Иногда тонкости этих правил ускользают от нее. Ей следует ясно дать понять Калебу, что у нее нет ни малейшего желания позволять кому бы то ни было использовать себя.
Глава 8
Небольшая дешевая шкатулка оказалась именно там, где он ее спрятал вечером того дня, когда ему исполнилось восемнадцать лет. Калеб подковырнул панель на задней стенке бюро и сунул руку в открывшийся тайник. Его пальцы сжали коробочку.
Он медленно извлек ее и осмотрел при свете стоявшей на ночном столике лампы. Она показалась ему еще более обшарпанной, чем он помнил. Несколько фальшивых драгоценных камней расшаталось в своих гнездах. Позолота почти совершенно стерлась. Голубое виниловое покрытие выцвело и начало местами трескаться и отставать.
Калеб поставил шкатулку на ночной столик и сел на кровать. Он наклонился вперед, поставил локти на колени, не отрывая глаз от единственной вещи, оставшейся ему от матери.
Роланд отдал ему шкатулку в день его восемнадцатилетия. Тогда Калеб впервые узнал, что его дед позволил сохранить что-то, что принадлежало Кристал Брук.
— Здесь все, — сказал ему в тот день Роланд. — Вся эта проклятая история о том, как она соблазнила и погубила моего сына. Я сохранил эти вырезки для тебя, чтобы ты видел, как эта сука едва не погубила всю нашу семью.
— Зачем вы мне это отдаете, сэр? — Калеб во все глаза смотрел на шкатулку, и она представлялась ему ужасным ящиком Пандоры.
— Потому что там заключена правда. Мужчина должен быть способен смотреть правде в глаза, не дрогнув. Ты теперь мужчина, Калеб.
— Да, сэр. — Калеб взял шкатулку так, бyдто она была сделана из расплавленного свинца. Она жгла ему руки.
— Я всю жизнь выращиваю лошадей. — Роланд стоял у окна гостиной и смотрел в сторону выгула, где пасся один из его лучших арабов, жеребец по кличке Уиндстар. — И понял только одно: кровь всегда сказывается. Я тебе говорил это достаточно часто.
Руки Калеба так сжали шкатулку, что он испугался, как бы она не сломалась. Эту лекцию он слышал в прошлом не один раз.
— Да, сэр.
— В тебе есть ее кровь. От этого никуда не денешься. Кровь дешевой шлюшки, дряни, проститутки. Но в тебе есть и кровь Вентрессов, Калеб. Вентрессы — сильная порода. Видит Бог, я сделал все, что мог, чтобы в тебе проявилась только родословная со стороны Вентрессов.
Бешенство скрутило Калебу внутренности, но лицо его осталось, как всегда, бесстрастным.
— Я знаю это, сэр.
— И думаю, что мне удалось этого добиться. — В голосе Роланда слышалось какое-то свирепое удовлетворение. — Знаю, что временами бывал с тобою суров, но это для твоей же пользы.
— Да, сэр.
— Я скажу тебе правду, Калеб. Кое в чем из того, что случилось тогда, много лет назад, был виноват я сам. Франклин прав, говоря, что я был слишком снисходителен к Гордону, когда тот рос. Твой отец был моим единственным сыном, и я хотел, чтобы у него было все. Это было большой ошибкой с моей стороны. Моя снисходительность ослабила в нем чувство долга и ответственности. Это сделало его уязвимым. Когда явилась она, то он оказался легкой добычей.
— Я знаю. Вы говорили мне это, сэр.
Роланд стиснул в кулак прижатую к боку руку.
— Но с тобой этой ошибки я не совершил, клянусь Богом. Я сделал все для того, чтобы ты понял, что значит быть Вентрессом, чего от тебя ожидают. Теперь ты отправляешься в колледж. Будущее Вентресссов находится в твоих руках. Никогда этого не забывай.
— Я сделаю все возможное, сэр.
Роланд повернулся и посмотрел на него глазами, в которых блестела решимость.
— Разумеется, ты сделаешь все возможное. Вентрессы всегда делали все возможное. Ты станешь гордостью нашей семьи, Калеб.
— Да, сэр.
— И когда придет время, — заключил Роланд со сдержанной страстностью, — ты женишься на хорошей женщине, на безупречной женщине, такой, которая вернет этой семье сильную и чистую кровь, Ты выберешь женщину, которая будет полной противоположностью родившей тебя дешевой суке. Ты понимаешь это, Калеб?
— Да, сэр.
