А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


– Это поистине вечный механизм. Ценность его непреходяща. Следовательно, это еще и прекрасная страховка от инфляции – даже по цене «кадиллака»!
– Я не намерен страховаться ими от инфляции, – сказал Остен. – Это подарок другу.
– Изумительный выбор, – мурлыкнул продавец. – Представьте себе, они водоустойчивы.
– Это хорошо, – кивнул Остен. – Мой друг ненавидит воду.
Продавец сделал вид, что не заметил сарказма.
– Ваш друг, несомненно, сочтет черный циферблат очень эффектным.
– Более чем вероятно, – ответил Остен. – Мой друг черный.
– Он, разумеется, высоко оценит этот дар, – важно заметил продавец.
– Это женщина, – сказал Остен, доставая из кармана увесистую пачку денег, после чего отсчитал требуемую сумму.
– Носить столько денег с собой! – воскликнул продавец. – И вы не боитесь, что кто-нибудь может вас ограбить?
– Ничуть, – ответил Остен. – Я научился быть невидимым! – Он рассмеялся и добавил: – Хорошо, что напомнили: я хочу, чтобы на часах заменили циферблат на такой, где не будет имени производителя.
– Без имени? – выпучил глаза продавец. – Но тогда– никто не узнает, что это часы одной из самых престижных мировых марок!
– Престижные или нет, часы всего лишь отсчитывают время, не правда ли? Только музыка позволяет нам услышать течение времени. Моя подружка увлечена музыкой, а не временем.
Не говоря ни слова, продавец взял часы и унес их в подсобную мастерскую. Не прошло и нескольких минут, как он вернулся.
– Все так, как вы заказывали, – сказал он, протягивая часы Остену. – Просто счастье, что, угождая вашей черной подруге, вы не пожелали вдобавок сделать эти часы потолще, – презрительно выпалил он, распахивая перед Остеном стальную дверь магазина. – Так, сразу, это, знаете ли, было бы непросто!
Не удостоив его ответом, Остен вышел на улицу.

Он выбрал маленький отель, спрятавшийся между двумя низкопробными театрами недалеко от Бродвея. Он разбудил портье, чернокожего старика в мексиканской шляпе и зеркальных очках, дремавшего у коммутатора, и потребовал комнату с ванной.
– Для одного? Или вас будет двое? – спросонок потирая глаза, спросил портье.
– Я один, – ответил Остен.
– Все так говорят, – вздохнул портье и потянулся за ключом. – Сколько думаете пробыть?
– Один день. Однако на тот случай, если я подцеплю кого-нибудь из варьете по соседству, плачу за два. – Он протянул старику несколько бумажек.
– Без багажа? – спросил портье.
– Все здесь, – постучал пальцем по виску Остен.
Остен задержался в номере лишь для того, чтобы воспользоваться уборной. Затем он вышел в коридор, к телефону. Плотно закрыв дверь кабины, он набрал номер.
– «Ноктюрн Рекордз», дом Годдара, доброе утро! – отозвалась телефонистка голосом, словно записанным на пленку и таким же дебильным, как и рекламные слоганы «Ноктюрна», которые, учитывая анонимность Годдара, всегда поражали Остена своей очевидной нелепостью.
Прежде чем заговорить, Остен откашлялся. Он умел, слегка напрягая связки, понижать голос, делая его гортанным и скрипучим. Он так часто использовал этот нехитрый прием, что это вошло у него в привычку. Остен попросил соединить его с Оскаром Блейстоуном, президентом компании. Услышав голос секретарши, Остен повторил свою просьбу.
– Могу я сообщить ему ваше имя?
– Мистер Ривер, – сказал Остен. – Свани Ривер. [14] Swanee River (англ.) – Лебединая река.


