– Oui, Maman, c'est moi Да, мама, это я (фр.).

.
Я прижалась к нему, не в силах скрыть свою радость, вцепившись в него с таким отчаянием, что внезапно испугалась что-нибудь ему сломать.
– Его преосвященство тебе ничего не сказал?
Я повернулась и увидела, что Жан де Малеструа наблюдает за нашей встречей.
– Подожди здесь, – сказала я и поспешила к епископу, который снова повернулся к алтарю и сделал вид, что очень занят.
– Вы могли бы мне сказать, – возмущенно проговорила я.
На лице у него расцвела довольная улыбка.
– Я и собирался, сегодня утром. Но вы лишили меня этого удовольствия, – ответил он.
– Вот почему вы были так расстроены, когда меня не нашли?
– Частично. Но еще я за вас действительно беспокоился. А теперь что касается вашего сына... Когда его святейшество написал мне и попросил провести процесс здесь, чтобы не терять времени, я обратился к нему с просьбой включить Жана в состав его посланников. Я не сказал вам об этом, потому что не хотел, чтобы вы испытали разочарование, если ничего не выйдет.– Он помолчал немного, глядя на мою реакцию.– Я рассчитывал, что вы обрадуетесь.
Как я могла обманывать человека, который столько для меня делает? Меня наполнило чувство стыда, и я уже собралась рассказать ему о том, что намеревалась сделать сегодня утром.
Но я понимала, что ничего хорошего из этого не получится, разве что поселит в нем недоверие ко мне.
– Спасибо, – сказала я и поклонилась. – Я искренне благодарна за то, что вы для меня сделали..
Он хитро улыбнулся.
Мой епископ освободил меня от всех обязанностей, чтобы я могла отдаться радости встречи с сыном перед началом суда – через два часа.
Нам столько всего нужно было обсудить: его дела, путешествие, здоровье и состояние духа – но, когда наконец мы разжали объятия, оказалось, что брат Жан ла Драпье желает поговорить со мной о суде и событиях, ставших его причини; я почти целый час отвечала на его вопросы, вызванные моими письмами.
По мере того как в моем рассказе появлялись все новые подробности, он становился более задумчивым.
– Матушка, тебе следовало поделиться со мной своими подозрениями, как только они появились, – тихо проговорил он, когда я закончила.
– Почему? – спросила я.– Что ты мог сделать?
– По крайней мере, мог бы тебя утешить.
– Из Авиньона?
– Твои письма служат для меня огромным утешением и приносят радость, как, надеюсь, мои тебе.
Я его обидела.
– Конечно, дорогой мой. Я с нетерпением жду каждого письма и невероятно радуюсь, когда они приходят. Можешь спросить у его преосвященства.– Я вытащила из кармана последнее письмо.– Вот, смотри, какое оно потрепанное. Это потому что я его без конца читаю. Я запоминаю твои послания наизусть, это помогает мне чувствовать тебя рядом.
Он улыбнулся и обнял меня за плечи. Впрочем, улыбка почти сразу погасла, уступив место печали.
– Матушка, мне нужно тебе кое в чем признаться. Мне редко доводилось видеть такую боль у него на лице.
– Я не говорил об этом, когда умер Мишель, – сказал он, – но должен признаться сейчас, что тогда меня посетили нехорошие мысли.
– Нехорошие мысли? Я не понимаю.
– Я заподозрил кое-кого в этом преступлении, человека, о котором не должен был такого думать.
– Жан... Кого?
– Милорда Жиля.
– Тебе что-то известно о тех событиях, что-то, о чем ты никому не сказал? – едва слышно прошептала я.
– Ничего определенного. Но он странно вел себя после того, как это произошло, – я видел, что он радуется.
– Радуется? Он радовался, что Мишель умер?
– Думаю, да.
То же самое сказал Марсель.
– А теперь я спрошу тебя, почему ты ничего не сказал о твоих подозрениях?
– Матушка, я был тогда ребенком.
– Тебе исполнилось тринадцать, – возразила я.– Почти мужчина. Ты уже приступил к занятиям и начал готовиться к своей будущей жизни.
На его лице появилось выражение, похожее на стыд, но это не был стыд в чистом виде, скорее огорчение.
– Я не осмелился выступить против него. Кроме того, мы не слишком любили друг друга – особенно после того, что случилось с Мишелем. Мы даже разговаривали только в случае крайней необходимости.
