А заканчивалось все это одним словом, напечатанным крупными буквами: ДЕШЕВО.
Я решил, что человек, который берется за столько различных операций, к тому же дорого не запрашивает, не будет слишком придирчив. Я не подумал, что словом «дешево» заменено «паршивый».
Но в моем положении я был счастлив, что сумел хоть что-то отыскать. Я надеялся, что и дальше мне будет везти. Я оставил Тони Ангвиша а «Браун-мотеле», забрал из комнаты свои пожитки и нашел машину Тони, припаркованную у обочины за полквартала от мотеля.
Это был тот самый черный «седан», который я видел тогда в Бенедикт Каньоне.На голову я водрузил шляпу, с помощью туши из косметического набора затемнил себе брови; теперь они у меня стали красновато-коричневыми. Не потому, что мне пришелся по душе такой цвет, но потому, что именно этого оттенка у меня была борода.
Впрочем, какая это была борода? Кусок пакли, шутовская наклейка, лохматая и очень длинная, предназначенная для веселых вечеринок, а не для маскировки. В итоге я выглядел все тем же Шеллом Скоттом с насур-мленными бровями и дурацкой бородой.
Но я спокойно ехал в потоке других машин, меня не задерживали, в меня не стреляли, я не вызвал ни сумятицы, ни паники. Сделав по пути единственную остановку, я поехал прямиком сюда. Часы показывали 4 часа 20 минут. Та единственная остановка заняла у меня почти три часа.
Я по телефону попросил Вейнада быть готовым к четырем часам, но предупредил, что могу немного опоздать. Он явно не был готов, и мне это не понравилось. Не понравился и он сам.
Ферма выглядела, как свалка мусора. Это было ровное голое поле коричневой земли с одноэтажным оштукатуренным домом, выстроенным в двадцатые годы, и с небольшим гаражом рядом. Взлетная полоса представ-
ляла собой просто более гладкий участок на той же земле, протянувшийся от дома и гаража на несколько сот ярдов.
Виктора Вейнада не было видно, когда я проехал мимо столба с надписью «Авиация Вейнада», но когда я остановился и вытащил свой тяжеленный раздутый мешок из грубой парусины из багажника машины, он вышел, запинаясь и спотыкаясь, из дома.
У меня начались серьезные опасения. До этого я не испытывал никаких дурных предчувствий, но они сразу же появились, как только я увидел «пилота-виртуоза». Он совсем не походил на Виктора, то есть Победителя. Скорее на неудачника. С виду ему было лет 80, не меньше, да и наружность у него была еще более странной, чем у меня. На нем были надеты джинсовые штаны с заплатами на коленях, заправленные в высокие сапоги на шнурках, красная охотничья рубаха, поверх которой был повязан выцветший шейный платок. На носу защитные очки, которые надевают мотоциклисты. Он тащил пару объемистых пакетов.
— Хэй, здорово! — прохрипел он. — Вы Скотт?
— Да, это я. А вы мистер Вейнад?
— Да, сэр. Готов отправиться. Вот, наденьте-ка это. — Он протянул мне один из пакетов, который походил на парашют.
— Постойте, — крикнул я, — что это?
— Старый шют, — ответил он высоким дрожащим голосом, — лучше наденьте его сразу же.
— Парашют? Но мы еще и с земли не поднялись. Где самолет?
— В ангаре.
Он ткнул пальцем.
— Там? В этом маленьком гараже?
— Это не гараж. Ангар. Пошли.
— О'кей, но вообще-то я... я ожидал... Вы сказали... «старый шют»?
— Пошли.
Мы прошли к гаражу, он открыл дверь, вошел внутрь и вытолкнул оттуда аэроплан.
Да, да, вы не ослышались, все правильно. Ему было самое меньшее восемьдесят лет, а он приподнял аэроплан за хвост и сильно пихнул его вперед.
Я чуть не оторвал вытяжной трос от своего «шюта».
— Что это... что это такое? — закричал я в недоумении.
— Такие теперь не часто удается увидеть, верно? — проскрипел он с гордостью.
— Да, конечно, но... что это, «Спэд»?
Он хихикнул, но ничего не ответил. Возможно, просто не знал, или, скорее, это чудовище было собрано из остатков нескольких аэропланов.
— Очень удобен на сельских ярмарках, — объяснил он, — доставляет гуляк домой.
— Угу.
— У меня был второй, поновее, но я его разбил.
— Вы разбили второй? А что случилось с этим?
— Ничего... Пока.
Предполагалось, что полет будет самой простой операцией. Небольшой эпизодик блестящего плана. Во всяком случае, не такого уж безнадежно глупого. Я был воодушевлен речью Дэвида Эмерсона. Мне казалось, что нет предела человеческим возможностям. Оказалось, что имеются.
