Металл оказался обрамлением миниатюры, выполненной на слоновой кости. На одной стороне – мужское лицо, на другой – женское. Сверху к оправе было приделано золотое ушко. Миниатюра была прикрыта тонким стеклом, надежно защищающим изображение. Несмотря на возраст медальона, яркие, многооттеночные краски совсем не выцвели, тонкие линии – не расплылись.
Гай бережно взял медальон в руки. Джудит бросилась посмотреть на него.
– Чарльз Бриксгем и его жена. – Гай провел пальцем по стеклу. – Чарльз был первым, кто умер в этой комнате. Я конечно же могу…
– Мастерс, пусть он заберет медальон, – сказал Г. М.
Все, кроме Мастерса, вышли из комнаты. Джудит взяла медальон у брата и разглядывала его на ходу. Он ее так заинтересовал, что она даже пару раз споткнулась. Затем она передала миниатюру Терлейну, и впервые перед ним предстали тени прошлого дома Мантлингов. В свое время они наполняли жизнью жуткую «вдовью комнату»: спали в ней, зажигали свечи, гляделись в зеркала. Они были обычными людьми. Впервые Терлейн в полной мере почувствовал, как ужасна комната, непостижимым образом пресекающая жизнь.
Мужское лицо на медальоне было молодым – на взгляд, не больше двадцати пяти, – тонко очерченным, мечтательным, нежным до прозрачности. Собственные – не парик – волосы мужчины были собраны в косицу. На нем был шейный платок и доверху застегнутый коричневый сюртук. Пальцы его придерживали подбородок, как бы в задумчивости. Несмотря на то что на миниатюре его лицо покрывал чуть заметный румянец, можно было заподозрить, что в жизни ему была свойственна бледность. Легко ранимый, чувствительный человек, разум которого балансировал между реальностью и мечтами… Женское лицо было противоположностью мужскому: по-своему нежное, оно обладало мягкой латинской привлекательностью, в темных глазах присутствовал отблеск здорового практицизма, для женщины на миниатюре столь же естественного, как кудри ее напудренного парика. Ее губы были сурово поджаты. Похоже, и в жизни щеки ее отличались здоровым румянцем.
– Скажите, она похожа на меня? – неожиданно спросила Джудит. – Гай уверяет, что похожа. Он судит по ее портрету, который висит наверху. Я же не могу найти ни малейшего сходства. Разный цвет глаз, волос… все разное. Я бы повесилась, если бы у меня были такие толстые щеки. Ну почему художники того времени, в особенности французы, всегда изображали лица такими круглыми и широкоглазыми, будто их накачали воздухом? Нет, лучше повеситься, чем быть похожей на нее!
– Дорогая, она была очень умной женщиной, – сказал Гай.
Лица с медальона стояли перед глазами Терлейна еще долгое время после того, как компания оказалась у кабинета Мантлинга. Из-за двери доносились резкие звуки ударов и приглушенные проклятия. Констебль, охранявший вход, с любопытством заглядывал в комнату. Г. М. проворчал, что его ждет Мастерс, и он исчез. Равель и Карстерс, в свете настольной лампы, склонились над доской для багателя. Первый мрачно подсчитывал очки и изощренно ругался, потому что за двадцать шаров набрал только пятьсот очков. Смущенный Карстерс поспешно сгребал со стола серебряные монеты.
– Мы должны что-то предпринять! – закричал Карстерс, завидев Джудит. – Они хотят нас изолировать, они не выпустят нас отсюда! – Он старался выглядеть оскорбленным. – Черт побери, Джудит, не смотри на меня так, будто я муха, упавшая тебе в салат! Я предлагал тебе помощь, предлагал свою дружбу, хотел, чтобы…
– Не обращайте на него внимания, – с вальяжной снисходительностью заметил Равель. – Он слегка пьян. Пил виски с содовой. Он мне говорит: «Старик, я предлагал ей свою защиту, а она отвергла мою защиту». Затем выпивает стакан виски с содовой. Я ему говорю: «Понятно, старик, но от чего ты собрался ее защищать?» Он отвечает: «Это не важно. Дело не в этом. Дело в принципе» – и выпивает еще стакан. Проклятие! Я и сам почти англичанин, но черт меня побери, если я вас понимаю! Может, мне стоило пить больше виски. Старина, вот что я сейчас сделаю: я забью десять, по чертовому шестипенсовику за шар. Ну что, идет?
– Уберите чертову доску! – заревел Г. М. – И… Нет! Погодите секунду. Где все? Где Мантлинг?
