Голова Дортлиха стояла на пеньке, а на ней сидел ворон. Когда милиционеры приблизились, ворон взлетел, унося с собой все, что сумел прихватить.
Сержант Свенка глубоко вздохнул и, подавая пример остальным, пошел к голове Дортлиха. Щеки отсутствовали, срезанные начисто, и зубы были все видны с боков. Рот держался открытым при помощи солдатского медальона, вставленного между передними зубами.
Они нашли остатки костра. Сержант Свенка прощупал все угли и пепел до земли. Все холодное.
– Шампур, щеки и сморчки, – сказал он.

45

Инспектор Попиль вышел из здания управления полиции на набережной Орфевр и направился в сторону площади Вогезов, неся в руке тонкий портфель. Зайдя по дороге в бар, чтобы быстренько выпить кофе, он уловил запах кальвадоса и пожалел, что вечер еще не наступил.
Попиль расхаживал взад-вперед до гравию, то и дело поднимая взгляд к окнам леди Мурасаки. Прозрачные занавеси были задернуты. Тонкую ткань то и дело шевелил сквозняк.
Дневная консьержка, старая гречанка, узнала его.
– Мадам ожидает меня, – сказал Попиль. – А молодой человек появлялся?
Консьержка тут же уловила сигнал опасности своими консьержскими антеннами и ответила самым невинным образом:
– Я его не видела, месье, но у меня были выходные.
И нажала на кнопку звонка, впуская Попиля.
Леди Мурасаки полулежала в душистой ванне. В воде плавали четыре гардении и несколько апельсинов. Любимое кимоно ее матери было расшито гардениями. Теперь все это обращено в пепел. Вспомнив об этом, она пустила по воде волну, чтобы изменить рисунок, образованный плавающими цветами. Только мать понимала ее, когда она выходила замуж за Роберта Лектера. Редкие письма отца из Японии" все еще несли в себе лед. И вместо засушенных цветов или душистых трав последнее его письмо принесло ей почерневший прутик из Хиросимы.
Это что, дверной звонок? Она улыбнулась, решив, что это Ганнибал, и потянулась за кимоно. Но он всегда звонил по телефону или присылал записку, предупреждая, что придет, и звонил в дверь, прежде чем воспользоваться ключом. Никакого ключа в замке, только снова звенит дверной звонок.
Она вышла из ванны и торопливо накинула хлопчатобумажный халат. Глянула в дверной глазок. Попиль! В глазке был Попиль.
Леди Мурасаки радовали редкие ленчи с Попилем. Первый, в «Каталонском лугу» в Булонском лесу, прошел довольно скованно, но в остальные разы, в ресторане «У Поля» недалеко от его работы, они оба чувствовали себя более свободно и раскованно. Он посылал ей и приглашения на ужин, всегда в письменном виде, а одно даже сопроводил хокку со слишком изысканными ссылками на время года. Она отклоняла приглашения на ужин, тоже в письменном виде.
Леди Мурасаки отперла дверь. Волосы ее были убраны наверх, она была восхитительно босая.
– Здравствуйте, инспектор.
– Простите, что явился без предупреждения. Я пытался вам дозвониться.
– Да, я слышала телефонный звонок.
– Из ванной, надо полагать.
– Входите.
Следуя за его взглядом, она отметила, что он сразу же обратил внимание, на месте ли оружие, навешанное на самурайские доспехи: кинжал танго, малый меч, большой меч, боевой топор.
– Ганнибал?
– Его здесь нет.
Будучи женщиной весьма привлекательной, леди Мурасаки предпочитала осторожную охоту и засадную тактику. Стоя спиной к каминной полке и спрятав руки в рукава, она ждала, когда инспектор сам начнет игру. Попилю нужно было пустить в ход все свои инстинкты, чтобы вспугнуть и поднять дичь.
Он стоял за диваном, касаясь рукой обивки.
– Мне нужно его найти. Когда вы его в последний раз видели?
– Сколько дней назад? А что случилось?
Попиль передвинулся к доспехам. Погладил лакированную поверхность нагрудника.
– Вы знаете, где он?
– Нет.
– Он не указывал, куда может отправиться?
Указывал. Леди Мурасаки наблюдала за Попилем. Вот кончики его ушей покраснели. Он двигается, задает вопросы, прикасается к разным предметам. Он любит прикасаться по очереди к разным материям, то к гладким, то к ворсистым. Она и за столом это замечала. Гладкое, потом ворсистое. Как верхняя и нижняя поверхности языка. Она знала, что легко может с помощью этого образа зарядить его мощным зарядом электричества, заставить кровь его отхлынуть от мозга.
Попиль обошел цветок в горшке. Когда он посмотрел на нее сквозь листья цветка, она улыбнулась ему и сбила его с ритма.
– Он отправился за город, не знаю точно куда.
– Ага, за город, – сказал Попиль. – На охоту за военными преступниками, надо полагать.
Он посмотрел ей прямо в глаза:
– Извините, но мне придется показать вам вот это.
Попиль положил на чайный столик листок со смазанным изображением – еще мокрый и сворачивающийся в трубку термофакс из советского посольства. На нем была изображена голова Дортлиха на пеньке со стоящими вокруг милиционерами и двумя немецкими овчарками и гончей. Второе фото Дортлиха было взято с его служебного удостоверения.
– Его обнаружили в лесу, который до войны принадлежал семье Ганнибала. Я знаю, что Ганнибал был там – он пересек польскую границу за день до того.
– Да почему это должен быть Ганнибал? У этого человека, наверное, было много врагов, вы же сами говорили, что он военный преступник.
Попиль подвинул к ней фото с удостоверения.
– Вот так он выглядел при жизни. – Попиль достал рисунок из своего портфеля, первый из подборки. – А вот так изобразил его Ганнибал. И повесил рисунок на стене у себя в комнате. – Половина лица на рисунке была анатомирована, вторая явно принадлежала Дортлиху.
– И в его комнату вы попали отнюдь не по его приглашению.
Попиля внезапно охватила ярость.
– Ваша ручная змея убила человека. Вероятно, не первого, вам это лучше известно, чем мне. А вот и другие, – добавил он и выложил на стол остальные рисунки. – Они все были в его комнате, и этот, и этот, и этот. Вот это лицо проходило на суде в Нюрнберге, я его помню. Они все скрываются и теперь убьют его, если сумеют.
– А что же советская полиция?
– Они втихую наводят справки во Франции. Нацист вроде Дортлиха в рядах советской милиции – для Советов это настоящий скандал. У них теперь есть его досье – получили от Штази Штази – управление государственной безопасности, политическая полиция Германской Демократической Республики.