Я произнес вслух:
— Вот предел.
Вейнад не слушал меня. Или же не понял. Или не хотел об этом думать. Оглядывая своего доисторического красавца, он горделиво спросил:
— Ну и как вы его находите?
— Он ни за что не оторвется от земли. Вейнад рассмеялся.
— Ну, пошли...
— Что значит «пошли»?
— Вы взяли парашют? Олл-райт, но лучше, если вы защелкнете вон ту пряжку заранее.
— Здесь? Вот эту?
— Да. Защелкните ее... Вот так. Будет скверно, если вы дернете за вытяжной корт, а парашют не раскроется.
У меня потемнело в глазах.
— Что случилось? — спросил Вейнад. —- Вы больны?
— Да.
— Вы плохо себя чувствуете?
— Да. Но это не имеет значения. Я должен это выполнить. Теперь уже нельзя отступать.
— О'кей, подождите, пока я не заберусь в кабину. А вы сможете раскрутить пропеллер?
— Раскрутить пропеллер? — Да.
Он поднялся на место пилота с резвостью восьмидесятилетнего инвалида, а я окинул придирчивым взглядом нашу птичку. У нее было два крыла, одно над другим, хвостовая часть, два колеса и пропеллер. В фюзеляже — два отверстия. Кабины. Вейнад уже сидел в передней, что-то мудря с ручками управления.
— Контакт! — завопил он.
— Ох, что там еще?
Он сверху махнул мне на пропеллер.
— Контакт!
Я запустил пропеллер со второй попытки, потом отступил в сторону. Самолетик «заговорил»: «Хикети-хок-хокет... ппишоу, хикети-хок...» Я стоял, анализируя ситуацию. «Ппишоу» меня не устраивало. Но Вейнад заорал, чтобы я садился.
— Живо! Живо!
Я сбросил свой тяжелый мешок, набитый до отказа, в заднюю кабину и забился сам, в полном смысле слова посинев от паники. Теперь я знал, почему у него заплаты на коленях: он очень много молился...
Мы уже двигались, переваливаясь с боку на бок по колдобинам «взлетной полосы». Клан-кланк.
Потом это кланканье прекратилось, слышался только стон ветра «ю-ии-ии» и «хикетипшоу... хок». Мы находились в воздухе.
Половина пятого. Вейнад дал мне мотоциклетные защитные очки; я сразу же их надел. Через пару минут все вроде бы стабилизировалось. /Стук и грохот, но мы летим. Высоко. Я снова начал думать, что на свете нет ничего невозможного.
Если моя затея не удастся, то вдобавок ко всем тем преступлениям, в которых меня подозревали, мне добавят еще пару десятков. Возможно, наказанием будет немедленная казнь.
Я открыл молнии на своем мешке и бросил последний взгляд на плоды своего труда. Это должно быть правдой.
В «Браун-мотеле» в один миг все стало ясно, как погожий день без смога. Мне помогли слова Эмерсона.
Я должен убедить большинство в своей правоте. Задача ясна: единственное, что для этого требуется, это сказать правду. Поэтому я сел и все записал.
Как меня поняли, о разговоре с Себастьяном, Мордехаем Питерсом, Джонни Троем. Даты пребывания Фрэнсиса Бойля в тюрьме и дату создания пластинки «Аннабел Ли». Признание Тони Ангвиша. Заявление Джо Раиса, что он пожертвовал 200 тысяч долларов для проведения кампании за Хамбла. Я обвинил Юлиуса Себастьяна, Мордехая Питерса и Гарри Вароу в том, что они сделали лживые заявления в телевизионной передаче. Я включил только те факты, которые были мне хорошо известны. Материала набралось достаточно.
Оставалось позаботиться, чтобы материал дошел до людей. История требовала слова. И я придумал способ сказать полиции, газетам и общественности одновременно.
Мне напечатали девять тысяч листовок.
Длительная остановка, о которой я упоминал, была в типографии, с которой я имел дело на протяжении ряда лет. Владелец меня хорошо знал: конечно, понадобился чек на солидную сумму, зато все было сделано быстро и со знанием дела. Листовки — в половину газетного листа, — для меня напечатали 9 тысяч и «для внутреннего пользования» — еще несколько сотен. Я не сомневался, что он использует их так, как надо. Потом я нанял самолет.
Ну и собирался приступить к завершающему шагу. Я вытащил один из листков. Крупными буквами черным сверху было напечатано:
СЕКС — УБИЙСТВО — ИЗНАСИЛОВАНИЕ — МАФИЯ ЧИТАЙТЕ ВСЕ О ПОЛИТИКЕ! Возможно, я включил все же один собственный вывод, но только в качестве подтекста.
