Он живет в постоянном страхе, мы оба боимся.
- И много этих телефонных звонков?
- Было несколько. Нам угрожали поджечь дом, а один раз - даже взорвать. Все время нам говорят, что знают о каждом нашем шаге, и еще добавляют, что если Хейли оправдают, то они сожгут дом или подложат динамит, пока мы будем спать. Было два звонка с угрозой просто убить нас. Никакая работа этого не стоит.
- Может, вам действительно стоит уволиться?
- И голодать? Бад не работает вот уже десять лет, вы же знаете. А чем я еще могу заняться?
- Послушайте, Этель, мне тоже угрожают. Но я не отношусь к этому так серьезно, как вы. Я пообещал Карле, что брошу дело Хейли в случае мало-мальски серьезной опасности. Это должно успокоить и вас с Бадом. В угрозы я не верю. Мало ли в мире идиотов!
- Вот это-то меня и беспокоит. Такому идиоту может взбрести в голову что угодно.
- Ну нельзя же так! Я попрошу Оззи, чтобы он повнимательнее следил за вашим домом.
- Вы я вправду это сделаете?
- Конечно. Ведь за моим они поглядывают. Поверьте мне, Этель, вам не о чем волноваться. Скорее всего это развлекаются какие-то панки.
Она вытерла слезы.
- Простите меня за то, что разревелась перед вами, и за то, что в последнее время была слишком раздражительной.
"Сорок лет ты была раздражительной, а не последнее время", - подумал Джейк и ответил:
- Все в порядке, Этель.
- А как быть с этим? - Она вновь взмахнула счетами.
- Я достану деньги. Беспокоиться не о чем.
Уилли Хастингс закончил свою вторую смену в десять вечера, зарегистрировал время ухода на часах рядом с кабинетом Оззи и, сев за руль машины, направился к дому, где жили Хейли. Сегодня была его очередь спать на кушетке. Кто-либо из мужчин спал на кушетке Гвен каждую ночь: брат, или двоюродный брат, или друг. Хастингс приходил по средам.
Но спать при включенном свете было невозможно. Тони отказывалась и близко подходить к своей кроватке до тех пор, пока в доме не включат все огни. А вдруг где-нибудь в темноте ее поджидают те мужчины? Ведь сколько раз она видела, как они подползают по полу к ее постели, а когда их что-нибудь спугнет, они тут же прячутся по шкафам. За своим окном она слышала их голоса, она видела их налитые кровью глаза, следящие за тем, как она готовится лечь спать. И у себя над головой Тони слышала шум, будто кто-то ходил по чердаку в ковбойских сапогах, которыми они пинали ее. Тони знала, что они там, наверху, что они дожидаются, пока внизу все уснут. А уж тогда они спустятся сюда и снова утащат ее в жуткие заросли. Раз в неделю ее мать и самый старший из братьев поднимались по приставной лестнице на чердак, чтобы осмотреть его, держа на всякий случай в руках, кроме фонарика, еще и пистолет.
В доме не должно было быть ни одной неосвещенной комнаты, когда девочка отправлялась в постель. Однажды ночью, когда Тони лежала без сна рядом с Гвен, свет в коридоре вдруг погас. Объятая ужасом, Тони закричала и кричала до тех пор, пока брат Гвен не добрался на машине до открытой ночь напролет мелочной лавки и не привез лампочку.
Тони спала с матерью, которая крепко сжимала ее в объятиях, пока обступавшие девочку злые демоны не растворялись в ночи. Поначалу Гвен тоже никак не могла привыкнуть к свету, но по прошествии пяти недель стала хотя бы дремать. Маленькое тельце дочери рядом с ней даже во сне билось и дергалось.
Уилли пожелал мальчикам спокойной ночи и склонился, чтобы поцеловать Тони. Он показал ей свое оружие и пообещал не спать всю ночь. Пройдя по дому, проверил дверцы всех шкафов. Только после этого Тони немного успокоилась, легла рядом с матерью и уставилась взглядом в потолок. Из глаз девочки текли слезы.
Около полуночи Уилли снял ботинки и вытянулся на кушетке. Расстегнув ремень, положил на пол револьвер. Он уже засыпал, когда до его слуха донесся жуткий вопль. Это был звенящий от ужаса, пронзительный крик ребенка, которого подвергли какой-то пытке. Подхватив свой револьвер, Уилли бросился в спальню. Тони сидела на постели лицом к стене, стрясаемая криком и дрожью. Она увидела их в окне - они поджидали ее! Гвен прижала ее к себе. У спинки кровати стояли мальчики, беспомощно глядя на сестру. Карл Ли-младший приблизился к окну, но никого там не увидел. За прошедшие пять недель подобное случалось не впервые, и братья уже поняли, что сделать они могут немного.