из ГДР.
– Если они схватят Ганнибала...
– Если они схватят Ганнибала, они его просто пристрелят. Если он выберется оттуда, они могут про это дело забыть – при условии, что он будет держать язык за зубами.
– А вы тоже про него забудете?
– Если он начнет свою охоту во Франции, то сядет в тюрьму. И голову может потерять. – Попиль перестал расхаживать по комнате. Плечи его опустились. Потом он засунул руки в карманы.
Леди Мурасаки выпростала ладони из рукавов.
– А вас депортируют из страны, – добавил он. – И я буду несчастлив. Мне нравится видеться с вами.
– Вы живете только глазами, инспектор?
– А чем живет Ганнибал? Вы же готовы все для него сделать, не так ли?
Она начала было что-то говорить, что-то вроде оправданий, чтобы защититься, но потом просто сказала: «Да». И стала ждать его реакции.
– Помогите ему. И мне тоже, Паскаль. – Она никогда прежде не называла его по имени.
– Пришлите его ко мне.

46

Река Эсон, гладкая и темная, текла мимо склада и под днищем черного плавучего дома, причаленного в бухточке недалеко от местечка Вер-ле-Пти. Окна в невысоких каютах были закрыты занавесками. С берега на борт тянулись провода – электрический и телефонный. Листья растений в терракотовых контейнерах на палубе были мокры и блестели.
Вентиляционные трубы, выходящие на палубу, были открыты. Из одной из них донесся вскрик. В нижнем иллюминаторе мелькнуло женское лицо, искаженное страхом и болью, щека прижалась к стеклу, но тут же чья-то огромная ладонь оттолкнула ее и задернула занавеску. Никто ничего не заметил.
Легкий туман окутывал сияющим ореолом горящие в бухточке фонари, но прямо вверху светилось несколько звездочек. Слишком слабых и слишком размытых, чтобы что-то по ним прочесть.
Выше по берегу, на дороге охранник у ворот посветил фонариком внутрь фургона с маркировкой на борту «Восточного кафе», узнал Петраса Кольнаса в лицо и махнул ему, разрешая въехать на стоянку в огороженном колючей проволокой дворе.
Кольнас быстро прошел через склад, где рабочий закрашивал фирменные надписи на ящиках с бытовой техникой.
Склад был забит ящиками, и Кольнасу пришлось лавировать между ними, чтобы выбраться на берег.
Рядом с плавучим домом, возле сходней сидел охранник – за столом, сделанным из деревянного ящика. Он ел сосиску, разрезая ее карманным ножом, и одновременно курил. Он вытер руки носовым платком, чтобы охлопать и ощупать пришельца, но потом узнал Кольнаса и кивком разрешил ему идти дальше.
Кольнас нечасто встречался с остальными, он жил сам по себе, все время топчась на кухне своего ресторанчика с плошкой и вилкой в руках, дегустируя все, что там готовилось. После войны он поднабрал вес.
Жигмас Милко, как и раньше тощий, впустил его в каюту.
Владис Грутас сидел на обитой кожей кушетке. Женщина с царапиной на щеке делала ему педикюр. Она выглядела очень запуганной и была слишком стара, чтобы пользоваться спросом у клиентов. Грутас поднял взгляд. На лице его было приятное и открытое выражение, что частенько являлось признаком раздражения. Капитан за штурманским столом играл в карты с толстенным типом бандитской внешности по имени Мюллер, бывшим эсэсовцем из бригады Дирлевангера Бригада Дирлевангера – соединение в войсках СС, формировавшееся в основном из уголовников и заключенных концлагерей.