Для того, чтобы не сомневаться, что листовки будут читать и передавать из рук в руки, я подписался под текстом такими же крупными буквами:
ШЕЛЛ СКОТТ.
Вейнаду я просто сказал, чтобы он летел в сторону Лос-Анджелеса, и теперь я уже мог видеть высокую башню Сансси-Вайн, здание Федерального банка Лос-Анджелеса, дальше к центру, на углу Сансет и Вайна. Мы пролетели немножечко левее, между углом Голливудского шоссе и Вайна. Сердце Голливуда. Подходящее место для начала.
Я взял две пригоршни листовок и перебросил их через борт. Ветер вырвал из рук листовки: они потянулись длинной вереницей к Голливуду. Пусть себе летят.
Ветер на мгновение прижал несколько листовок к борту. И тут же их сдуло, и, разъединившись, листовки запорхали белыми крупными мотыльками над городом.
Итак, пути к отступлению отрезаны.
Мне удалось это сделать.
Виктор Вейнад повернул голову назад и заорал, перекрывая шум и свист ветра:
— Черт возьми, что. вы делаете?
— Я уронил маленькие кусочки бумаги, — ответил я.
— Маленькие?
— О'кей, я уронил большие кусочки бумаги. Он кивнул, внимательно глядя на меня.
— Следите, куда мы летим! — крикнул я.
Он пожал плечами, повернулся, и мы полетели дальше, «хикети-хок», к Лос-Анджелесу. Под нами был Голливудский Фривей, забитый транспортом, спешившим в оба конца. Я швырнул две пригоршни листков. У меня их было много. Когда мы приблизились к Сити-Холлу, административному центру, управлению полиции, я удвоил порции. Оглянувшись назад, я увидел, что на Фривей образовалась черт знает какая пробка. Движение остановилось. Не из-за моих ли мотыльков? Похоже, что так.
Покружившись над полицейским управлением, мы описали дугу над городом. Я не жалел листовки. Фил Сэмсон скоро будет читать речь в мою защиту. Я отыскал Гамильтон Билдинг на Бродвее, между Третьей и Четвертой улицами, где находился мой офис, и попросил Вейнада лететь пониже. Сентиментальный жест.
Мы повернули назад, к нашей «взлетной полосе».К этому времени я уже добрался до дна своего объемистого мешка и собрал последнюю горсть, когда мы снова летели над Голливудом. Впереди виднелись зеленые контуры огромной площадки для гольфа, серые полоски проходов, изумрудные лужайки, темно-зеленые кустарники и бежевые скамейки. Малюсенькие люди внизу занимались суровой борьбой с невидимыми с неба мячами, думая только об очках и общем счете. Скорее из
озорства выделил и для них пару десятков своих листовок. Возможно, они долетят до сельского клуба. Ну и в добрый путь.
Под нами — миллионы людей; многие из них не получили мое послание. На некоторых оно произвело впечатление; другие пожали плечами. «Ну и что же?», но задумались; третьи возненавидели меня еще больше. Глупо надеяться, что все сразу поверят. Потребуется время, чтобы принять правду. Большинство пока считают меня убийцей, выродком, чудовищем. Ненависть, ненависть, ненависть...
Хорошо, что я нахожусь вне пределов досягаемости.А затем... Двигатель издал какой-то грозный звук. Я с самого начала ждал катастрофы — и перепугался. Вместо почти убаюкивающего «хикети-хок-хокет» он стал выстукивать «хик-хик-хок», затем завыл «ппшоу-о-оу», а закончил одним «ппппп».
Вейнад повернул голову назад и сказал:
— Я этого опасался.
Его самоуверенный залихватский вид куда-то исчез. Потом раздался треск.
— Что это? — завопил я.
— Сейчас он упадет. Надо выпрыгивать...
— Выпрыгивать, да? — спросил я, ничего не соображая, потом повторил тоном выше: — Выброситься на парашюте?
— Да.
— Куда?
— Туда, куда же еще?
— Куда?
Он ткнул пальцем.
Позднее, возможно, я бы воспринял его жест трагически, но не в этот момент.
— Вы с ума сошли?
Но он уже выскочил из своего отверстия и полетел вниз. Я высунулся наружу и завопил:
— Ненормальный! Что за бредовая идея... Но он уже был далеко внизу.
Но нет, я не стану паниковать.
Я давно решил, что если мне суждено умереть, то в постели. Даже в своей собственной. Но никак не на площадке для гольфа.
