Подошел к колодцу с насосом, смочил механизм водой из фляжки и стал качать, пока скрипящий поршень не начал подавать холодную воду из глубины земли. Он понюхал воду, попробовал ее, дал напиться Цезарю, который выпил больше галлона, а потом съел пару пригоршней зерна из торбы. Скрип насоса эхом отдавался по всему лесу. Заухала сова, и Цезарь повернул уши в сторону этого звука.
В сотне метров от дома, в лесу, Дортлих услышал скрип насоса и пошел на звук. Он тихо пробирался сквозь высокие заросли папоротника, но под ногами похрустывали сухие ветки. Он замер, когда на поляне воцарилась тишина, потом услышал птичий крик где-то между ним и домом, потом птица взлетела, закрыв на секунду небо над его головой невообразимо широко расправленными крыльями, и беззвучно проплыла сквозь путаницу ветвей.
У Дортлиха мороз по спине прошел, и он поднял воротник. Потом сел в зарослях папоротника и стал ждать.
* * *
Ганнибал смотрел на дом, и дом смотрел на него. Все стекла были выбиты. Темные окна наблюдали за ним, как глазницы черепа гиббона. Силуэт дома изменился из-за разрушений, углы и покаты были совсем не те, его видимая высота стала другой из-за высоких зарослей вокруг. Охотничий домик его детства превратился в один из темных сараев и закоулков из его снов. Он пошел к дому через заросший огород.
Здесь лежала мама, и ее одежда горела, а потом он прилег в снегу и положил голову ей на грудь, и ее тело было ледяное и твердое. И еще там лежал Берндт, и мозги учителя Якова замерзли на снегу между рассыпанными листами книги. Отец тоже – лицом вниз, возле лестницы, неподвижный, глухой ко всему.
Теперь на земле уже ничего не было.
Парадная дверь в домик была расщеплена и висела на одной петле. Он взобрался по ступеням и толкнул ее во тьму. Внутри что-то маленькое бросилось прятаться. Ганнибал поднял фонарь выше и вошел внутрь.
Комната частично выгорела и была наполовину открыта небу. Ступени лестницы были разбиты возле площадки, и на них валялись рухнувшие доски крыши. Стол был разломан. В углу лежало опрокинутое маленькое пианино, скалясь в свете лампы, словно зубами, отделанной слоновой костью клавиатурой. Стены изрисованы граффити и исписаны по-русски: «К черту пятилетку!» и «Капитан Гренко – большая задница». Пара каких-то зверьков выскочила наружу через окно.
Комната давила тишиной. Не желая с этим мириться, он устроил ломиком дикий шум и грохот, сбросив все с огромной кухонной плиты, чтобы поставить там фонарь. Дверца плиты была распахнута, все полки и стеллажи исчезли – видимо, воры забрали их вместе с кастрюлями и пустили в огонь.
Работая при свете фонаря, Ганнибал отгреб в сторону от основания лестницы столько обломков, сколько смог сдвинуть с места. Остальные были придавлены к полу рухнувшими тяжелыми стропилами – они торчали как обгоревшая груда гигантских зубочисток.
В разбитых окнах забрезжила заря, а он все работал, а потом глаза обожженной пожаром головы медведя на стене уловили красный отблеск восхода.
Ганнибал несколько минут осматривал груду стропил и балок, потом набросил веревку на ближайший к центру обломок, закрепил ее и потащил другой конец наружу, пятясь через порог.
Он разбудил Цезаря, который все это время то дремал, то щипал траву. Несколько раз обвел коня вокруг дома, чтобы немного его расшевелить. Густая роса промочила ему штаны – она блистала на траве и выступала как холодный пот на алюминиевой шкуре сбитого пикирующего бомбардировщика. При дневном свете он смог разглядеть вьюнок, рановато разбуженный к жизни в теплице из фонаря пилотской кабины «Штуки», – с большими листьями и новыми побегами. Летчик по-прежнему сидел внутри, бортстрелок тоже, за его спиной, а вьюнок пророс сквозь них и опутал их, пробираясь между ребрами и сквозь черепа.
Ганнибал закрепил веревку на упряжи Цезаря и вел коня вперед, пока мощные плечи и грудь животного не напряглись под тяжестью груза. Он щелкнул языком коню в ухо – звук, оставшийся с детства. Цезарь налег на упряжь, мышцы его вздулись, и он двинулся дальше вперед. Грохот и удары изнутри дома. Сажа и пепел клубами вырвались из окна и унеслись в лес, как летящее облачко мрака.
