А может, дело вовсе не в том, что она боится полюбить другого мужчину? Может, просто ни один из тех мужчин, что ей встречались за годы, пролетевшие после ухода Льюиса, не пробуждал в ней и намека на те чувства, которые ему с такой легкостью удавалось вызвать?
Ладно, хватит копаться в себе! Так распускаться свойственно подросткам да молодежи вроде Джессики. Женщины же ее возраста куда более разумны и куда более заняты, и они не тратят время на бесплодные воспоминания о своих чувствах.
А может, тратят? Может, это только она никогда не позволяла себе воспоминаний, потому что ей было страшно встретиться с ними лицом к лицу?
Вчерашний откровенный вопрос Джессики насчет ее образа жизни плюс потрясение от встречи с Льюисом совершенно выбили ее из колеи. Теперь, чтобы прийти в норму, придется завалить себя работой, да еще справиться со своими предательскими мыслями.
Встреча с Иэном была назначена на два часа. Сейчас только пробило одиннадцать, а Лейси уже давно собиралась заняться тлей, пожирающей ее драгоценные розы.
Сад около ее домика был совсем крошечным, но, к счастью, его окружала замечательная каменная ограда, которую Лейси за долгие годы любовно украсила множеством благоухающих вьющихся роз.
Под розами красовались газоны с разноцветной смесью из традиционных садовых цветов. Здесь распускались пионы, алтей, дельфиниум и незабудки, нежные бело-розовые колокольчики, да еще кошачья мята, облюбованная огромным рыжим соседским котом, которого она не в силах была отучить от его пристрастия к пахучему растению.
Обрабатывать розы против тли – работа не из простых, особенно теперь, когда все борются за экологию. Посчитав, что до встречи в больнице времени на это не хватит, Лейси решила заняться сначала уборкой в доме.
С сожалением окинув взглядом залитый солнцем садик, она отправилась наверх, застелить кровать Джессики.
Первое, что ей бросилось в глаза в комнате, был любимый плюшевый медвежонок Джессики, восседающий на самой верхней из книжных полок.
Она купила эту игрушку еще до рождения Джессики. Лейси подошла к полкам, достала медвежонка и задумалась, рассеянно поглаживая его потертую шкурку.
День был холодным и пасмурным, вспоминала она, горько изогнув губы при мысли о том, с какой легкостью вернулись к ней все подробности.
Это был тот самый день, когда от адвокатов Льюиса пришло письмо, определяющее условия развода. До тех пор Лейси надеялась, что развода не будет. Письмо, написанное холодным официальным языком, доказывало твердое желание Льюиса полностью вычеркнуть ее из своей жизни. Он оставлял ей дом, машину, все деньги в банке. В отличие от нее Льюис был материально обеспечен: родители его матери оставили все состояние внуку, и на эти деньги он купил симпатичный домик, а также на равных паях со своим коллегой открыл собственную страховую компанию.
Она будет получать часть дохода… пусть не беспокоится, что после развода пострадает материально, – вот что он сказал ей незадолго перед тем, когда однажды, вернувшись домой, объявил о своем желании развестись.
Оглядываясь назад, она понимала, что у них и до этого не все было гладко; что временами он упорно молчал, отдаляясь от нее. Но в то время она считала, что он просто устает на работе. К тому же она была так юна, так неопытна, что заставила себя поверить, будто все дело в ее чрезмерной чувствительности. Она убеждала себя, что семейная жизнь не может быть одним сплошным медовым месяцем; что, конечно, должны быть и трудности… а потом грянул гром: открытие, что Льюис ее больше не любит, не хочет, что у него есть другая и ему нужна свобода.
Лейси могла бы препятствовать разводу, могла бы заставить мужа вытерпеть установленный законом срок, но не позволила гордость. Что же касается его денег…
Своему адвокату она велела оставить ей лишь половину суммы за проданный дом – и ни цента больше, а потом сообщила, что намерена навсегда уехать из этой части страны и начать новую жизнь где-нибудь в другом месте.
Именно во время своей первой поездки сюда Лейси и купила медвежонка.
В Бирмингеме ей нужно было пересесть на другой поезд. Ждать пришлось больше двух часов. С вокзала она отправилась бродить по мокрым, шумным городским улицам, охваченная страшным ощущением, что жизнь закончилась и нет никакого смысла даже думать о ее продолжении.