Нет, мои дорогие!Я отстегнул ремень безопасности, разогнул ноги и, не колеблясь, выпрыгнул из самолета, дергая на ходу кольцо вытяжного троса парашюта.
Ничего не произошло.Проклятый Вейнад.Я дернул посильнее еще раз и еще. И тут «старый шют» раскрылся с каким-то треском. Впрочем, возможно, это треснула моя спина, но все же позвоночник выдержал. Парашют раскрылся; я находился в сотне ярдов от земли.
Раздался невероятный грохот, треск, скрежет и звук взрыва, когда древний аэроплан врезался в землю и взорвался. Вспыхнуло пламя и охватило фюзеляж.
Меня несло в сторону игроков в гольф.Один их них лежал на траве, вытянувшись, как неживой. Другой бежал как сумасшедший через песчаную дорожку, схватившись обеими руками за голову. Третий затыкал пальцами уши. Четвертого не видно. Полагаю, он был настоящим спринтером.
Земля! Освободившись от строп, я увидел гольфистов. Они таращили на меня глаза. Потом один подпрыгнул на месте, как в комедиях Мака Сеннетта, и побежал ко мне. Двое других пустились следом за ним, размахивая короткими клюшками. Мне говорили, что некоторые гольфисты заключают пари на огромные суммы.
Потом я услышал крики и вопли с другой стороны: справа ко мне бежало с десяток невероятно возбужденных людей, некоторые из них размахивали листовками. Впереди на двух электрокарах для гольфа подпрыгивали наиболее ретивые и шумные предводители этой группы.
Конечно, такие кары проезжали за час не более шестнадцати миль, но и это немало.Ярдах в двухстах за ними на холме возвышалось здание из красного кирпича — местный клуб; возле него задвигалось еще несколько электрокаров.
Откуда мне было знать, как настроены эти парни?Кто может поручиться, что это не скопление убежденных дуерфистов, которые разорвут меня на мелкие кусочки во имя своих убеждений... или потому, что я испортил им площадку и нарушил игру?
Я тоже подпрыгнул на месте, повернулся и побежал, не разбирая дороги, лишь бы подальше от этой очумелой толпы. Несомненно, я замахнулся на мировой рекорд в беге по пересеченной местности.
Куда, все-таки, бежать?Мне представилась строчка в газетном сообщении: «Разъяренные игроки догнали его у шестого прохода и забили клюшками до смерти».
Эта мысль приделала крылья к моим ногам. Нет, в гольфкарах у них нет ни единого шанса догнать меня. Да нет, они не догнали бы меня ни на лошадях, ни на горных козах, ни на страусах.
И не догнали.Когда такси подъехало к тротуару в четырех милях от Эллендейл Кантри Гольф Клуба, я нырнул на заднее сиденье, отвернул лицо и принялся прилаживать бороду.
Да, на мне все еще была борода и шляпа. Во время полета я сунул их в карманы брюк. В тот момент я не предполагал, что они мне так быстро понадобятся, но в этом мире ничего наперед не знаешь.
Шофер не обращал на меня ни малейшего внимания. Он прилип к радио, которое распространяло дикие рассказы о Шелле Скотте. Это было ужасно. Я не сделал и половины этих вещей.
Большую часть я уже слышал раньше. Сбежав с территории клуба, я слушал радио, телепередачи и даже вопли людей, заполнявших воздух аналогичными вымыслами. Я нырял в кусты, прятался под каким-то строением, проехал немного на другом такси, прежде чем сесть в это. До сих пор я двигался... И знал куда...
У меня появилась новая идея.Возможно, последняя на некоторое время. Я на это надеялся. Я был сыт собственными идеями. Но сообщенные мной новости дошли до всех местных граждан и до многих иностранцев.
«Вторжение с воздуха» началось в 4.40. Первым подвергся «нападению» Голливуд. Затем столпотворение случилось на шоссе Фривей, что-то дикое в Лос-Анджелесе, смятение в Политическом Управлении. Конгрессмены, сенаторы и губернатор сделали заявления, суть которых сводилась к следующему: «Сохраняйте спокойствие».
Одни называли меня коммунистом, другие — антикоммунистом, но чаще всего маньяком.Параноиком, человеконенавистником, ожесточенным против всего штата Калифорния. Моя декларация явно указывала, что я представляю собой несомненную опасность, как моральную, так и физическую, для Юлиуса Себастьяна; и через 10 минут после тревоги вокруг всего квартала, где стоит здание Себастьяна, был установлен полицейский кордон.
