со стороны это, наверное, напоминало разговор отца с дочерью, которая энергично отстаивает основные права девятнадцатилетней девушки – типа, пить пиво большими кружками, приходить домой после двенадцати, носить джинсы с низким поясом и так далее и тому подобное. На самом деле разговор шел о другом.
– …когда мне нужно будет совершить какую-нибудь глупость, я прекрасно справлюсь сама. У меня отлично получается делать глупости, ясно? Но сейчас мне нужен толковый совет, и я надеялась получить его от тебя, потому что ты все-таки старше и опытнее в такого рода делах… И когда вместо толкового совета я вижу эту идиотскую улыбку и вижу, как ты начинаешь лапать официанток… Кеша, я начинаю разочаровываться в тебе. Ты не забыл, что Покровский работал вместе с Лизой и у них было в подчинении человек двадцать только в том доме, откуда мы с тобой сбежали?! Ты не думаешь, что у этой Компании могут быть сотни людей в разных странах и у них совершенно точно есть претензии и к тебе, и ко мне? Ты идешь к Альфреду за деньгами, а они тебя уже опередили и выкрали Альфреда – это разве не странно? Ты сидишь здесь и строишь глазки Хелене, а в трех шагах отсюда – Покровский с двумя друзьями. Тебя и это не настораживает?
– Прошу прощения, – мимо них осторожно протиснулся Карл, и Настя с запозданием сообразила, что для конфиденциального разговора она выбрала не самое лучшее место: коридор, к стене которого она прижала Иннокентия, заканчивался дверью с надписью «Директор».
– Пожалуйста, не обращайте на меня внимания, – сказал Карл и скрылся в полумраке зала.
– Он подслушивал? – озадаченно спросила Настя.
– Да, и теперь придется его убить.
– Что?
– Шутка. Ты так орала, что тебя слышала половина пивной. Другой вопрос – смогли они что-нибудь разобрать в твоих криках? К примеру, лично я хоть и стоял буквально…
– Я не орала, неправда! Я просто громко разговаривала, потому что ты меня разозлил!
– Ладно, – вздохнул Иннокентий. – Многолетний опыт общения с женщинами научил меня, что сначала надо дать ей высказать все, что она считает нужным, а потом спросить еще раз: «И чего же ты хочешь, Настя?»
– Серьезного отношения. Это ты можешь позволить себе попасть в подземелье на сорок лет или словить пулю промеж глаз, потом у тебя будет время все исправить… А у меня не будет времени, у меня всего лишь одна жизнь, и я не могу больше ошибаться!
– Ты снова кричишь, – заметил Иннокентий.
– Это ты меня вынудил. Ты смотришь на меня как на дуру.
– Неправда, на дур я смотрю совсем по-другому, а на тебя смотрю… хм, пожалуй, с сочувствием. Знаешь, ты права насчет того, что у меня всегда будет второй, или третий, или сорок третий шанс, а у обычных людей – нет. Иногда я про это забываю. Так чего же ты хочешь, Настя? Только без криков, ладно?
– Я хочу взять Покровского за горло и вытрясти из него все, что он знает. Про меня, про Дениса, про тебя, про Лизу. Что это вообще за Компания и чего им надо.
– У меня примерно такие же планы, только с упором на Альфреда и его деньги.
– Хорошо.
– Если ты говоришь «хорошо», тогда к чему были все эти сцены и вопли?! Я думал, ты хочешь свалить из города, но оказывается, мы с тобой мыслим одинаково…
– Не одинаково. Я сказала, что это может быть ловушка, а ты отреагировал так, словно я пошутила. Еще раз – мне нужно твое серьезное отношение. Я хочу не просто наведаться к Покровскому, я хочу получить то, что мне нужно, а потом уйти оттуда живой и здоровой. Ты можешь мне в этом помочь или ты всего лишь клоун, которого хватает лишь на обжимания с официантками?
– Далась тебе эта Хелена, – пробормотал Иннокентий. – Если бы я знал тебя немного меньше, подумал бы, что ты ревнуешь.
– Размечтался! Так что ты скажешь – да или нет? Поможешь мне или как?
– Ты опять начинаешь кричать, – поморщился Иннокентий. – А кричать не нужно, и вопросы дурацкие задавать не нужно. Я же тебе сказал – мне нужно получить у Альфреда долг. Я все равно найду его и заберу свои деньги. Если хочешь, чтобы мы начали с Покровского, – хорошо. Он знает, что я с тобой?