Ганнибал погладил коня. Не в силах ждать, пока уляжется пыль, он обвязал рот платком и вошел внутрь, пробираясь по развалившейся куче обломков, кашляя, дергая за веревку и пытаясь ее высвободить. Еще два рывка – и самые тяжелые бревна съехали с толстого слоя мелкого крошева там, где упали ступени лестницы. Он остановил Цезаря, по-прежнему натягивавшего веревку, а сам с помощью ломика и лопаты стал раскапывать обломки и крошево, отбрасывая в сторону ломаную мебель, полусгоревшие подушки, пробковый шкафчик. Потом вытащил из мусора обгоревшую голову кабана на подставке.
Голос мамы: «Не мечите бисер перед свиньями».
Он потряс голову, и внутри что-то забренчало. Ганнибал ухватился за язык кабана и потянул. Язык вылез наружу, за ним тянулся прикрепленный к нему запор. Ганнибал опустил голову рылом вниз, и мамины драгоценности высыпались на крышку плиты. Он не стал рассматривать все эти ювелирные изделия, а сразу же вернулся к своим раскопкам.
Когда он увидел Микину ванночку – уголок медного ободка с витой ручкой, – то остановился и выпрямился. Комната поплыла перед глазами, и он ухватился за край плиты и прижался лбом к холодному металлу. Он вышел наружу и вернулся с обрывком вьюнка со множеством цветов. Он не стал заглядывать внутрь ванночки, а свернул вьюнок кольцом и положил сверху, а потом поставил ванночку на плиту – но он не мог видеть ее здесь, так что вынес ее наружу и поставил на сгоревший танк.
Под шум от его раскопок и разборки Дортлих без труда продвигался к дому. Он внимательно следил за домом из темного леса, высовывая то один глаз, то один окуляр своего полевого бинокля и выглядывая только тогда, когда слышал звуки лопаты или лома.
Лопата Ганнибала наткнулась на руку скелета и приподняла ее, а потом открылся и череп Кухаря. Улыбка черепа сообщила хорошие новости – его золотые зубы были в целости, значит, мародеры сюда не добрались, – а затем Ганнибал обнаружил полевую сумку Кухаря, все еще зажатую у него под костями руки и рукавом мундира. Ганнибал вытащил ее из-под руки и отнес к плите. Содержимое, грохоча, рассыпалось по крышке, когда он вывернул сумку наизнанку: разнообразные военные знаки различия, значок литовского полицейского, молнии с воротника эсэсовского мундира, эсэсовский череп и кости с фуражки, литовский алюминиевый полицейский орел, знаки Армии спасения, шесть личных солдатских медальонов из нержавейки.
Верхний принадлежал Дортлиху.
Цезарь всегда обращал внимание только на две категории вещей в руках у людей: в первую попадали яблоки и торба с зерном, а во вторую – кнуты и палки. К нему невозможно было приблизиться с палкой в руке – следствие того, что однажды, когда он был еще жеребенком, разъяренный повар прогнал его палкой с овощных грядок. Если бы у Дортлиха, когда он выбрался из леса, не было в руке дубинки со свинцовым набалдашником, Цезарь, наверное, не обратил бы на него внимания. Но тут конь заржал и отпрыгнул на несколько шагов в сторону, таща за собой веревку, а потом повернулся мордой к приближающемуся человеку.
Дортлих отступил обратно под деревья и исчез из виду. Он отошел метров на сто от дома, пробираясь между высокими, по грудь, папоротниками, мокрыми от росы, там, где его невозможно было увидеть из разбитых окон. Достал пистолет, дослал патрон в ствол. Викторианская уборная с изукрашенными карнизами стояла метрах в сорока от дома, тимьян, высаженный по бокам от дорожки, одичал и высоко поднялся, а кусты, что закрывали уборную от дома, разрослись так, что перекрывали дорожку. Дортлих едва мог протиснуться сквозь эти заросли, ветки и листья цеплялись ему за воротник, царапали шею, но побеги были гибкие и не ломались с треском. Дубинку он держал перед лицом и тихонько двигался вперед. Дубинка наготове в одной руке, пистолет в другой – так он приблизился на пару шагов к боковому окну дома, когда край лезвия лопаты ударил его поперек спины, и у него сразу ослабли ноги. Он успел раз выстрелить в землю, и ноги у него подкосились. Тут лопата плашмя обрушилась ему на затылок, и он успел лишь ощутить, как в лицо ему ткнулась трава, прежде чем погрузиться во тьму.
* * *
Птицы поют, овсянки перепархивают в ветвях, желтый свет утреннего солнца на высокой траве, вытоптанной там, где прошли Ганнибал и Цезарь.