– Мистер Свани Ривер? – недоверчиво переспросила секретарша.
– Именно так.
– К сожалению, в данный момент мистер Блейстоун не может говорить с вами. У него совещание. Боюсь, что вам придется сказать мне ваш номер, и тогда я…
– Не надо бояться, – перебил ее Остен. – Просто сообщите, что с ним хочет поговорить Свани Ривер. Он ждет моего звонка. Я, так сказать, его лебединая песня! – он хмыкнул.
Вскоре на другом конце провода он услышал преисполненный напускного радушия голос Блейстоуна:
– Алло? Мистер Ривер? Свани Ривер? Давайте я перезвоню вам со своего аппарата. Где вы находитесь?
– В раскаленной печи, – последовал ответ.
– В раскаленной печи?
– Ага. На Манхэттене летом, – сказал Остен, дал Блейстоуну номер своего телефона и повесил трубку.
Не прошло и минуты, как раздался звонок.
– Я получил вашу телеграмму с новым именем две недели назад, – в голосе Блейстоуна слышалась укоризна. – И с тех пор жду вашего звонка.
– Я был занят, – сказал Остен. – Да и вообще, мы же говорили недавно.
– Недавно? С тех пор прошло шесть месяцев! – вскричал Блейстоун. – Вы не должны забывать, – продолжил он с нажимом, – что я никак, совершенно никак, не могу с вами связаться, когда возникает такая необходимость. А она то и дело возникает. У меня куча бумаг ждет подписи Годдара, и как можно скорее. Но все, что я имею, это ваш голос по телефону, эти разговоры и бесчисленные кодовые имена, каждое из которых отменяет все предыдущие. Вы меня понимаете?
– Понимаю. Вы говорите это каждый раз, когда я звоню вам по телефону. Что-нибудь еще?
– Да! Прежде всего, мне необходима ваша санкция на перевод отчислений с заграничных продаж последнего альбома. Доходы от этой пластинки перекрыли ваш аванс менее, чем за месяц. В Великобритании вы установили новый рекорд продаж. Представьте – и это только Великобритания! В Латинской Америке ваши испаноязычные песни проданы более…
– Воспользуйтесь тем же швейцарским счетом. Номер тот же, что я дал вам в прошлый раз, – прервал тираду Остен.
– Хорошо. Но мне нужна подпись Годдара на новых налоговых декларациях. И, пожалуйста, не меняйте форму буквы «Г», как в прошлый раз. Мы ведь не имеем возможности добраться до вас, чтобы получить подтверждение! А это единственное, что удостоверяет вашу личность, по крайней мере для нас и налогового управления. Теперь относительно «Этюд Классик». Я закончил работу над обновленным договором, в соответствии с которым вы – Годдар – оплачиваете «Ноктюрну» все расходы, включая вознаграждение агентам и прочее, по рекламе и продвижению на рынке «Этюд Классик». Все соглашения держатся в полной тайне, в том числе и утратившие силу, и «Этюд» никаким образом не может узнать или даже заподозрить, что это вы поддерживаете его на плаву.
– Пусть все так и остается, – сказал Остен. – «Этюд» не единственная компания, которую я поддерживаю на плаву. Это и «Ноктюрна» касается.
– Да, разумеется, – тут же согласился Блейстоун, – но это не секрет. – Он помолчал. – Вы ведь прекрасно понимаете, что без ваших дотаций «Этюд Классик» давным-давно бы разорился! И если вы продолжаете поддерживать их на нынешнем уровне, так можете это себе позволить. Вы хоть сознаете, сколько вам это стоит? Да за такие деньги вы могли бы воскресить Бетховена!
– В этом нет необходимости, пока я поддерживаю жизнь в «Этюд Классик».
– О конечно, я понимаю, – голос Блейстоуна потеплел, – но меня смех разбирает всякий раз, когда я думаю об этом несчастном старом снобе, что возглавляет «Этюд», – с каким величественным видом он позволяет нам продавать свои коллекции классики! Если б он только видел те горы, что нам возвращают!
– Что вы сделали с последними возвратами?
– Поступили в соответствии с вашими указаниями: раздали непроданные пластинки «Этюда» – тысячи, следует заметить, – по школам, больницам и музыкальным библиотекам всего мира. Не беспокойтесь, мы можем предоставить полный отчет обо всех этих подарках и…
– Хорошо, – перебил его Остен. – Что еще?
– Возможно, вы захотите проверить свои доходы и отчисления, а еще, как я уже говорил, вам нужно подписать налоговые декларации. Еще вам необходимо одобрить несколько пресс-релизов и просмотреть все эти письма от поклонников. Да, в последней партии было даже письмо из Белого дома. Официальный конверт с пометкой «лично». – Он хихикнул. – Неплохо! Совсем неплохо! Должно быть, приятно слышать, что у вас есть поклонники на самом верху?
– Когда я могу получить все это? – спросил Остен, желая поскорее закончить разговор.
– В любое время.
– Кто доставит?
– Сейчас я собираюсь пойти пообедать, так что могу забросить сам. Скажите, куда.
– Попросите таксиста остановиться на углу Бродвея и Сорок седьмой улицы. Там будет ждать парень в мексиканском сомбреро и зеркальных очках. Передадите ему. В простом конверте.
– Обязательно должно быть такси? Я не могу поехать в служебной машине?
– Такси, – не терпящим возражения тоном повторил Остен. – Вам не помешает, для разнообразия, окунуться в реальный мир.
– Раз уж речь зашла о реальном мире, – нашелся Блейстоун, – когда можно ждать от вас следующую запись?
– Реальному миру? Или «Ноктюрну»? Вы становитесь алчным.
– Возможно, – ответил Блейстоун, – но не более, чем ваши поклонники. Так можете вы хоть как-то прояснить этот вопрос?
– Я работаю над одной вещью, – сказал Остен, – и дам вам знать, когда закончу.
– Хотелось бы надеяться, – вздохнул Блейстоун. – В конце концов, мы выпускаем ваши пластинки.
– Выпускаете, – согласился Остен. – А теперь поторопитесь и ловите такси, чтобы встретиться с моим Запатой! [15] Запата (Салата) Эмилиано (1879 – 1919), руководитель крестьянского движения в Мексиканской революции 1910-1917 гг.; был знаменит своим сомбреро.