– Нет. Но он все время повторял «хочу уйти к вам», «возьмите меня к себе», как будто я там была не одна, а с кордебалетом.
– Это же хорошо. – Иннокентий ободряюще хлопнул ее по плечу, и Настя пошатнулась. – Он думает, что ты не сама по себе, что ты – часть какой-то силы. Пусть и дальше так думает!
– Может, он думает, что за мной – Андерсоны?
– Может быть. А может, и нет.
– Как это – нет? Если не Андерсоны, то кто?
Иннокентий улыбнулся:
– Открою тебе маленький секрет, который не открыли тебе ни папа с мамой, ни Смайли, ни король Утер. Андерсоны – не единственная сила в этом мире. Я бы даже сказал, что Андерсоны и весь этот цирк под названием Большой Совет – это не столько сила, сколько традиция. На традициях в известной степени держится мир, но все традиции рано или поздно слабеют и умирают. Я лишь три месяца как выбрался на свежий воздух, но уже наслушался достаточно, чтобы сообразить: Андерсоны – это умирающая традиция.
– Чего это ты такого наслушался?
– Тебе лучше не забивать голову подобными вещами… Плохо будешь спать.
Он снова хлопнул ее по плечу.
– Но… Я вроде как связана с Андерсонами, хотя и сбежала от них. Я хочу знать, что происходит с ними и вообще…
– Ты узнаешь и увидишь. Когда рушится такая традиция, как Большой Совет, это сложно не заметить… Не говоря уже о том, что тебя может просто завалить обломками этой обрушившейся традиции.
– Ясно, – несколько растерянно сказала Настя.
– Ну как, я был достаточно серьезен в последние две минуты?
– Более-менее.
– Значит, ты успокоилась?
– Более-менее.
– Отлично.
– Прекрати хлопать меня по плечу! У меня там синяк будет, и вообще…
– Это унижает твое достоинство?
– Типа того.
– А ты вытащила меня за шиворот из-за стола. На глазах у Хелены. Мое достоинство, – Иннокентий мелодраматично стукнул себя в грудь кулаком, – скончалось в страшных муках.
– И ты мне сейчас мстишь?
– Типа того.
– Знаешь что, – сказала Настя, потирая плечо. – Я думала, что парни с возрастом все-таки становятся немного серьезнее. В твоем случае – тем более… Но ты… Детский сад какой-то!
– Я только что был серьезным. Целых две минуты. И мне этого оказалось достаточно, тем более что… – Иннокентий сделал многозначительное лицо. – Поживи с мое, и ты поймешь, что есть очень немного вещей, к которым стоит относиться серьезно.
– Но все-таки есть такие вещи?
– Есть. Две. Или три… Честно говоря, я забыл, сколько таких вещей и как они называются.
– Как это характерно.
– В моей жизни, Настя, было слишком много событий, чтобы я все их помнил. Это вы, люди, можете позволить себе роскошь… Как это вы называете? Воскрешать в памяти? О да, иногда воскрешают покойников, но вы обожаете воскрешать в памяти всякие прошедшие мелкие события своих жизней – что в принципе то же самое, что и воскрешать покойников, – типа первого поцелуя или первого осознания, что женщина, которую ты любишь, тебя совершенно не любит… Мысленно возвращать к жизни то, что уже давно умерло, – какая глупость… Если бы я все это хранил вот в этом сундуке, – Иннокентий постучал себя по голове, – у него давно бы отвалилась крышка.
– Прекрасная речь, – сказала Настя. – Не буду с тобой спорить, потому что глупо спорить с человеком… Ой, прости, не с человеком, а с существом, которое… которое вообще непонятно что собой представляет.
– Обидно. Но по сути верно, – кивнул Иннокентий. – Спасибо за верное замечание.
– Я надеюсь, обида получилась не смертельной? Это ведь просто обида, а не Обида с большой буквы, которая на всю жизнь, что в твоем случае будет очень… очень и очень долгим сроком?
– Во-первых, как мы недавно выяснили, я очень несерьезное… существо, стало быть, я не могу смертельно обижаться на слова. Во-вторых, я всегда имею в виду, что ты всего лишь женщина, поэтому…
– Что это значит? – Настя вдруг почувствовала, что если кто-то сейчас и обидится насмерть, то это будет она, а вовсе не Иннокентий. – Что это за «всего лишь»?