Ганнибал прислонился к сожженному танку и минут на пять закрыл глаза. Потом повернулся к ванночке, сдвинул пальцем вьюнок, чтобы видеть останки Мики. Это было странно успокаивающее для него зрелище: он увидел, что все ее молочные зубы на месте, – одно из ужасных видений, так преследовавшее его, теперь исчезло. Он вытащил из ванночки лавровый лист и отбросил его в сторону.
Из драгоценностей, лежавших на плите, он выбрал брошь, которую помнил на груди мамы, – лента бриллиантов, свернутая в петлю Мебиуса. Он снял ленточку с камеи и прикрепил брошь там, где Мика носила ленту в волосах.
В красивом месте на обращенном на восток склоне холма позади охотничьего домика он вырыл могилу и выстелил ее полевыми цветами, какие только сумел нарвать. Поставил ванночку в могилу и закрыл ее сверху черепицами с крыши.
И встал в головах могилы. При звуке голоса Ганнибала Цезарь поднял голову, перестав щипать траву.
– Мика, мы находим утешение в том, что Бога нет. В том, что ты не стала рабой на небесах, которую вечно будут заставлять целовать Божью задницу. То, что ты получила, лучше, чем рай. У тебя есть благословенное забытье. Я все время скучаю по тебе.
Ганнибал засыпал могилу и прибил землю ладонями. Потом засыпал холмик сосновыми иглами, палыми листьями и ветками, чтобы он выглядел так же, как вся земля вокруг.
На небольшой полянке на некотором расстоянии от могилы сидел Дортлих – привязанный к дереву и с кляпом во рту. Ганнибал и Цезарь приблизились к нему.
Усевшись на землю, Ганнибал осмотрел содержимое сумки Дортлиха. Карта, ключи от машины, армейский консервный нож, пара бутербродов в клеенке, яблоко, запасные носки, бумажник. Из бумажника он извлек служебное удостоверение и сравнил его с личным медальоном, который нашел в доме.
– Герр... Дортлих. От собственного имени и от имени моей погибшей семьи я хотел бы поблагодарить вас за то, что вы сегодня сюда явились. Это очень много значит для нас, для меня лично, то, что вы здесь. Я рад, что получил возможность серьезно поговорить с вами о том, как съели мою сестру.
Он выдернул кляп изо рта Дортлиха, и тот тут же заговорил.
– Я из милиции, из города. Нам сообщили о краже лошади, – затараторил он. – Это все, за чем я сюда приехал. Если вы заявите, что вернете лошадь, то мы можем про все это забыть.
Ганнибал покачал головой:
– Я помню ваше лицо. Я его много раз видел. И вашу руку помню, с этими перепонками между пальцами, – вы щупали нас, кто пожирнее. Вы помните, как на плите кипела вода в ванночке?
– Нет! Все, что я помню о войне, – это что мне всегда было холодно!
– А вы не планировали сегодня съесть меня, герр Дортлих? У вас тут с собой завтрак, я вижу. – Ганнибал рассмотрел бутерброды. – Слишком много майонеза, герр Дортлих.
– За мной скоро сюда приедут, – сказал Дортлих.
– Вы нам руки ощупывали. – Ганнибал пощупал руку Дортлиха. – Вы нам и щеки щупали, герр Дортлих, – продолжал он, щипая Дортлиха за щеку. – Я зову вас «герр», но вы ведь не немец, не так ли? Вы не литовец и не русский, правда? Вы сам по себе гражданин – гражданин страны «Дортлих». Знаете, где теперь остальные? Поддерживаете с ними связь?
– Все погибли, все погибли на войне!
Ганнибал улыбнулся ему и развязал собственный носовой платок. В узелке было полно грибов.
– Сморчки нынче в Париже идут по сотне франков за сто граммов, а эти выросли на обычном пеньке! – Он встал и пошел к коню.
Дортлих забился, пытаясь освободиться, пока Ганнибал отвлекся.
На широкой спине Цезаря висел моток веревки. Ганнибал привязал свободный ее конец к шлее упряжи. На другом ее конце была завязана петля-удавка. Ганнибал вытравил веревку и подтянул петлю к голове Дортлиха. Разлепил слипшиеся бутерброды и намазал петлю майонезом, а потом наложил толстый слой майонеза на шею Дортлиха.
Отдергиваясь от его прикосновений, Дортлих торопливо говорил:
– Один остался в живых! Он в Канаде – это Гренц! – посмотрите, там есть его медальон! Мне придется выступить свидетелем!
– Свидетелем чего, герр Дортлих?
– Того, о чем вы говорили. Я этого не делал, но я скажу, что все видел.
Ганнибал надел петлю Дортлиху на шею и заглянул ему в лицо.
– А разве я вас об этом просил?