Гвен успокаивала Тони, нежно опустив ее головку на подушку:
- Все в порядке, малышка, с тобой мамочка и дядя Уилли. Никому до тебя не добраться, моя девочка. Все хорошо.
Тони захотела, чтобы дядя Уилли уселся с револьвером пол окном, а мальчики легли спать на полу вокруг ее кровати. Они беспрекословно подчинились. В тишине раздалось несколько жалобных стонов девочки. Потом стихли и они.
Уилли сидел на полу под окном, пока все наконец не заснули. Тогда он перенес мальчиков по одному в их постели, а сам вновь уселся под окном ждать рассвета.
Джейк встретился с Эткавэйджем в пятницу у Клода, чтобы пообедать. Они заказали ребрышки и шинкованную капусту. Зал набили битком, как обычно, и впервые за четыре недели в нем не было чужих, посторонних лиц. Завсегдатаи болтали и сплетничали, как в добрые старые времена. Клод был в отличной форме: напыщенный и многословный, он поторапливал своих робких и послушных клиентов, проклиная их на чем свет стоит. Он был одним из тех немногих, чья ругань и проклятия не унижают человека, а доставляют ему радость.
Эткавэйдж присутствовал на последнем слушании и в случае крайней необходимости выступил бы со свидетельскими показаниями. Но, зная о том, что банк был бы этим весьма недоволен, Джейк и не хотел вторично обращаться к другу за помощью. Всем банкирам изначально присущ какой-то инстинктивный страх перед судейскими, так что Джейк даже восхитился тем, что Эткавэйдж нашел в себе силы победить эту паранойю и прийти на слушание. Этим самым он вошел в историю как первый в округе Форд банкир, явившийся в суд - на заседание суда! - не по повестке, а сам. Джейк прямо-таки гордился своим другом.
Промчавшийся мимо них Клод на ходу свирепо бросил, что в их распоряжении ровно десять минут, так что нужно не трепать языками, а есть, есть! Покончив с последним ребрышком, Джейк вытер салфеткой рот.
- Послушай-ка, Стэн, возвращаясь к займам, мне нужны пять тысяч на девяносто дней, под мою ответственность.
- Возвращаясь? А кто же про них говорил?
- Ты начал что-то про банки...
- А мне показалось, мы клеймили позором Бакли. Я наслаждался этим!
- Тебе не стоило бы превращаться в критикана, Стэн. Приобрести эту привычку весьма нетрудно, а вот избавиться от нее почти невозможно. Она обкрадывает твою душу.
- Какой ужас! Простишь ли ты меня когда-нибудь?
- Так как насчет займа?
- О, договорились. Но зачем он тебе?
- А это имеет какое-то значение?
- Не понимаю, что ты хочешь этим сказать.
- Слушай, Стэн, единственное, о чем тебе стоит беспокоиться, - это смогу ли я вернуть деньги через девяносто дней или нет.
- Хорошо. Ты сможешь вернуть деньги через девяносто дней?
- Отличный вопрос, Стэн! Да, смогу.
Эткавэйдж улыбнулся:
- Хейли выжал из тебя все соки, а?
Джейк улыбнулся в ответ.
- Да, - признался он. - Трудно собраться с мыслями о чем-то другом. До суда еще чуть больше трех недель, и мне не хотелось бы в это время заниматься посторонними вещами.
- Сколько ты на этом деле заработаешь?
- Девятьсот минус десять тысяч долларов.
- Девятьсот!
- Да, ведь он не смог заложить землю, ты помнишь?
- Недорого же ты берешь.
- Конечно, если бы ты дал Карлу Ли денег под землю, мне не пришлось бы сейчас говорить с тобой о займе.
- Я все же предпочел бы ссудить именно тебе.
- Отлично. Когда я смогу получить чек?
- Да ты, похоже, в отчаянии?
- Просто знаю, сколько времени требуется вашим комиссиям по займам, аудиторам, вице-президентам, такому-то и такому-то, и в конце концов где-нибудь через месяц вице-президент этакий поставит свою подпись на нужном документе, если кассир скажет ему, что в кассе есть наличность, а дома у самого вице-президента нет разлада с женой. Уж я-то знаю методы вашей работы.
Эткавэйдж бросил взгляд на часы:
- В три часа дня тебя устроит?
- Да.
- Под твою ответственность?
