Глава 15
Нафисса торопливо шла по галерее, держа в руках туго скрученный пергамент. Посланник рода Мокарабов нашел ее в помещении для слуг. Там он объяснил ей, что она должна сделать, и теперь она несла тайное послание эмира Мокарабов к дочери, жене калифа Гранады. Она торопилась, не забывая при этом внимательно осматривать каждого встречного, но на самом деле Нафисса могла особенно не беспокоиться. У калифа до сих пор не было причин подозревать в интригах жену и тестя, и потому он не отдал распоряжения дворцовой шпионской сети следить за тайными связями жены с внешним миром.
Абул делал все, что было в его силах, чтобы ослабить влияние жены, оказываемое ею на сына, но за исключением этого влияния, не видел никаких причин для опасений. Он считал, что в серале царят мир и согласие во многом благодаря Айке, и не хотел вмешиваться во внутренние дела гарема. Если он когда и вмешивался в жизнь сераля, то делал это только тогда, когда этого требовало спокойное течение жизни в Альгамбре, или, как в случае удаления саритиных служанок, тогда, когда этого требовало удобство его и Сариты. А то, что видела и о чем догадывалась Сарита, она держала при себе, так как ее подозрения основывались на не вполне осознанном впечатлении.
Кроме того, ей не хотелось теребить старые раны Абула.
В тот момент, когда Нафисса вошла в комнату жены калифа, Айка в досаде и нетерпении рвала уже третий кусок шелка для вышивания. Новость о прибытии посланника ее отца к калифу заставила ее затрепетать. Согласился ли отец с тем, что она ему написала? Решился ли на что-либо? Приступил ли к действиям? Какую роль отвел ей?
— Да? — вскочила Айка, как только Нафисса вошла в комнату. — Что у тебя?
— Послание, госпожа, — меня вызвали из кухни к посланнику и я получила из рук его конюха письмо.
Айка выхватила у нее письмо, сорвала с него печать и развернула. Если не считать обычных отцовских приветствий, послание было кратким:
Будь настороже. Будь наблюдательна. Связь будем держать обычным способом. О развитии событий сообщим. Тем, чем надо — занимаемся.
Айка не сумела сдержать вздоха облегчения. Ее отец посеет сомнение у желающих сомневаться, соберет поддержку недоверчивых, недовольных и жаждущих власти, и направит всех их против Абула. Ей нужно будет только раздуть огонь.
— Я отправлю ответное послание, — сказала она, — сможешь ли ты снова найти этого человека, Нафисса?
— Я сказала ему, что оставлю ответ под большим камнем в саду роз, моя госпожа, — ответила Нафисса. — Он возьмет его перед рассветом.
Айка кивнула.
— Дело неспешное. Ты все правильно сообразила, девочка. Сегодня вечером я передам тебе ответ.
Прекратив заниматься рукоделием, Айка подошла к ящичку, стоящему в углу комнаты и подняла его крышку. Внутри находилось множество бутылочек, сосудов из кожи, и керамических тиглей. Она без колебаний выбрала маленькую бутылочку зеленого стекла.
— Скажи Кадиге или Зулеме, что, если нужно, они могут еще зайти за противозачаточным средством для госпожи Сариты. Я его сейчас приготовлю.
Нафисса молча вышла. Айка же взяла бутылочку, стараясь не взбалтывать ее содержимое, и поставила на низкий столик, после чего принесла туда же и другие предметы: маленький мешочек с какими-то сухими травами, бутылочку с прозрачной жидкостью и пустой сосуд. В сосуде она начала смешивать, аккуратно отмеряя, прозрачную жидкость из бутылочки и травы из мешочка. Довольная результатом своей деятельности, она снова направилась к ящичку, достала оттуда пару лайковых перчаток, и перед тем, как с величайшей осторожностью вынуть серебряную пробку из зеленой стеклянной бутылочки, надела их на руки. Над бутылочкой поднялся легкий пар. Затаив дыхание, Айка стала наклонять горлышко бутылочки над сосудом до тех пор, пока в смесь не упали четыре яркие серебристые капли. Затем она закупорила зеленую бутылочку и положила ее вместе с перчатками обратно в ящик, после чего перемешала содержимое сосуда тонкой серебряной палочкой до получения густой пасты. Эту пасту Кадига будет смешивать с водой, чтобы образовывалась вязкая жидкость, потребляемая Саритой с завидной регулярностью.
