …И как один умрем… — забывшись, пропел Огоньков, —в борьбе за это-о…— Дайте мне посмотреть! — воскликнул я, отодвигая в сторону Огонькова.— Нишкни! — отвесила мне подзатыльник Анка — Не мешай нам героически погибнуть, спасая своего комдива!— Я ваш комдив!Я уверенно показал Огонькову кулак. Тот неожиданно покорно повиновался и отполз от отверстия.Сквозь прокопанную норку прекрасно просматривалась пыльная деревенская площадь перед покосившейся церквушкой, колокола которой молчали, точно испуганные люди с забитыми кляпом ртами. Сколько хватало взгляда — всюду толпились солдаты в синих мундирах; однако вокруг наскоро сколоченного эшафота с двумя похожими на уродливую букву «Г» виселицами было пусто. Только ветерок, поигрывающий петлями, взметал фонтанчики пыли и разбивал их о сапоги синегвардейцев. А на эшафоте…Галина… то есть Василий Иванович Чапаев стоял прямо. Куда только делось его пузцо? Плотненький, коренастый, с отливающей на солнце золотом лысиной, с изрядно отросшими рыжими усами, он гордо смотрел в голубую высь, лишь изредка поводя связанными за спиной руками. Ни стенаний, ни просьб, ни слезинки. Настоящий комдив… Даже и не скажешь, что вот этот человек когда-то слезливо умолял нас с Петькой не оборачиваться, пока он будет выжимать обмоченные со страху подштанники. Да, а вон и Петька. Рядом, под второй петлей. Стоит, покачивается… наверное, от ветра, а не от слабости и малодушия. Молчит, только вздыхает иногда…К эшафоту шагнул чистенький, кучерявый, похожий на цыгана синегвардейский капитан. Кокетливо поправил выбившийся из-под фуражки чуб. Задумчиво постучал свернутыми в жгут голубыми перчатками по рукояти стека, зажатого под мышкой. Довольно долго смотрел на приговоренных к смерти. Наконец хмыкнул и обернулся к угодливо подскочившему прапорщику…Все это я наблюдал, уже шагая к церквушке. Соломенная труха сыпалась с меня, босые ноги шлепали по пыли, один рукав рубахи развевался по ветру, другой был оторван напрочь — Анка пыталась меня удержать. Отчаяние смерти колыхалось в моей груди ровно, словно факельное пламя. Ощущение ответственности за происходящее здесь и за пределами этого мира лежало на моих плечах тяжело и надежно, как стальные доспехи. Из-за меня Галина-Чапаев и Петька попали на эшафот; кому, как не мне, их оттуда вытаскивать? В эти минуты я был вовсе не бесом. Я был человеком. Почему? Не знаю. Слияние личностей, должно быть… Наверное, через бедовую чапаевскую душу частица всечеловеческой души коснулась меня. Есть все-таки в ваших человеческих душах нечто такое, что недоступно ни нашей конторе, ни конкурирующей с нами организации, что-то такое, что не разгадано еще никем и никогда, что-то такое, что когда-нибудь заставит трепетать всю бесконечную Вселенную.Синегвардейцы, опомнившись от приступа удивления, развернули в мс ю сторону винтовки, вразнобой заклацали затворами. К. черявый капитан, секунду назад задумчиво вопрошавший денщика:— А это точно Чапаев? Мне его не таким описывали… — приоткрыв рот, смотрел на меня во все глаза. Кулак с зажатыми перчатками приподнялся, готовясь отмахнуть разрешение стрелять на поражение.Сотни дул, затаив до поры до времени огнедышащую смерть, буравили мне грудь. Что я мог противопоставить им? Драные подштанники? Впрочем, в голове моей уже родилась и оформилась линия дальнейшего поведения…С гимном:Бо-оже, царя-а храни-и!Си-ильный, держа-авный!