– Ты, может быть, не совсем поняла, Настя, – медленно проговорил Иннокентий, и по его голосу, по его глазам Настя догадалась: кажется, сейчас она получит ту самую порцию серьезности, о которой только что тосковала. – И я обычно не говорю такое напрямую… Но раз уж об этом зашла речь…
– То?.. – не выдержала Настя.
– Я не люблю женщин.
– Не поняла.
– И не надо. Просто запомни. Пожалуй, это одна из тех двух или трех вещей, что стоит запомнить обо мне, Настя. Я бессмертен. Я не люблю терять свои вещи. И я не люблю женщин. Запиши это где-нибудь, чтобы мне не пришлось повторять еще несколько раз…
Он одарил ошарашенную Настю прохладным взглядом и ушел в зал пивной, а оттуда – на улицу. Настя хотела сказать ему вслед что-нибудь язвительное, но ничего адекватного в голову не приходило, поэтому она просто молча поплелась за Иннокентием и уже на лестнице, поднимаясь из подвала навстречу пражским сумеркам, наконец сформулировала для себя ехидный афоризм: «Мужчина или на всю жизнь остается мальчиком, или же превращается в нудного брюзжащего старикашку».
Иннокентий, как ей теперь казалось, сочетал в себе оба этих недостатка.
9
Дом, куда ее пригласил майор Покровский, располагался в районе со смешным названием Жижков; то есть это Насте название показалось смешным, Иннокентий, в свою очередь, пожал плечами и сказал, что смешного в этом было мало. В чем «этом», Настя уточнять не стала, вообще после случившегося с Иннокентием приступа серьезности ни он, ни Настя не испытывали большого желания поболтать. Они просто молча шли по улицам, пустевшим по мере удаления от центра, поглядывали то и дело на телебашню, чтобы не сбиться с курса, и думали каждый о своем. Насте вдруг привиделась Лионея, тонким призрачным полотном повисшая в стороне заката. Облака словно по злому заклинанию загородили едва заметные контуры, в которых при желании можно было угадать королевский дворец и отель «Оверлук», подсвеченные прощальным отблеском закатного солнца. На мгновение Настино сердце сжала тоска по этому утраченному миру, миру не только в смысле некоего пространства, но миру в смысле душевного спокойствия; у Насти так немного было его за последние месяцы, и в Лионее – о да – иногда умиротворение посещало ее. Впрочем, оно никогда не задерживалось надолго. К тому же Настя так и не смогла почувствовать эту страну своим домом; королевский прием, который должен был отчасти символизировать вхождение Насти в прекрасный новый мир, на самом деле символизировал несовпадение Насти со сверкающим миром Лионеи. Она как будто видела перед собой замечательную картину, персонажи которой полны величия и благородства; картину, безусловно достойную восхищения. Но при этом она каждую секунду отдавала себе отчет в том, что картина – это нарисованный на полотне и запертый в этом полотне мир, она же сама находится за пределами этого мира-полотна. И потому Настя могла печалиться о невозможности проникнуть на полотно и стать еще одной его фигурой; но также она могла и радоваться свободе, которая существовала за пределами увиденной картины.
В данный момент свобода означала темную пражскую улицу, Иннокентия в качестве спутника-союзника и ловушку с потенциально смертельным исходом в течение ближайшего часа.
– У тебя есть план? – внезапно спросил Иннокентий.
– Нет, – честно ответила Настя. – Я думала, что у тебя есть. Хотя… А он нам вообще нужен, этот план?
– Если бы мы шли на пироги к твоей бабушке, то обошлись бы без плана. Но мы идем – я ничего не путаю? – к человеку, который сделал из тебя ничего не помнящую куклу, который пытался убить меня, который путался с Соней… – Иннокентий сделал значительное лицо. – Прежде чем стучаться в дверь к такому человеку, я бы подумал о мерах предосторожности… Он знает, что я с тобой?
– Ты уже спрашивал, а я уже отвечала. Он думает, что я здесь не одна. Конкретно про тебя он не знает.
– Это хорошо. Если он думает, что ты не одна, значит, побоится устраивать пакости… Или устроит хорошо подготовленную пакость с большим составом участников.
– Ты так пытаешься меня успокоить?