Айка была известна как искусный аптекарь, поэтому, когда она предложила снабжать Сариту особо эффективным средством для предохранения от беременности, это не привлекло к себе никакого внимания. Она предлагала подобные услуги многим женщинам Альгамбры. Состав содержимого сосуда был известен только Айке, поэтому о ее намерении отравить Сариту не могла знать ни одна живая душа.
Айка не делилась с отцом планом избавления от не правоверной. Частично ее молчание было вызвано тем, что смерть женщины была задумана ею в некотором роде как личная месть, как средство для успокоения раненой гордости. Конечно, жена калифа могла задумать убийство соперницы и по политическим мотивам — увлеченность калифа не правоверной нарушала его способность мудро управлять, так как отвлекала его мысли, и, тем самым ставила под удар само существование королевства Гранады. Эмир Мокарабов зааплодировал бы подобным рассуждениям дочери и нашел бы ее действия полностью обоснованными. Тем не менее Айка чувствовала, что если отец поверит, что единственной проблемой является женщина, и что эта проблема скоро будет устранена, то он может и отложить свои действия, направленные на подрыв власти Мули Абула Хассана. А это не входило в планы рвущейся к власти Айки.
Она посильнее затянула завязки на горловине сосуда. Представив себе, сколь смертоносно содержимое этого сосуда, она слегка улыбнулась. Не было никаких сомнений в том, что яд уже начал свою работу. Испанке становилось все труднее скрывать свою утомляемость и истощение, по крайней мере, от Айки, которая внимательно за ней следила.
Сарита сильно побледнела, глаза ее увеличились и потускнели, но несмотря на недомогание, она все еще вела себя так, будто чувствовала себя хорошо, в особенности в присутствии Абула. Накануне вечером, когда Айка была в северной галерее и смотрела вниз на живописный Центральный дворец с прямоугольным бассейном, усеянным водяными лилиями, Сарита и Абул вышли из арки во двор и она стала игриво убегать от него по галереям. По ее смеху и резвости было невозможно догадаться о скрытом воздействии на нее яда. И только сторонний наблюдатель мог увидеть ее страдания, когда она, скрывшись на минуту от Абула за живой изгородью из миртовых деревьев, остановилась, чтобы жадно глотнуть воздух измученными легкими.
Когда она вынуждена будет признать свою болезнь, будет уже слишком поздно для того, чтобы предотвратить действия яда. Если им правильно пользоваться, то он будет убивать постепенно, почти незаметно, с симптомами, которые могут быть приписаны большому количеству обычных болезней, пока, наконец, истощенную жертву не покинет способность есть и даже дышать. Но если на этой стадии кого-либо и осенит догадка относительно яда, он не сможет что-либо достоверно доказать.
Нет. Айка считала, что находится в полной безопасности. Даже если Абул и заподозрит ее в том, что она приложила руку к смерти Сариты, он ничего не сможет сделать. Она прекрасно знала, что он никогда не вернется к ней, он переменил свое отношение к ней отнюдь не только из-за увлечения другой женщиной. Айка не была уверена в том, с чего конкретно началось это необратимое охлаждение, она помнила только споры из-за Бобдила, но была уверена в том, что если бы больше ничего не было, то смогла бы впоследствии исправить свою оплошность. Тем не менее она знала, что разрыв углубился еще сильнее из-за того, что она настраивала сына против отца. Делала же это она потому, что несколько месяцев тому назад поняла, что окончательно утратила свое влияние на Абула, в связи с чем решила добиться выполнения своих планов другими средствами.
Теперь она быстро продвигалась в этом направлении, и в этом смысле должна была только поблагодарить христианку. Ведь она явилась поводом для обращения за помощью к отцу, а через него и к другим королевским семьям. Наконец-то она увидела, что ее далеко идущие планы начинают претворяться в жизнь! Скоро, очень скоро Абул будет со всех сторон окружен врагами, а подавленное настроение, в котором он будет пребывать после смерти христианской возлюбленной, не даст ему возможности дать должный отпор внешним и внутренним врагам. Айка была очень довольна развитием хода событий.