Ца-арствуй на сла-аву, на сла-а-аву-у на-ам!..-я торжественно взошел на эшафот. Прервав пение, откашлялся и, обращаясь к синякам, заорал так, что у самого в ушах зазвенело: — Скоты! Глупцы! Бараны! Идиоты! Недомерки! Кретины! Слепые остолопы!Все присутствующие (за исключением изумленно молчавших Галины-Чапаева и Петьки) немедленно обиделись. Франтоватый капитан часто-часто заморгал, как пятилетний карапуз, которого только что обозвали какашкой.— Позвольте! — тонко воскликнул он. — Что за моветон? Из какого, пардон, курятника вы вылезли?— Не из курятника, — с достоинством ответил я, деловито развязав руки Галине-Чапаеву и переходя к Петьке. — Из стога сена, что за амбаром… Впрочем, это не имеет значения. Вы — скоты, глупцы, бараны, идиоты, недомерки, кретины, слепые остолопы — хотя бы видите, кто перед вами?! — прокричал я, широким жестом указывая на Галину-Чапаева.— Желтый комдив Василий Иваныч Чапаев и его ординарец, — посовещавшись с денщиком, заявил капитан.Я попытался саркастически осклабиться:— А вы целиком и полностью в этом уверены? На сто процентов? До последней капли крови?Последняя фраза прозвучала настолько зловеще, что синяки нехорошо заволновались. Денщик вытащил револьвер из-за пояса и серьезно спросил капитана:— Шмальнуть усатого, ваше благородие?— Шмальните! — великодушно разрешил я. — Валяй стреляй! А потом вешайте вашего… нашего государя-батюшку и светлейшего князя Петра, которых вы по непростительной глупости, безграничной слепоте и удивительному идиотизму приняли за желтых — тьфу на них! — комиссаров…Вот что значит вовремя заинтриговать слушателей. Гомон усилился. Шмалять меня никто уже не собирался. Выкрики вроде «Да он же желтый провокатор, господа!» хоть и выпрыгивали на поверхность людского моря, но как-то слабо и неубедительно, как летучие рыбы, больные рахитом.— Послушайте, милейший! — обрел наконец дар речи капитан. — Что вы себе позволяете? Врываетесь на церемонию удавления, произносите речи… — Голос его набирал силу. — Мешаете с грязью светлое имя государя!— Которого вы собираетесь сейчас повесить! — парировал я.— Да с какой стати?! — испуганно воскликнул капитан, сжавшись под угрозой обвинения в измене трону вообще и синему движению в частности. — Мы вешаем исключительно желтых комиссаров, и то не всех, а наиболее паскудных. Остальных просто расстреливаем. Эти… под пулями — Чапаев и его ординарец Петька.— Кто-нибудь раньше видел Чапаева? — громогласно вопросил я.Из толпы пробился вперед щупленький солдатик с багровым сабельным шрамом через все лицо.— Я видел, — заявил он. — Вон оно как мы с ним… познакомились… И правда, непохож этот лысый на Чапая! Чапай — он такой… вроде тебя!Капитан нахмурился:— Что ж мы, не того вешаем? А при чем здесь батюшка государь?— А при том! — заверещал я, отступая к Галине так, чтобы верещать ему на ухо. — Что этот матерый человечище!!! С великолепно блистающей лысиной!!! И жидкими рыжими усишками!!! И есть государь!!! Со свойственной ему святой храбростью!!! Конспиративно внедрившийся в ряды вражеской дивизии!!! С целью разоблачить и ликвидировать!!! Неуловимейшего и вреднейшего из всех желтых комдивов!!! Светлейший Петр, докажи!Оглушенный моим ревом, Галина-Чапаев покачивался. Ошарашенный Петька выдал:— А-а-а… м-м-м… ы-ы-ы…Понятно, что такое доказательство не впечатлило синяков. Мнения насчет «желтого провокатора» звучали все чаще и громче.