Джейк вытер губы и перегнулся через стол. Голос его звучал абсолютно спокойно:
- Мой дом заложен и перезаложен, и у тебя закладная на мой автомобиль, если помнишь. Я могу выписать тебе закладную только на свою единственную дочь, но, если ты вздумаешь лишить меня права выкупа, я убью тебя. Какая ответственность, какие гарантии тебе еще нужны?
- Извини меня за этот вопрос.
- Когда я получу чек?
- В три часа.
Появившийся откуда-то Клод вновь наполнил их стаканы чаем.
- Еще пять минут, - громогласно объявил он.
- Восемь, - требовательно сказал Джейк.
- Послушайте, мистер Шишка, - с ухмылкой обратился к нему Клод, здесь вам не зал суда, а ваш снимок в газете не стоит и двух центов. Я сказал - пять.
- Пусть так. Однако ребрышки у меня были жестковаты.
- То-то я вижу, что на тарелке ничего не осталось.
- Стоят они столько, что поневоле съешь все.
- Они обойдутся вам еще дороже, если станете жаловаться.
- Мы уходим, - предупредительно сказал Эткавэйдж, вставая и бросая на стол доллар.
Во второй половине дня в воскресенье семейство Хейли так же разместилось за столиком с зонтом, в стороне от неистовства под баскетбольным щитом. Уже установилась летняя жара, и липкий, влажный воздух стелился по самой земле, пробираясь даже в тень. Пока дети вместе с отцом в поте лица трудились над жареным цыпленком, Гвен отмахивалась от надоедливых мух. Торопливо поев, ребята побежали к качелям, которые Оззи установил совсем недавно для детишек своих подопечных.
- Что с тобой делали в Уитфилде? - поинтересовалась Гвен.
- Ничего особенного. Задавали какие-то вопросы, брали анализы. В общем, чушь всякая.
- А содержали как?
- В наручниках. И стены обиты пробкой.
- Ты смеешься? Тебя посадили в комнату с пробковыми стенами? - Гвен это развеселило настолько, что она даже негромко хихикнула.
- Ну еще бы. Они следили за мной, как будто я был каким-то редким животным. Говорили, что я знаменитость. Мои охранники твердили, что очень гордятся мной. Один был бельм, другой - черным. Я, мол, сделал доброе дело, и они надеются, что я выкарабкаюсь. Они относились ко мне хорошо.
- Что сказали врачи?
- До суда они ничего не скажут, а на суде заявят, что я в полном порядке.
- Откуда ты знаешь, что они заявят?
- Джейк мне объяснил. До сих пор он не ошибался.
- Он нашел для тебя доктора?
- Да, выкопал где-то какого-то чокнутого пьяницу. Уверяет меня, что он психиатр. Я говорил с ним пару раз в кабинете Оззи.
- И что же он?
- Джейк уверяет, что он будет говорить то, что нам нужно.
- Он должен быть действительно хорошим специалистом.
- Составил бы неплохую компанию ребятам из Уитфилда.
- Откуда он сам?
- По-моему, из Джексона. Он не производит впечатления человека, уверенного в своих силах. Ведет себя так, будто я собираюсь прикончить и его. Клянусь, оба раза, что мы с ним разговаривали, он был пьян. Задавал мне такие вопросы, которые никто из присутствовавших не мог понять. Записывал что-то, как профессор. Говорил, что надеется помочь мне. Я потом спросил о нем Джейка. Джейк велел не беспокоиться, сказал, что на суде тот будет трезвым. Но по-моему, Джейк и сам неспокоен.
- Тогда зачем же нам его использовать?
- Потому что он не требует платы. Кому-то там что-то должен. Настоящий психиатр потребует тысячу за то, чтобы освидетельствовать меня, и другую тысячу за то, чтобы дать показания в суде. Это еще считается недорого. Но и об этом я даже думать не могу.
Улыбка сошла с лица Гвен, теперь она смотрела в сторону.
- Нам нужны деньги дома, - проронила она, не глядя на мужа.
- Сколько?
- Пару сотен на продукты и оплату счетов.
- А сколько у тебя есть?
- Меньше пятидесяти.
- Подумаем, что можно сделать.
Она посмотрела на него с удивлением:
- Что это значит? Ты хочешь сказать, что сможешь раздобыть денег здесь, в тюрьме?
Карл Ли поднял брови, погрозил жене пальцем. Не ее это дело - задавать ему такие вопросы. Брюки все-таки носит он, хоть и в камере. Он по-прежнему глава семьи.
- Прости, - прошептала Гвен.