– Пошел прилечь, – с готовностью, будто пытаясь реабилитироваться, ответил Карстерс. – Представить себе не могу, что с ним такое приключилось. В трудной ситуации он никогда не теряет головы. Можете мне поверить. Но после того, как умер бедняга Бендер, он, по-моему, стал просто разваливаться на кусочки. Ничего не понимаю. Я…
– А где мисс Изабелла?
Равель посерьезнел:
– Думаю, у нее припадок. С чего вдруг? Вы только представьте… Мы сидим тут, играем, а она врывается и опрометью бежит вон к тому столу. Вытаскивает один за другим ящики и высыпает их содержимое на пол. Там, за дверью, стоял бобби, охранял. Он бросается за ней…
– Хватит! – перебил его Карстерс. Он выглядел взволнованным. – Это, конечно, все пустяки, но шуму было много. Джуди, тебе лучше поговорить с ней. Она вбила себе в голову какую-то безумную идею насчет тех маленьких дротиков, которые мы с Аланом привезли из Америки, – не стрел, не копий, а стрелок длиной не больше двух дюймов. Она считает, что они отравлены.
– А разве нет? – спросил Гай тихим, вкрадчивым голосом. – Помнится, вы и сами говорили, что они отравленные.
– Да. Говорил. Может, они и отравленные, а может, и нет. Один шанс из тысячи, – с жаром ответил Карстерс. – А если есть хоть один шанс, то говорить уже можно. Так интереснее. Например…
– Никому здесь не хочется слушать, что, по вашему мнению, интересно, а что нет, – вмешалась Джудит, – тем более мне. Простите за откровенность, но, по-моему, зря вы сюда приехали. К сожалению, с вашим присутствием здесь ничего не поделаешь – вы ведь считаетесь другом моего брата. Но раз уж вы находитесь в нашем обществе, мы вправе ожидать от вас соблюдения элементарных приличий. Вместо этого вы без конца пьете виски с содовой, хвастаете напропалую о… – Она повернулась к Г. М.: – Сэр Генри, зачем вы заставили нас с Гаем сюда прийти?
Карстерс стоял неподвижно. Его взгляд был обращен внутрь себя, будто на источник света, глаза прищурены.
– О господи, – выдохнул он. – Так вот оно как?
Послышался шорох оборчатых юбок, и Джудит исчезла. Карстерс тупо смотрел на дверь, за которой она скрылась, затем медленно поднял руку и, казалось, забыл о ней. Рука упала. Со стороны его жест напомнил бросание костей. Терлейн был уверен, что перепалка приведет Г. М. в ярость, и потому его удивило умиротворенное выражение лица сэра Генри.
– Понятно, – сказал Г. М. – Я так и чувствовал, что, пока мы сидим во «вдовьей комнате», тут не все ладно.
– Проклятые дротики! – воскликнул Карстерс. – Откуда я мог знать, что они доставят столько хлопот? Тогда она ничего такого не сказала. Она всегда смеялась, когда я пытался поговорить с ней серьезно, и я думал… Она уверяла, что ей не свойственна сентиментальность. У современных женщин такое в голове творится! Невольно подумаешь, что и правда – не свойственна. А как узнать наверное? Однажды, в этой самой комнате, я рассказывал ей байки об отравленном оружии и одновременно крутил в пальцах один из тех дротиков. Дротик вырвался и – надо же такому случиться! – воткнулся мне в руку. Я и правда поначалу чуть сознание не потерял, а потом подумал, что, даже если он и отравлен, он все же может сослужить мне неплохую службу, пусть даже перед смертью. Я сказал: «Джуди, девочка моя, со мной все кончено», да еще и притворился, будто умираю – ну, как в кино. Господи, я и не подозревал, что могу так убедительно играть. Вот что значит иметь впереди ровное поле, без всяких там рвов и убежищ для дичи! Я признался в своих чувствах к ней и добавил: «Но теперь это ни к чему, Джуди, девочка моя, потому что время мое подходит к концу. Я умираю». Ха! В ответ она сказала мне много такого, – Карстерс ухмыльнулся и выпятил грудь, – чего я, будучи джентльменом, не собираюсь повторять. Заметьте: когда я меньше чем за неделю до описываемых событий говорил ей почти то же самое, она назвала мои признания тошнотворным бредом. Но потом удача от меня отвернулась. Она вышла, чтобы позвать доктора или кого-нибудь еще, и влетела обратно в самый неподходящий момент: я как раз встал, чтобы сделать глоточек-другой, для храбрости. А она ожидала увидеть меня в кресле, non compos . И все пошло наперекосяк, а ведь я почти заполучил ее…
Равель потряс головой и глубокомысленно постучал пальцем по носу.