— Государь! — надрывался я. — Госуда-арь!«Ну давай же, псих несчастный, перевоплощайся! Где твое хваленое расслоение личности? Где твой склероз? Забывай поскорее последнюю манию и принимай вместе с державой и скипетром новую!»— Я… — слабо и неуверенно вякнул Галина, — никакой не государь… Чапаев я…О, адово пекло! Надо же как въелась в него личность Чапаева! Почище чем в меня! Ну правильно, если вся многочисленная дивизия признала в нем легендарного комдива, тут и здоровый помешается. Идея! Повторим ситуацию!— Великий государь стесняется открываться!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Дзин-нь!Да-да, вот именно — словно серебряным молоточком по хрустальному блюдечку. Звук этот я пропустил мимо ушей — сколько можно!— Тише, Василий Иваныч! — А?— Тише, говорю! Не шевелись! Не дергай ногами!Василий Иваныч! Значит, я уже тут… Вернее, уже там. Вокруг — сено, сено и еще раз сено. Пряно пахнет летом, пылью. Чувствуется, что где-то сверху жарит полуденное солнце. В стогу мы лежим, зарывшись, вместе с…— Анка? Привет, давно не виделись…— Окстись, полоумный, с утра тут валяемся!Не успел я еще смутиться, ощутив недвусмысленно-интимную ситуацию, как вдруг почувствовал, что рядом притаился кто-то третий. Огоньков! То есть Огоньков-Фурманов!— Нет, ты на самом деле извращенец, — возмутился я. — Ну-ка найди себе свободный стог, там и валяйся. Не видишь, этот уже занят! Анка, не понимаю, почему ты молчишь?!— О боже!.. — простонала Анка.— Видите ли, Василий Иванович, — поправив пенсне, проговорил товарищ комиссар, — если вы вдруг задремали на минутку и вам приснилась пасторальная картинка: небо, солнце и парочка в стогу, — то вы лучше проснитесь, потому что расслабляться нам нельзя!— Сам-то понял, что сказал? Так, товарищи, догадываюсь: в стог мы залезли не в поисках любовной романтики. А зачем?— Опять… — охнула Анка.Огоньков мрачно промолчал. А я вдруг разозлился. Все эти дурацкие перемещения! Оказываюсь то на станции Гром, то в психиатрической лечебнице, то в Бранденбурге, а то вот в стогу сена. И каждый раз надо объяснять то тому, то другому, что у меня сдвиг не по фазе, а по лестнице миров или по реке времени. Ну ладно, моя команда — Анна, Карась и комиссар — они худо-бедно в курсе, но эти-то! Как-то недосуг было просвещать не повинных ни в чем желтогвардейцев относительно задумок Черного Барона, про которого они и слыхом не слыхивали. Да и сейчас не буду. Вообще, надоело! Вот теперь опять придется с ходу врубаться в ситуацию, выяснять, каким образом снова отличился здешний Василий Иванович Чапаев. Опять начнутся оханья, жалобы вроде: «Что с тобой, несчастный ты наш!», подозрения в сумасшествии и тому подобное. Отставить! Буду прояснять обстановку строго и по-деловому. В конце концов, я их начальником являюсь!— Так, — нахмурился я. — Начнем по порядку. Где Петька?— Там же, где и вчера был, — буркнул Огоньков. И добавил: — Зря вас все-таки, Василий Иваныч, из психиатрической клиники вытащили. Вам там самое место!— Молчать! Как ты разговариваешь со своим комдивом?!Анка с Огоньковым переглянулись.— Э-э… — начала Анка, — Василий Иваныч… Ты брось арапа-то заправлять. Какой же ты комдив?— Что?!— Поперли тебя с этой должности. Незадолго перед тем, как вы с Петькой из психушки вернулись.Ничего себе!— А кого же, позвольте осведомиться, на мое место назначили?