– Очень мне нужно тебя успокаивать. Просто разговариваю сам с собой… – Иннокентий смотрел в ту сторону, где, судя по схеме, располагался дом Покровского. По склону холма были разбросаны уютные двухэтажные домики, каждый за затейливой оградой. В окнах зажигался свет, и холм постепенно становился похож на большой торт, снизу доверху утыканный свечками. Настя подумала, что за каждым освещенным окном – люди, которые не мучаются поиском дороги к дому, а уже находятся дома, в тепле и уюте… На секунду зависть и тоска слились в экстазе, образовав ядовитую смесь на подступах к Настиному сердцу, но затем она подумала, что Артем Покровский, сидящий в одном из этих милых домиков, вряд ли одарен спокойным счастьем человека, у которого в жизни все просто и понятно. Мысль о том, что другому человеку тоже плохо, немедленно подняла ей настроение; не совсем красивый, зато эффективный метод.
– Он кого-то убил.
– Что? – Настя непонимающе уставилась на Иннокентия. – Ты о чем?
– Этот Покровский… Он убил какого-то человека.
– Очень может быть.
– Ты не поняла… Я не предполагаю, я знаю. Я видел, как он убивает какого-то человека. Не знаю кого… Не помню когда… И не очень понимаю, почему я вспомнил это только сейчас, но… – Иннокентий тряхнул головой, словно хотел прогнать не вовремя выскочившее воспоминание. – Покровский… Я даже лица его толком не рассмотрел тогда, а сейчас… Сейчас я уверен, что видел, как он убивает какого-то парня. Стреляет в него, тот падает… В снег.
Настя терпеливо ждала продолжения, но вместо того Иннокентий еще раз решительно мотнул головой, и, вероятно, на этот раз непрошеное воспоминание отреагировало и сгинуло; во всяком случае, Иннокентий облегченно вздохнул. Настя представила, сколько всякого рода неприятных воспоминаний должно было накопиться в его памяти за столетия совсем не спокойной жизни, и ей стало не по себе. Если бы существовал такой червяк-беспамятник, который ест только плохие воспоминания, а хорошие оставляет в неприкосновенности…
– Ну, пошли, – решительно сказал Иннокентий. – Разберемся с этим майором. Главное, чтобы наша рыжеволосая знакомая сейчас не сидела в засаде где-нибудь вон там, – он наугад махнул рукой в сторону освещенных окон.
Настя вздрогнула. С ее плохими воспоминаниями за последние полгода все было в порядке. Они были на месте, яркие и подробные.
Они пахли дымом, кровью и страхом.
10
Ограда вокруг дома Покровского, как и у соседей, имела предназначение не практическое (отгородиться от окружающего мира), а декоративное. Перелезть через нее смогла бы и Настя (если бы ее кто-нибудь подсадил), но такой необходимости не возникло, потому что ворота были открыты. Настя осторожно проскользнула внутрь и пошла по выложенной плиткой дорожке к освещенной террасе. Она поглядывала по сторонам, памятуя наставления Иннокентия, и все же Покровский застал ее врасплох. Он вышел из темноты и спросил:
– Настя?
Вместо ответа она вздрогнула и отступила назад. Потом она увидела в руке Покровского большой черный пистолет и отступила еще. Сглотнула слюну и заговорила, стараясь, чтобы голос звучал уверенно:
– Между прочим, за домом наблюдают и… И если через десять минут я не выйду, тогда…
– Хорошо, – перебил ее Покровский. – Пойдем в дом…
Он протянул ей руку, однако Настя предпочла держаться от Покровского и его пистолета на расстоянии. В дом они вошли не через освещенную террасу, а через дверь в торце первого этажа. Настино сердце отчаянно колотилось, но, когда они оказались внутри, Покровский включил настенный светильник и стало видно его лицо, Настя вдруг поняла, что Артем тоже боится. Оставалось только выяснить – кого именно.
Настя присела на угол небольшого дивана, а Покровский все метался по дому – проверял замки в дверях, задергивал занавески на окнах, заглядывал в мониторы системы видеонаблюдения… Он так и не угомонился, так и не успокоился, он просто спросил на ходу:
– Ну что? Вы решили?
– Решили – что? – не поняла Настя, и тогда на лице Покровского появилось паническое выражение, словно Настя только что сообщила ему, что потеряла единственную ампулу с лекарством, которое может вылечить Покровского от смертельной болезни.
– К-как – что? Б-берете меня к себе?! – Покровский даже стал заикаться от волнения. Настя тоже чувствовала себя не слишком уверенно, особенно учитывая пистолет в руке майора, но она, по крайней мере, держала дикцию под контролем.
– Это зависит, – сказала она, – зависит от того, что ты можешь рассказать. От информации, которая у тебя есть.