– Dans l'amour, mon viex, – произнес он, взяв напыщенный и серьезный тон, какой большинство его соотечественников используют в разговорах о данном предмете, – il faut s'approcher de la femme avec le plus grand soin, voyez. Вам нужно было завоевывать ее исподволь. Я настоятельно советую вам делать большинство вещей в жизни постепенно. Наступает время, когда медлить уж больше нельзя, и тут уже слишком поздно, чтобы вообще о чем-либо задумываться.
– Понятно, – проворчал Г. М. – Она рассмеялась, сказала, что знала все с самого начала и просто решила вам подыграть? И в тот вечер вы были друг с другом милы, и все было прекрасно? А спустя два или три дня она взъелась на какую-нибудь ерунду, и все стало разваливаться? Хм. А теперь слушайте, черт бы вас побрал! Я больше не намерен терпеть ваши бредни. Мне нужна правда о яде.
– Дротик не был отравлен, – уныло сказал Карстерс.
– А остальное оружие?
– С копьями и стрелами все в порядке. Думаю, с маленькими дротиками – тоже. Но вы скоро сами узнаете. Я ведь говорил, что пожилая леди закатила истерику? Ну, сначала появился один полисмен, за ним – сержант и еще один бобби. Потом еще несколько человек, из команды криминалистов – они сидели в передней, сверяли результаты. Они забрали дротики с собой. Арнольд увел Изабеллу наверх. Думаю, она уже оправилась.
– Ну, если это все, тогда уходите. Да, выметайтесь! Идите куда хотите, но не покидайте пока дом… Нет, подождите-ка! – Г. М. придержал Равеля, а Карстерс, бормоча под нос, вышел. – Погодите. Успеете еще в багатель наиграться. Мы собираемся послушать занимательный рассказ из истории семьи.
– Из истории семьи? Какой семьи?
– Вашей, – сказал Г. М. – Вы не сказали нам, что состоите с Бриксгемами в родственных отношениях.
Равель прищурился. Нижняя часть его лица продолжала улыбаться, в то время как лоб собирался в складки, явственно выражавшие удивление.
– Вы что, шутите? Разумеется, я очень польщен, но кто сказал, что я родственник моих друзей?
– Полиция, – ответил Гай. – И я тоже так думаю. Я посмотрел по документам. Не думаю, что кто-нибудь еще знает. Алан точно не в курсе. Я предпочел молчать, поскольку вы также ни единым словом не обмолвились о вашем с нами родстве.
– Буду с вами откровенен, – неожиданно сказал Равель. – Да не будьте вы таким занудой! Дело выеденного яйца не стоит. Я слышал, что между нами существует дальнее родство. Такое дальнее, что мы могли бы считаться просто хорошими друзьями. Так вот! Я приехал, чтобы, возможно, купить что-нибудь. Зачем ставить друзей в неловкое положение? Я что, должен сказать: «Алан, старик, продай мне вот это и вон то за ту цену, которую назначу я. Мы ведь родственники!»? Нет, нет и нет! Так дела не делаются, верно? Поэтому я и не говорил.
Гай поклонился.
– Так как мы оба знаем, что вы будете вести дела честно и порядочно, мы можем оставить все как есть. Я не возражаю.
– Хорошо. Тысячу раз благодарю, – ответил ничуть не встревоженный Равель и весело вернул поклон. – Сегодня я выпил слишком много виски с содовой для того, чтобы мои импровизированные признания были удачными. У меня всю ночь не выходит из головы тот парень, который так ужасно окончил свои дни. Однако я рад, что на его месте оказался не я. Скажите, вы что-нибудь обнаружили? Полицейские все от нас скрывают. А мне интересно.
– Ага. Вашего предка тоже интересовали подобные вещи, – кивнул Г. М. – Вы, случаем, не знаете, нет ли среди тамошней мебели восемнадцатого века чего-нибудь, сделанного Мартином Лонгвалем?
Равель вскинул брови:
– Уверяю вас, сэр, мои сведения о семье Лонгваль не простираются так глубоко в прошлое. Я не знаю иного Мартина Лонгваля, кроме моего двоюродного дедушки.
– В таком случае, – медленно сказал Г. М., – если вы ничего не знаете о мебели, то, может, вам что-нибудь известно о замазке? Гай, например, кое-что знает.