Глава 24
Приникнув глазом к трещинке в одном из витражей своей церкви, преподобный Эйджи с удовлетворением наблюдал за тем, как во двор один за другим въезжают блестящие "кадиллаки" и "линкольны". Сегодня, в воскресенье, он назначил на пять часов заседание церковного совета: нужно обсудить ситуацию с делом Хейли, выработать стратегию действий на последние три недели, оставшиеся до суда, нужно подготовиться к приезду адвокатов ассоциации. Еженедельные сборы пожертвований приносили ощутимые результаты: всего на сегодняшний день в округе было собрано более семи тысяч долларов, и почти шесть из них преподобный отец поместил на специальный счет Фонда защиты Карла Ли Хейли. Семье Хейли не было передано ничего. Эйджи ждал указаний ассоциации, сам он считал, что все деньги должны идти непосредственно в фонд. Семью, если уж она будет голодать, могут покормить сестры в церкви. Наличные потребуются на другие дела.
Совет обсуждал новые способы поднять сборы. Не так-то просто заставить небогатых в общем-то людей расстаться с деньгами, но поскольку в их памяти пока еще свежи все события, сейчас самое время попробовать чуть надавить на прихожан, порастрясти их кошельки. Сделать это позже будет просто невозможно.
Члены совета договорились встретиться на следующий день в Клэнтоне, в церкви Спрингдэйл. Люди из ассоциации должны были прибыть в город к утру. Никакой прессы - заседание будет чисто рабочим.
Норману Рейнфилду был тридцать один год, и он считался признанным гением в уголовном праве. Прославился он еще десять лет назад, когда стал самым молодым выпускником Гарвардской юридической школы, получив диплом в двадцать один год. Он наотрез отказался от исключительно выгодного предложения влиться в состав сотрудников одной из самых престижных на Уолл-стрит юридических фирм, которая к тому же принадлежала его отцу и деду. Вместо этого он выбрал карьеру адвоката Ассоциации борцов за гражданские права черного населения и все свое время тратил на то, чтобы без устали спасать от смертной казни черных жителей Юга. В своем деле он был высококлассным специалистом, и не его вина в том, что успеха, несмотря на весь свой талант, он добивался редко. Большинство тех черных южан, равно как и большинство тех белых южан, которым грозила смерть в газовой камере, заслуживали такой смерти. Однако Рейнфилд и его команда защитников работали не совсем впустую: даже когда они проигрывали, они умудрялись значительно продлить пребывание своего подзащитного на этом свете путем бесконечных протестов, жалоб и апелляций. Четверо из его клиентов были казнены - кто в газовой камере, кто на электрическом стуле, кто при помощи смертельного укола, - и Рейнфилд считал, что это уж чересчур. Все четыре раза он наблюдал за тем, как они умирают, и после каждой казни в нем крепло стремление в нарушение всех законов и любой этики послать ко всем чертям суд и его почтенного председателя, порвать в клочья любой мандат и вообще сделать что угодно, лишь бы остановить это узаконенное убийство одним человеком другого. Незаконные же убийства, те, которые с таким мастерством и жестокостью совершались его подопечными, Нормана не интересовали. Не его это было дело - размышлять о таких убийствах, вот он и не думал о них. Зато против убийств разрешенных, убийств, так сказать, официальных он направлял весь свой профессиональный талант, все благородное негодование своей праведной души.
Он редко спал более трех часов в сутки. Нелегко выспаться, имея тридцать одного клиента, каждый из которых живет в ожидании исполнения приговора. Плюс семнадцать человек, судебные процессы которых еще впереди. Плюс восемь себялюбивых адвокатов, его подчиненных, за которыми нужен глаз да глаз. В тридцать лет Норман выглядел на все сорок пять. Он состарился, стал нервным и неуживчивым. При нормальном раскладе он в настоящее время был бы слишком занят, чтобы мчаться на собрание каких-то черных священников в Клэнтон - где-то в Миссисипи. Но уж больно необычным стало это дело. Дело Хейли-мстителя. Отца, движимого страстью восстановить справедливость. На сегодняшний день этот случай являлся самым громким уголовным делом в стране. Тем более что все произошло в Миссисипи, где в течение многих лет белые убивали черных по любому поводу, а то и вовсе без него, и это никого не волновало, где белые насиловали черных, и это считалось спортом, где черных вешали за то, что они пытались оказать сопротивление. И вот вдруг чернокожий убивает двух белых парней, которые изнасиловали его дочь, и ему грозит смерть в газовой камере за то, что тридцать лет назад прошло бы вовсе незамеченным, окажись на его месте белый человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
- И много этих телефонных звонков?