, чьи лагерные татуировки покрывали всю шею и руки, скрываясь из виду в рукавах. Когда Грутас бросил на игроков взгляд своих бледно-голубых глаз, они тут же сложили карты и убрались из каюты.
Кольнас не стал тратить времени на приветствия.
– Медальон Дортлиха был вставлен у него между зубами. Отличная немецкая нержавеющая сталь – ничего с ней не сделалось, не расплавилась и не сгорела. Этот мальчик нашел и твой медальон, и Милко, и Гренца.
– Ты ж еще четыре года назад приказал Дортлиху отыскать их в охотничьем домике! – заметил Милко.
– Он там, видать, просто вилкой поковырялся, ленивый подонок, – сказал Грутас. Он оттолкнул женщину ногой, даже не взглянув на нее, и она поспешно вышла из каюты.
– И где он теперь, этот поганый недоросток, что прикончил Дортлиха? – спросил Милко.
Кольнас пожал плечами:
– Он студент, из Парижа. Не знаю, как он получил визу. Он воспользовался ею, чтобы въехать в страну. О его выезде никакой информации нет. Они не знают, где он.
– Что, если он пойдет в полицию? – спросил Кольнас.
– С чем он туда пойдет? – возразил Грутас. – С детскими воспоминаниями, с детскими ночными кошмарами и со старыми солдатскими медальонами?
– Дортлих мог ему сказать, как связывался со мной по телефону, чтобы держать связь с тобой, – предположил Кольнас.
Грутас пожал плечами:
– Мальчик, видимо, постарается нам навредить.
– Навредить?! – фыркнул Милко. – Надо сказать, он уже вполне достаточно навредил Дортлиху. Убить Дортлиха было, наверное, не слишком легко; видимо, он стрелял ему в спину.
– Иванов из посольства мне кое-чем обязан, – сказал Грутас. – Посольская служба безопасности непременно выследит нашего маленького Ганнибала, а мы уж сделаем все остальное. Так что Кольнасу не о чем волноваться.
Откуда-то из трюма донеслись приглушенные крики и звуки ударов. Мужчины не обратили на это никакого внимания.
– Делами Дортлиха теперь будет заниматься Свенка, – сказал Кольнас, чтобы показать, что он вовсе и не волнуется.
– А он нам нужен? – спросил Милко.
Кольнас пожал плечами:
– Он нам пригодится. Он работал с Дортлихом последние два года. У него все наше добро. Он – единственное звено, связывающее нас с оставленными там картинами. Он отвечает за депортацию и может выявлять подходящих людей из тех, кого отправляют в лагерь для перемещенных лиц в Бремерхафене. А оттуда мы легко можем получить все, что нужно.
Напуганный «Планом Плевена» Рене Плевен – премьер-министр Франции в 1950 – 1952 гг.