Абул вежливо улыбнулся дяде жены, посланнику эмира Мокарабов, и поинтересовался, что явилось поводом для визита. Они сидели в Посольском зале дворца, окруженные придворными и солдатами, как это и было положено при встрече столь родовитых гостей. В течение часа с начала приема происходил обмен любезностями за столом со сладостями — этого также требовал неумолимый этикет, но теперь, по прошествии этого времени, Абул уже ждал намека на истинную цель этого визита. Как бы то ни было, но Ахмед бен Калед с невозмутимым выражением лица продолжал неспешный разговор ни о чем, и Абул был вынужден вторить ему.
— Как здоровье моей племянницы? — спросил Калед, угощаясь фаршированными финиками.
— С ней все в порядке, — ответил Абул. Вы, конечно, захотите с ней встретиться, не может быть, чтобы у господина Мокараба не было письма к дочери.
Интересно, почему вдруг этот человек застыл в таком напряжении? Почему так угрожающе вспыхнули его темные глаза? Почему естественное замечание вызвало у его гостя столь неадекватную реакцию?
Тем не менее посланник кивнул и подтвердил, что он надеется встретиться с госпожой Айкой, и что у него есть письмо ее отца. Абул решил, что странное поведение гостя только почудилось ему, и заставил себя сосредоточиться, чтобы выяснить скрытую причину этого визита.
— Я хотел бы также встретиться с вашим сыном, принцем Бобдилом, — сказал Калед, — эмир хотел бы знать о том, как его внук растет и учится. — Просьба эта не была серьезной, но Абул почувствовал, что за ней что-то скрывается. Тем не менее он согласно кивнул и повернулся к визирю:
— Пусть сюда придет Бобдил со своим наставником. — Возможно, Вы найдете его слишком застенчивым, — повернулся он к гостю, — но с возрастом это пройдет.
Ахмед бен Калед попытался изобразить некое подобие улыбки. Он считал, что главной ошибкой калифа было грубое обращение с наследником, чей характер безжалостно и систематически ломался из-за пренебрежительного обращения отца. Если Бобдила как можно скорее не убрать из подобного окружения, он будет неподготовлен к тому, чтобы принять власть калифа, и род Мокарабов потеряет опору и значительное положение в халифате. Поэтому Калед был особо проинструктирован относительно необходимости наблюдения за мальчиком.
Когда Бобдил и его наставник прибыли, Абул вежливо поздоровался с ними в своей обычной мягкой манере.
— Бобдил, вырази свое почтение дяде твоей матери, — сказал он, подымаясь с кресла, которое под косыми лучами солнца отсвечивало позолотой резных листьев. Он взял ребенка за руку, и Калед заметил, что мальчик отстранился от отца, хотя и позволил взять себя за руку. Глаза Бобдила бегали по сторонам, и чувствовал он себя явно неуверенно.
Калед подошел к нему и взял его за подбородок, запрокинув ему голову, и заставив таким образом посмотреть себе в глаза.
В его глазах было больше расчета, чем страха, и Калед задумался о том, была ли вся эта робость подлинной или напускной. Он вспомнил о том, что, будучи девочкой, его сестра — мать ребенка — также проявляла нечто подобное. Она всегда отлично умела скрывать свои истинные чувства, что делало ее сильным противником, так же, впрочем, как и чрезвычайно полезным союзником в стане врага.
— Я хотел бы передать тебе приветствия от твоего деда, — сказал он Бобдилу.
— Где же твои хорошие манеры? — спросил Абул резко, когда мальчик в ответ на эти слова промолчал, — ведь Ахмед Эбен учил тебя как следует приветствовать гостей.
К ним подошел наставник, бормоча невнятные оправдания, а Бобдил отпрянул от отца и поднял руку, будто бы защищаясь от ожидаемого удара, хотя ни Абул, ни репетитор не сделали в его направлении никакого угрожающего жеста. Тем не менее глаза мальчика на мгновение остановились на Каледе, как бы оценивая произведенное им. впечатление.
Калед посмотрел на калифа. Губы Абула сжались, а щека непроизвольно дергалась. Он жестом прервал сбивчивые оправдания наставника и сухо произнес.
— Возвращайся в свои комнаты, Бобдил. Мне стыдно за тебя перед нашим гостем.
— Ничего, ничего, поспешил сказать Калед, — парень еще застенчив, и это нисколько меня не оскорбило. Можно я немного погуляю с ним по галерее?