Защита от нападения будет также обеспечена Гарри Вароу и Мор-дехаю Питерсу, когда их разыщут. Пока их нигде не могли найти, возможно, Скотт с ними уже покончил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
Я решил, что человек, который берется за столько различных операций, к тому же дорого не запрашивает, не будет слишком придирчив. Я не подумал, что словом «дешево» заменено «паршивый».
Но в моем положении я был счастлив, что сумел хоть что-то отыскать. Я надеялся, что и дальше мне будет везти. Я оставил Тони Ангвиша а «Браун-мотеле», забрал из комнаты свои пожитки и нашел машину Тони, припаркованную у обочины за полквартала от мотеля.
Это был тот самый черный «седан», который я видел тогда в Бенедикт Каньоне.На голову я водрузил шляпу, с помощью туши из косметического набора затемнил себе брови; теперь они у меня стали красновато-коричневыми. Не потому, что мне пришелся по душе такой цвет, но потому, что именно этого оттенка у меня была борода.
Впрочем, какая это была борода? Кусок пакли, шутовская наклейка, лохматая и очень длинная, предназначенная для веселых вечеринок, а не для маскировки. В итоге я выглядел все тем же Шеллом Скоттом с насур-мленными бровями и дурацкой бородой.
Но я спокойно ехал в потоке других машин, меня не задерживали, в меня не стреляли, я не вызвал ни сумятицы, ни паники. Сделав по пути единственную остановку, я поехал прямиком сюда. Часы показывали 4 часа 20 минут. Та единственная остановка заняла у меня почти три часа.
Я по телефону попросил Вейнада быть готовым к четырем часам, но предупредил, что могу немного опоздать. Он явно не был готов, и мне это не понравилось. Не понравился и он сам.
Ферма выглядела, как свалка мусора. Это было ровное голое поле коричневой земли с одноэтажным оштукатуренным домом, выстроенным в двадцатые годы, и с небольшим гаражом рядом. Взлетная полоса представ-
ляла собой просто более гладкий участок на той же земле, протянувшийся от дома и гаража на несколько сот ярдов.
Виктора Вейнада не было видно, когда я проехал мимо столба с надписью «Авиация Вейнада», но когда я остановился и вытащил свой тяжеленный раздутый мешок из грубой парусины из багажника машины, он вышел, запинаясь и спотыкаясь, из дома.
У меня начались серьезные опасения. До этого я не испытывал никаких дурных предчувствий, но они сразу же появились, как только я увидел «пилота-виртуоза». Он совсем не походил на Виктора, то есть Победителя. Скорее на неудачника. С виду ему было лет 80, не меньше, да и наружность у него была еще более странной, чем у меня. На нем были надеты джинсовые штаны с заплатами на коленях, заправленные в высокие сапоги на шнурках, красная охотничья рубаха, поверх которой был повязан выцветший шейный платок. На носу защитные очки, которые надевают мотоциклисты. Он тащил пару объемистых пакетов.
— Хэй, здорово! — прохрипел он. — Вы Скотт?
— Да, это я. А вы мистер Вейнад?
— Да, сэр. Готов отправиться. Вот, наденьте-ка это. — Он протянул мне один из пакетов, который походил на парашют.
— Постойте, — крикнул я, — что это?
— Старый шют, — ответил он высоким дрожащим голосом, — лучше наденьте его сразу же.
— Парашют? Но мы еще и с земли не поднялись. Где самолет?
— В ангаре.
Он ткнул пальцем.
— Там? В этом маленьком гараже?
— Это не гараж. Ангар. Пошли.
— О'кей, но вообще-то я... я ожидал... Вы сказали... «старый шют»?
— Пошли.
Мы прошли к гаражу, он открыл дверь, вошел внутрь и вытолкнул оттуда аэроплан.
Да, да, вы не ослышались, все правильно. Ему было самое меньшее восемьдесят лет, а он приподнял аэроплан за хвост и сильно пихнул его вперед.
Я чуть не оторвал вытяжной трос от своего «шюта».
— Что это... что это такое? — закричал я в недоумении.
— Такие теперь не часто удается увидеть, верно? — проскрипел он с гордостью.
— Да, конечно, но... что это, «Спэд»?
Он хихикнул, но ничего не ответил. Возможно, просто не знал, или, скорее, это чудовище было собрано из остатков нескольких аэропланов.
— Очень удобен на сельских ярмарках, — объяснил он, — доставляет гуляк домой.
— Угу.
— У меня был второй, поновее, но я его разбил.
— Вы разбили второй? А что случилось с этим?
— Ничего... Пока.
Предполагалось, что полет будет самой простой операцией. Небольшой эпизодик блестящего плана. Во всяком случае, не такого уж безнадежно глупого. Я был воодушевлен речью Дэвида Эмерсона. Мне казалось, что нет предела человеческим возможностям. Оказалось, что имеются.