, грозившим новым вооружением Германии, Иосиф Сталин стремительно очищал Восточную Европу, осуществляя массовые депортации населения. Битком набитые поезда еженедельно увозили тысячи людей – на смерть в концлагерях Сибири и на жалкое существование в лагерях беженцев на Западе. Доведенные до отчаяния депортированные служили Грутасу прекрасным источником снабжения женщинами и мальчиками. У него были широкие торговые интересы. Поставляемый им морфий был высшего качества – из немецких медицинских запасов. Он поставлял также электрические трансформаторы для продаваемой на черном рынке бытовой техники. Он все время прикидывал в уме, какой ему нужен человеческий товар, чтобы он удовлетворял меняющийся спрос.
Сейчас Грутас снова прикидывал.
– А этот Свенка был на фронте?
Он, как и все остальные, считал, что любой, не замазанный такими же преступлениями на Восточном фронте, как они сами, для них бесполезен.
Кольнас снова пожал плечами:
– Голос по телефону звучит молодо. Дортлих там все приготовил.
– Надо все вывозить прямо сейчас. Продавать еще рано, но вывезти все равно необходимо. Когда он снова будет звонить?
– В пятницу.
– Скажи ему, чтобы начинал действовать.
– Он и сам захочет оттуда убраться. Ему будут нужны бумаги.
– Мы можем переправить его в Рим. Не думаю, что он нам нужен здесь. Можешь обещать ему что угодно, понятно?
– Все эти произведения искусства объявлены в розыск, – заметил Кольнас.
– Возвращайся в свой ресторан, Кольнас. Продолжай бесплатно подкармливать flics Полицейские (фр. жаргон).

, и они в благодарность будут аннулировать твои штрафы за превышение скорости. Когда в следующий раз соберешься сюда, чтобы поплакаться, прихвати с собой пирожных.
– Он справится, – сказал Грутас Милко, когда Кольнас уехал.
– Надеюсь, – ответил Милко. – Мне неохота возиться с его рестораном.

* * *

– Дитер! Где этот Дитер? – Грутас грохнул кулаком в дверь каюты на нижней палубе и распахнул ее.
На койках сидели две испуганные молодые женщины, обе прикованные цепью за запястья к трубчатым рамам коек. Дитер, молодой человек лет двадцати пяти, держал одну из них за волосы, зажав их в кулаке.
– Поцарапаешь им морды, разобьешь губы – цена упадет, – заметил Грутас. – А вот эта сейчас будет моя.
Дитер отпустил волосы женщины и стал копаться у себя в набитых разным барахлом карманах в поисках ключа.
– Ева! – позвал он.
В каюту вошла пожилая женщина и встала у двери.
– Вымой вот эту, и пусть Мюллер отведет ее наверх, – сказал он.
Грутас и Милко прошли через склад и вышли к машине. В отдельном отсеке склада, отгороженном веревкой, стояли ящики с маркировкой «Бытовая техника». Грутас углядел среди них английский холодильник.
– Милко, знаешь, почему англичане пьют теплое пиво? Потому что пользуются холодильниками «Люкас». Это не для меня. Я предпочитаю «Келвинейтор», «Фриджидэр», «Магнавокс», «Кертис-Мэтис». Мне нужно все американское. – Грутас поднял крышку рояля и взял несколько нот. – Это только для борделя годится. Мне такое не нужно. Кольнас нашел мне «Бозендорфер». Самый лучший. Забери его из Парижа, Милко... когда покончишь с другим делом.

47

Прекрасно зная, что он не появится, пока не соскребет с себя всю грязь и не приведет себя в порядок, она ждала в его комнате. Он никогда не приглашал ее сюда, и она не совала сюда нос. Она осмотрела рисунки на стенах, анатомические наброски и зарисовки, что заполняли половину комнаты. Она легла на его кровать в другой половине комнаты, безупречно-японской, прямо под свесом крыши. На маленькой полке лицом к кровати стояла картина в рамке, прикрытая шелковой салфеткой с вышитыми на ней летящими в ночи цаплями. Лежа на боку, леди Мурасаки протянула руку и подняла шелк. Он закрывал великолепный рисунок, изображавший ее самое – обнаженной, в ванне замка, – карандаш и мелок, чуть подкрашенные пастелью. Рисунок был подписан символом «вечность восемью взмахами кисти» и японскими иероглифами «травяного писания», не совсем точно означавшими «цветок на воде».
Она долго смотрела на него, потом прикрыла шелком и закрыла глаза. На память ей пришли строки из поэмы Ёсано Акико Ёсано Акико (1878 – 1942) – японская поэтесса.

:
Средь звуков, что мой кото издает,
Есть звук один, таинственный, чудесный.
Он из глубин души моей исходит.
На второй день, вскоре после рассвета, она услышала шаги на лестнице. Щелкнул ключ в замке, и Ганнибал предстал перед ней, усталый и взъерошенный, с рюкзаком в руке.
Леди Мурасаки уже встала.
– Ганнибал, я хочу слышать твое сердце, – сказала она. – Сердце Роберта уже замолкло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26