Негромкий, скребущий звук, донесшийся с веранды перед его спальней, проник в сознание Калеба. Он отогнал от себя воспоминания о дне своего восемнадцатилетия и поднялся с кровати.
Раздался тихий, настойчивый стук в застекленную дверь как раз в тот момент, когда Калеб взялся за ручку.
— Калеб? — Голос Сиренити был едва различим. — Ты здесь?
Он открыл дверь и увидел стоящую там Сиренити в купальном халате и тапочках. Ее волосы были подняты вверх и скручены в слабый узел на темени. Это прическа подчеркивала изящную линию ее шеи. Чтобы было не так холодно, она обхватила себя руками.
При виде ее Калеб ощутил, что все у него внутри наливается теплой тяжестью. Она — именно то, что ему нужно, чтобы отделаться от мыслей о шкатулке.
— Подумать только, это, оказывается, ты, — тихо сказал он.
— Можно войти? Здесь на веранде ужасно холодно.
— Сделай милость. — Он распахнул дверь. — Я не ожидал, что ты придешь.
— Мне надо поговорить с тобой.
Калеб вопросительно изогнул одну бровь, медленно закрывая дверь. — Что-то не так?
— Я не знаю. Именно это я и хочу от тебя узнать. У меня к тебе несколько вопросов. — Сиренити остановилась, увидев стоящую на ночном столике шкатулку. — Что это такое? Похоже на шкатулку, где женщины хранят свои украшения.
— Это и есть шкатулка. Она принадлежала моей матери.
— Правда? — Сиренити подошла ближе и взяла шкатулку в руки. — Красивая.
— Просто дешевая пластмасса.
— Ну и что с того? — Сиренити разглядывала шкатулку с волнением и восхищением. — Наверно, твоя мама держала в ней вещи, которые имели для нее большое значение. Представляю, как она ею дорожила и как дорожишь ею ты — ведь для тебя это память о маме.
— Я не сентиментален.
Сиренити понимающе улыбнулась.
— Еще как сентиментален. Ты очень эмоциональная личность. И это одна из черт, которые мне понравились в тебе с самого начала.
— Я знаю, что тебе понравилось во мне с самого начала. То, что я способен помочь тебе наладить этот твой каталожный бизнес.
Она с досадой посмотрела на него.
— Что с тобой творится сегодня? Ты пребываешь в исключительно паршивом настроении с тех пор, как мы оставили за спиной горы.
— Извини. С ассортиментом настроений у меня туго. По большей части у меня вообще не бывает настроений. — Калеб пересек комнату и взял у нее из рук шкатулку. Выдвинув первый попавшийся ящик бюро, он убрал ее туда.
— Ты возьмешь ее с собой, когда мы завтра уедем?
— С какой стати мне это делать? — Калеб задвинул ящик.
— С такой, что она явно что-то значит для тебя. — Ее рука потрогала маленького грифона, висевшего у нее на шее. — Нам всем нужно, чтобы нас окружали несколько вещей, которые чем-то особенно дороги. Нельзя пытаться жить в вакууме, Калеб.
— Хватит о шкатулке. Какой вопрос ты xoтела задать?
— Ах, да. — Она сузила глаза. — Я хочу знать, зачем ты привез меня сюда.
— Разве не ясно? Мы с тобой связаны. Я xoтел, чтобы ты познакомилась с моей семьей. — Он провел пальцем сверху вниз по ее щеке. — Я ведь консервативный тип, помнишь?
Простое прикосновение к ней возбудило и согрело его. Дверь, открывшаяся было у него внутри, когда он достал из тайника шкатулку, снова закрылась. Тот давнишний гнев был надежно упрятан за железную решетку. Он снова полностью владел собой.
Калеб понял, что Сиренити увидела желание у него в глазах, потому что задержала дыхание и отступила на шаг. Он усмехнулся. Она не может скрыть свою реакцию, подумал он. У нее не было такой богатой как у него, практики в деле сокрытия эмоций.
— Я не уверена, что ты привез меня сюда с единственной целью познакомить со своей семьей, — сказала она. — Во всяком случае, не в обычном понимании.
— Ты так думаешь?
— Да. Все выглядело почти так, как если бы ты хотел, чтобы они выказали неодобрение по отношению ко мне. А я еще так старалась вписаться в их общество.
— Ты и вписалась.
— Да, я старалась изо всех сил, только ты не очень-то мне помогал. Мне не понравилось то, что происходило сегодня вечером у вас в гостиной, Калеб. Было похоже, что ты специально дразнил своих родственников.
