Впрочем, последняя предосторожность была явно запоздалой: одинокие прогулки верхом, предпринимаемые княжною с ранней весны, во время которых ни о каких зонтиках она даже не вспоминала, уже окрасили ее кожу в ровный золотисто-коричневый цвет, более подобающий крестьянской девушке, чем высокородной княжне.Трясясь в экипаже по ухабистым пыльным проселкам и обозревая уже наполовину сжатые поля, княжна боролась с одолевавшими ее мрачными мыслями. Мысли эти, как ни странно, поначалу касались вовсе не поручика Юсупова и даже не его удивительной трости, описание коей княжне удалось-таки отыскать в дневниках князя Александра Николаевича. Загадка Черного озера также не волновала воображение княжны — по крайней мере, в данный момент. Даже тоска по тем, кто ушел навсегда и уже не вернется, ставшая за последние месяцы привычным фоном существования Марии Андреевны, сейчас отступила куда-то на задний план, уступив место тоскливому раздражению.Раздражение это было вызвано не чем иным, как предпринятой княжною поездкой. Поездка эта была нужна и даже необходима. Урок, преподанный некогда Марии Андреевне французом Лакассанем, который без труда уличил в воровстве деревенского старосту, пользовавшегося ее полным доверием, был усвоен ею накрепко и никогда не забывался. Именно по этой причине оказавшееся в ее владении огромное хозяйство не только не развалилось, как пророчили многие, но, напротив, крепло с каждым днем на зависть соседям. Повседневные хозяйственные хлопоты, отнимавшие так много времени и сил, казались Марии Андреевне сами собой разумеющимися, как и необходимость умываться поутру или причесывать волосы. Проверка счетов, споры с вороватыми приказчиками, продолжительные совещания с управляющими — от всего этого невозможно было отказаться, и со всем этим Мария Андреевна справлялась без посторонней помощи, не ропща и уповая, как учил ее покойный дед, только на свои силы. Но сегодня вид протянувшихся до самого горизонта полей почему-то вызывал у нее внутренний ропот и чуть ли не отвращение. Княжна, хоть и не признавалась в том даже себе самой, смертельно устала, ибо помимо чисто хозяйственных дел на нее теперь навалилось слишком много иных проблем, столь же безотлагательных, как сбор урожая, но при этом гораздо более острых.«Состояние, — мрачно думала она, глядя по сторонам из катившейся по пыльной дороге коляски. — Десятки поместий, миллионы рублей, сотни тысяч крепостных, и я — единовластная владелица всего этого. Владелица ли? А может быть, заложница? Собирай зерно, продавай зерно, верши судьбы людей, заботься о них и смотри в оба, чтобы эти самые люди, о коих тебе полагается печься, не слишком сильно тебя обкрадывали. И при этом изволь быть мила, чиста, нежна и бела, аки лилия, танцуй на балах и болтай какой-то вздор на приемах... Происхождение обязывает! Ах да, чуть не забыла. Еще будь любезна скрывать свой ум и при этом не забывай, оставаясь в рамках светских приличий, отбиваться от наскоков драгоценной княгини Аграфены Антоновны...»Вспомнив об Аграфене Антоновне, она пощупала висевшую на шее серебряную цепочку. Прикрепленная к цепочке пуля не была видна, поскольку Мария Андреевна избегала выставлять ее напоказ, но при каждом своем движении княжна кожей ощущала прикосновение теплого кусочка свинца. Она по-прежнему не видела способа связать этот бесформенный комок металла с именем княгини Зеленской, но в том, что именно Аграфена Антоновна вдохновила убийцу на его сомнительный подвиг, у нее сомнений не было.Мысли ее невольно свернули в ставшую привычной за последние недели колею. Поручик Юсупов вызывал у нее такой же жгучий и опасливый интерес, как и запертый в дубовой клетке на подворье лесника матерый волк. Дневники старого князя помогли Марии Андреевне кое в чем разобраться — к сожалению, далеко не во всем, ибо описывали дела давно минувших дней.Князь Александр Николаевич, дед княжны Марии, был человеком не только властным, решительным и очень умным, но и весьма обстоятельным. Выйдя в отставку и поселившись в Вязмитинове, он сразу же начал писать мемуары, в коих не упускал ни одной подробности из тех, что мог упомнить. События, как великие, так и совершенно незначительные, коих он был свидетелем и участником, люди, города, походы, дворцовые интриги и даже предметы, по какой-то причине поразившие воображение князя, — все находило отражение в его пространных мемуарах.