Повисла мертвая тишина. Г. М. так долго удерживал при себе свой козырь, что Терлейн почти забыл о нем, забыл о том, что сказал Гай в гостиной мисс Изабеллы. Упоминание о замазке произвело эффект разорвавшейся бомбы, но человек, которого оно должно было касаться больше всех, остался невозмутимым. Гай спокойно оглянулся по сторонам; подождав немного, он поднял руки и несколько раз хлопнул в ладоши. Зато Равель, который как раз прикуривал, обжег пальцы спичкой. Витиевато выругавшись, он повернулся к камину и бросил сигарету в огонь. Никто не успел заметить выражения его лица. Когда он повернулся, на его лице снова была застывшая улыбка, словно закрепленная толстым слоем штукатурки. На висках вздулись вены.
– Замазка? – повторил он. – Простите меня, сэр, но что такое «замазка»? Я не понимаю. – Он прокашлялся. – Мне очень трудно запомнить некоторые английские слова. Я не знаю, что такое замазка.
– Судя по всему, друг мой, – учтиво сказал Гай, – вы все же знаете больше, чем сэр Генри. Как мне нравятся ваши выстрелы наугад, сэр Генри! До того нравятся, что я буду с вами полностью честен, когда начну рассказывать о «вдовьей комнате». Я не собирался открывать всего, но вы заслужили награду. Вы сможете отгадать причину тех смертей – если окажетесь достаточно сообразительны. Я предоставлю вам такую возможность. – Морщины на его лице собрались в улыбку. Он подошел к буфету. – Стаканчик портвейна для голоса. Где же портвейн? Алан держит его в одном из этих отделений…
Гай понимал, что все смотрят на него. В его голосе чувствовалась какая-то неестественность, заставляющая Терлейна неотрывно наблюдать за тем, что он делает. У Гая был вид ярмарочного шарлатана-фокусника. Он наклонился к нижним дверкам буфета – их было две – и, не прекращая говорить, повернул ключ на той, что справа.
– Вам всем нужно попробовать портвейн урожая 1898 года. Интересно, почему буфетные дверцы всегда заедают? Ведь в теплой комнате они не должны коробиться – не то что человеческие мозги. Так, сейчас…
Дверца жалобно заскрипела и открылась. Гай отступил назад, чтобы не загораживать свет, падающий на буфет от настольной лампы. И Терлейн, выглядывающий из-за плеча сэра Джорджа, увидел лицо.
Лицо с широко открытыми глазами смотрело на него из буфета. Гай засмеялся, и в ту же секунду Терлейн с облегчением, граничащим с гневом, понял, что к чему.
– Наверное, с другой стороны… Простите, господа! Надеюсь, никто не испугался? У Алана странное чувство юмора – иногда он ведет себя как ребенок. Он находит удовольствие в том, чтобы с помощью этой куклы рассказывать друзьям сомнительные анекдоты… Я, может быть, забыл вам сказать, что мой брат – весьма искусный для любителя чревовещатель?
Он стал открывать другую дверь.
Глава 9
ЛЕГЕНДА
– История «вдовьей комнаты», – стал рассказывать Гай, – начинается в городе Париже в 1792 году, в апреле. Начинается она с Ужаса, и конец ее еще не наступил.
Он сидел за столом, в маленьком круге света, и настольная лампа подсвечивала его стакан красным. Возле стакана лежал медальон. Он взял его, повернул той стороной, на которой был изображен мужчина, и показал четверым слушателям, сидевшим напротив. На мгновение лицо Гая показалось таким же безумным, как лицо мужчины на миниатюре.
– Чарльз Бриксгем был единственным сыном основателя нашей династии. В тот год ему исполнилось двадцать; он только что завершил год учебы в Париже, из его писем домой (в стиле Руссо, только с еще большим количеством цветистых оборотов) становится понятно, что его идолом была Французская революция. «Мы усердно трудились три года, – писал он в апреле, – конец еще далеко, но, благодарение Господу, мы достигли целей, пролив меньше крови, чем гражданские суды Англии проливают за полгода. Наше новое жирондистское правительство по-отечески твердо. В нем есть, са va sans dire, люди крайних убеждений, из трижды проклятого политического клуба якобинцев, но месье Ролан знает, как с ними управляться».
В Англии его отец, делец, поднявшийся из низов, и такой же фанатичный революционер, как его сын, высмеивает взгляды Чарльза, и в нескольких письмах, изобилующих грамматическими ошибками, повторяет одно и то же: «Нельзя приготовить гуся, сначала не свернув ему шею». На этой почве между отцом и сыном возникает конфликт, что подтверждается еще одним письмом Чарльза, в котором он пишет, что «отречется от родства и не примет ни единого пенни» от отца, придерживающегося таких взглядов. Сильные слова, как вы можете видеть, но молодой дурак не отступился от них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Гай бережно взял медальон в руки. Джудит бросилась посмотреть на него.