– Слушаюсь, сэр! – рявкнул Блейстоун. – Что-нибудь еще?
– Да. Следуйте моим обычным правилам. Никому ни слова о том, куда вы тащите все эти бумаги. Помните: если вы хоть раз нарушите наше соглашение – больше никакой музыки!
– Разве я когда-нибудь подводил вас? – с пафосом воскликнул Блейстоун. – Поверьте, я прекрасно понимаю, насколько выгодно «Ноктюрну» сотрудничество с вами. Зачем же мне все портить? Мы вовсе не хотим, чтобы конкуренты прознали, кто вы такой, и набросились на вас с предложениями! – Он рассмеялся. – Итак, скажите этому вашему Заппе, что передача состоится через двадцать минут!
– Не Заппе – Запате, – поправил Остен. – Теперь все?
– Кажется, все. Нет, подождите! Каким именем вы назоветесь, когда позвоните в следующий раз?
– Как насчет Запаты? – сказал Остен и повесил трубку.

Выходя из отеля, Остен остановился у стойки. Портье опять дремал.
Остен разбудил его и спросил:
– Не могу ли я, скажем, на часок одолжить ваши очки и шляпу? – И, не дожидаясь ответа, бросил за стойку несколько купюр.
– Зачем это, приятель? – пробормотал полусонный портье. Затем он узрел деньги и быстро сдернул очки и шляпу.
– Чтобы наскоро перепихнуться, – сообщил Остен. – Эта курочка – ее зовут Текила Саншайн – возбуждается, только когда на мне большая шляпа и темные очки, а больше ничего.
– Вы это серьезно? – заинтересовался портье, но Остен уже был таков.

Как только такси остановилось у тротуара, к нему сзади подошел Остен и постучал в окно. Блейстоун опустил стекло, и Остен, скрывавший лицо за полями сомбреро, молча забрал большой конверт. Затем он дважды стукнул по крыше автомобиля, Блейстоун поднял стекло, и такси тронулось с места.

Остен бросил очки и шляпу на колени невозмутимо посапывающего портье и поднялся к себе в номер. Он распечатал большой конверт и разложил на кровати его содержимое. Просмотрев отчеты о доходах с продаж, а также подписав налоговые декларации и правовые соглашения, он внимательно прочитал условия контракта между «Ноктюрн Рекордз» и «Этюд Классик», по которому «Ноктюрн» в течение следующих двух лет принимал на себя обязательство распространять записи «Этюда» на обусловленную сумму и с гарантированным минимумом продаж каждого наименования. Затем он тщательно изучил соглашение между Годдаром и «Ноктюрном», подписал его и разложил документы в заранее подписанные конверты с марками; он пошлет их прямо Блейстоуну на абонентский ящик, снятый «Ноктюрном» исключительно для связи с Годдаром.
Покончив с делами, он вытянулся на кровати и, подперев щеку локтем, принялся просматривать отобранные для него «Ноктюрном» письма поклонников. Здесь все было как обычно. Письма можно было разделить на несколько категорий: профессиональные вопросы студентов и музыкальных критиков, на которые, из опасения быть выслеженным, он никогда не отвечал; просьбы разрешить споры о его музыке, рожденные противоречивыми рецензиями, – эти письма он также всегда оставлял без ответа; и наконец, несколько серьезных писем от наиболее образованных поклонников – хотя он всегда внимательно читал такие послания, они были не слишком интересны ему, ибо он давно понял, что не много в этом мире существует вещей, способных навести такую скуку, как потуги любителей музыки к задушевному общению.
Один конверт в «Ноктюрне» вскрыть не осмелились. Рядом с рельефной надписью «Белый дом, Вашингтон» и адресом: «Господину Годдару через „Ноктюрн Рекордз“, Хемисфер Центр, Нью-Йорк», – было напечатано: «Лично – пожалуйста, дальнейшая пересылка только ценным письмом». Остен сбоку надорвал конверт и вытащил несколько густо заполненных машинописью официальных бланков Белого дома. На просвет были отчетливо видны гребни водяных знаков. Прежде чем прочитать письмо, он заглянул в конец, чтобы узнать имя отправителя, но письмо оказалось неподписанным.
Это его рассердило. Он вернулся к началу и был поражен первым же предложением:


«Вы, дорогой Годдар, вероятно, читаете эти строки, уединившись в каком-нибудь обветшалом отеле».


Он улыбнулся и продолжил чтение.


«Возможно, вы опасаетесь, что я одна из тех сумасбродных особей женского пола, что завидует спокойствию вашего добровольного изгнания и желает как-то выследить вас и нарушить ваше уединение. Не беспокойтесь. Я не строю подобных планов. Я люблю вас за богатство вашей музыки, а не за убожество вашего существования. Я не из тех девчонок, которые готовы вам отдаться только потому, что им нравится ваша музыка, и которые никогда не поймут, кто вы такой. Я не похожа ни на одну женщину, которые у вас были до сих пор или будут когда-нибудь. И вы поймете, почему, если будете достаточно терпеливы и прочитаете это письмо с таким же вниманием, с каким я слушаю вашу музыку».


Странное, возбуждающее и одновременно пугающее ощущение возникло у Остена – как будто эти слова исходили от кого-то знающего его или близкого к тому, чтобы узнать.
Он дочитал письмо. Затем, словно испугавшись, что пропустил нечто важное, прочитал его снова. Последний абзац привел его в замешательство.


«Это письмо напомнит вам, что уединение лишает возможности жить полной жизнью, которую вы могли бы разделить с кем-то, подобным мне, продолжая при этом оставаться самим собой. Наверное, мои слова вызовут у вас раздражение, поскольку таят в себе угрозу для вашей уютной тюрьмы, в которую вы себя заточили. Я представляю себе, насколько предсказуема и попросту скучна ваша жизнь в те моменты, когда вы перестаете быть Годдаром; вы сочиняете музыку, которую вы по каким-то причинам не желаете (или не осмеливаетесь?) назвать своей».


Паника уступила место гневу. Ее резкие слова – «убожество существования», «предсказуема», «однообразна» – острой болью отзывались в сердце, и он вдруг понял, что его грандиозная тайна превращается в тюрьму, из которой нет выхода. Какое право имела эта женщина – наверное, всего-то какая-нибудь шибко умная секретарша из Белого дома – сообщать ему, кто он такой? И как она посмела возомнить, что, слушая его музыку, может узнать хоть что-то о нем самом?
Наполняя ванну, а потом лежа в ней, он слушал по радио популярную музыкальную станцию и в течение двадцати минут дважды внимал собственным синглам. Ему нравилась безликая атмосфера отеля с отстающими обоями, потрескавшимся и пожелтевшим кафелем в ванной и чересчур накрахмаленными полотенцами с потрепанными краями. На душе у него снова стало спокойно. Хотя это письмо из Белого дома вызвало в его памяти другой отель, всего в трех кварталах отсюда, где он также чувствовал себя в безопасности – в обществе девицы, которую подцепил просто потому, что ей нравилась его музыка.

Это произошло год назад. Тогда, как и сейчас, было жарко и влажно. Субботним вечером Великий белый путь – Бродвей – кишел неугомонными гуляками. Остен остановился перед магазином пластинок, одним из самых больших в городе, и посмотрел на витрину, сверху донизу уставленную обложками последнего альбома Годдара. Затем он вошел внутрь, где толпа покупателей, в основном тинэйджеров, выстроилась в очередь у прилавка, чтобы послушать его музыку через стереофонические наушники. На стене сияли большие флюоресцирующие буквы: ГОДДАР. Он уже собрался выйти из магазина, когда заметил хрупкую и совсем еще юную девушку, которая слушала его пластинку у одного из проигрывателей. Глаза ее были закрыты. Она еле заметно покачивалась в такт музыке. На лице девушки было написано просто неземное блаженство.
Пластинка остановилась, и девушка очнулась. Тут к ней подскочил продавец и забрал диск.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35