— Как — кого? Чапаева Василия Ивановича.Я приложил ладонь ко лбу. Вроде температура нормальная. Проверил уши. Все в порядке — ничем не забиты. Может, просто ослышался?— Кого? — повторил я вопрос.— Чапаева Вэ И! — отчеканил Огоньков-Фурманов. — Василий Иваныч, мы устали уже от ваших бесконечных припадков и провалов. Лежите себе тихо.Говорил я, Анка, не надо было его с собой брать. Испортит нам все дело.— Какое дело? — тут же уцепился я.— Никакое! — огрызнулась Анна. — Лежи знай! «Лежи»! Улежишь тут с такими новостями. А чего они дерзят-то мне? Да и потом… Кого назначили на место Чапаева Василия Ивановича? Чапаева Василия Ивановича? А я кто в таком случае? Я ведь и есть комдив Василий Иванович Чапаев — меня только что Анка и Огоньков так именовали. То есть я, конечно, не Чапаев, я Адольф. И не комдив, а бес… Тьфу, я же и бес-комдив… Тьфу, совсем запутался.Анка напряженно грызла соломинку. Огоньков сосредоточенно откапывал себе в стогу отверстие наружу, — наверное, для наблюдения за окрестностями. Я внезапно обратил внимание на свой внешний вид. Где, спрашивается, щегольское одеяние комдива? На мне драные подштанники и грязная рубаха…— Ребята! — уже не строго, а очень даже жалобно позвал я. — Смилуйтесь! Скажите толком, кто теперь у вас комдив?— Скажи ему! — фыркнула Анна.— Чапаев Василий Иванович, — механически пробормотал Огоньков, сквозь пенсне всматриваясь в прокопанную норку.— А я тогда кто?!— Не орите, пожалуйста. Вы тоже Чапаев, но… похуже.— Дане похуже, — пробасила Анка. — А совсем плохой Чапай. Никудышный — вот какой! Оторви и выбрось. Ты сам, между прочим, просил себя отстранить от должности.— Да-а?— Хрен на! — разозлилась пулеметчица.-Опять, что ли, забыл все?! Что с тобой случилось на станции Гром? Сглазили тебя, что ли? Был комдив — всем комдивам комдив! А однажды утром проснулся — и пошло-поехало! Провалы в памяти, бредятина сплошная… А после психушки и того хуже. Смирный стал, тихонький, забитый. И все думает, думает… Революционеру думать вредно! Самогону, как раньше бывало, — ни-ни, как ни уговаривали… Уж бойцы роптать стали — подменили нашего орла!— Именно! — вырвалось у меня. — Именно подменили!Но Анка меня не слушала.— Я тебя на сеновал звала, ты мне что ответил? Оставь меня, женщина, — говоришь, — я не для этого мира предназначен!..— Как-как сказал? — живо заинтересовался я.— Петька на коленях стоял, тебя в кабак звал! Соблазнял твоим любимым анисовым первачом, Любкой-самогонщицей и кабатчику харю почистить! А ты ему: уйдите, мол, от меня с вашими плебейскими замашками! Я прирожденный аристократ! Это ты-то аристократ!!! Комиссар Огоньков умолял, как раньше, по морде ему въехать за чрезмерную интеллигентность, а ты: не тебе морду надо бить, а проклятому шарманщику! Откуда какого шарманщика выкопал?!— Шарманщик! — охнул я, ощущая, как в голове щелкают, ладно складываясь, фрагменты мозаики.— И кончилось тем, что засел в местной библиотеке книжки про старинную Германию изучать! Ужас! Лозовую надо у синяков отбивать, а ты книжки листаешь и плачешь: не могу найти, не могу найти…— Интерес к исторической литературе, конечно, меня порадовал, — вставил свое слово Огоньков-Фурманов, — но ведь и дело свое забывать не стоит. Хорошо еще, что тот парень, которого вы с Петькой из больницы притащили, оказался огневым бойцом. Хотя вначале тоже чудил. Целый день бегал как лошадь, ржал и конские яблоки всюду раскидывал. Потом ненадолго превратился в Петьку. Бедный Петр чуть сам с ума не сошел от такого двойника.