И вернулся к коню.
– Остался только один – Гренц! Он удрал на корабле с беженцами из Бремерхафена Бремерхафен – аванпорт Бремена в устье реки Везер.
– я могу дать письменные показания...
– Очень хорошо, значит, вы желаете петь?
– Да, я буду петь.
– Тогда давайте споем для Мики, герр Дортлих. Вы ведь знаете эту песенку. Мика ее очень любила. – Он развернул Цезаря крупом к Дортлиху. – Я не хочу, чтобы ты это видел, – сказал он коню на ухо и сразу же запел: – Ein Mannlein steht im Walde ganz still und stumm... – Он щелкнул языком на ухо Цезарю и повел его вперед. – Пойте, чтоб веревка не натягивалась, герр Дортлих. Es hat von lauter Purpur ein Mantlein um.
Дортлих вертел шеей из стороны в сторону в намазанной майонезом петле, видя, как веревка разворачивается в траве и натягивается.
– Вы не поете, герр Дортлих!
Дортлих открыл рот и запел – немелодично заорал: «Sagt, wer mag das Mannlein sein».
И они запели вместе: «Das da steht im Walde allein...» Веревка натянулась и поднялась над травой, чуть провисая. Дортлих завизжал:
– Порвик! Его зовут Порвик! Мы его звали Кухарь! Он погиб в домике! Вы его там нашли!
Ганнибал остановил коня и подошел к Дортлиху, наклонился и заглянул ему в лицо.
– Привяжи его, привяжи коня, а то вдруг его пчела укусит! – заторопился Дортлих.
– Точно, в траве их полно, – ответил Ганнибал, перебирая солдатские медальоны. – А как насчет Милко?
– Не знаю! Клянусь, не знаю!
– А теперь мы добрались до Грутаса.
– Я не знаю, не знаю! Отпустите меня, я выступлю свидетелем против Гренца! Мы найдем его в Канаде.
– Еще несколько строк песни, герр Дортлих.
Ганнибал снова пустил коня вперед. На веревке, теперь совершенно натянувшейся, блестела роса.
– Das da steht im Walde allein...
Полузадушенный вопль Дортлиха:
– Это Кольнас! Кольнас с ним связан!
Ганнибал погладил коня и опять вернулся к Дортлиху и склонился над ним:
– А где Кольнас?
– В Фонтенбло, возле площади Фонтенбло! Во Франции! У него там кафе. Я оставляю там сообщения. Это единственный способ с ним связаться. – Дортлих смотрел Ганнибалу прямо в глаза. – Богом клянусь, она уже была мертва! Она в любом случае уже была мертва, клянусь вам!
Глядя Дортлиху прямо в лицо, Ганнибал еще раз щелкнул языком. Веревка натянулась, и роса слетела с нее, а редкие оборванные волокна встали дыбом. Задушенный вопль Дортлиха оборвался, а Ганнибал все пел прямо ему в лицо:
Das da steht im Walde allein
Mit dem purporroten Mantelein.
Мокрый хруст и брызги пульсирующей артериальной крови. Голова Дортлиха проследовала за петлей еще метров шесть и упала, глядя в небо.
Ганнибал свистнул, и конь остановился, повернув уши назад.
– И в самом деле, dem purporroten Mantelein.
Ганнибал высыпал на землю все содержимое сумки Дортлиха, взял себе ключи от машины и служебное удостоверение. Потом срезал зеленую ветку и стал выстругивать нечто вроде грубого шампура. Охлопал карманы, ища спички.
Когда костерок прогорел, оставив кучку углей, Ганнибал отнес яблоко Дортлиха Цезарю. Он снял с коня всю упряжь, чтобы тот не запутался в кустах, и повел его по тропе в сторону замка. Погладил его по шее и хлопнул по крупу:
– Домой, Цезарь! Домой!
Цезарь отлично знал дорогу домой.
44
Туман сгустился над землей на просеке под ЛЭП, и сержант Свенка велел водителю грузовика сбросить скорость, чтобы не налететь на пенек. Он взглянул на карту и проверил номер на столбе, держащем тяжелые провода.
– Здесь.
Следы шин машины Дортлиха уходили дальше, но здесь машина стояла – с двигателя на землю натекла лужица масла.
Из кузова высыпались собаки и милиционеры – две огромные черные немецкие овчарки, возбужденные предстоящей вылазкой в лес, и более серьезно настроенная гончая. Сержант Свенка дал им понюхать верх от фланелевой пижамы Дортлиха, и их спустили с поводков. Под закрытым тучами небом деревья казались серыми, погруженными в мягкие, расплывчатые тени; на полянках собирался туман.