Таким образом, история знакомства Александра Николаевича с покойным графом Лисицким была записана им во всех подробностях. Подробности эти и впрямь показались княжне довольно скучными, зато скрупулезно составленное описание коллекции графа, насчитывавшей более трех сотен ружей и пистолей, весьма ей пригодилось. Помимо прочих удивительных, а порою и курьезных экспонатов этой коллекции, старый князь описывал трость с золотым набалдашником в виде песьей головы, внутри коей был хитроумно упрятан ружейный ствол. Набалдашник представлял собою рукоятку с замаскированным под украшения курковым механизмом; заряжалось сие орудие, как водится, со ствола и било почти на сто шагов с завидной точностью. Игрушка эта была вывезена графом Лисицким из Италии, из города Милана, и ни разу не использовалась им по прямому назначению — граф весьма дорожил стреляющей тростью как ценным экспонатом своей коллекции и очень боялся повредить ее неосторожным обращением.Печальная судьба графа также нашла отражение в записках князя Вязмитинова. Последняя встреча их произошла при обстоятельствах официальных: граф просил Александра Николаевича быть свидетелем при составлении им нового завещания, в коем он лишал наследства своего племянника, гусарского поручика Николая Ивановича Хрунова-Лисицкого. Поручик Хрунов прославил свое имя тем, что обесчестил некую девицу благородного происхождения. Имени девицы князь в своих мемуарах не упоминал, да оно Марию Андреевну и не интересовало. Далее, как водится, была дуэль и громкий скандал, который лишь ценой неимоверных усилий графа Лисицкого и родителей потерпевшей девицы удалось замять раньше, чем он достиг ушей государя.После составления того завещания граф Лисицкий прожил еще два месяца. Затем в его доме случился пожар. Граф сгорел в своей постели, его драгоценная коллекция тоже была безвозвратно утрачена. Поговаривали, что тут не обошлось без племянника, славившегося своим беспутством и частыми вспышками необузданного гнева, но доказать ничего так и не удалось, а вскоре началась война, на которой, собственно, записки старого князя и оборвались.Теперь Марии Андреевне казалось, что в руки ей попала ниточка, потянув за которую можно было распутать дело о смерти графа Лисицкого, официально признанной результатом несчастного случая. Ниточкой этой была необыкновенная трость поручика Юсупова; впрочем, княжне еще предстояло выяснить, настолько ли эта трость необыкновенна, как ей почудилось. В конце концов, даже если бы трость Юсупова была именно той тростью, делать выводы относительно самого поручика рано. Но, помимо трости, существовала еще и ложь, на которой Мария Андреевна не раз ловила своего нового кавалера, а также то немаловажное обстоятельство, что Юсупов объявился в Смоленске одновременно с Зеленскими.Окончательно запутавшись, княжна бросила думать о Юсупове. Предполагать можно было все что угодно, в том числе и то, что поручик Юсупов был чист перед Богом и людьми и действительно приехал сюда лечить раненую ногу. У княжны имелся верный способ проверить свои подозрения; ей оставалось лишь набраться терпения и дождаться подходящего момента.Между тем коляска продолжала двигаться вперед, направляясь к границе поместья. Размеренное движение вкупе с накопившейся усталостью убаюкало княжну; неожиданно для себя самой она начала задремывать, по временам просыпаясь от толчков и снова погружаясь в приятное забытье. Потом коляска вдруг остановилась. Княжна проснулась окончательно, открыла глаза и заморгала, щурясь на яркий свет и гадая о причинах столь внезапной остановки.— Что такое, Гаврила? — спросила она у кучера. — Случилось что-нибудь?— Скачет кто-то, ваше сиятельство, — ответил кучер, указывая кнутом куда-то вперед.