— Он же больной, этот парень! — напомнил я. — Он ведь самый настоящий сумасшедший. У него расслоение личности и хронический склероз. Он в кого угодно перевоплотиться может.— …А потом вдруг наслушался наш лысый друг у бойцов дивизии баек про былые подвиги бравого комдива Чапаева — и говорит: я, мол, и есть Чапаев! Обсмеяли его, побили и хотели расстрелять… Но тут — бой за Лозовую! Этот лысый пузан гимнастерку, галифе и папаху с тебя снял (а ты и не подумал сопротивляться), на Барлога вскочил и шашкой так… лихо взмахнул. И закричал: в бой! И так у него получилось это закричать, что вся дивизия, словно один человек, за ним пошла! Ух, какой был бой! Выбили мы с Лозовой синяков! Приходит орден на имя Чапаева от начальства, и тут уж никто из нас не сомневался, кого именно нужно награждать. Так ты потерял свою потом и кровью заработанную должность!..Анна перевела дух.— Но теперь… — всхлипнула она, — соколика нашего на виселицу ведут. Синяки проклятые! Из-за тебя, между прочим! Кого в дозор поставили, а он, вместо того чтобы бодрствовать и бдеть, книжками шуршал? И Чапая схватили… — слезы потекли у нее по щекам, — и Петеньку… Дивизия разбита… Только мы втроем и спаслись. Что нам делать?«Шарманщик, Чапаев, — крутилось у меня в голове, — Чапаев, шарманщик… Ах, мой милый Августин… М-м… Вот-вот сейчас у меня все и сложится правильно, вот-вот я все пойму… Ох, бедный Василий Иваныч! Слияние с личностью беса Адольфа тебе на благо не пошло. Пропал его полководческий талант и хмельной кураж прирожденного воина. Появилась вдумчивость, сосредоточенность и способность к всестороннему анализу. Только вот что он там себе наанализировал?»— Читарь занюханный, — ядовито шипела Анка. — Что ты там эдакое вычитал? И ведь, змей такой, не признавался! Со вчерашнего дня ходишь как подковой по башке стукнутый. И бормочешь: «Я понял! Я все понял!» Допонимался! Эх, Василий Иванович, а мы в тебя верили!— Тихо! — зашипел Огоньков. — Ведут!— Ой, бедненькие… — запричитала Анка.— Кого ведут? — тряхнув головой, осведомился я.— «Кого», «кого»! Чапая нашего лысого с Петькой на эшафот. Ну вот, комиссар Огоньков, и пришел наш последний час…Она пошуршала сеном, обнажив закопанный рядом пулемет. Огоньков-Фурманов достал из кобуры маузер и продул дуло.— За правое дело революции, — внезапно севшим голосом проговорил он, — ^ '. пожалею жизни. Ну и синяков набежало! Сотни три… Все хотят посмотреть, как с легендарным Чапаем расправляться будут. Ну праздник-то мы им испортим…— Испортим, — подтвердила Анка, сдувая с пулемета последнюю соломинку. — Против армии нам не выстоять, но хоть отомстим достойно, за себя и за…— …И как один умрем… — забывшись, пропел Огоньков, —в борьбе за это-о…— Дайте мне посмотреть! — воскликнул я, отодвигая в сторону Огонькова.— Нишкни! — отвесила мне подзатыльник Анка — Не мешай нам героически погибнуть, спасая своего комдива!— Я ваш комдив!Я уверенно показал Огонькову кулак. Тот неожиданно покорно повиновался и отполз от отверстия.