Собаки носились вокруг охотничьего домика, гончая все обегала его по периметру, они бросались то в лес, то обратно, а потом один из милиционеров позвал остальных из глубины зарослей. Его не услышали, и он засвистел в свой свисток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
В сотне метров от дома, в лесу, Дортлих услышал скрип насоса и пошел на звук. Он тихо пробирался сквозь высокие заросли папоротника, но под ногами похрустывали сухие ветки. Он замер, когда на поляне воцарилась тишина, потом услышал птичий крик где-то между ним и домом, потом птица взлетела, закрыв на секунду небо над его головой невообразимо широко расправленными крыльями, и беззвучно проплыла сквозь путаницу ветвей.
У Дортлиха мороз по спине прошел, и он поднял воротник. Потом сел в зарослях папоротника и стал ждать.
* * *
Ганнибал смотрел на дом, и дом смотрел на него. Все стекла были выбиты. Темные окна наблюдали за ним, как глазницы черепа гиббона. Силуэт дома изменился из-за разрушений, углы и покаты были совсем не те, его видимая высота стала другой из-за высоких зарослей вокруг. Охотничий домик его детства превратился в один из темных сараев и закоулков из его снов. Он пошел к дому через заросший огород.
Здесь лежала мама, и ее одежда горела, а потом он прилег в снегу и положил голову ей на грудь, и ее тело было ледяное и твердое. И еще там лежал Берндт, и мозги учителя Якова замерзли на снегу между рассыпанными листами книги. Отец тоже – лицом вниз, возле лестницы, неподвижный, глухой ко всему.
Теперь на земле уже ничего не было.
Парадная дверь в домик была расщеплена и висела на одной петле. Он взобрался по ступеням и толкнул ее во тьму. Внутри что-то маленькое бросилось прятаться. Ганнибал поднял фонарь выше и вошел внутрь.
Комната частично выгорела и была наполовину открыта небу. Ступени лестницы были разбиты возле площадки, и на них валялись рухнувшие доски крыши. Стол был разломан. В углу лежало опрокинутое маленькое пианино, скалясь в свете лампы, словно зубами, отделанной слоновой костью клавиатурой. Стены изрисованы граффити и исписаны по-русски: «К черту пятилетку!» и «Капитан Гренко – большая задница». Пара каких-то зверьков выскочила наружу через окно.
Комната давила тишиной. Не желая с этим мириться, он устроил ломиком дикий шум и грохот, сбросив все с огромной кухонной плиты, чтобы поставить там фонарь. Дверца плиты была распахнута, все полки и стеллажи исчезли – видимо, воры забрали их вместе с кастрюлями и пустили в огонь.
Работая при свете фонаря, Ганнибал отгреб в сторону от основания лестницы столько обломков, сколько смог сдвинуть с места. Остальные были придавлены к полу рухнувшими тяжелыми стропилами – они торчали как обгоревшая груда гигантских зубочисток.
В разбитых окнах забрезжила заря, а он все работал, а потом глаза обожженной пожаром головы медведя на стене уловили красный отблеск восхода.
Ганнибал несколько минут осматривал груду стропил и балок, потом набросил веревку на ближайший к центру обломок, закрепил ее и потащил другой конец наружу, пятясь через порог.
Он разбудил Цезаря, который все это время то дремал, то щипал траву. Несколько раз обвел коня вокруг дома, чтобы немного его расшевелить. Густая роса промочила ему штаны – она блистала на траве и выступала как холодный пот на алюминиевой шкуре сбитого пикирующего бомбардировщика. При дневном свете он смог разглядеть вьюнок, рановато разбуженный к жизни в теплице из фонаря пилотской кабины «Штуки», – с большими листьями и новыми побегами. Летчик по-прежнему сидел внутри, бортстрелок тоже, за его спиной, а вьюнок пророс сквозь них и опутал их, пробираясь между ребрами и сквозь черепа.
Ганнибал закрепил веревку на упряжи Цезаря и вел коня вперед, пока мощные плечи и грудь животного не напряглись под тяжестью груза. Он щелкнул языком коню в ухо – звук, оставшийся с детства. Цезарь налег на упряжь, мышцы его вздулись, и он двинулся дальше вперед. Грохот и удары изнутри дома. Сажа и пепел клубами вырвались из окна и унеслись в лес, как летящее облачко мрака.
Ганнибал погладил коня. Не в силах ждать, пока уляжется пыль, он обвязал рот платком и вошел внутрь, пробираясь по развалившейся куче обломков, кашляя, дергая за веревку и пытаясь ее высвободить. Еще два рывка – и самые тяжелые бревна съехали с толстого слоя мелкого крошева там, где упали ступени лестницы. Он остановил Цезаря, по-прежнему натягивавшего веревку, а сам с помощью ломика и лопаты стал раскапывать обломки и крошево, отбрасывая в сторону ломаную мебель, полусгоревшие подушки, пробковый шкафчик. Потом вытащил из мусора обгоревшую голову кабана на подставке.