Я произнес вслух:
— Вот предел.
Вейнад не слушал меня. Или же не понял. Или не хотел об этом думать. Оглядывая своего доисторического красавца, он горделиво спросил:
— Ну и как вы его находите?
— Он ни за что не оторвется от земли. Вейнад рассмеялся.
— Ну, пошли...
— Что значит «пошли»?
— Вы взяли парашют? Олл-райт, но лучше, если вы защелкнете вон ту пряжку заранее.
— Здесь? Вот эту?
— Да. Защелкните ее... Вот так. Будет скверно, если вы дернете за вытяжной корт, а парашют не раскроется.
У меня потемнело в глазах.
— Что случилось? — спросил Вейнад. —- Вы больны?
— Да.
— Вы плохо себя чувствуете?
— Да. Но это не имеет значения. Я должен это выполнить. Теперь уже нельзя отступать.
— О'кей, подождите, пока я не заберусь в кабину. А вы сможете раскрутить пропеллер?
— Раскрутить пропеллер? — Да.
Он поднялся на место пилота с резвостью восьмидесятилетнего инвалида, а я окинул придирчивым взглядом нашу птичку. У нее было два крыла, одно над другим, хвостовая часть, два колеса и пропеллер. В фюзеляже — два отверстия. Кабины. Вейнад уже сидел в передней, что-то мудря с ручками управления.
— Контакт! — завопил он.
— Ох, что там еще?
Он сверху махнул мне на пропеллер.
— Контакт!
Я запустил пропеллер со второй попытки, потом отступил в сторону. Самолетик «заговорил»: «Хикети-хок-хокет... ппишоу, хикети-хок...» Я стоял, анализируя ситуацию. «Ппишоу» меня не устраивало. Но Вейнад заорал, чтобы я садился.
— Живо! Живо!
Я сбросил свой тяжелый мешок, набитый до отказа, в заднюю кабину и забился сам, в полном смысле слова посинев от паники. Теперь я знал, почему у него заплаты на коленях: он очень много молился...
Мы уже двигались, переваливаясь с боку на бок по колдобинам «взлетной полосы». Клан-кланк.
Потом это кланканье прекратилось, слышался только стон ветра «ю-ии-ии» и «хикетипшоу... хок». Мы находились в воздухе.
Половина пятого. Вейнад дал мне мотоциклетные защитные очки; я сразу же их надел. Через пару минут все вроде бы стабилизировалось. /Стук и грохот, но мы летим. Высоко. Я снова начал думать, что на свете нет ничего невозможного.
Если моя затея не удастся, то вдобавок ко всем тем преступлениям, в которых меня подозревали, мне добавят еще пару десятков. Возможно, наказанием будет немедленная казнь.
Я открыл молнии на своем мешке и бросил последний взгляд на плоды своего труда. Это должно быть правдой.
В «Браун-мотеле» в один миг все стало ясно, как погожий день без смога. Мне помогли слова Эмерсона.
Я должен убедить большинство в своей правоте. Задача ясна: единственное, что для этого требуется, это сказать правду. Поэтому я сел и все записал.
Как меня поняли, о разговоре с Себастьяном, Мордехаем Питерсом, Джонни Троем. Даты пребывания Фрэнсиса Бойля в тюрьме и дату создания пластинки «Аннабел Ли». Признание Тони Ангвиша. Заявление Джо Раиса, что он пожертвовал 200 тысяч долларов для проведения кампании за Хамбла. Я обвинил Юлиуса Себастьяна, Мордехая Питерса и Гарри Вароу в том, что они сделали лживые заявления в телевизионной передаче. Я включил только те факты, которые были мне хорошо известны. Материала набралось достаточно.
Оставалось позаботиться, чтобы материал дошел до людей. История требовала слова. И я придумал способ сказать полиции, газетам и общественности одновременно.
Мне напечатали девять тысяч листовок.
Длительная остановка, о которой я упоминал, была в типографии, с которой я имел дело на протяжении ряда лет. Владелец меня хорошо знал: конечно, понадобился чек на солидную сумму, зато все было сделано быстро и со знанием дела. Листовки — в половину газетного листа, — для меня напечатали 9 тысяч и «для внутреннего пользования» — еще несколько сотен. Я не сомневался, что он использует их так, как надо. Потом я нанял самолет.
Ну и собирался приступить к завершающему шагу. Я вытащил один из листков. Крупными буквами черным сверху было напечатано:
СЕКС — УБИЙСТВО — ИЗНАСИЛОВАНИЕ — МАФИЯ ЧИТАЙТЕ ВСЕ О ПОЛИТИКЕ! Возможно, я включил все же один собственный вывод, но только в качестве подтекста.