Сквозь прокопанную норку прекрасно просматривалась пыльная деревенская площадь перед покосившейся церквушкой, колокола которой молчали, точно испуганные люди с забитыми кляпом ртами. Сколько хватало взгляда — всюду толпились солдаты в синих мундирах; однако вокруг наскоро сколоченного эшафота с двумя похожими на уродливую букву «Г» виселицами было пусто. Только ветерок, поигрывающий петлями, взметал фонтанчики пыли и разбивал их о сапоги синегвардейцев. А на эшафоте…Галина… то есть Василий Иванович Чапаев стоял прямо. Куда только делось его пузцо? Плотненький, коренастый, с отливающей на солнце золотом лысиной, с изрядно отросшими рыжими усами, он гордо смотрел в голубую высь, лишь изредка поводя связанными за спиной руками. Ни стенаний, ни просьб, ни слезинки. Настоящий комдив… Даже и не скажешь, что вот этот человек когда-то слезливо умолял нас с Петькой не оборачиваться, пока он будет выжимать обмоченные со страху подштанники. Да, а вон и Петька. Рядом, под второй петлей. Стоит, покачивается… наверное, от ветра, а не от слабости и малодушия. Молчит, только вздыхает иногда…К эшафоту шагнул чистенький, кучерявый, похожий на цыгана синегвардейский капитан. Кокетливо поправил выбившийся из-под фуражки чуб. Задумчиво постучал свернутыми в жгут голубыми перчатками по рукояти стека, зажатого под мышкой. Довольно долго смотрел на приговоренных к смерти. Наконец хмыкнул и обернулся к угодливо подскочившему прапорщику…Все это я наблюдал, уже шагая к церквушке. Соломенная труха сыпалась с меня, босые ноги шлепали по пыли, один рукав рубахи развевался по ветру, другой был оторван напрочь — Анка пыталась меня удержать. Отчаяние смерти колыхалось в моей груди ровно, словно факельное пламя. Ощущение ответственности за происходящее здесь и за пределами этого мира лежало на моих плечах тяжело и надежно, как стальные доспехи. Из-за меня Галина-Чапаев и Петька попали на эшафот; кому, как не мне, их оттуда вытаскивать? В эти минуты я был вовсе не бесом. Я был человеком. Почему? Не знаю. Слияние личностей, должно быть… Наверное, через бедовую чапаевскую душу частица всечеловеческой души коснулась меня. Есть все-таки в ваших человеческих душах нечто такое, что недоступно ни нашей конторе, ни конкурирующей с нами организации, что-то такое, что не разгадано еще никем и никогда, что-то такое, что когда-нибудь заставит трепетать всю бесконечную Вселенную.Синегвардейцы, опомнившись от приступа удивления, развернули в мс ю сторону винтовки, вразнобой заклацали затворами. К. черявый капитан, секунду назад задумчиво вопрошавший денщика:— А это точно Чапаев? Мне его не таким описывали… — приоткрыв рот, смотрел на меня во все глаза. Кулак с зажатыми перчатками приподнялся, готовясь отмахнуть разрешение стрелять на поражение.Сотни дул, затаив до поры до времени огнедышащую смерть, буравили мне грудь. Что я мог противопоставить им? Драные подштанники? Впрочем, в голове моей уже родилась и оформилась линия дальнейшего поведения…С гимном:Бо-оже, царя-а храни-и!Си-ильный, держа-авный!Ца-арствуй на сла-аву, на сла-а-аву-у на-ам!..-я торжественно взошел на эшафот. Прервав пение, откашлялся и, обращаясь к синякам, заорал так, что у самого в ушах зазвенело: — Скоты! Глупцы! Бараны! Идиоты! Недомерки! Кретины! Слепые остолопы!Все присутствующие (за исключением изумленно молчавших Галины-Чапаева и Петьки) немедленно обиделись. Франтоватый капитан часто-часто заморгал, как пятилетний карапуз, которого только что обозвали какашкой.— Позвольте! — тонко воскликнул он. — Что за моветон? Из какого, пардон, курятника вы вылезли?