— Дразнил?
— Да, дразнил, задевал их, назови это как хочешь. — Сиренити нетерпеливым жестом руки рассекла воздух. — Такое впечатление, что ты хотел спровоцировать их и для этого использовал меня.
— С какой стати мне провоцировать родственников? — Он двинулся к ней и на этот раз почувствовал раздражение, когда она отступила еще на шаг назад.
— Точно я этого не знаю. — Ощутив у себя за спиной стену, она кольнула его взглядом. — Но я много думала этим вечером. И невольно вспомнила, как ты буквально чуть не лопнул от злости, когда только услышал о тех фотографиях, сделанных Эмброузом.
— При чем тут эти чертовы фотографии? — Калебу не нравилось направление, которое приняли ее мысли. Инстинктивно ему захотелось отвлечь ее. Упершись руками в стену по обе стороны ее головы, он захватил ее в плен.
Она вздернула подбородок.
— Мне пришло в голову, что твой дед, вероятно разъярился бы еще больше, чем ты, узнай он об этих снимках. Он ведь из другого поколения. Могу поспорить, что он даже еще больший пуританин и консерватор, чем ты.
— Об этом не беспокойся. Он не узнает о тех фотографиях.
— Но если бы все-таки узнал, то был бы очень сильно расстроен, — настаивала Сиренити. — Bозможно, он не смог бы принять меня. Возможно, потребовал бы, чтобы ты перестал со мной встречаться.
На щеках у Калеба шевельнулись желваки.
— Неужели ты можешь хоть на секунду подумать, что я разорвал бы наши отношения из-за того, что ты не понравилась деду? Тебе надо понять одну вещь, Сиренити. Я очень много делаю для семьи, но не позволяю родственникам вмешиваться в мои личные дела.
— Меня больше беспокоит то, что ты своими отношениями со мной, похоже, бросаешь вызов своей семье. Я наблюдала за тобой сегодня. Ты словно провоцировал их на неодобрительные высказывания в мой адрес.
— К черту их всех. — Он поймал ее рот и впился в него, чтобы остановить поток слов.
Она не сопротивлялась, но и не ответила так, как в прошлый раз. Просто ждала, когда закончится поцелуй.
Когда Калеб поднял голову, он тяжело дышал.
— Сиренити, это не имеет никакого отношения к моему деду.
— Ты уверен?
— Уверен, черт побери.
— Я ведь серьезно, Калеб. — Она смотрела ему прямо в глаза. — Я не позволю тебе использовать меня в какой-то личной вендетте, которую ты, возможно, намерен объявить своей семье.
— Я хочу тебя, — пробормотал он ей в шею. — Я привез тебя сюда, чтобы представить деду. Я вырос в семье, где очень ценят традиционные ритуалы и ожидают, что я буду их уважать. Но что бы Роланд Вентресс ни сказал или ни сделал, это никак не повлияет на то, что происходит между нами двоими. Это тебе ясно?
Она поколебалась, но потом напряжение стало постепенно отпускать ее. Она несмело улыбнулась.
— Честное слово?
— Честное слово, — прошептал Калеб.
Осознание того, что он сказал именно то, что думал и чувствовал, ударило по нему с силой приливной волны.
Он хотел ее так сильно, как не хотел еще ничего в своей жизни. Она относилась к тому немногому, чего он когда-либо хотел только для самого себя, а не для того, чтобы угодить деду или в очередной раз удовлетворить его неизменное требование безупречности и успеха во всем.
Калеб понимал, что желание, которое он испытывал к Сиренити, делало его потенциально уязвимым, чего раньше с ним никогда не случалось. Оно давало ей больше власти над ним, чем он когда-либо позволял иметь женщине. Но он был уверен, что справится с ситуацией. Уж чему-чему, а управлению своими эмоциями он научился, пока рос в доме деда.
К тому же он не собирался повторять той ошибки, которую когда-то сделал отец. Он никогда не позволит женщине, кто бы она ни была, поломать ему жизнь. Даже у Сиренити нет такой власти, подумал Калеб.
— Калеб?
— Поцелуй меня. — Он сжал ее голову в ладонях и накрыл ее рот своим. На этот раз он скорее просил, а не брал штурмом, уговаривал, а не вторгался.
Сиренити разжала зубы и впустила его. Она обвила руками его талию и прижалась к нему.