Для того, чтобы не сомневаться, что листовки будут читать и передавать из рук в руки, я подписался под текстом такими же крупными буквами:
ШЕЛЛ СКОТТ.
Вейнаду я просто сказал, чтобы он летел в сторону Лос-Анджелеса, и теперь я уже мог видеть высокую башню Сансси-Вайн, здание Федерального банка Лос-Анджелеса, дальше к центру, на углу Сансет и Вайна. Мы пролетели немножечко левее, между углом Голливудского шоссе и Вайна. Сердце Голливуда. Подходящее место для начала.
Я взял две пригоршни листовок и перебросил их через борт. Ветер вырвал из рук листовки: они потянулись длинной вереницей к Голливуду. Пусть себе летят.
Ветер на мгновение прижал несколько листовок к борту. И тут же их сдуло, и, разъединившись, листовки запорхали белыми крупными мотыльками над городом.
Итак, пути к отступлению отрезаны.
Мне удалось это сделать.
Виктор Вейнад повернул голову назад и заорал, перекрывая шум и свист ветра:
— Черт возьми, что. вы делаете?
— Я уронил маленькие кусочки бумаги, — ответил я.
— Маленькие?
— О'кей, я уронил большие кусочки бумаги. Он кивнул, внимательно глядя на меня.
— Следите, куда мы летим! — крикнул я.
Он пожал плечами, повернулся, и мы полетели дальше, «хикети-хок», к Лос-Анджелесу. Под нами был Голливудский Фривей, забитый транспортом, спешившим в оба конца. Я швырнул две пригоршни листков. У меня их было много. Когда мы приблизились к Сити-Холлу, административному центру, управлению полиции, я удвоил порции. Оглянувшись назад, я увидел, что на Фривей образовалась черт знает какая пробка. Движение остановилось. Не из-за моих ли мотыльков? Похоже, что так.
Покружившись над полицейским управлением, мы описали дугу над городом. Я не жалел листовки. Фил Сэмсон скоро будет читать речь в мою защиту. Я отыскал Гамильтон Билдинг на Бродвее, между Третьей и Четвертой улицами, где находился мой офис, и попросил Вейнада лететь пониже. Сентиментальный жест.
Мы повернули назад, к нашей «взлетной полосе».К этому времени я уже добрался до дна своего объемистого мешка и собрал последнюю горсть, когда мы снова летели над Голливудом. Впереди виднелись зеленые контуры огромной площадки для гольфа, серые полоски проходов, изумрудные лужайки, темно-зеленые кустарники и бежевые скамейки. Малюсенькие люди внизу занимались суровой борьбой с невидимыми с неба мячами, думая только об очках и общем счете. Скорее из
озорства выделил и для них пару десятков своих листовок. Возможно, они долетят до сельского клуба. Ну и в добрый путь.
Под нами — миллионы людей; многие из них не получили мое послание. На некоторых оно произвело впечатление; другие пожали плечами. «Ну и что же?», но задумались; третьи возненавидели меня еще больше. Глупо надеяться, что все сразу поверят. Потребуется время, чтобы принять правду. Большинство пока считают меня убийцей, выродком, чудовищем. Ненависть, ненависть, ненависть...
Хорошо, что я нахожусь вне пределов досягаемости.А затем... Двигатель издал какой-то грозный звук. Я с самого начала ждал катастрофы — и перепугался. Вместо почти убаюкивающего «хикети-хок-хокет» он стал выстукивать «хик-хик-хок», затем завыл «ппшоу-о-оу», а закончил одним «ппппп».
Вейнад повернул голову назад и сказал:
— Я этого опасался.
Его самоуверенный залихватский вид куда-то исчез. Потом раздался треск.
— Что это? — завопил я.
— Сейчас он упадет. Надо выпрыгивать...
— Выпрыгивать, да? — спросил я, ничего не соображая, потом повторил тоном выше: — Выброситься на парашюте?
— Да.
— Куда?
— Туда, куда же еще?
— Куда?
Он ткнул пальцем.
Позднее, возможно, я бы воспринял его жест трагически, но не в этот момент.
— Вы с ума сошли?
Но он уже выскочил из своего отверстия и полетел вниз. Я высунулся наружу и завопил:
— Ненормальный! Что за бредовая идея... Но он уже был далеко внизу.
Но нет, я не стану паниковать.
Я давно решил, что если мне суждено умереть, то в постели. Даже в своей собственной. Но никак не на площадке для гольфа.