— Не из курятника, — с достоинством ответил я, деловито развязав руки Галине-Чапаеву и переходя к Петьке. — Из стога сена, что за амбаром… Впрочем, это не имеет значения. Вы — скоты, глупцы, бараны, идиоты, недомерки, кретины, слепые остолопы — хотя бы видите, кто перед вами?! — прокричал я, широким жестом указывая на Галину-Чапаева.— Желтый комдив Василий Иваныч Чапаев и его ординарец, — посовещавшись с денщиком, заявил капитан.Я попытался саркастически осклабиться:— А вы целиком и полностью в этом уверены? На сто процентов? До последней капли крови?Последняя фраза прозвучала настолько зловеще, что синяки нехорошо заволновались. Денщик вытащил револьвер из-за пояса и серьезно спросил капитана:— Шмальнуть усатого, ваше благородие?— Шмальните! — великодушно разрешил я. — Валяй стреляй! А потом вешайте вашего… нашего государя-батюшку и светлейшего князя Петра, которых вы по непростительной глупости, безграничной слепоте и удивительному идиотизму приняли за желтых — тьфу на них! — комиссаров…Вот что значит вовремя заинтриговать слушателей. Гомон усилился. Шмалять меня никто уже не собирался. Выкрики вроде «Да он же желтый провокатор, господа!» хоть и выпрыгивали на поверхность людского моря, но как-то слабо и неубедительно, как летучие рыбы, больные рахитом.— Послушайте, милейший! — обрел наконец дар речи капитан. — Что вы себе позволяете? Врываетесь на церемонию удавления, произносите речи… — Голос его набирал силу. — Мешаете с грязью светлое имя государя!— Которого вы собираетесь сейчас повесить! — парировал я.— Да с какой стати?! — испуганно воскликнул капитан, сжавшись под угрозой обвинения в измене трону вообще и синему движению в частности. — Мы вешаем исключительно желтых комиссаров, и то не всех, а наиболее паскудных. Остальных просто расстреливаем. Эти… под пулями — Чапаев и его ординарец Петька.— Кто-нибудь раньше видел Чапаева? — громогласно вопросил я.Из толпы пробился вперед щупленький солдатик с багровым сабельным шрамом через все лицо.— Я видел, — заявил он. — Вон оно как мы с ним… познакомились… И правда, непохож этот лысый на Чапая! Чапай — он такой… вроде тебя!Капитан нахмурился:— Что ж мы, не того вешаем? А при чем здесь батюшка государь?— А при том! — заверещал я, отступая к Галине так, чтобы верещать ему на ухо. — Что этот матерый человечище!!! С великолепно блистающей лысиной!!! И жидкими рыжими усишками!!! И есть государь!!! Со свойственной ему святой храбростью!!! Конспиративно внедрившийся в ряды вражеской дивизии!!! С целью разоблачить и ликвидировать!!! Неуловимейшего и вреднейшего из всех желтых комдивов!!! Светлейший Петр, докажи!Оглушенный моим ревом, Галина-Чапаев покачивался. Ошарашенный Петька выдал:— А-а-а… м-м-м… ы-ы-ы…Понятно, что такое доказательство не впечатлило синяков. Мнения насчет «желтого провокатора» звучали все чаще и громче.— Государь! — надрывался я. — Госуда-арь!«Ну давай же, псих несчастный, перевоплощайся! Где твое хваленое расслоение личности? Где твой склероз? Забывай поскорее последнюю манию и принимай вместе с державой и скипетром новую!»— Я… — слабо и неуверенно вякнул Галина, — никакой не государь… Чапаев я…О, адово пекло! Надо же как въелась в него личность Чапаева! Почище чем в меня! Ну правильно, если вся многочисленная дивизия признала в нем легендарного комдива, тут и здоровый помешается. Идея! Повторим ситуацию!— Великий государь стесняется открываться!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33