– У м-меня есть информация, – криво усмехается Покровский. – У меня есть такая информация, что вы будете довольны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
– …когда мне нужно будет совершить какую-нибудь глупость, я прекрасно справлюсь сама. У меня отлично получается делать глупости, ясно? Но сейчас мне нужен толковый совет, и я надеялась получить его от тебя, потому что ты все-таки старше и опытнее в такого рода делах… И когда вместо толкового совета я вижу эту идиотскую улыбку и вижу, как ты начинаешь лапать официанток… Кеша, я начинаю разочаровываться в тебе. Ты не забыл, что Покровский работал вместе с Лизой и у них было в подчинении человек двадцать только в том доме, откуда мы с тобой сбежали?! Ты не думаешь, что у этой Компании могут быть сотни людей в разных странах и у них совершенно точно есть претензии и к тебе, и ко мне? Ты идешь к Альфреду за деньгами, а они тебя уже опередили и выкрали Альфреда – это разве не странно? Ты сидишь здесь и строишь глазки Хелене, а в трех шагах отсюда – Покровский с двумя друзьями. Тебя и это не настораживает?
– Прошу прощения, – мимо них осторожно протиснулся Карл, и Настя с запозданием сообразила, что для конфиденциального разговора она выбрала не самое лучшее место: коридор, к стене которого она прижала Иннокентия, заканчивался дверью с надписью «Директор».
– Пожалуйста, не обращайте на меня внимания, – сказал Карл и скрылся в полумраке зала.
– Он подслушивал? – озадаченно спросила Настя.
– Да, и теперь придется его убить.
– Что?
– Шутка. Ты так орала, что тебя слышала половина пивной. Другой вопрос – смогли они что-нибудь разобрать в твоих криках? К примеру, лично я хоть и стоял буквально…
– Я не орала, неправда! Я просто громко разговаривала, потому что ты меня разозлил!
– Ладно, – вздохнул Иннокентий. – Многолетний опыт общения с женщинами научил меня, что сначала надо дать ей высказать все, что она считает нужным, а потом спросить еще раз: «И чего же ты хочешь, Настя?»
– Серьезного отношения. Это ты можешь позволить себе попасть в подземелье на сорок лет или словить пулю промеж глаз, потом у тебя будет время все исправить… А у меня не будет времени, у меня всего лишь одна жизнь, и я не могу больше ошибаться!
– Ты снова кричишь, – заметил Иннокентий.
– Это ты меня вынудил. Ты смотришь на меня как на дуру.
– Неправда, на дур я смотрю совсем по-другому, а на тебя смотрю… хм, пожалуй, с сочувствием. Знаешь, ты права насчет того, что у меня всегда будет второй, или третий, или сорок третий шанс, а у обычных людей – нет. Иногда я про это забываю. Так чего же ты хочешь, Настя? Только без криков, ладно?
– Я хочу взять Покровского за горло и вытрясти из него все, что он знает. Про меня, про Дениса, про тебя, про Лизу. Что это вообще за Компания и чего им надо.
– У меня примерно такие же планы, только с упором на Альфреда и его деньги.
– Хорошо.
– Если ты говоришь «хорошо», тогда к чему были все эти сцены и вопли?! Я думал, ты хочешь свалить из города, но оказывается, мы с тобой мыслим одинаково…
– Не одинаково. Я сказала, что это может быть ловушка, а ты отреагировал так, словно я пошутила. Еще раз – мне нужно твое серьезное отношение. Я хочу не просто наведаться к Покровскому, я хочу получить то, что мне нужно, а потом уйти оттуда живой и здоровой. Ты можешь мне в этом помочь или ты всего лишь клоун, которого хватает лишь на обжимания с официантками?
– Далась тебе эта Хелена, – пробормотал Иннокентий. – Если бы я знал тебя немного меньше, подумал бы, что ты ревнуешь.
– Размечтался! Так что ты скажешь – да или нет? Поможешь мне или как?
– Ты опять начинаешь кричать, – поморщился Иннокентий. – А кричать не нужно, и вопросы дурацкие задавать не нужно. Я же тебе сказал – мне нужно получить у Альфреда долг. Я все равно найду его и заберу свои деньги. Если хочешь, чтобы мы начали с Покровского, – хорошо. Он знает, что я с тобой?
– Нет. Но он все время повторял «хочу уйти к вам», «возьмите меня к себе», как будто я там была не одна, а с кордебалетом.