Ток возбуждения пронзил тело Калеба. Он просунул руку под ее халат, и ему на ладонь легла восхитительная округлость ее груди. Она затрепетала в ответ. Она хочет его. Знание этого зажгло огонь у него в крови.
Не отпуская ее губ, Калеб начал постепенно подводить Сиренити к кровати. Сначала она легко пошла за ним, но, сделав несколько шагов, вдруг резко остановилась.
— Нет, — прошептала она, вырываясь из его объятий. — Не надо.
— Почему нет? — Он не хотел спорить. Он был в состоянии думать лишь о том, как уложить Сиренити в постель. — Пару дней назад у меня сложилось впечатление, что ты передумала и хочешь, чтобы мы занялись любовью.
Она сердито посмотрела на него, торопливо поправляя халат.
— Не имеет значения, чего я хочу или не хочу. По крайней мере сегодня. Это было бы, без сомнения, полной противоположностью тому, что твой дед считает хорошими манерами. Его поколение не одобряет подобных вещей. Будет правильно, если мы отнесемся с должным уважением к его взглядам и привычкам.
— Черт побери, Сиренити, я же сказал тебе, мне плевать на то, что он подумает.
— Да, я знаю, но я гостья у него в доме и считаю, что должна вести себя по его правилам. Он производит впечатление очень старомодного человека. Он бы, вероятно, счел совершенно неприличным с нашей стороны заниматься сексом здесь, в этой спальне, где ты спишь с детства.
Калеб понял, что она говорит это вполне серьезно.
— Хотя деду перевалило за восемьдесят, он не страдает старческим слабоумием. Держу пари на что угодно: он думает, что мы с тобой спим.
— Дело не в этом, — сказала она, направляясь к двери на веранду. — Дело в том, что он такой человек, который ожидает, что его внук будет вести свои лю6овные дела, соблюдая приличия и такт. Именно так делалось в его время.
— А ты откуда знаешь?
— Ладно, перестань. Это же очевидно. — Она остановилась, взявшись за дверную ручку. — Скажи мне правду. Ты когда-нибудь занимался любовью с другой женщиной под этой крышей?
Калеб одной рукой облокотился на крышку бюро и несколько секунд молча разглядывал ее. Он чувствовал, что не на шутку сердит. Он хотел сделать следующий шаг в их отношениях. А Сиренити почему-то вдруг заупрямилась. Если бы на ее месте была любая другая женщина, то он заподозрил бы, что она играет с ним в кошки-мышки. Но Сиренити — это Сиренити. Он не мог представить себе, чтобы она с успехом играла в такую игру.
— Нет, — сказал Калеб. — Никогда.
— Вот видишь? До сих пор ты считал необходимым соблюдать приличия, приезжая сюда. Ты должен это признать.
Калеб подумал над этим, потом пожал плечами.
— Пожалуй, ты права. — Временами Сиренити бывала чертовски проницательна. Действительно, во всех немногих случаях, когда он привозил сюда свою женщину, чтобы познакомить ее с Роландом, он считал своим долгом вести себя с безупречностью, которой от него и ожидали.
— Это в общем-то маленький городок с присущими таким городкам ценностями, — лекторским тоном произнесла Сиренити. — Твой дед прожил здесь всю жизнь. Ты здесь вырос. Все тебя знают. Не надо быть социологом, чтобы понимать, что некоторые вещи никогда не меняются в маленьких городках.
— Если уж ты так настроена уважать обычаи маленького городка, то зачем явилась ко мне в комнату? — спросил Калеб.
Она густо покраснела.
— Я пришла сюда, потому что мне обязательно надо было поговорить с тобой. Я хотела, чтобы ты дал мне честное слово, что ты не используешь меня для каких-то своих целей.
— Сиренити…
— Но теперь, когда мы так приятно поболтали и я знаю, что ты не затеял никакой сомнительной игры со своей семьей, мне действительно пора вернуться к себе в комнату.
— Сиренити… — терпеливо повторил Калеб.
— Что? — Вцепившись одной рукой в отвороты своего халата, она тихо открыла застекленную дверь и выглянула в темноту. Ей явно не хотелось, чтобы кто-нибудь заметил, как она украдкой пробирается обратно в свою комнату.
— Просто я думал, тебе приятно будет узнать, что их было немного.
— Кого было немного? — спросила она, обернувшись через плечо.
— Женщин. И я был всегда исключительно тактичен.
Она широко улыбнулась.
— Я знаю. И это одно из того, что мне нравится в тебе, Калеб. У тебя высокие критерии во всем.