Голос мамы: «Не мечите бисер перед свиньями».
Он потряс голову, и внутри что-то забренчало. Ганнибал ухватился за язык кабана и потянул. Язык вылез наружу, за ним тянулся прикрепленный к нему запор. Ганнибал опустил голову рылом вниз, и мамины драгоценности высыпались на крышку плиты. Он не стал рассматривать все эти ювелирные изделия, а сразу же вернулся к своим раскопкам.
Когда он увидел Микину ванночку – уголок медного ободка с витой ручкой, – то остановился и выпрямился. Комната поплыла перед глазами, и он ухватился за край плиты и прижался лбом к холодному металлу. Он вышел наружу и вернулся с обрывком вьюнка со множеством цветов. Он не стал заглядывать внутрь ванночки, а свернул вьюнок кольцом и положил сверху, а потом поставил ванночку на плиту – но он не мог видеть ее здесь, так что вынес ее наружу и поставил на сгоревший танк.
Под шум от его раскопок и разборки Дортлих без труда продвигался к дому. Он внимательно следил за домом из темного леса, высовывая то один глаз, то один окуляр своего полевого бинокля и выглядывая только тогда, когда слышал звуки лопаты или лома.
Лопата Ганнибала наткнулась на руку скелета и приподняла ее, а потом открылся и череп Кухаря. Улыбка черепа сообщила хорошие новости – его золотые зубы были в целости, значит, мародеры сюда не добрались, – а затем Ганнибал обнаружил полевую сумку Кухаря, все еще зажатую у него под костями руки и рукавом мундира. Ганнибал вытащил ее из-под руки и отнес к плите. Содержимое, грохоча, рассыпалось по крышке, когда он вывернул сумку наизнанку: разнообразные военные знаки различия, значок литовского полицейского, молнии с воротника эсэсовского мундира, эсэсовский череп и кости с фуражки, литовский алюминиевый полицейский орел, знаки Армии спасения, шесть личных солдатских медальонов из нержавейки.
Верхний принадлежал Дортлиху.
Цезарь всегда обращал внимание только на две категории вещей в руках у людей: в первую попадали яблоки и торба с зерном, а во вторую – кнуты и палки. К нему невозможно было приблизиться с палкой в руке – следствие того, что однажды, когда он был еще жеребенком, разъяренный повар прогнал его палкой с овощных грядок. Если бы у Дортлиха, когда он выбрался из леса, не было в руке дубинки со свинцовым набалдашником, Цезарь, наверное, не обратил бы на него внимания. Но тут конь заржал и отпрыгнул на несколько шагов в сторону, таща за собой веревку, а потом повернулся мордой к приближающемуся человеку.
Дортлих отступил обратно под деревья и исчез из виду. Он отошел метров на сто от дома, пробираясь между высокими, по грудь, папоротниками, мокрыми от росы, там, где его невозможно было увидеть из разбитых окон. Достал пистолет, дослал патрон в ствол. Викторианская уборная с изукрашенными карнизами стояла метрах в сорока от дома, тимьян, высаженный по бокам от дорожки, одичал и высоко поднялся, а кусты, что закрывали уборную от дома, разрослись так, что перекрывали дорожку. Дортлих едва мог протиснуться сквозь эти заросли, ветки и листья цеплялись ему за воротник, царапали шею, но побеги были гибкие и не ломались с треском. Дубинку он держал перед лицом и тихонько двигался вперед. Дубинка наготове в одной руке, пистолет в другой – так он приблизился на пару шагов к боковому окну дома, когда край лезвия лопаты ударил его поперек спины, и у него сразу ослабли ноги. Он успел раз выстрелить в землю, и ноги у него подкосились. Тут лопата плашмя обрушилась ему на затылок, и он успел лишь ощутить, как в лицо ему ткнулась трава, прежде чем погрузиться во тьму.
* * *
Птицы поют, овсянки перепархивают в ветвях, желтый свет утреннего солнца на высокой траве, вытоптанной там, где прошли Ганнибал и Цезарь.
Ганнибал прислонился к сожженному танку и минут на пять закрыл глаза. Потом повернулся к ванночке, сдвинул пальцем вьюнок, чтобы видеть останки Мики. Это было странно успокаивающее для него зрелище: он увидел, что все ее молочные зубы на месте, – одно из ужасных видений, так преследовавшее его, теперь исчезло. Он вытащил из ванночки лавровый лист и отбросил его в сторону.