– Это же хорошо. – Иннокентий ободряюще хлопнул ее по плечу, и Настя пошатнулась. – Он думает, что ты не сама по себе, что ты – часть какой-то силы. Пусть и дальше так думает!
– Может, он думает, что за мной – Андерсоны?
– Может быть. А может, и нет.
– Как это – нет? Если не Андерсоны, то кто?
Иннокентий улыбнулся:
– Открою тебе маленький секрет, который не открыли тебе ни папа с мамой, ни Смайли, ни король Утер. Андерсоны – не единственная сила в этом мире. Я бы даже сказал, что Андерсоны и весь этот цирк под названием Большой Совет – это не столько сила, сколько традиция. На традициях в известной степени держится мир, но все традиции рано или поздно слабеют и умирают. Я лишь три месяца как выбрался на свежий воздух, но уже наслушался достаточно, чтобы сообразить: Андерсоны – это умирающая традиция.
– Чего это ты такого наслушался?
– Тебе лучше не забивать голову подобными вещами… Плохо будешь спать.
Он снова хлопнул ее по плечу.
– Но… Я вроде как связана с Андерсонами, хотя и сбежала от них. Я хочу знать, что происходит с ними и вообще…
– Ты узнаешь и увидишь. Когда рушится такая традиция, как Большой Совет, это сложно не заметить… Не говоря уже о том, что тебя может просто завалить обломками этой обрушившейся традиции.
– Ясно, – несколько растерянно сказала Настя.
– Ну как, я был достаточно серьезен в последние две минуты?
– Более-менее.
– Значит, ты успокоилась?
– Более-менее.
– Отлично.
– Прекрати хлопать меня по плечу! У меня там синяк будет, и вообще…
– Это унижает твое достоинство?
– Типа того.
– А ты вытащила меня за шиворот из-за стола. На глазах у Хелены. Мое достоинство, – Иннокентий мелодраматично стукнул себя в грудь кулаком, – скончалось в страшных муках.
– И ты мне сейчас мстишь?
– Типа того.
– Знаешь что, – сказала Настя, потирая плечо. – Я думала, что парни с возрастом все-таки становятся немного серьезнее. В твоем случае – тем более… Но ты… Детский сад какой-то!
– Я только что был серьезным. Целых две минуты. И мне этого оказалось достаточно, тем более что… – Иннокентий сделал многозначительное лицо. – Поживи с мое, и ты поймешь, что есть очень немного вещей, к которым стоит относиться серьезно.
– Но все-таки есть такие вещи?
– Есть. Две. Или три… Честно говоря, я забыл, сколько таких вещей и как они называются.
– Как это характерно.
– В моей жизни, Настя, было слишком много событий, чтобы я все их помнил. Это вы, люди, можете позволить себе роскошь… Как это вы называете? Воскрешать в памяти? О да, иногда воскрешают покойников, но вы обожаете воскрешать в памяти всякие прошедшие мелкие события своих жизней – что в принципе то же самое, что и воскрешать покойников, – типа первого поцелуя или первого осознания, что женщина, которую ты любишь, тебя совершенно не любит… Мысленно возвращать к жизни то, что уже давно умерло, – какая глупость… Если бы я все это хранил вот в этом сундуке, – Иннокентий постучал себя по голове, – у него давно бы отвалилась крышка.
– Прекрасная речь, – сказала Настя. – Не буду с тобой спорить, потому что глупо спорить с человеком… Ой, прости, не с человеком, а с существом, которое… которое вообще непонятно что собой представляет.
– Обидно. Но по сути верно, – кивнул Иннокентий. – Спасибо за верное замечание.
– Я надеюсь, обида получилась не смертельной? Это ведь просто обида, а не Обида с большой буквы, которая на всю жизнь, что в твоем случае будет очень… очень и очень долгим сроком?
– Во-первых, как мы недавно выяснили, я очень несерьезное… существо, стало быть, я не могу смертельно обижаться на слова. Во-вторых, я всегда имею в виду, что ты всего лишь женщина, поэтому…
– Что это значит? – Настя вдруг почувствовала, что если кто-то сейчас и обидится насмерть, то это будет она, а вовсе не Иннокентий. – Что это за «всего лишь»?
– Ты, может быть, не совсем поняла, Настя, – медленно проговорил Иннокентий, и по его голосу, по его глазам Настя догадалась: кажется, сейчас она получит ту самую порцию серьезности, о которой только что тосковала. – И я обычно не говорю такое напрямую… Но раз уж об этом зашла речь…
– То?.. – не выдержала Настя.