- Было несколько. Нам угрожали поджечь дом, а один раз - даже взорвать. Все время нам говорят, что знают о каждом нашем шаге, и еще добавляют, что если Хейли оправдают, то они сожгут дом или подложат динамит, пока мы будем спать. Было два звонка с угрозой просто убить нас. Никакая работа этого не стоит.
- Может, вам действительно стоит уволиться?
- И голодать? Бад не работает вот уже десять лет, вы же знаете. А чем я еще могу заняться?
- Послушайте, Этель, мне тоже угрожают. Но я не отношусь к этому так серьезно, как вы. Я пообещал Карле, что брошу дело Хейли в случае мало-мальски серьезной опасности. Это должно успокоить и вас с Бадом. В угрозы я не верю. Мало ли в мире идиотов!
- Вот это-то меня и беспокоит. Такому идиоту может взбрести в голову что угодно.
- Ну нельзя же так! Я попрошу Оззи, чтобы он повнимательнее следил за вашим домом.
- Вы я вправду это сделаете?
- Конечно. Ведь за моим они поглядывают. Поверьте мне, Этель, вам не о чем волноваться. Скорее всего это развлекаются какие-то панки.
Она вытерла слезы.
- Простите меня за то, что разревелась перед вами, и за то, что в последнее время была слишком раздражительной.
"Сорок лет ты была раздражительной, а не последнее время", - подумал Джейк и ответил:
- Все в порядке, Этель.
- А как быть с этим? - Она вновь взмахнула счетами.
- Я достану деньги. Беспокоиться не о чем.
Уилли Хастингс закончил свою вторую смену в десять вечера, зарегистрировал время ухода на часах рядом с кабинетом Оззи и, сев за руль машины, направился к дому, где жили Хейли. Сегодня была его очередь спать на кушетке. Кто-либо из мужчин спал на кушетке Гвен каждую ночь: брат, или двоюродный брат, или друг. Хастингс приходил по средам.
Но спать при включенном свете было невозможно. Тони отказывалась и близко подходить к своей кроватке до тех пор, пока в доме не включат все огни. А вдруг где-нибудь в темноте ее поджидают те мужчины? Ведь сколько раз она видела, как они подползают по полу к ее постели, а когда их что-нибудь спугнет, они тут же прячутся по шкафам. За своим окном она слышала их голоса, она видела их налитые кровью глаза, следящие за тем, как она готовится лечь спать. И у себя над головой Тони слышала шум, будто кто-то ходил по чердаку в ковбойских сапогах, которыми они пинали ее. Тони знала, что они там, наверху, что они дожидаются, пока внизу все уснут. А уж тогда они спустятся сюда и снова утащат ее в жуткие заросли. Раз в неделю ее мать и самый старший из братьев поднимались по приставной лестнице на чердак, чтобы осмотреть его, держа на всякий случай в руках, кроме фонарика, еще и пистолет.
В доме не должно было быть ни одной неосвещенной комнаты, когда девочка отправлялась в постель. Однажды ночью, когда Тони лежала без сна рядом с Гвен, свет в коридоре вдруг погас. Объятая ужасом, Тони закричала и кричала до тех пор, пока брат Гвен не добрался на машине до открытой ночь напролет мелочной лавки и не привез лампочку.
Тони спала с матерью, которая крепко сжимала ее в объятиях, пока обступавшие девочку злые демоны не растворялись в ночи. Поначалу Гвен тоже никак не могла привыкнуть к свету, но по прошествии пяти недель стала хотя бы дремать. Маленькое тельце дочери рядом с ней даже во сне билось и дергалось.
Уилли пожелал мальчикам спокойной ночи и склонился, чтобы поцеловать Тони. Он показал ей свое оружие и пообещал не спать всю ночь. Пройдя по дому, проверил дверцы всех шкафов. Только после этого Тони немного успокоилась, легла рядом с матерью и уставилась взглядом в потолок. Из глаз девочки текли слезы.
Около полуночи Уилли снял ботинки и вытянулся на кушетке. Расстегнув ремень, положил на пол револьвер. Он уже засыпал, когда до его слуха донесся жуткий вопль. Это был звенящий от ужаса, пронзительный крик ребенка, которого подвергли какой-то пытке. Подхватив свой револьвер, Уилли бросился в спальню. Тони сидела на постели лицом к стене, стрясаемая криком и дрожью. Она увидела их в окне - они поджидали ее! Гвен прижала ее к себе. У спинки кровати стояли мальчики, беспомощно глядя на сестру. Карл Ли-младший приблизился к окну, но никого там не увидел. За прошедшие пять недель подобное случалось не впервые, и братья уже поняли, что сделать они могут немного.