Из драгоценностей, лежавших на плите, он выбрал брошь, которую помнил на груди мамы, – лента бриллиантов, свернутая в петлю Мебиуса. Он снял ленточку с камеи и прикрепил брошь там, где Мика носила ленту в волосах.
В красивом месте на обращенном на восток склоне холма позади охотничьего домика он вырыл могилу и выстелил ее полевыми цветами, какие только сумел нарвать. Поставил ванночку в могилу и закрыл ее сверху черепицами с крыши.
И встал в головах могилы. При звуке голоса Ганнибала Цезарь поднял голову, перестав щипать траву.
– Мика, мы находим утешение в том, что Бога нет. В том, что ты не стала рабой на небесах, которую вечно будут заставлять целовать Божью задницу. То, что ты получила, лучше, чем рай. У тебя есть благословенное забытье. Я все время скучаю по тебе.
Ганнибал засыпал могилу и прибил землю ладонями. Потом засыпал холмик сосновыми иглами, палыми листьями и ветками, чтобы он выглядел так же, как вся земля вокруг.
На небольшой полянке на некотором расстоянии от могилы сидел Дортлих – привязанный к дереву и с кляпом во рту. Ганнибал и Цезарь приблизились к нему.
Усевшись на землю, Ганнибал осмотрел содержимое сумки Дортлиха. Карта, ключи от машины, армейский консервный нож, пара бутербродов в клеенке, яблоко, запасные носки, бумажник. Из бумажника он извлек служебное удостоверение и сравнил его с личным медальоном, который нашел в доме.
– Герр... Дортлих. От собственного имени и от имени моей погибшей семьи я хотел бы поблагодарить вас за то, что вы сегодня сюда явились. Это очень много значит для нас, для меня лично, то, что вы здесь. Я рад, что получил возможность серьезно поговорить с вами о том, как съели мою сестру.
Он выдернул кляп изо рта Дортлиха, и тот тут же заговорил.
– Я из милиции, из города. Нам сообщили о краже лошади, – затараторил он. – Это все, за чем я сюда приехал. Если вы заявите, что вернете лошадь, то мы можем про все это забыть.
Ганнибал покачал головой:
– Я помню ваше лицо. Я его много раз видел. И вашу руку помню, с этими перепонками между пальцами, – вы щупали нас, кто пожирнее. Вы помните, как на плите кипела вода в ванночке?
– Нет! Все, что я помню о войне, – это что мне всегда было холодно!
– А вы не планировали сегодня съесть меня, герр Дортлих? У вас тут с собой завтрак, я вижу. – Ганнибал рассмотрел бутерброды. – Слишком много майонеза, герр Дортлих.
– За мной скоро сюда приедут, – сказал Дортлих.
– Вы нам руки ощупывали. – Ганнибал пощупал руку Дортлиха. – Вы нам и щеки щупали, герр Дортлих, – продолжал он, щипая Дортлиха за щеку. – Я зову вас «герр», но вы ведь не немец, не так ли? Вы не литовец и не русский, правда? Вы сам по себе гражданин – гражданин страны «Дортлих». Знаете, где теперь остальные? Поддерживаете с ними связь?
– Все погибли, все погибли на войне!
Ганнибал улыбнулся ему и развязал собственный носовой платок. В узелке было полно грибов.
– Сморчки нынче в Париже идут по сотне франков за сто граммов, а эти выросли на обычном пеньке! – Он встал и пошел к коню.
Дортлих забился, пытаясь освободиться, пока Ганнибал отвлекся.
На широкой спине Цезаря висел моток веревки. Ганнибал привязал свободный ее конец к шлее упряжи. На другом ее конце была завязана петля-удавка. Ганнибал вытравил веревку и подтянул петлю к голове Дортлиха. Разлепил слипшиеся бутерброды и намазал петлю майонезом, а потом наложил толстый слой майонеза на шею Дортлиха.
Отдергиваясь от его прикосновений, Дортлих торопливо говорил:
– Один остался в живых! Он в Канаде – это Гренц! – посмотрите, там есть его медальон! Мне придется выступить свидетелем!
– Свидетелем чего, герр Дортлих?
– Того, о чем вы говорили. Я этого не делал, но я скажу, что все видел.
Ганнибал надел петлю Дортлиху на шею и заглянул ему в лицо.
– А разве я вас об этом просил?
И вернулся к коню.
– Остался только один – Гренц! Он удрал на корабле с беженцами из Бремерхафена Бремерхафен – аванпорт Бремена в устье реки Везер.
– я могу дать письменные показания...