Нет, мои дорогие!Я отстегнул ремень безопасности, разогнул ноги и, не колеблясь, выпрыгнул из самолета, дергая на ходу кольцо вытяжного троса парашюта.
Ничего не произошло.Проклятый Вейнад.Я дернул посильнее еще раз и еще. И тут «старый шют» раскрылся с каким-то треском. Впрочем, возможно, это треснула моя спина, но все же позвоночник выдержал. Парашют раскрылся; я находился в сотне ярдов от земли.
Раздался невероятный грохот, треск, скрежет и звук взрыва, когда древний аэроплан врезался в землю и взорвался. Вспыхнуло пламя и охватило фюзеляж.
Меня несло в сторону игроков в гольф.Один их них лежал на траве, вытянувшись, как неживой. Другой бежал как сумасшедший через песчаную дорожку, схватившись обеими руками за голову. Третий затыкал пальцами уши. Четвертого не видно. Полагаю, он был настоящим спринтером.
Земля! Освободившись от строп, я увидел гольфистов. Они таращили на меня глаза. Потом один подпрыгнул на месте, как в комедиях Мака Сеннетта, и побежал ко мне. Двое других пустились следом за ним, размахивая короткими клюшками. Мне говорили, что некоторые гольфисты заключают пари на огромные суммы.
Потом я услышал крики и вопли с другой стороны: справа ко мне бежало с десяток невероятно возбужденных людей, некоторые из них размахивали листовками. Впереди на двух электрокарах для гольфа подпрыгивали наиболее ретивые и шумные предводители этой группы.
Конечно, такие кары проезжали за час не более шестнадцати миль, но и это немало.Ярдах в двухстах за ними на холме возвышалось здание из красного кирпича — местный клуб; возле него задвигалось еще несколько электрокаров.
Откуда мне было знать, как настроены эти парни?Кто может поручиться, что это не скопление убежденных дуерфистов, которые разорвут меня на мелкие кусочки во имя своих убеждений... или потому, что я испортил им площадку и нарушил игру?
Я тоже подпрыгнул на месте, повернулся и побежал, не разбирая дороги, лишь бы подальше от этой очумелой толпы. Несомненно, я замахнулся на мировой рекорд в беге по пересеченной местности.
Куда, все-таки, бежать?Мне представилась строчка в газетном сообщении: «Разъяренные игроки догнали его у шестого прохода и забили клюшками до смерти».
Эта мысль приделала крылья к моим ногам. Нет, в гольфкарах у них нет ни единого шанса догнать меня. Да нет, они не догнали бы меня ни на лошадях, ни на горных козах, ни на страусах.
И не догнали.Когда такси подъехало к тротуару в четырех милях от Эллендейл Кантри Гольф Клуба, я нырнул на заднее сиденье, отвернул лицо и принялся прилаживать бороду.
Да, на мне все еще была борода и шляпа. Во время полета я сунул их в карманы брюк. В тот момент я не предполагал, что они мне так быстро понадобятся, но в этом мире ничего наперед не знаешь.
Шофер не обращал на меня ни малейшего внимания. Он прилип к радио, которое распространяло дикие рассказы о Шелле Скотте. Это было ужасно. Я не сделал и половины этих вещей.
Большую часть я уже слышал раньше. Сбежав с территории клуба, я слушал радио, телепередачи и даже вопли людей, заполнявших воздух аналогичными вымыслами. Я нырял в кусты, прятался под каким-то строением, проехал немного на другом такси, прежде чем сесть в это. До сих пор я двигался... И знал куда...
У меня появилась новая идея.Возможно, последняя на некоторое время. Я на это надеялся. Я был сыт собственными идеями. Но сообщенные мной новости дошли до всех местных граждан и до многих иностранцев.
«Вторжение с воздуха» началось в 4.40. Первым подвергся «нападению» Голливуд. Затем столпотворение случилось на шоссе Фривей, что-то дикое в Лос-Анджелесе, смятение в Политическом Управлении. Конгрессмены, сенаторы и губернатор сделали заявления, суть которых сводилась к следующему: «Сохраняйте спокойствие».
Одни называли меня коммунистом, другие — антикоммунистом, но чаще всего маньяком.Параноиком, человеконенавистником, ожесточенным против всего штата Калифорния. Моя декларация явно указывала, что я представляю собой несомненную опасность, как моральную, так и физическую, для Юлиуса Себастьяна; и через 10 минут после тревоги вокруг всего квартала, где стоит здание Себастьяна, был установлен полицейский кордон.
Защита от нападения будет также обеспечена Гарри Вароу и Мор-дехаю Питерсу, когда их разыщут. Пока их нигде не могли найти, возможно, Скотт с ними уже покончил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15