Гвен успокаивала Тони, нежно опустив ее головку на подушку:
- Все в порядке, малышка, с тобой мамочка и дядя Уилли. Никому до тебя не добраться, моя девочка. Все хорошо.
Тони захотела, чтобы дядя Уилли уселся с револьвером пол окном, а мальчики легли спать на полу вокруг ее кровати. Они беспрекословно подчинились. В тишине раздалось несколько жалобных стонов девочки. Потом стихли и они.
Уилли сидел на полу под окном, пока все наконец не заснули. Тогда он перенес мальчиков по одному в их постели, а сам вновь уселся под окном ждать рассвета.
Джейк встретился с Эткавэйджем в пятницу у Клода, чтобы пообедать. Они заказали ребрышки и шинкованную капусту. Зал набили битком, как обычно, и впервые за четыре недели в нем не было чужих, посторонних лиц. Завсегдатаи болтали и сплетничали, как в добрые старые времена. Клод был в отличной форме: напыщенный и многословный, он поторапливал своих робких и послушных клиентов, проклиная их на чем свет стоит. Он был одним из тех немногих, чья ругань и проклятия не унижают человека, а доставляют ему радость.
Эткавэйдж присутствовал на последнем слушании и в случае крайней необходимости выступил бы со свидетельскими показаниями. Но, зная о том, что банк был бы этим весьма недоволен, Джейк и не хотел вторично обращаться к другу за помощью. Всем банкирам изначально присущ какой-то инстинктивный страх перед судейскими, так что Джейк даже восхитился тем, что Эткавэйдж нашел в себе силы победить эту паранойю и прийти на слушание. Этим самым он вошел в историю как первый в округе Форд банкир, явившийся в суд - на заседание суда! - не по повестке, а сам. Джейк прямо-таки гордился своим другом.
Промчавшийся мимо них Клод на ходу свирепо бросил, что в их распоряжении ровно десять минут, так что нужно не трепать языками, а есть, есть! Покончив с последним ребрышком, Джейк вытер салфеткой рот.
- Послушай-ка, Стэн, возвращаясь к займам, мне нужны пять тысяч на девяносто дней, под мою ответственность.
- Возвращаясь? А кто же про них говорил?
- Ты начал что-то про банки...
- А мне показалось, мы клеймили позором Бакли. Я наслаждался этим!
- Тебе не стоило бы превращаться в критикана, Стэн. Приобрести эту привычку весьма нетрудно, а вот избавиться от нее почти невозможно. Она обкрадывает твою душу.
- Какой ужас! Простишь ли ты меня когда-нибудь?
- Так как насчет займа?
- О, договорились. Но зачем он тебе?
- А это имеет какое-то значение?
- Не понимаю, что ты хочешь этим сказать.
- Слушай, Стэн, единственное, о чем тебе стоит беспокоиться, - это смогу ли я вернуть деньги через девяносто дней или нет.
- Хорошо. Ты сможешь вернуть деньги через девяносто дней?
- Отличный вопрос, Стэн! Да, смогу.
Эткавэйдж улыбнулся:
- Хейли выжал из тебя все соки, а?
Джейк улыбнулся в ответ.
- Да, - признался он. - Трудно собраться с мыслями о чем-то другом. До суда еще чуть больше трех недель, и мне не хотелось бы в это время заниматься посторонними вещами.
- Сколько ты на этом деле заработаешь?
- Девятьсот минус десять тысяч долларов.
- Девятьсот!
- Да, ведь он не смог заложить землю, ты помнишь?
- Недорого же ты берешь.
- Конечно, если бы ты дал Карлу Ли денег под землю, мне не пришлось бы сейчас говорить с тобой о займе.
- Я все же предпочел бы ссудить именно тебе.
- Отлично. Когда я смогу получить чек?
- Да ты, похоже, в отчаянии?
- Просто знаю, сколько времени требуется вашим комиссиям по займам, аудиторам, вице-президентам, такому-то и такому-то, и в конце концов где-нибудь через месяц вице-президент этакий поставит свою подпись на нужном документе, если кассир скажет ему, что в кассе есть наличность, а дома у самого вице-президента нет разлада с женой. Уж я-то знаю методы вашей работы.
Эткавэйдж бросил взгляд на часы:
- В три часа дня тебя устроит?
- Да.
- Под твою ответственность?