– Но я видела, что вы держались друг с другом дружелюбно, даже когда исчез Мишель.
– Главным образом ради тебя, матушка. По молчаливому соглашению. Между нами не было настоящей дружбы, кроме той, что нам навязывали. А к тому времени, когда наши дороги разошлись, между нами возникло нечто вроде ненависти. Я часто спрашиваю себя, не устроил ли мне милорд такое великолепное назначение в Авиньон, чтобы купить мое молчание. Или потому что он чувствовал свою вину. Я была потрясена.
– Он не знает, что такое вина, – сказала я.– По крайней мере, не знал до последнего времени.
Он с подозрением прищурился.
– А откуда ты знаешь, что он чувствует или не чувствует в последнее время?
– Я с ним разговаривала. И написала тебе об этом в письме несколько дней назад.
– Видимо, мы с ним разминулись в пути. Я его не получил.
Скамейка была слишком жесткой, я поднялась и принялась расхаживать взад и вперед.
– Несколько дней назад, вечером, я навестила его в апартаментах, где его содержат. Здесь, во дворце. Только никому про это не говори, Жан, – попросила я.– Особенно его преосвященству.
По выражению, появившемуся у него на лице, я видела, что он дает свое согласие без особого удовольствия.
– Наверное, он страшно зол на тебя за ту роль, которую ты сыграла в этом деле.
– Он ничего не знает и никогда не узнает. Я передала все, что знала, его преосвященству, а он представил все так, будто инициатива исходила от него.
– Что-то мне не верится, что Жан де Малеструа станет добровольно признаваться в подобных вещах.
– Он сделал это не ради меня, а по приказу герцога Иоанна, который не захотел пачкать руки.– Я снова принялась расхаживать по проходу.– Меня удивит, если станет известно, что они заключили договор с самим Господом по поводу финала этого дела. Что же до гибели Мишеля... Ты меня смутил. В свое первое посещение милорда я о многом с ним беседовала, особенно об убийствах детей, и он признался, что действительно их совершил. Тогда я высказала ему свои подозрения относительно смерти Мишеля. Мой вопрос не застал его врасплох, и он все отрицал. Знаешь, я ему поверила. Он заявил, что любил его как брата и никогда не причинил бы ему вреда.
– Между матерями и сыновьями всегда существуют невысказанные вещи. Даже ложь. Вот почему я подозреваю, что он сказал тебе неправду.
– В таком случае он очень ловко врал. Я его вырастила и, уверяю тебя, прекрасно знаю, когда он говорит правду, а когда нет.
Когда Жан поднялся со скамьи, чтобы подойти ко мне, его коричневое облачение тихонько зашуршало, а кисточки пояса потянулись за ним и оставили четкий след в пыли. Он быстро отряхнул их и сказал:
– Должен признаться, я бы хотел взглянуть на милорда. Мне интересно, что с ним стало с тех пор, как мы были молодыми людьми.
– Ты молодой человек и сейчас.
– Матушка, мне тридцать семь.
– Вот я и говорю, что молодой.
Я молча шагала рядом со своим высоким, красивым сыном, чье неожиданное присутствие было эликсиром для моего измученного сердца. Мадам Катрин Карли не могла бы дать мне более действенного лекарства, чтобы поднять настроение и успокоить душу. Впрочем, я не могла не заметить, что юность действительно от него уходит. Виски начали седеть, хотя короткая стрижка с тонзурой помогала скрыть это, а плоский прежде живот превратился в маленькое брюшко. Я знала, что уже очень скоро Жан будет носить титул монсеньора и положение вынудит его держаться с еще большим достоинством. Хотя он утверждал, что служение Богу доставляет ему радость, она была особой, расцвеченной приглушенными красками.
У меня разрывалось сердце, когда я думала о том, что ему не суждено испытать радостей, которые ждут первых сыновей, выходящих в мир. Иногда я спрашивала себя, довелось ли ему познать женщину. Его заявление о том, что мальчики далеко не все говорят своим матерям, заставило меня задуматься – чего же я не знаю про этого мужчину, произведенного мною на свет и вскормленного моей грудью. Какие тайны хранит он в своем сердце? Случалось ли ему напиваться до потери сознания, страдать от последствий, сидеть около костра и весело хохотать над глупыми шутками своих товарищей, засыпать где придется, а потом просыпаться утром со страшной головной болью и заросшим щетиной лицом?