— Но я не один такой, — сказал он. — Не так ли?
— Не один. У меня тоже свои критерии. — Она шагнула за порог в холодную темноту и тихо закрыла за собой дверь.
Калеб подошел к двери, беззвучно открыл ее и стал смотреть, как Сиренити торопливо идет вдоль веранды к двери своей комнаты. Когда она благополучно дошла до нее и скрылась внутри, он снова закрыл свою дверь и прислонился к ней с тихим стоном глубоко прочувствованного сожаления.
Он подумал о состоянии своего сильно возбужденного тела и решил, что ему будет очень трудно заснуть. Похоже, это становится неприятной привычкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Глава 8
Небольшая дешевая шкатулка оказалась именно там, где он ее спрятал вечером того дня, когда ему исполнилось восемнадцать лет. Калеб подковырнул панель на задней стенке бюро и сунул руку в открывшийся тайник. Его пальцы сжали коробочку.
Он медленно извлек ее и осмотрел при свете стоявшей на ночном столике лампы. Она показалась ему еще более обшарпанной, чем он помнил. Несколько фальшивых драгоценных камней расшаталось в своих гнездах. Позолота почти совершенно стерлась. Голубое виниловое покрытие выцвело и начало местами трескаться и отставать.
Калеб поставил шкатулку на ночной столик и сел на кровать. Он наклонился вперед, поставил локти на колени, не отрывая глаз от единственной вещи, оставшейся ему от матери.
Роланд отдал ему шкатулку в день его восемнадцатилетия. Тогда Калеб впервые узнал, что его дед позволил сохранить что-то, что принадлежало Кристал Брук.
— Здесь все, — сказал ему в тот день Роланд. — Вся эта проклятая история о том, как она соблазнила и погубила моего сына. Я сохранил эти вырезки для тебя, чтобы ты видел, как эта сука едва не погубила всю нашу семью.
— Зачем вы мне это отдаете, сэр? — Калеб во все глаза смотрел на шкатулку, и она представлялась ему ужасным ящиком Пандоры.
— Потому что там заключена правда. Мужчина должен быть способен смотреть правде в глаза, не дрогнув. Ты теперь мужчина, Калеб.
— Да, сэр. — Калеб взял шкатулку так, бyдто она была сделана из расплавленного свинца. Она жгла ему руки.
— Я всю жизнь выращиваю лошадей. — Роланд стоял у окна гостиной и смотрел в сторону выгула, где пасся один из его лучших арабов, жеребец по кличке Уиндстар. — И понял только одно: кровь всегда сказывается. Я тебе говорил это достаточно часто.
Руки Калеба так сжали шкатулку, что он испугался, как бы она не сломалась. Эту лекцию он слышал в прошлом не один раз.
— Да, сэр.
— В тебе есть ее кровь. От этого никуда не денешься. Кровь дешевой шлюшки, дряни, проститутки. Но в тебе есть и кровь Вентрессов, Калеб. Вентрессы — сильная порода. Видит Бог, я сделал все, что мог, чтобы в тебе проявилась только родословная со стороны Вентрессов.
Бешенство скрутило Калебу внутренности, но лицо его осталось, как всегда, бесстрастным.
— Я знаю это, сэр.
— И думаю, что мне удалось этого добиться. — В голосе Роланда слышалось какое-то свирепое удовлетворение. — Знаю, что временами бывал с тобою суров, но это для твоей же пользы.
— Да, сэр.
— Я скажу тебе правду, Калеб. Кое в чем из того, что случилось тогда, много лет назад, был виноват я сам. Франклин прав, говоря, что я был слишком снисходителен к Гордону, когда тот рос. Твой отец был моим единственным сыном, и я хотел, чтобы у него было все. Это было большой ошибкой с моей стороны. Моя снисходительность ослабила в нем чувство долга и ответственности. Это сделало его уязвимым. Когда явилась она, то он оказался легкой добычей.
— Я знаю. Вы говорили мне это, сэр.
Роланд стиснул в кулак прижатую к боку руку.
— Но с тобой этой ошибки я не совершил, клянусь Богом. Я сделал все для того, чтобы ты понял, что значит быть Вентрессом, чего от тебя ожидают. Теперь ты отправляешься в колледж. Будущее Вентресссов находится в твоих руках. Никогда этого не забывай.
— Я сделаю все возможное, сэр.
Роланд повернулся и посмотрел на него глазами, в которых блестела решимость.
— Разумеется, ты сделаешь все возможное. Вентрессы всегда делали все возможное. Ты станешь гордостью нашей семьи, Калеб.