Абулу было нелегко дать согласие на эту просьбу. Он не знал, почему, но то что гость принадлежал семейству Айки, заставляло относиться к нему с подозрением. Калед, конечно, не мог еще больше ухудшить отношения между отцом и сыном. Он не хотел бы, чтобы об их отношениях узнали посторонние.
— Давайте пойдем вниз вместе. У меня есть сокол, которого я подарю эмиру Мокарабов, когда он будет обучен. Я хотел бы узнать о нем ваше мнение, Калед. А Бобдил может показать своего ястреба-перепелятника, если, конечно, вспомнит, как следует вести себя с гостем.
Каледу ничего не оставалось, кроме как принять это предложение. Он улыбнулся Бобдилу и предложил ему рассказать о том, как продвигается его учеба. Эта перспектива как будто обрадовала Бобдила, и он пошел с дядей примерно в двух шагах позади отца. Абул напряженно прислушивался к их разговору. Калед задавал вопросы и наблюдал, а Бобдил ограничивался односложными ответами.
Хотя Бобдил и поддерживал разговор крайне неумело, но он, по крайней мере, ни случайно, ни умышленно не раскрывал каких-либо семейных тайн, так что Абул позволил своим мыслям остановиться на более приятных вещах и стал обдумывать путешествие в приморский дворец Мотрил, которое хотел совершить.
В самом деле Сарите необходимо сменить обстановку, — решил он. Морской воздух быстро вернет ее щекам румянец, а походке — упругость.
Для человека, в жилах которого течет кровь кочевого племени, она слишком долго находилась за закрытыми стенами. Казалось, роскошный образ жизни Альгамбры подорвал ее силы, и он вспомнил о том, как она как-то сказала ему, что лежать в шелковых одеждах и поплевывать абрикосовыми косточками — это не по ней. Захваченный любовью, он позволил себе забыть о том, что у нее есть свои нужды, и, что, очевидно, для полноты счастья ей многого не хватает.
Он редко пользовался приморским дворцом.
Отец построил его для матери Абула, чтобы она могла проводить там жаркие летние месяцы. Для управления королевством он не был приспособлен, там был только один маленький зал для приемов, поэтому калиф имел возможность посещать его только в спокойное для королевства время. Абул решил, что сейчас время для отдыха как раз благоприятное, и теперь ждал не дождался, когда сможет рассказать о своем плане Сарите. Он любил доставлять ей приятное, любил смотреть, как она прыгает от радости. Он увидел ее, когда повернул на дорожку, обсаженную олеандрами. Калед увидел ее в то же самое мгновение. Она сидела на вырезанной из камня скамейке, немного в стороне от дорожки, подставив лицо утреннему солнцу. Две женщины, закутанные в покрывала, сидели по обеим сторонам.
Сперва Калед был просто ошеломлен — он никогда не видел подобной женщины. Она была одета в простое желтое шелковое платье, лицо же ее было бесстыдно открыто взглядам прохожих, а блестящие волосы, горящие на солнце, обрамляли маленькое, бледное лицо. За секунду до того, как Абул поднял руку, чтобы поприветствовать ее, Калед понял, что это и есть та самая не правоверная, что ввергла Абула в любовную трясину, тем самым приблизив конец его царствования. Он взглянул на калифа и в черных ярких глазах его увидел только любовь.
— У вас христианская наложница, мой господин Абул? — притворился он удивленным.
Абул нахмурился. Он не знал, что сказать о Сарите, чтобы гость понял. В конце концов, он просто кивнул.
— Она рабыня или пленница? — спросил Калед.
— Рабыня! — внезапно вмешался Бобдил. — Она рабыня моего отца, поэтому когда она ему надоест, то ее выгонят.
Глаза Абула потемнели от ярости.
— Ты не должен так говорить! — сказал он тихо.
Бобдил сделал шаг назад, и Каледу стало ясно, что страх его не является теперь притворством.
— Моя., моя м-мама так говорит, — сказал он, заикаясь. — Она говорит, что отправит ее в городской публичный дом, когда… когда…
— Довольно! — резко прервал его Абул, однако тут же сказал самому себе, что мальчик просто повторяет материнские слова, не вкладывая в них никакого особенного смысла. Он еще раз подивился собственной близорукости, которая не позволила ему распознать вовремя истинное лицо жены.
Сарита шла к ним босая, поскольку не признавала никаких туфель и надевала их только в самые холодные зимние дни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34