– Очень хорошо, значит, вы желаете петь?
– Да, я буду петь.
– Тогда давайте споем для Мики, герр Дортлих. Вы ведь знаете эту песенку. Мика ее очень любила. – Он развернул Цезаря крупом к Дортлиху. – Я не хочу, чтобы ты это видел, – сказал он коню на ухо и сразу же запел: – Ein Mannlein steht im Walde ganz still und stumm... – Он щелкнул языком на ухо Цезарю и повел его вперед. – Пойте, чтоб веревка не натягивалась, герр Дортлих. Es hat von lauter Purpur ein Mantlein um.
Дортлих вертел шеей из стороны в сторону в намазанной майонезом петле, видя, как веревка разворачивается в траве и натягивается.
– Вы не поете, герр Дортлих!
Дортлих открыл рот и запел – немелодично заорал: «Sagt, wer mag das Mannlein sein».
И они запели вместе: «Das da steht im Walde allein...» Веревка натянулась и поднялась над травой, чуть провисая. Дортлих завизжал:
– Порвик! Его зовут Порвик! Мы его звали Кухарь! Он погиб в домике! Вы его там нашли!
Ганнибал остановил коня и подошел к Дортлиху, наклонился и заглянул ему в лицо.
– Привяжи его, привяжи коня, а то вдруг его пчела укусит! – заторопился Дортлих.
– Точно, в траве их полно, – ответил Ганнибал, перебирая солдатские медальоны. – А как насчет Милко?
– Не знаю! Клянусь, не знаю!
– А теперь мы добрались до Грутаса.
– Я не знаю, не знаю! Отпустите меня, я выступлю свидетелем против Гренца! Мы найдем его в Канаде.
– Еще несколько строк песни, герр Дортлих.
Ганнибал снова пустил коня вперед. На веревке, теперь совершенно натянувшейся, блестела роса.
– Das da steht im Walde allein...
Полузадушенный вопль Дортлиха:
– Это Кольнас! Кольнас с ним связан!
Ганнибал погладил коня и опять вернулся к Дортлиху и склонился над ним:
– А где Кольнас?
– В Фонтенбло, возле площади Фонтенбло! Во Франции! У него там кафе. Я оставляю там сообщения. Это единственный способ с ним связаться. – Дортлих смотрел Ганнибалу прямо в глаза. – Богом клянусь, она уже была мертва! Она в любом случае уже была мертва, клянусь вам!
Глядя Дортлиху прямо в лицо, Ганнибал еще раз щелкнул языком. Веревка натянулась, и роса слетела с нее, а редкие оборванные волокна встали дыбом. Задушенный вопль Дортлиха оборвался, а Ганнибал все пел прямо ему в лицо:
Das da steht im Walde allein
Mit dem purporroten Mantelein.
Мокрый хруст и брызги пульсирующей артериальной крови. Голова Дортлиха проследовала за петлей еще метров шесть и упала, глядя в небо.
Ганнибал свистнул, и конь остановился, повернув уши назад.
– И в самом деле, dem purporroten Mantelein.
Ганнибал высыпал на землю все содержимое сумки Дортлиха, взял себе ключи от машины и служебное удостоверение. Потом срезал зеленую ветку и стал выстругивать нечто вроде грубого шампура. Охлопал карманы, ища спички.
Когда костерок прогорел, оставив кучку углей, Ганнибал отнес яблоко Дортлиха Цезарю. Он снял с коня всю упряжь, чтобы тот не запутался в кустах, и повел его по тропе в сторону замка. Погладил его по шее и хлопнул по крупу:
– Домой, Цезарь! Домой!
Цезарь отлично знал дорогу домой.
44
Туман сгустился над землей на просеке под ЛЭП, и сержант Свенка велел водителю грузовика сбросить скорость, чтобы не налететь на пенек. Он взглянул на карту и проверил номер на столбе, держащем тяжелые провода.
– Здесь.
Следы шин машины Дортлиха уходили дальше, но здесь машина стояла – с двигателя на землю натекла лужица масла.
Из кузова высыпались собаки и милиционеры – две огромные черные немецкие овчарки, возбужденные предстоящей вылазкой в лес, и более серьезно настроенная гончая. Сержант Свенка дал им понюхать верх от фланелевой пижамы Дортлиха, и их спустили с поводков. Под закрытым тучами небом деревья казались серыми, погруженными в мягкие, расплывчатые тени; на полянках собирался туман.
Собаки носились вокруг охотничьего домика, гончая все обегала его по периметру, они бросались то в лес, то обратно, а потом один из милиционеров позвал остальных из глубины зарослей. Его не услышали, и он засвистел в свой свисток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26