Его отец вел себя так даже после того, как мы поженились, а я уже была беременна Жаном. Я отчитывала его, когда он приходил домой в таком состоянии, но Этьен всегда с удовольствием вспоминал о тех временах, потому что любил беззаботное настроение и чувство товарищества, которое ему давали подобные вечеринки. У Жана были друзья, но, думаю, они походили на брата Демьена – старательного садовника со странным чувством юмора и отсутствием тяги к приключениям. Единственный брат Жана давно умер, а молочный превратился в существо, недоступное нашему пониманию.
Мы вместе поднялись по ступеням в нижний зал Ла Тур-Нёв и прошли сквозь толпу зрителей, дожидающихся, когда их впустят в зал суда. Время от времени я наклонялась к кому-нибудь из знакомых, моим братьям и сестрам во Христе, и тихонько шептала: «Мой сын», – и слышала в ответ вздохи и разные приятные слова. Жан, казалось, не возражал против того, что его выставляют на обозрение и оценивают.
Неожиданно он остановился и замер в конце коридора, и я вместе с ним, потому что из-за угла с противоположной стороны появился милорд Жиль, который благодаря своему происхождению испробовал все удовольствия, которые может предложить жизнь, включая и ту их часть, что должна была достаться Жану. Его со всех сторон плотным кольцом окружали стражники, но им удалось напустить на себя такой вид, будто порученное им дело для них невероятная честь и они не играют простой роли тюремщиков. Проходя по коридору, обвиняемый бросал взгляды на тех, кто стоял по сторонам; нас было очень много, и занимали мы самое разное положение, но все молчали и не шевелились. Его глаза останавливались то на одном лице, то на другом, но не задерживались на них больше нескольких секунд. Он посмотрел мне прямо в глаза, затем в глаза моему сыну, но не показал, что узнал нас, на его лице застыло полное равнодушие.
В зале собрались шумные потерпевшие и завороженные редким зрелищем аристократы. Дипломаты и люди благородного происхождения сидели рядом с теми, кто шил им обувь и сбивал масло, но всех одинаково захватывали и волновали страшные откровения, которые нам приносил каждый день, да сжалится Господь над нашими слабыми душами. Перед нами стоял обвиняемый, Жиль де Ре, и я подумала, что он, наверное, в очередной раз встретился с дьяволом с тех пор, как я видела его в последний раз, – неопрятное существо исчезло, а его место занял блестящий вельможа, готовый сражаться со своими врагами.
Жан де Малеструа и вице-инквизитор Блуин о чем-то напряженно перешептывались, не обращая внимания на то, что происходило вокруг. Прошло всего несколько минут, а потом его преосвященство призвал собравшихся к вниманию, стукнув молотком по столу. Он встал и через голову Жиля посмотрел на толпу.
– Завтра мы начнем наше заседание в три часа, чтобы выслушать возражения, оправдания или просьбу о смягчении наказания, любые слова, которые обвиняемый захочет произнести. Суд напоминает, что барон Жиль де Ре, вышеназванный обвиняемый, продолжает отказываться от этого права.
Писцы занялись своим делом, а зал суда наполнил удивленный шепот – неужели на сегодня все? Такое казалось невозможным.
И тут Жан де Малеструа посмотрел прямо на милорда Жиля.
– После длительного обсуждения и размышлений, во время которых рассматривались как юридические, так и духовные аспекты вопроса, мы приняли решение, милорд: несмотря на то что мы назначили на завтра ваше выступление перед судом, сегодня без промедления мы приступим к пыткам.
Толпа дружно вздохнула. Молоток опустился на деревянную поверхность стола. Когда шум наконец стих, оказалось, что милорд стоит в полном одиночестве, окруженный зрителями. У него шевелились губы, словно он пытался осознать значение сказанного. Наверное, он повторял про себя: «Пытки, меня будут пытать».
Ему не следовало удивляться.
Я сжала руку Жана.
– Похоже, он плохо соображает, ведь даже не стал возражать, – прошептала я Жану.
Толпа тоже обратила внимание на необычную реакцию обвиняемого и снова начала шуметь. Его преосвященство был вынужден заговорить громче, чтобы его услышали все.
– Помещение суда будет очищено, чтобы подготовить все необходимое.