– Я не люблю женщин.
– Не поняла.
– И не надо. Просто запомни. Пожалуй, это одна из тех двух или трех вещей, что стоит запомнить обо мне, Настя. Я бессмертен. Я не люблю терять свои вещи. И я не люблю женщин. Запиши это где-нибудь, чтобы мне не пришлось повторять еще несколько раз…
Он одарил ошарашенную Настю прохладным взглядом и ушел в зал пивной, а оттуда – на улицу. Настя хотела сказать ему вслед что-нибудь язвительное, но ничего адекватного в голову не приходило, поэтому она просто молча поплелась за Иннокентием и уже на лестнице, поднимаясь из подвала навстречу пражским сумеркам, наконец сформулировала для себя ехидный афоризм: «Мужчина или на всю жизнь остается мальчиком, или же превращается в нудного брюзжащего старикашку».
Иннокентий, как ей теперь казалось, сочетал в себе оба этих недостатка.
9
Дом, куда ее пригласил майор Покровский, располагался в районе со смешным названием Жижков; то есть это Насте название показалось смешным, Иннокентий, в свою очередь, пожал плечами и сказал, что смешного в этом было мало. В чем «этом», Настя уточнять не стала, вообще после случившегося с Иннокентием приступа серьезности ни он, ни Настя не испытывали большого желания поболтать. Они просто молча шли по улицам, пустевшим по мере удаления от центра, поглядывали то и дело на телебашню, чтобы не сбиться с курса, и думали каждый о своем. Насте вдруг привиделась Лионея, тонким призрачным полотном повисшая в стороне заката. Облака словно по злому заклинанию загородили едва заметные контуры, в которых при желании можно было угадать королевский дворец и отель «Оверлук», подсвеченные прощальным отблеском закатного солнца. На мгновение Настино сердце сжала тоска по этому утраченному миру, миру не только в смысле некоего пространства, но миру в смысле душевного спокойствия; у Насти так немного было его за последние месяцы, и в Лионее – о да – иногда умиротворение посещало ее. Впрочем, оно никогда не задерживалось надолго. К тому же Настя так и не смогла почувствовать эту страну своим домом; королевский прием, который должен был отчасти символизировать вхождение Насти в прекрасный новый мир, на самом деле символизировал несовпадение Насти со сверкающим миром Лионеи. Она как будто видела перед собой замечательную картину, персонажи которой полны величия и благородства; картину, безусловно достойную восхищения. Но при этом она каждую секунду отдавала себе отчет в том, что картина – это нарисованный на полотне и запертый в этом полотне мир, она же сама находится за пределами этого мира-полотна. И потому Настя могла печалиться о невозможности проникнуть на полотно и стать еще одной его фигурой; но также она могла и радоваться свободе, которая существовала за пределами увиденной картины.
В данный момент свобода означала темную пражскую улицу, Иннокентия в качестве спутника-союзника и ловушку с потенциально смертельным исходом в течение ближайшего часа.
– У тебя есть план? – внезапно спросил Иннокентий.
– Нет, – честно ответила Настя. – Я думала, что у тебя есть. Хотя… А он нам вообще нужен, этот план?
– Если бы мы шли на пироги к твоей бабушке, то обошлись бы без плана. Но мы идем – я ничего не путаю? – к человеку, который сделал из тебя ничего не помнящую куклу, который пытался убить меня, который путался с Соней… – Иннокентий сделал значительное лицо. – Прежде чем стучаться в дверь к такому человеку, я бы подумал о мерах предосторожности… Он знает, что я с тобой?
– Ты уже спрашивал, а я уже отвечала. Он думает, что я здесь не одна. Конкретно про тебя он не знает.
– Это хорошо. Если он думает, что ты не одна, значит, побоится устраивать пакости… Или устроит хорошо подготовленную пакость с большим составом участников.
– Ты так пытаешься меня успокоить?