– Чарльз Бриксгем и его жена. – Гай провел пальцем по стеклу. – Чарльз был первым, кто умер в этой комнате. Я конечно же могу…
– Мастерс, пусть он заберет медальон, – сказал Г. М.
Все, кроме Мастерса, вышли из комнаты. Джудит взяла медальон у брата и разглядывала его на ходу. Он ее так заинтересовал, что она даже пару раз споткнулась. Затем она передала миниатюру Терлейну, и впервые перед ним предстали тени прошлого дома Мантлингов. В свое время они наполняли жизнью жуткую «вдовью комнату»: спали в ней, зажигали свечи, гляделись в зеркала. Они были обычными людьми. Впервые Терлейн в полной мере почувствовал, как ужасна комната, непостижимым образом пресекающая жизнь.
Мужское лицо на медальоне было молодым – на взгляд, не больше двадцати пяти, – тонко очерченным, мечтательным, нежным до прозрачности. Собственные – не парик – волосы мужчины были собраны в косицу. На нем был шейный платок и доверху застегнутый коричневый сюртук. Пальцы его придерживали подбородок, как бы в задумчивости. Несмотря на то что на миниатюре его лицо покрывал чуть заметный румянец, можно было заподозрить, что в жизни ему была свойственна бледность. Легко ранимый, чувствительный человек, разум которого балансировал между реальностью и мечтами… Женское лицо было противоположностью мужскому: по-своему нежное, оно обладало мягкой латинской привлекательностью, в темных глазах присутствовал отблеск здорового практицизма, для женщины на миниатюре столь же естественного, как кудри ее напудренного парика. Ее губы были сурово поджаты. Похоже, и в жизни щеки ее отличались здоровым румянцем.
– Скажите, она похожа на меня? – неожиданно спросила Джудит. – Гай уверяет, что похожа. Он судит по ее портрету, который висит наверху. Я же не могу найти ни малейшего сходства. Разный цвет глаз, волос… все разное. Я бы повесилась, если бы у меня были такие толстые щеки. Ну почему художники того времени, в особенности французы, всегда изображали лица такими круглыми и широкоглазыми, будто их накачали воздухом? Нет, лучше повеситься, чем быть похожей на нее!
– Дорогая, она была очень умной женщиной, – сказал Гай.
Лица с медальона стояли перед глазами Терлейна еще долгое время после того, как компания оказалась у кабинета Мантлинга. Из-за двери доносились резкие звуки ударов и приглушенные проклятия. Констебль, охранявший вход, с любопытством заглядывал в комнату. Г. М. проворчал, что его ждет Мастерс, и он исчез. Равель и Карстерс, в свете настольной лампы, склонились над доской для багателя. Первый мрачно подсчитывал очки и изощренно ругался, потому что за двадцать шаров набрал только пятьсот очков. Смущенный Карстерс поспешно сгребал со стола серебряные монеты.
– Мы должны что-то предпринять! – закричал Карстерс, завидев Джудит. – Они хотят нас изолировать, они не выпустят нас отсюда! – Он старался выглядеть оскорбленным. – Черт побери, Джудит, не смотри на меня так, будто я муха, упавшая тебе в салат! Я предлагал тебе помощь, предлагал свою дружбу, хотел, чтобы…
– Не обращайте на него внимания, – с вальяжной снисходительностью заметил Равель. – Он слегка пьян. Пил виски с содовой. Он мне говорит: «Старик, я предлагал ей свою защиту, а она отвергла мою защиту». Затем выпивает стакан виски с содовой. Я ему говорю: «Понятно, старик, но от чего ты собрался ее защищать?» Он отвечает: «Это не важно. Дело не в этом. Дело в принципе» – и выпивает еще стакан. Проклятие! Я и сам почти англичанин, но черт меня побери, если я вас понимаю! Может, мне стоило пить больше виски. Старина, вот что я сейчас сделаю: я забью десять, по чертовому шестипенсовику за шар. Ну что, идет?
– Уберите чертову доску! – заревел Г. М. – И… Нет! Погодите секунду. Где все? Где Мантлинг?
– Пошел прилечь, – с готовностью, будто пытаясь реабилитироваться, ответил Карстерс. – Представить себе не могу, что с ним такое приключилось. В трудной ситуации он никогда не теряет головы. Можете мне поверить. Но после того, как умер бедняга Бендер, он, по-моему, стал просто разваливаться на кусочки. Ничего не понимаю. Я…
– А где мисс Изабелла?