Джейк вытер губы и перегнулся через стол. Голос его звучал абсолютно спокойно:
- Мой дом заложен и перезаложен, и у тебя закладная на мой автомобиль, если помнишь. Я могу выписать тебе закладную только на свою единственную дочь, но, если ты вздумаешь лишить меня права выкупа, я убью тебя. Какая ответственность, какие гарантии тебе еще нужны?
- Извини меня за этот вопрос.
- Когда я получу чек?
- В три часа.
Появившийся откуда-то Клод вновь наполнил их стаканы чаем.
- Еще пять минут, - громогласно объявил он.
- Восемь, - требовательно сказал Джейк.
- Послушайте, мистер Шишка, - с ухмылкой обратился к нему Клод, здесь вам не зал суда, а ваш снимок в газете не стоит и двух центов. Я сказал - пять.
- Пусть так. Однако ребрышки у меня были жестковаты.
- То-то я вижу, что на тарелке ничего не осталось.
- Стоят они столько, что поневоле съешь все.
- Они обойдутся вам еще дороже, если станете жаловаться.
- Мы уходим, - предупредительно сказал Эткавэйдж, вставая и бросая на стол доллар.
Во второй половине дня в воскресенье семейство Хейли так же разместилось за столиком с зонтом, в стороне от неистовства под баскетбольным щитом. Уже установилась летняя жара, и липкий, влажный воздух стелился по самой земле, пробираясь даже в тень. Пока дети вместе с отцом в поте лица трудились над жареным цыпленком, Гвен отмахивалась от надоедливых мух. Торопливо поев, ребята побежали к качелям, которые Оззи установил совсем недавно для детишек своих подопечных.
- Что с тобой делали в Уитфилде? - поинтересовалась Гвен.
- Ничего особенного. Задавали какие-то вопросы, брали анализы. В общем, чушь всякая.
- А содержали как?
- В наручниках. И стены обиты пробкой.
- Ты смеешься? Тебя посадили в комнату с пробковыми стенами? - Гвен это развеселило настолько, что она даже негромко хихикнула.
- Ну еще бы. Они следили за мной, как будто я был каким-то редким животным. Говорили, что я знаменитость. Мои охранники твердили, что очень гордятся мной. Один был бельм, другой - черным. Я, мол, сделал доброе дело, и они надеются, что я выкарабкаюсь. Они относились ко мне хорошо.
- Что сказали врачи?
- До суда они ничего не скажут, а на суде заявят, что я в полном порядке.
- Откуда ты знаешь, что они заявят?
- Джейк мне объяснил. До сих пор он не ошибался.
- Он нашел для тебя доктора?
- Да, выкопал где-то какого-то чокнутого пьяницу. Уверяет меня, что он психиатр. Я говорил с ним пару раз в кабинете Оззи.
- И что же он?
- Джейк уверяет, что он будет говорить то, что нам нужно.
- Он должен быть действительно хорошим специалистом.
- Составил бы неплохую компанию ребятам из Уитфилда.
- Откуда он сам?
- По-моему, из Джексона. Он не производит впечатления человека, уверенного в своих силах. Ведет себя так, будто я собираюсь прикончить и его. Клянусь, оба раза, что мы с ним разговаривали, он был пьян. Задавал мне такие вопросы, которые никто из присутствовавших не мог понять. Записывал что-то, как профессор. Говорил, что надеется помочь мне. Я потом спросил о нем Джейка. Джейк велел не беспокоиться, сказал, что на суде тот будет трезвым. Но по-моему, Джейк и сам неспокоен.
- Тогда зачем же нам его использовать?
- Потому что он не требует платы. Кому-то там что-то должен. Настоящий психиатр потребует тысячу за то, чтобы освидетельствовать меня, и другую тысячу за то, чтобы дать показания в суде. Это еще считается недорого. Но и об этом я даже думать не могу.
Улыбка сошла с лица Гвен, теперь она смотрела в сторону.
- Нам нужны деньги дома, - проронила она, не глядя на мужа.
- Сколько?
- Пару сотен на продукты и оплату счетов.
- А сколько у тебя есть?
- Меньше пятидесяти.
- Подумаем, что можно сделать.
Она посмотрела на него с удивлением:
- Что это значит? Ты хочешь сказать, что сможешь раздобыть денег здесь, в тюрьме?
Карл Ли поднял брови, погрозил жене пальцем. Не ее это дело - задавать ему такие вопросы. Брюки все-таки носит он, хоть и в камере. Он по-прежнему глава семьи.
- Прости, - прошептала Гвен.