– Очень мне нужно тебя успокаивать. Просто разговариваю сам с собой… – Иннокентий смотрел в ту сторону, где, судя по схеме, располагался дом Покровского. По склону холма были разбросаны уютные двухэтажные домики, каждый за затейливой оградой. В окнах зажигался свет, и холм постепенно становился похож на большой торт, снизу доверху утыканный свечками. Настя подумала, что за каждым освещенным окном – люди, которые не мучаются поиском дороги к дому, а уже находятся дома, в тепле и уюте… На секунду зависть и тоска слились в экстазе, образовав ядовитую смесь на подступах к Настиному сердцу, но затем она подумала, что Артем Покровский, сидящий в одном из этих милых домиков, вряд ли одарен спокойным счастьем человека, у которого в жизни все просто и понятно. Мысль о том, что другому человеку тоже плохо, немедленно подняла ей настроение; не совсем красивый, зато эффективный метод.
– Он кого-то убил.
– Что? – Настя непонимающе уставилась на Иннокентия. – Ты о чем?
– Этот Покровский… Он убил какого-то человека.
– Очень может быть.
– Ты не поняла… Я не предполагаю, я знаю. Я видел, как он убивает какого-то человека. Не знаю кого… Не помню когда… И не очень понимаю, почему я вспомнил это только сейчас, но… – Иннокентий тряхнул головой, словно хотел прогнать не вовремя выскочившее воспоминание. – Покровский… Я даже лица его толком не рассмотрел тогда, а сейчас… Сейчас я уверен, что видел, как он убивает какого-то парня. Стреляет в него, тот падает… В снег.
Настя терпеливо ждала продолжения, но вместо того Иннокентий еще раз решительно мотнул головой, и, вероятно, на этот раз непрошеное воспоминание отреагировало и сгинуло; во всяком случае, Иннокентий облегченно вздохнул. Настя представила, сколько всякого рода неприятных воспоминаний должно было накопиться в его памяти за столетия совсем не спокойной жизни, и ей стало не по себе. Если бы существовал такой червяк-беспамятник, который ест только плохие воспоминания, а хорошие оставляет в неприкосновенности…
– Ну, пошли, – решительно сказал Иннокентий. – Разберемся с этим майором. Главное, чтобы наша рыжеволосая знакомая сейчас не сидела в засаде где-нибудь вон там, – он наугад махнул рукой в сторону освещенных окон.
Настя вздрогнула. С ее плохими воспоминаниями за последние полгода все было в порядке. Они были на месте, яркие и подробные.
Они пахли дымом, кровью и страхом.
10
Ограда вокруг дома Покровского, как и у соседей, имела предназначение не практическое (отгородиться от окружающего мира), а декоративное. Перелезть через нее смогла бы и Настя (если бы ее кто-нибудь подсадил), но такой необходимости не возникло, потому что ворота были открыты. Настя осторожно проскользнула внутрь и пошла по выложенной плиткой дорожке к освещенной террасе. Она поглядывала по сторонам, памятуя наставления Иннокентия, и все же Покровский застал ее врасплох. Он вышел из темноты и спросил:
– Настя?
Вместо ответа она вздрогнула и отступила назад. Потом она увидела в руке Покровского большой черный пистолет и отступила еще. Сглотнула слюну и заговорила, стараясь, чтобы голос звучал уверенно:
– Между прочим, за домом наблюдают и… И если через десять минут я не выйду, тогда…
– Хорошо, – перебил ее Покровский. – Пойдем в дом…
Он протянул ей руку, однако Настя предпочла держаться от Покровского и его пистолета на расстоянии. В дом они вошли не через освещенную террасу, а через дверь в торце первого этажа. Настино сердце отчаянно колотилось, но, когда они оказались внутри, Покровский включил настенный светильник и стало видно его лицо, Настя вдруг поняла, что Артем тоже боится. Оставалось только выяснить – кого именно.
Настя присела на угол небольшого дивана, а Покровский все метался по дому – проверял замки в дверях, задергивал занавески на окнах, заглядывал в мониторы системы видеонаблюдения… Он так и не угомонился, так и не успокоился, он просто спросил на ходу:
– Ну что? Вы решили?
– Решили – что? – не поняла Настя, и тогда на лице Покровского появилось паническое выражение, словно Настя только что сообщила ему, что потеряла единственную ампулу с лекарством, которое может вылечить Покровского от смертельной болезни.
– К-как – что? Б-берете меня к себе?! – Покровский даже стал заикаться от волнения. Настя тоже чувствовала себя не слишком уверенно, особенно учитывая пистолет в руке майора, но она, по крайней мере, держала дикцию под контролем.
– Это зависит, – сказала она, – зависит от того, что ты можешь рассказать. От информации, которая у тебя есть.
– У м-меня есть информация, – криво усмехается Покровский. – У меня есть такая информация, что вы будете довольны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45