— Да, сэр.
— И когда придет время, — заключил Роланд со сдержанной страстностью, — ты женишься на хорошей женщине, на безупречной женщине, такой, которая вернет этой семье сильную и чистую кровь, Ты выберешь женщину, которая будет полной противоположностью родившей тебя дешевой суке. Ты понимаешь это, Калеб?
— Да, сэр.
Негромкий, скребущий звук, донесшийся с веранды перед его спальней, проник в сознание Калеба. Он отогнал от себя воспоминания о дне своего восемнадцатилетия и поднялся с кровати.
Раздался тихий, настойчивый стук в застекленную дверь как раз в тот момент, когда Калеб взялся за ручку.
— Калеб? — Голос Сиренити был едва различим. — Ты здесь?
Он открыл дверь и увидел стоящую там Сиренити в купальном халате и тапочках. Ее волосы были подняты вверх и скручены в слабый узел на темени. Это прическа подчеркивала изящную линию ее шеи. Чтобы было не так холодно, она обхватила себя руками.
При виде ее Калеб ощутил, что все у него внутри наливается теплой тяжестью. Она — именно то, что ему нужно, чтобы отделаться от мыслей о шкатулке.
— Подумать только, это, оказывается, ты, — тихо сказал он.
— Можно войти? Здесь на веранде ужасно холодно.
— Сделай милость. — Он распахнул дверь. — Я не ожидал, что ты придешь.
— Мне надо поговорить с тобой.
Калеб вопросительно изогнул одну бровь, медленно закрывая дверь. — Что-то не так?
— Я не знаю. Именно это я и хочу от тебя узнать. У меня к тебе несколько вопросов. — Сиренити остановилась, увидев стоящую на ночном столике шкатулку. — Что это такое? Похоже на шкатулку, где женщины хранят свои украшения.
— Это и есть шкатулка. Она принадлежала моей матери.
— Правда? — Сиренити подошла ближе и взяла шкатулку в руки. — Красивая.
— Просто дешевая пластмасса.
— Ну и что с того? — Сиренити разглядывала шкатулку с волнением и восхищением. — Наверно, твоя мама держала в ней вещи, которые имели для нее большое значение. Представляю, как она ею дорожила и как дорожишь ею ты — ведь для тебя это память о маме.
— Я не сентиментален.
Сиренити понимающе улыбнулась.
— Еще как сентиментален. Ты очень эмоциональная личность. И это одна из черт, которые мне понравились в тебе с самого начала.
— Я знаю, что тебе понравилось во мне с самого начала. То, что я способен помочь тебе наладить этот твой каталожный бизнес.
Она с досадой посмотрела на него.
— Что с тобой творится сегодня? Ты пребываешь в исключительно паршивом настроении с тех пор, как мы оставили за спиной горы.
— Извини. С ассортиментом настроений у меня туго. По большей части у меня вообще не бывает настроений. — Калеб пересек комнату и взял у нее из рук шкатулку. Выдвинув первый попавшийся ящик бюро, он убрал ее туда.
— Ты возьмешь ее с собой, когда мы завтра уедем?
— С какой стати мне это делать? — Калеб задвинул ящик.
— С такой, что она явно что-то значит для тебя. — Ее рука потрогала маленького грифона, висевшего у нее на шее. — Нам всем нужно, чтобы нас окружали несколько вещей, которые чем-то особенно дороги. Нельзя пытаться жить в вакууме, Калеб.
— Хватит о шкатулке. Какой вопрос ты xoтела задать?
— Ах, да. — Она сузила глаза. — Я хочу знать, зачем ты привез меня сюда.
— Разве не ясно? Мы с тобой связаны. Я xoтел, чтобы ты познакомилась с моей семьей. — Он провел пальцем сверху вниз по ее щеке. — Я ведь консервативный тип, помнишь?
Простое прикосновение к ней возбудило и согрело его. Дверь, открывшаяся было у него внутри, когда он достал из тайника шкатулку, снова закрылась. Тот давнишний гнев был надежно упрятан за железную решетку. Он снова полностью владел собой.
Калеб понял, что Сиренити увидела желание у него в глазах, потому что задержала дыхание и отступила на шаг. Он усмехнулся. Она не может скрыть свою реакцию, подумал он. У нее не было такой богатой как у него, практики в деле сокрытия эмоций.
— Я не уверена, что ты привез меня сюда с единственной целью познакомить со своей семьей, — сказала она. — Во всяком случае, не в обычном понимании.