Глава 24
Приникнув глазом к трещинке в одном из витражей своей церкви, преподобный Эйджи с удовлетворением наблюдал за тем, как во двор один за другим въезжают блестящие "кадиллаки" и "линкольны". Сегодня, в воскресенье, он назначил на пять часов заседание церковного совета: нужно обсудить ситуацию с делом Хейли, выработать стратегию действий на последние три недели, оставшиеся до суда, нужно подготовиться к приезду адвокатов ассоциации. Еженедельные сборы пожертвований приносили ощутимые результаты: всего на сегодняшний день в округе было собрано более семи тысяч долларов, и почти шесть из них преподобный отец поместил на специальный счет Фонда защиты Карла Ли Хейли. Семье Хейли не было передано ничего. Эйджи ждал указаний ассоциации, сам он считал, что все деньги должны идти непосредственно в фонд. Семью, если уж она будет голодать, могут покормить сестры в церкви. Наличные потребуются на другие дела.
Совет обсуждал новые способы поднять сборы. Не так-то просто заставить небогатых в общем-то людей расстаться с деньгами, но поскольку в их памяти пока еще свежи все события, сейчас самое время попробовать чуть надавить на прихожан, порастрясти их кошельки. Сделать это позже будет просто невозможно.
Члены совета договорились встретиться на следующий день в Клэнтоне, в церкви Спрингдэйл. Люди из ассоциации должны были прибыть в город к утру. Никакой прессы - заседание будет чисто рабочим.
Норману Рейнфилду был тридцать один год, и он считался признанным гением в уголовном праве. Прославился он еще десять лет назад, когда стал самым молодым выпускником Гарвардской юридической школы, получив диплом в двадцать один год. Он наотрез отказался от исключительно выгодного предложения влиться в состав сотрудников одной из самых престижных на Уолл-стрит юридических фирм, которая к тому же принадлежала его отцу и деду. Вместо этого он выбрал карьеру адвоката Ассоциации борцов за гражданские права черного населения и все свое время тратил на то, чтобы без устали спасать от смертной казни черных жителей Юга. В своем деле он был высококлассным специалистом, и не его вина в том, что успеха, несмотря на весь свой талант, он добивался редко. Большинство тех черных южан, равно как и большинство тех белых южан, которым грозила смерть в газовой камере, заслуживали такой смерти. Однако Рейнфилд и его команда защитников работали не совсем впустую: даже когда они проигрывали, они умудрялись значительно продлить пребывание своего подзащитного на этом свете путем бесконечных протестов, жалоб и апелляций. Четверо из его клиентов были казнены - кто в газовой камере, кто на электрическом стуле, кто при помощи смертельного укола, - и Рейнфилд считал, что это уж чересчур. Все четыре раза он наблюдал за тем, как они умирают, и после каждой казни в нем крепло стремление в нарушение всех законов и любой этики послать ко всем чертям суд и его почтенного председателя, порвать в клочья любой мандат и вообще сделать что угодно, лишь бы остановить это узаконенное убийство одним человеком другого. Незаконные же убийства, те, которые с таким мастерством и жестокостью совершались его подопечными, Нормана не интересовали. Не его это было дело - размышлять о таких убийствах, вот он и не думал о них. Зато против убийств разрешенных, убийств, так сказать, официальных он направлял весь свой профессиональный талант, все благородное негодование своей праведной души.
Он редко спал более трех часов в сутки. Нелегко выспаться, имея тридцать одного клиента, каждый из которых живет в ожидании исполнения приговора. Плюс семнадцать человек, судебные процессы которых еще впереди. Плюс восемь себялюбивых адвокатов, его подчиненных, за которыми нужен глаз да глаз. В тридцать лет Норман выглядел на все сорок пять. Он состарился, стал нервным и неуживчивым. При нормальном раскладе он в настоящее время был бы слишком занят, чтобы мчаться на собрание каких-то черных священников в Клэнтон - где-то в Миссисипи. Но уж больно необычным стало это дело. Дело Хейли-мстителя. Отца, движимого страстью восстановить справедливость. На сегодняшний день этот случай являлся самым громким уголовным делом в стране. Тем более что все произошло в Миссисипи, где в течение многих лет белые убивали черных по любому поводу, а то и вовсе без него, и это никого не волновало, где белые насиловали черных, и это считалось спортом, где черных вешали за то, что они пытались оказать сопротивление. И вот вдруг чернокожий убивает двух белых парней, которые изнасиловали его дочь, и ему грозит смерть в газовой камере за то, что тридцать лет назад прошло бы вовсе незамеченным, окажись на его месте белый человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66