Недалеко от нее автобус, тяжело набирая скорость, двинулся по мокрой улице в ее сторону.
Даже сейчас Лейси совершенно отчетливо помнила невероятную ясность своего сознания. В тот же миг определив скорость автобуса, она подумала, что достаточно сделать один-единственный шаг на проезжую часть – и больше не будет боли, душевных мук, одиночества… не будет ничего.
Лейси подошла к краю тротуара, она даже сделала шаг на дорогу – как вдруг ощутила первый толчок своего малыша.
Прикрыв живот руками – мгновенный, инстинктивный защитный жест, – она окунулась в несказанное счастье, головокружительную радость и самую горько-сладкую муку, когда-либо испытанные ею.
Кто-то тронул ее за руку. Незнакомая женщина мягко пожурила ее:
– Осторожнее на дороге, милая. Эти водители…
Кризис миновал. Целая и невредимая, Лейси очутилась снова на тротуаре. Ноги ее подкосились, глаза заволокло слезами, сознание помутилось – но она была жива… и, что гораздо важнее, малыш ее тоже был жив.
Тогда-то она и купила медвежонка.
Лейси вдруг поняла, что его истершийся мех промок, и тут же пришла в себя, раздраженно отметив, что снова плакала.
Хандра увядающей женщины, подколола она сама себя, игнорируя возражения огромного зеркала Джессики, которое пыталось доказать, что в ее по-девичьи стройной фигуре нет и намека на приближающуюся старость.
Она пришла сюда перестелить постель Джессики, а не оплакивать давно ушедшее. И, посадив медвежонка на место, решительно сдернула с кровати пуховое одеяло.
В час дня она начала одеваться к предстоящей встрече с Иэном, выбрав для этого случая простое темно-синее платье, оживляемое симпатичным белым воротничком-шалькой, а также пару столь же простых, но элегантных темно-синих лодочек.
Джессика могла сколько угодно ворчать, что гардероб матери чересчур строг и что она слишком молода и хороша собой, чтобы постоянно наряжаться в такие скучные тона, – Лейси все равно оставалась верна классическому стилю одежды.
Последний критический взгляд в зеркало убедил Лейси, что строгие, сдержанные розово-коричневые тени подчеркивают ее глаза ровно настолько, насколько нужно; а вот губы, ее вечная головная боль, снова вызвали гримасу неудовольствия. Ни одна самая сдержанная и бледная помада не в состоянии была скрыть их припухлось… их…
– У тебя самые чудесные губы на свете. Они созданы для поцелуев. Они созданы вот для этого…
Лейси тяжело вздохнула. Льюис произнес эти слова в тот вечер, когда сделал ей предложение. Он шептал комплименты, прикасаясь к ее рту легкими, пристойными поцелуями, которые очень быстро стали значительно менее легкими и весьма далекими от пристойности. Лейси вздрогнула, едва удержавшись от того, чтобы не прикоснуться к своему рту, хранившему острую, горькую память о нежном вкусе его губ. У нее практически не было никакого сексуального опыта, когда она встретилась с Льюисом.
Он был ее первым мужчиной… единственным мужчиной, сухо поправила она себя. Раскованные нравы шестидесятых не коснулись ее. Она ни разу не испытала жажду многих своих сверстников перепробовать все прелести так называемой сексуальной революции. Позже подруги рассказывали ей, что большинство из них тоже вышли замуж за своих первых мужчин, и, посмеиваясь, жаловались, что случались дни – особенно до рождения детей, при очень занятом муже, – когда они сомневались, не упустили ли свой шанс в жизни.
Другой подход к жизни, обеспокоенность здоровьем нации принесли с собой другое отношение к сексу и другие ценности. Джессика со всей серьезностью и доверительностью юности говорила Лейси, что будет заниматься любовью только с человеком, чей сексуальный опыт позволит ей чувствовать себя с ним в безопасности.
Джессика была из нового поколения молодых женщин, которые считали карьеру и материальную независимость главными целями жизни: замужество и дети вполне могли подождать, пока не будут достигнуты основные цели. Конечно, учитывая растущее количество разводов, такой план можно назвать разумным. Но любовь… чувства… разве их можно вызывать усилием воли именно тогда, когда решишь, что настало подходящее время впустить их в свою жизнь? Лейси не была в этом уверена. А может, ей просто не хватает силы воли… может быть, какой-то недостаток характера не позволяет ей навсегда забыть Льюиса, навсегда забыть ту боль, что он ей причинил?