Тут же раздались возмущенные крики, хотя трудно сказать, что вызвало негодование собравшихся – сами пытки или то, что обвиняемый будет им подвергнут без свидетелей. Как только прозвучал приказ, стражники окружили милорда плотным кольцом. Другая группа стражников отошла от стен, и они тут же начали выводить из зала зрителей, включая меня и моего сына.
Я отчаянно сопротивлялась, рассчитывая, что мое облачение сотворит чудо. Мой сын не отставал от меня, и вскоре нам удалось оказаться в группе тех, кто должен был покинуть зал последними. Жан де Малеструа снова занялся бумагами, что-то обсуждал с братом Блуином. Милорда Жиля стражники вывели наружу, а потом снова завели внутрь, и я обратила внимание, что он потрясен и страшно побледнел.
Через несколько мгновений из боковой двери появились два дюжих молодца с каменными лицами, каждый держал в руках сумку. Когда они положили их, что-то внутри звякнуло, громко и угрожающе; я представила себе острые металлические инструменты, с помощью которых причиняют сильную боль, и все во имя Господа, нашего Всемогущего Отца, требовавшего, чтобы верующие говорили только правду Его представителям на земле – чего никак не желал делать обвиняемый.
Жиль де Ре услышал этот звук, и тут же его взгляд уперся в двух громил, которые принесли пыточные инструменты. Я видела в его глазах ужас, но на их лицах застыло холодное равнодушное выражение. Он уже понял, что ему придется сказать правду. В этот момент я стала свидетельницей того, как пала его решимость сопротивляться: гнев и вызывающая уверенность в себе его оставили.
Это не укрылось и от Жана де Малеструа, готового пустить в ход меч правосудия и нанести уверенный быстрый удар. Обвиняемый и судья не сводили друг с друга глаз, словно пытаясь оценить ситуацию. Первым сломался милорд Жиль, воля его оставила, в то время как у Жана де Малеструа ее было в избытке.
Мы остались единственными наблюдателями в зале, если не считать самих участников действа. Мы с Жаном спрятались за высокой колонной и постарались сделаться незаметными. Мы видели, как милорд Жиль опустился на колени и в отчаянии сложил перед собой руки.
– Милорд епископ, – взмолился он, – отложите пытки до завтра, ведь вы сами назначили мне этот день для признания. Прошу вас, умоляю, дайте мне одну ночь, чтобы подумать о преступлениях и обвинениях, выдвинутых против меня. Я отвечу на все ваши вопросы, вы останетесь довольны, и вам не потребуется применять ко мне пытки.
Епископ спокойно проговорил, словно милорд не сказал ни слова:
– Приступаем.
– Прошу вас, досточтимые судьи, я униженно молю вас еще раз подумать, прежде чем приступать к пыткам. И еще, я прошу вас позволить епископу Сен-Бриёка и досточтимому господину советнику ради свершения справедливости занять место нынешних судей и выслушать мое признание.
– Заверяю вас, милорд, ваши нынешние судьи справедливы безгранично.
– В таком случае, ради Бога, прошу вас, позвольте их заменить.
Жан де Малеструа словно окаменел, сидя за судейским столом, и я не могла разгадать, что кроется за суровым выражением его лица. Я подумала, что Жиль де Ре разочаровал его тем, что был готов сделать признание, но не ему. У него отняли возможность получить удовольствие, пусть и постыдное, и выслушать, как милорд примет все обвинения в преступлениях, совершенных им против Бога и людей, и не от него выслушает окончательный приговор.
Смерть, пусть и жестокая, не может стать достаточным наказанием за те жестокие вещи, что он совершил. Но никто не станет отрицать, что он ее заслужил.
В каждом из нас живет неистребимое желание сделать еще один вдох, почувствовать еще раз, как бьется сердце, съесть еще один кусок хлеба, взглянуть на птицу в синем небе. Жиль де Ре, убийца и насильник, похититель душ, человек, заключивший союз с темными силами, тоже хотел увидеть еще один восход солнца. Он его увидит, но что будет с ним через день, наверняка не знал никто. Он тоже этого не знал.
– Милорды, прошу вас, выполните просьбу человека, которому очень скоро суждено расстаться с душой.
Произнесенная жалобным голосом, эта просьба требовала ответа, и отказать в ней было нельзя. На лице Жана де Малеструа появилось разочарование, словно его лишили запретного удовольствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62