Равель посерьезнел:
– Думаю, у нее припадок. С чего вдруг? Вы только представьте… Мы сидим тут, играем, а она врывается и опрометью бежит вон к тому столу. Вытаскивает один за другим ящики и высыпает их содержимое на пол. Там, за дверью, стоял бобби, охранял. Он бросается за ней…
– Хватит! – перебил его Карстерс. Он выглядел взволнованным. – Это, конечно, все пустяки, но шуму было много. Джуди, тебе лучше поговорить с ней. Она вбила себе в голову какую-то безумную идею насчет тех маленьких дротиков, которые мы с Аланом привезли из Америки, – не стрел, не копий, а стрелок длиной не больше двух дюймов. Она считает, что они отравлены.
– А разве нет? – спросил Гай тихим, вкрадчивым голосом. – Помнится, вы и сами говорили, что они отравленные.
– Да. Говорил. Может, они и отравленные, а может, и нет. Один шанс из тысячи, – с жаром ответил Карстерс. – А если есть хоть один шанс, то говорить уже можно. Так интереснее. Например…
– Никому здесь не хочется слушать, что, по вашему мнению, интересно, а что нет, – вмешалась Джудит, – тем более мне. Простите за откровенность, но, по-моему, зря вы сюда приехали. К сожалению, с вашим присутствием здесь ничего не поделаешь – вы ведь считаетесь другом моего брата. Но раз уж вы находитесь в нашем обществе, мы вправе ожидать от вас соблюдения элементарных приличий. Вместо этого вы без конца пьете виски с содовой, хвастаете напропалую о… – Она повернулась к Г. М.: – Сэр Генри, зачем вы заставили нас с Гаем сюда прийти?
Карстерс стоял неподвижно. Его взгляд был обращен внутрь себя, будто на источник света, глаза прищурены.
– О господи, – выдохнул он. – Так вот оно как?
Послышался шорох оборчатых юбок, и Джудит исчезла. Карстерс тупо смотрел на дверь, за которой она скрылась, затем медленно поднял руку и, казалось, забыл о ней. Рука упала. Со стороны его жест напомнил бросание костей. Терлейн был уверен, что перепалка приведет Г. М. в ярость, и потому его удивило умиротворенное выражение лица сэра Генри.
– Понятно, – сказал Г. М. – Я так и чувствовал, что, пока мы сидим во «вдовьей комнате», тут не все ладно.
– Проклятые дротики! – воскликнул Карстерс. – Откуда я мог знать, что они доставят столько хлопот? Тогда она ничего такого не сказала. Она всегда смеялась, когда я пытался поговорить с ней серьезно, и я думал… Она уверяла, что ей не свойственна сентиментальность. У современных женщин такое в голове творится! Невольно подумаешь, что и правда – не свойственна. А как узнать наверное? Однажды, в этой самой комнате, я рассказывал ей байки об отравленном оружии и одновременно крутил в пальцах один из тех дротиков. Дротик вырвался и – надо же такому случиться! – воткнулся мне в руку. Я и правда поначалу чуть сознание не потерял, а потом подумал, что, даже если он и отравлен, он все же может сослужить мне неплохую службу, пусть даже перед смертью. Я сказал: «Джуди, девочка моя, со мной все кончено», да еще и притворился, будто умираю – ну, как в кино. Господи, я и не подозревал, что могу так убедительно играть. Вот что значит иметь впереди ровное поле, без всяких там рвов и убежищ для дичи! Я признался в своих чувствах к ней и добавил: «Но теперь это ни к чему, Джуди, девочка моя, потому что время мое подходит к концу. Я умираю». Ха! В ответ она сказала мне много такого, – Карстерс ухмыльнулся и выпятил грудь, – чего я, будучи джентльменом, не собираюсь повторять. Заметьте: когда я меньше чем за неделю до описываемых событий говорил ей почти то же самое, она назвала мои признания тошнотворным бредом. Но потом удача от меня отвернулась. Она вышла, чтобы позвать доктора или кого-нибудь еще, и влетела обратно в самый неподходящий момент: я как раз встал, чтобы сделать глоточек-другой, для храбрости. А она ожидала увидеть меня в кресле, non compos . И все пошло наперекосяк, а ведь я почти заполучил ее…
Равель потряс головой и глубокомысленно постучал пальцем по носу.