Было бы намного легче, если бы она смогла возненавидеть его, направить смертельную силу горечи и ненависти на уничтожение своей любви. Но это оружие оказалось ей недоступно – и ужасные страдания душевной боли обернулись острием к ней, а не к нему.
Со временем Лейси заставила себя поверить в то, что в его уходе не было ее вины; что он полюбил другую не потому, что в ней, Лейси, чего-то не хватает; что подобное случается сплошь и рядом и их развод не оставил на ней клейма парии, прокаженной, неудачницы в самом главном для женщины. Льюис просто перестал ее любить, и ей было больно… невыносимо больно. Жизнь должна была продолжаться, и Лейси как-то удалось продолжать жить, но шрамы остались. В этом ее вина, не его – твердила она себе снова и снова. Наверное, она была так молода, так одинока, так мечтательна и настолько зависима от его любви и поддержки, что удар оказался для нее слишком сильным. Будь у нее чуть больше самоуважения и ощущения собственной индивидуальности – все могло бы быть по-другому. Она могла бы быть другой. Оглядываясь на прошлое, она понимала, что была такой же слабой и хрупкой, как лоза, обвивающая ствол дерева, она повисла на нем, вцепилась в него, постепенно отпугивая его силой своей любви. Стоило ли удивляться, что он захотел освободиться от нее?
Лейси твердо решила, что не позволит себе опутать точно так же и Джессику, что ее дочь будет расти самостоятельным человеком, без вечного надзора навязчивой матери. И как ни было ей временами больно, она неизменно поддерживала в Джессике стремление быть независимой, быть самой собой. Лейси ценила любовь и доверие, которые сложились в отношениях с дочерью, но она не обманывала себя. Джессика постепенно отдалялась от нее, постепенно занимала собственное место в мире взрослых.
Возможно, Джессика и права… возможно, и в самом деле Лейси пора подумать о будущем.
И… что? Выйти за кого-нибудь вроде Тони или Иэна… за человека, которого она не сможет полюбить по-настоящему? Только затем, чтобы избежать одиночества в старости? Разве это не будет таким же эгоистичным и жалким поступком, как и ее всепоглощающая, захватывающая любовь к Льюису? Нет уж, лучше ей оставаться одной. Так безопаснее.
Она замерла, неприятно пораженная словом, так предательски проскользнувшим в ее мысли. Какая ей теперь нужда в безопасности? Боль прошлого далеко позади. Она больше не та девочка, какой была когда-то. Она стала женщиной, хозяйкой своей судьбы, своей жизни. Что из того, если Льюис действительно, по какому-то несчастливому совпадению, оказался здесь, в ее городе? Совершенно очевидно, что он ее не узнал. И крайне маловероятно, что они еще раз встретятся.
Может быть, все и так, но именно их краткая встреча вызвала сегодняшние воспоминания, тени вокруг глаз и боль, охватившую все ее существо.
Встряхнувшись, она заставила себя выйти из дома. Сегодня у нее еще есть дела, жизнь не остановилась, и она обещала Майклу заехать к нему вечерком.
Если у нее и было тайное сожаление – так это о том, что у нее только один ребенок. Было нечто особенное, таинственное и нежное в том, что физическая любовь мужчины и женщины приводит к появлению ребенка…
Она забралась в машину и повернула ключ зажигания. Ей давно уже пора было отбросить подобные мысли, но, как точно заметила Джессика, в свои тридцать восемь она вполне могла бы родить еще одного ребенка.
Еще ребенка… Пальцы ее стиснули руль. Сначала надо найти себе любовника… любовника, а не потенциального отца своему ребенку. Любовника – то, что ей меньше всего хотелось или требовалось в жизни. Господи, да что же с ней происходит? Неужели на нее так подействовал разговор с Джессикой? Или же здесь что-то большее… что-то связанное с растревожившей душу встречей с Льюисом… с ее снами… чувствами… желаниями, которые продолжали мучить ее, как бы она ни отрицала это?