Княжна выглянула из-за его широкой спины и увидела впереди, уже совсем недалеко, быстро перемещавшееся облако пыли, за которым по дороге тянулся длинный, нехотя оседающий, лениво клубящийся хвост. В середине этого облака помещалась распряженная крестьянская лошадь, на которой охлюпкой, без седла, ехал какой-то человек. Лошадь была сытая, ладная, но аллюр, которым ее гнал седок, явно казался ей непривычным, отчего она страшно скалила зубы и выкатывала глаза, будто готовясь сию минуту упасть замертво.Приглядевшись, Мария Андреевна узнала и седока. Навстречу ей, неловко подскакивая и поминутно рискуя свалиться прямо под бешено мелькающие лошадиные копыта, скакал вязмитиновский староста. Он был босиком, распоясан и явно чем-то взволнован. Борода у него торчала веником во все стороны, волосы на голове стояли дыбом от встречного ветра и пыли, а рот был широко разинут, как будто старосте недоставало воздуха.— Ужо наглотаемся пыли, — мрачно предрек кучер Гаврила, наблюдая за приближением всадника.Он не ошибся. Когда всадник, поравнявшись с коляской, осадил лошадь, курившееся за ним пылевое облако догнало его и накрыло с головой, не обойдя, натурально, и экипаж княжны. В густой пыли послышалось чихание, кашель и сдавленные проклятия, не предназначавшиеся для ушей Марии Андреевны, которая одна сумела сохранить невозмутимость, так как вовремя догадалась прикрыть рот и ноздри платком.— Ты что же это делаешь, басурман? — напустился на старосту кучер. — Али не видишь, что барыня едет? Уморить ее решил, душегуб?— Душегуб, как есть душегуб, — подхватил лакей и, деликатно отвернувшись от княжны, в два пальца высморкался на дорогу. — Убивец.— Тихо! — прикрикнула на слишком рьяных радетелей о своем здоровье Мария Андреевна, которая, как и старый князь, недолюбливала дворню. — Чего разгалделись? Здравствуй, Фрол Кузьмич, — обратилась она к старосте. — Ты по делу или просто прогуливаешься?— Вас разыскиваю, ваше сиятельство! — задыхаясь, ответил староста. — Беда, матушка! Ох, беда! Злодейство страшное!Княжне не сразу удалось заставить его успокоиться и выяснить, что же, собственно, произошло. Когда староста наконец обрел способность высказываться более или менее связно, он рассказал следующее.На поле, непосредственно граничившем с бывшими владениями графа Курносова, с раннего утра работали жнеи. Одной из них зачем-то понадобилось спуститься в овраг, по дну которого протекал ручей. Там она наткнулась на лошадь, запряженную в дорогую барскую коляску. Лошадь стояла по бабки в воде и лениво обмахивалась хвостом, отгоняя мошкару. Коляска была пуста, и жнея едва не умерла от испуга, увидев густо залитые кровью атласные подушки сиденья. Кровь уже свернулась и даже высохла, но над нею все равно с густым басовитым жужжанием вились рои изумрудных мух.Дико крича и напрочь позабыв о нужде, которая так некстати погнала ее в овраг, жнея вернулась на поле и всполошила всех, кто там был. По счастью, здесь же случился староста Фрол Кузьмич, приехавший на подводе посмотреть, как продвигается работа. Он спустился в овраг, осмотрел лошадь и коляску и пришел к вполне резонному выводу, что лошадь не могла появиться здесь ниоткуда, кроме как со стороны мостика, перекинутого через ручей там, где овраг пересекался с дорогой. До мостика было рукой подать, и староста двинулся туда по дну ручья, так как берегом было не пройти из-за густо разросшихся кустов.Человек, чьей кровью было испачкано сиденье коляски, обнаружился шагах в тридцати от мостика. Он лежал в воде, лицом вниз, сжимая в руке пистолет, и мелкая волна колыхала редкие пряди его седых волос. С дороги его увидеть было невозможно по той причине, что овраг в этом месте слегка изгибался, образуя излучину, за которой и лежало тело, зацепившись одеждой за какую-то корягу. Судя по следам, оставленным на илистом берегу коляской, тело вывалилось в воду, когда экипаж застрял в кустах и лошадь сильно рванула, едва его не опрокинув. Что понадобилось лошади в ручье, выяснять не стали: безмозглая скотина, по всей видимости, просто брела, куда глаза глядели.На заданный княжною вопрос о личности убитого староста ответил, что никогда прежде не видел этого человека. Лет ему было, наверное, под шестьдесят, невысок, телом кругл, одет как барин и почему-то с пистолетом в руке, да еще и мертвый... Староста рискнул предположить, что убитый мог оказаться соседом княжны, новым хозяином Курносовки. Тем более, сказал Фрол Кузьмич, что дорога, возле которой нашли тело, как раз в Курносовку и ведет...