– Dans l'amour, mon viex, – произнес он, взяв напыщенный и серьезный тон, какой большинство его соотечественников используют в разговорах о данном предмете, – il faut s'approcher de la femme avec le plus grand soin, voyez. Вам нужно было завоевывать ее исподволь. Я настоятельно советую вам делать большинство вещей в жизни постепенно. Наступает время, когда медлить уж больше нельзя, и тут уже слишком поздно, чтобы вообще о чем-либо задумываться.
– Понятно, – проворчал Г. М. – Она рассмеялась, сказала, что знала все с самого начала и просто решила вам подыграть? И в тот вечер вы были друг с другом милы, и все было прекрасно? А спустя два или три дня она взъелась на какую-нибудь ерунду, и все стало разваливаться? Хм. А теперь слушайте, черт бы вас побрал! Я больше не намерен терпеть ваши бредни. Мне нужна правда о яде.
– Дротик не был отравлен, – уныло сказал Карстерс.
– А остальное оружие?
– С копьями и стрелами все в порядке. Думаю, с маленькими дротиками – тоже. Но вы скоро сами узнаете. Я ведь говорил, что пожилая леди закатила истерику? Ну, сначала появился один полисмен, за ним – сержант и еще один бобби. Потом еще несколько человек, из команды криминалистов – они сидели в передней, сверяли результаты. Они забрали дротики с собой. Арнольд увел Изабеллу наверх. Думаю, она уже оправилась.
– Ну, если это все, тогда уходите. Да, выметайтесь! Идите куда хотите, но не покидайте пока дом… Нет, подождите-ка! – Г. М. придержал Равеля, а Карстерс, бормоча под нос, вышел. – Погодите. Успеете еще в багатель наиграться. Мы собираемся послушать занимательный рассказ из истории семьи.
– Из истории семьи? Какой семьи?
– Вашей, – сказал Г. М. – Вы не сказали нам, что состоите с Бриксгемами в родственных отношениях.
Равель прищурился. Нижняя часть его лица продолжала улыбаться, в то время как лоб собирался в складки, явственно выражавшие удивление.
– Вы что, шутите? Разумеется, я очень польщен, но кто сказал, что я родственник моих друзей?
– Полиция, – ответил Гай. – И я тоже так думаю. Я посмотрел по документам. Не думаю, что кто-нибудь еще знает. Алан точно не в курсе. Я предпочел молчать, поскольку вы также ни единым словом не обмолвились о вашем с нами родстве.
– Буду с вами откровенен, – неожиданно сказал Равель. – Да не будьте вы таким занудой! Дело выеденного яйца не стоит. Я слышал, что между нами существует дальнее родство. Такое дальнее, что мы могли бы считаться просто хорошими друзьями. Так вот! Я приехал, чтобы, возможно, купить что-нибудь. Зачем ставить друзей в неловкое положение? Я что, должен сказать: «Алан, старик, продай мне вот это и вон то за ту цену, которую назначу я. Мы ведь родственники!»? Нет, нет и нет! Так дела не делаются, верно? Поэтому я и не говорил.
Гай поклонился.
– Так как мы оба знаем, что вы будете вести дела честно и порядочно, мы можем оставить все как есть. Я не возражаю.
– Хорошо. Тысячу раз благодарю, – ответил ничуть не встревоженный Равель и весело вернул поклон. – Сегодня я выпил слишком много виски с содовой для того, чтобы мои импровизированные признания были удачными. У меня всю ночь не выходит из головы тот парень, который так ужасно окончил свои дни. Однако я рад, что на его месте оказался не я. Скажите, вы что-нибудь обнаружили? Полицейские все от нас скрывают. А мне интересно.
– Ага. Вашего предка тоже интересовали подобные вещи, – кивнул Г. М. – Вы, случаем, не знаете, нет ли среди тамошней мебели восемнадцатого века чего-нибудь, сделанного Мартином Лонгвалем?
Равель вскинул брови:
– Уверяю вас, сэр, мои сведения о семье Лонгваль не простираются так глубоко в прошлое. Я не знаю иного Мартина Лонгваля, кроме моего двоюродного дедушки.
– В таком случае, – медленно сказал Г. М., – если вы ничего не знаете о мебели, то, может, вам что-нибудь известно о замазке? Гай, например, кое-что знает.