Она знала, что Льюис возникал в ее нескромных эротических фантазиях, которые время от времени терзали ее по ночам, только потому, что был ее единственным мужчиной. Наверное, в реальности их любовь никогда не была настолько страстной, глубокой, всепоглощающей, как это преподносили ей сны. Но она знала и то, что именно из-за этих снов она не хочет впустить другого мужчину в свою жизнь. Из-за этих снов, этих воспоминаний она не устраивает себе более тихое, спокойное и безопасное счастье с другим мужчиной.
Лишь добравшись до разворота к больнице, она осознала, что проехала через весь город, даже не заметив этого, погруженная в свои мысли.
Ровно в два часа она зашла в приемную больницы и сообщила улыбающейся дежурной, что у нее назначена встреча с доктором Хэнсоном.
– Да, конечно, миссис Робинсон. Сейчас скажу ему, что вы уже здесь.
За долгие годы Лейси привыкла к тому, что люди часто ошибочно называют ее миссис Робинсон. Возвращение к девичьей фамилии было своего рода инстинктивным протестом против всего, что осталось от Льюиса. Сначала она поправляла обращавшихся к ней людей, объясняя им, что она – мисс Робинсон, но потом прекратила это. Они смущались от ее поправки больше, чем она – от их ошибки.
Лейси отвернулась, когда девушка нажала кнопку внутреннего телефона, и снова повернулась при словах:
– Будьте добры, пройдите в кабинет доктора Хэнсона…
Лейси поблагодарила ее, заверила, что знает дорогу, и поспешила по коридору.
По дороге к кабинету Иэна ей нужно было пройти мимо отделения новорожденных, и она через открытые двери услышала детский плач. Внутри у нее все сжалось от этой знакомой, незабываемой смеси любви и тревоги. Невозможно поверить, что со дня рождения Джессики прошло уже больше девятнадцати лет. Она помнила тот восторг, который охватил ее, когда ей сказали, что у нее родилась дочь. Она была горда, она ликовала. И лишь позже пришла паника, депрессия, слезы, безысходное отчаяние оттого, что она одинока в своей радости, что никто не разделит с ней счастье рождения их ребенка.
Сестрички оказались на высоте, и ей удалось побороть депрессию.
Лейси вдруг поняла, что уже давно стоит у дверей отделения для грудничков. Подавив тяжелый вздох, она тихонько покачала головой и заставила себя двинуться дальше по коридору.
Лейси предполагала, что Иэн будет в кабинете один. Открыв дверь, она застыла на пороге – но не потому, что обнаружила в комнате постороннего, а потому, что этим посторонним оказался не кто иной, как Льюис.
Льюис… здесь, в кабинете Иэна. Тело ее налилось свинцом, стало неуклюжим, не способным выполнять заторможенные приказы мозга, а желудок вдруг взбунтовался и начал вытворять такие сальто-мортале, что она испугалась, как бы ее не вырвало тут же, прямо на ковер.
Иэн, совершенно не замечая ее потрясения, широко улыбнулся и дружески обнял за плечи:
– Льюис, хочу представить тебе моего доброго друга Лейси Робинсон. Лейси стояла у истоков призыва о помощи больным детям. И работала больше всех нас, вместе взятых.
Иэн одарил ее еще одной улыбкой.
– Джессика уже уехала? Жаль, что ей никак нельзя было остаться подольше. Конечно, она только на первом курсе и не хочет пропускать занятия. Джессика – это дочь Лейси, – донеслись до Лейси объяснения Иэна. – Должен признаться, мне трудно поверить, что у Лейси дочь-студентка!
Лейси почувствовала, как ее лицо начинает пылать от шока и мучительной неловкости. Она не могла заставить себя посмотреть на своего бывшего мужа… перенести презрение и безразличие, которые наверняка будут написаны у него на лице. Она понимала, что Иэн хотел польстить ей, он искренне считал, что она выглядит моложе своих тридцати восьми лет, и ему действительно трудно поверить в то, что она – мать Джессики. Но все это не помогало ей избавиться от отвратительного чувства – как будто она превратилась в одну из тех женщин, которые считают необходимым сообщить каждому встречному, что вышли замуж почти детьми и теперь со своими дочерьми совсем как сестры. От таких разговоров она всегда ежилась и жалела несчастных дочек, которые были как бы лишены возможности стать взрослыми и обречены жить в тени своих якобы гораздо более красивых и умных мам, цепляющихся за свою «юность».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15