— Ты так думаешь?
— Да. Все выглядело почти так, как если бы ты хотел, чтобы они выказали неодобрение по отношению ко мне. А я еще так старалась вписаться в их общество.
— Ты и вписалась.
— Да, я старалась изо всех сил, только ты не очень-то мне помогал. Мне не понравилось то, что происходило сегодня вечером у вас в гостиной, Калеб. Было похоже, что ты специально дразнил своих родственников.
— Дразнил?
— Да, дразнил, задевал их, назови это как хочешь. — Сиренити нетерпеливым жестом руки рассекла воздух. — Такое впечатление, что ты хотел спровоцировать их и для этого использовал меня.
— С какой стати мне провоцировать родственников? — Он двинулся к ней и на этот раз почувствовал раздражение, когда она отступила еще на шаг назад.
— Точно я этого не знаю. — Ощутив у себя за спиной стену, она кольнула его взглядом. — Но я много думала этим вечером. И невольно вспомнила, как ты буквально чуть не лопнул от злости, когда только услышал о тех фотографиях, сделанных Эмброузом.
— При чем тут эти чертовы фотографии? — Калебу не нравилось направление, которое приняли ее мысли. Инстинктивно ему захотелось отвлечь ее. Упершись руками в стену по обе стороны ее головы, он захватил ее в плен.
Она вздернула подбородок.
— Мне пришло в голову, что твой дед, вероятно разъярился бы еще больше, чем ты, узнай он об этих снимках. Он ведь из другого поколения. Могу поспорить, что он даже еще больший пуританин и консерватор, чем ты.
— Об этом не беспокойся. Он не узнает о тех фотографиях.
— Но если бы все-таки узнал, то был бы очень сильно расстроен, — настаивала Сиренити. — Bозможно, он не смог бы принять меня. Возможно, потребовал бы, чтобы ты перестал со мной встречаться.
На щеках у Калеба шевельнулись желваки.
— Неужели ты можешь хоть на секунду подумать, что я разорвал бы наши отношения из-за того, что ты не понравилась деду? Тебе надо понять одну вещь, Сиренити. Я очень много делаю для семьи, но не позволяю родственникам вмешиваться в мои личные дела.
— Меня больше беспокоит то, что ты своими отношениями со мной, похоже, бросаешь вызов своей семье. Я наблюдала за тобой сегодня. Ты словно провоцировал их на неодобрительные высказывания в мой адрес.
— К черту их всех. — Он поймал ее рот и впился в него, чтобы остановить поток слов.
Она не сопротивлялась, но и не ответила так, как в прошлый раз. Просто ждала, когда закончится поцелуй.
Когда Калеб поднял голову, он тяжело дышал.
— Сиренити, это не имеет никакого отношения к моему деду.
— Ты уверен?
— Уверен, черт побери.
— Я ведь серьезно, Калеб. — Она смотрела ему прямо в глаза. — Я не позволю тебе использовать меня в какой-то личной вендетте, которую ты, возможно, намерен объявить своей семье.
— Я хочу тебя, — пробормотал он ей в шею. — Я привез тебя сюда, чтобы представить деду. Я вырос в семье, где очень ценят традиционные ритуалы и ожидают, что я буду их уважать. Но что бы Роланд Вентресс ни сказал или ни сделал, это никак не повлияет на то, что происходит между нами двоими. Это тебе ясно?
Она поколебалась, но потом напряжение стало постепенно отпускать ее. Она несмело улыбнулась.
— Честное слово?
— Честное слово, — прошептал Калеб.
Осознание того, что он сказал именно то, что думал и чувствовал, ударило по нему с силой приливной волны.
Он хотел ее так сильно, как не хотел еще ничего в своей жизни. Она относилась к тому немногому, чего он когда-либо хотел только для самого себя, а не для того, чтобы угодить деду или в очередной раз удовлетворить его неизменное требование безупречности и успеха во всем.
Калеб понимал, что желание, которое он испытывал к Сиренити, делало его потенциально уязвимым, чего раньше с ним никогда не случалось. Оно давало ей больше власти над ним, чем он когда-либо позволял иметь женщине. Но он был уверен, что справится с ситуацией. Уж чему-чему, а управлению своими эмоциями он научился, пока рос в доме деда.
К тому же он не собирался повторять той ошибки, которую когда-то сделал отец. Он никогда не позволит женщине, кто бы она ни была, поломать ему жизнь. Даже у Сиренити нет такой власти, подумал Калеб.