Повисла мертвая тишина. Г. М. так долго удерживал при себе свой козырь, что Терлейн почти забыл о нем, забыл о том, что сказал Гай в гостиной мисс Изабеллы. Упоминание о замазке произвело эффект разорвавшейся бомбы, но человек, которого оно должно было касаться больше всех, остался невозмутимым. Гай спокойно оглянулся по сторонам; подождав немного, он поднял руки и несколько раз хлопнул в ладоши. Зато Равель, который как раз прикуривал, обжег пальцы спичкой. Витиевато выругавшись, он повернулся к камину и бросил сигарету в огонь. Никто не успел заметить выражения его лица. Когда он повернулся, на его лице снова была застывшая улыбка, словно закрепленная толстым слоем штукатурки. На висках вздулись вены.
– Замазка? – повторил он. – Простите меня, сэр, но что такое «замазка»? Я не понимаю. – Он прокашлялся. – Мне очень трудно запомнить некоторые английские слова. Я не знаю, что такое замазка.
– Судя по всему, друг мой, – учтиво сказал Гай, – вы все же знаете больше, чем сэр Генри. Как мне нравятся ваши выстрелы наугад, сэр Генри! До того нравятся, что я буду с вами полностью честен, когда начну рассказывать о «вдовьей комнате». Я не собирался открывать всего, но вы заслужили награду. Вы сможете отгадать причину тех смертей – если окажетесь достаточно сообразительны. Я предоставлю вам такую возможность. – Морщины на его лице собрались в улыбку. Он подошел к буфету. – Стаканчик портвейна для голоса. Где же портвейн? Алан держит его в одном из этих отделений…
Гай понимал, что все смотрят на него. В его голосе чувствовалась какая-то неестественность, заставляющая Терлейна неотрывно наблюдать за тем, что он делает. У Гая был вид ярмарочного шарлатана-фокусника. Он наклонился к нижним дверкам буфета – их было две – и, не прекращая говорить, повернул ключ на той, что справа.
– Вам всем нужно попробовать портвейн урожая 1898 года. Интересно, почему буфетные дверцы всегда заедают? Ведь в теплой комнате они не должны коробиться – не то что человеческие мозги. Так, сейчас…
Дверца жалобно заскрипела и открылась. Гай отступил назад, чтобы не загораживать свет, падающий на буфет от настольной лампы. И Терлейн, выглядывающий из-за плеча сэра Джорджа, увидел лицо.
Лицо с широко открытыми глазами смотрело на него из буфета. Гай засмеялся, и в ту же секунду Терлейн с облегчением, граничащим с гневом, понял, что к чему.
– Наверное, с другой стороны… Простите, господа! Надеюсь, никто не испугался? У Алана странное чувство юмора – иногда он ведет себя как ребенок. Он находит удовольствие в том, чтобы с помощью этой куклы рассказывать друзьям сомнительные анекдоты… Я, может быть, забыл вам сказать, что мой брат – весьма искусный для любителя чревовещатель?
Он стал открывать другую дверь.
Глава 9
ЛЕГЕНДА
– История «вдовьей комнаты», – стал рассказывать Гай, – начинается в городе Париже в 1792 году, в апреле. Начинается она с Ужаса, и конец ее еще не наступил.
Он сидел за столом, в маленьком круге света, и настольная лампа подсвечивала его стакан красным. Возле стакана лежал медальон. Он взял его, повернул той стороной, на которой был изображен мужчина, и показал четверым слушателям, сидевшим напротив. На мгновение лицо Гая показалось таким же безумным, как лицо мужчины на миниатюре.
– Чарльз Бриксгем был единственным сыном основателя нашей династии. В тот год ему исполнилось двадцать; он только что завершил год учебы в Париже, из его писем домой (в стиле Руссо, только с еще большим количеством цветистых оборотов) становится понятно, что его идолом была Французская революция. «Мы усердно трудились три года, – писал он в апреле, – конец еще далеко, но, благодарение Господу, мы достигли целей, пролив меньше крови, чем гражданские суды Англии проливают за полгода. Наше новое жирондистское правительство по-отечески твердо. В нем есть, са va sans dire, люди крайних убеждений, из трижды проклятого политического клуба якобинцев, но месье Ролан знает, как с ними управляться».
В Англии его отец, делец, поднявшийся из низов, и такой же фанатичный революционер, как его сын, высмеивает взгляды Чарльза, и в нескольких письмах, изобилующих грамматическими ошибками, повторяет одно и то же: «Нельзя приготовить гуся, сначала не свернув ему шею». На этой почве между отцом и сыном возникает конфликт, что подтверждается еще одним письмом Чарльза, в котором он пишет, что «отречется от родства и не примет ни единого пенни» от отца, придерживающегося таких взглядов. Сильные слова, как вы можете видеть, но молодой дурак не отступился от них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28