С очень тяжелым сердцем княжна была вынуждена согласиться с его доводами. Найденное в овраге тело, скорее всего, действительно принадлежало князю Аполлону Игнатьевичу Зеленскому; пуля в сердце и пистолет в руке говорили сами за себя, и Мария Андреевна почувствовала, что вот-вот расплачется прямо при людях, чего не позволяла себе с раннего детства — то есть, можно сказать, никогда. Глупый, но добрый, безвредный, но никчемный — таков был князь Аполлон, и должно было произойти что-то воистину ужасное, чтобы этот безвольный человек отважился на самоубийство.— Полно причитать, — оборвала она многословные и бестолковые излияния старосты и своих дворовых. — Дело говори, Фрол Кузьмич. Давно ли тело обнаружили? В Курносовку сообщить догадались ли?Староста ответил, что тело обнаружили не более получаса назад, а в Курносовку сообщить не догадались за малым своим разумением. «Да и как сообщишь, — добавил он рассудительно, — коли неизвестно, курносовский это барин или вовсе какой-нибудь заезжий? Скажешь этакое господам, а тебя, дурака, батогами-то и побьют, чтоб не брехал, чего не знаешь». Посему, закончил он, решили сперва у их сиятельства совета спросить — как быть, что делать, куда бежать, а куда, может, и не надо...В словах Фрола Кузьмича определенно имелся резон. Княжна на минутку представила, что могла бы учинить над ним Аграфена Антоновна, получив ложное известие о смерти супруга, который, может быть, и не думал умирать, и ей сделалось ясно, что староста был прав, решив сперва поставить в известность свою госпожу. То, что госпоже было семнадцать лет от роду, то есть ровно втрое меньше, чем самому Фролу Кузьмичу, похоже, не смутило никого из присутствующих, и княжна подумала, что ей, кажется, удалось сделаться в своем поместье настоящей хозяйкой.Тут она вдруг поняла, что именно ей как полновластной хозяйке поместья надлежит делать дальше, и понимание это окатило ее холодной волной. Ей казалось, что она уже достаточно насмотрелась на мертвецов; она более не желала их видеть, вдыхать пропитанный миазмами начинающегося разложения воздух и слышать сытое жужжание жирных мух, вьющихся над тем, что еще недавно было живым человеком. Больше всего на свете Марии Андреевне хотелось сейчас накричать на дурака старосту, который лезет к ней с такими ужасными вестями, и, развернув коляску, укатить домой, под надежные своды старой усадьбы, под защиту кружевных занавесок, книг в золоченых корешках и удобной мебели красного дерева. Никто не осудил бы ее за это; более того, для большинства девиц и дам ее круга такой поступок был единственно возможным при сложившихся обстоятельствах. Но чем больше оправданий своей слабости она находила, тем сильнее становилась уверенность в том, что ей непременно надобно поехать к оврагу и хоть одним глазком взглянуть на тело, прежде чем его увезут.— Поезжай со мной, — сказала она старосте и повернулась к кучеру: — Трогай, Гаврила.— Куда изволите? — спросил Гаврила на всякий случай.— Вперед, — лаконично ответила княжна и откинулась на подушки.К оврагу они подъехали спустя каких-нибудь десять минут — как показалось княжне, чересчур быстро. Уже издалека стала видна пестрая кучка окруживших тело баб и понуро стоявшая чуть поодаль лошадь, по-прежнему запряженная в коляску. В толпе кто-то визгливо голосил, как по родственнику; лошадь, пользуясь тем, что про нее забыли, вместе с коляской забралась в росший вдоль дороги овес и теперь с аппетитом уплетала это конское лакомство, воровато кося по сторонам большим лиловым глазом.Едва завидев коляску, княжна тяжело вздохнула. Дурное предчувствие не обмануло ее: это была та самая коляска, в которой Зеленские приезжали к ней с визитом. Экипаж княжны остановился; рядом осадил свою лошадку Фрол Кузьмич и сразу же засуетился, разгоняя женщин. Те отошли в сторонку, крестясь и кланяясь княжне. Мария Андреевна вышла из экипажа и с замиранием сердца двинулась туда, где на пыльной придорожной траве лежало накрытое чьим-то платком тело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35