— Калеб?
— Поцелуй меня. — Он сжал ее голову в ладонях и накрыл ее рот своим. На этот раз он скорее просил, а не брал штурмом, уговаривал, а не вторгался.
Сиренити разжала зубы и впустила его. Она обвила руками его талию и прижалась к нему.
Ток возбуждения пронзил тело Калеба. Он просунул руку под ее халат, и ему на ладонь легла восхитительная округлость ее груди. Она затрепетала в ответ. Она хочет его. Знание этого зажгло огонь у него в крови.
Не отпуская ее губ, Калеб начал постепенно подводить Сиренити к кровати. Сначала она легко пошла за ним, но, сделав несколько шагов, вдруг резко остановилась.
— Нет, — прошептала она, вырываясь из его объятий. — Не надо.
— Почему нет? — Он не хотел спорить. Он был в состоянии думать лишь о том, как уложить Сиренити в постель. — Пару дней назад у меня сложилось впечатление, что ты передумала и хочешь, чтобы мы занялись любовью.
Она сердито посмотрела на него, торопливо поправляя халат.
— Не имеет значения, чего я хочу или не хочу. По крайней мере сегодня. Это было бы, без сомнения, полной противоположностью тому, что твой дед считает хорошими манерами. Его поколение не одобряет подобных вещей. Будет правильно, если мы отнесемся с должным уважением к его взглядам и привычкам.
— Черт побери, Сиренити, я же сказал тебе, мне плевать на то, что он подумает.
— Да, я знаю, но я гостья у него в доме и считаю, что должна вести себя по его правилам. Он производит впечатление очень старомодного человека. Он бы, вероятно, счел совершенно неприличным с нашей стороны заниматься сексом здесь, в этой спальне, где ты спишь с детства.
Калеб понял, что она говорит это вполне серьезно.
— Хотя деду перевалило за восемьдесят, он не страдает старческим слабоумием. Держу пари на что угодно: он думает, что мы с тобой спим.
— Дело не в этом, — сказала она, направляясь к двери на веранду. — Дело в том, что он такой человек, который ожидает, что его внук будет вести свои лю6овные дела, соблюдая приличия и такт. Именно так делалось в его время.
— А ты откуда знаешь?
— Ладно, перестань. Это же очевидно. — Она остановилась, взявшись за дверную ручку. — Скажи мне правду. Ты когда-нибудь занимался любовью с другой женщиной под этой крышей?
Калеб одной рукой облокотился на крышку бюро и несколько секунд молча разглядывал ее. Он чувствовал, что не на шутку сердит. Он хотел сделать следующий шаг в их отношениях. А Сиренити почему-то вдруг заупрямилась. Если бы на ее месте была любая другая женщина, то он заподозрил бы, что она играет с ним в кошки-мышки. Но Сиренити — это Сиренити. Он не мог представить себе, чтобы она с успехом играла в такую игру.
— Нет, — сказал Калеб. — Никогда.
— Вот видишь? До сих пор ты считал необходимым соблюдать приличия, приезжая сюда. Ты должен это признать.
Калеб подумал над этим, потом пожал плечами.
— Пожалуй, ты права. — Временами Сиренити бывала чертовски проницательна. Действительно, во всех немногих случаях, когда он привозил сюда свою женщину, чтобы познакомить ее с Роландом, он считал своим долгом вести себя с безупречностью, которой от него и ожидали.
— Это в общем-то маленький городок с присущими таким городкам ценностями, — лекторским тоном произнесла Сиренити. — Твой дед прожил здесь всю жизнь. Ты здесь вырос. Все тебя знают. Не надо быть социологом, чтобы понимать, что некоторые вещи никогда не меняются в маленьких городках.
— Если уж ты так настроена уважать обычаи маленького городка, то зачем явилась ко мне в комнату? — спросил Калеб.
Она густо покраснела.
— Я пришла сюда, потому что мне обязательно надо было поговорить с тобой. Я хотела, чтобы ты дал мне честное слово, что ты не используешь меня для каких-то своих целей.
— Сиренити…
— Но теперь, когда мы так приятно поболтали и я знаю, что ты не затеял никакой сомнительной игры со своей семьей, мне действительно пора вернуться к себе в комнату.
— Сиренити… — терпеливо повторил Калеб.
— Что? — Вцепившись одной рукой в отвороты своего халата, она тихо открыла застекленную дверь и выглянула в темноту. Ей явно не хотелось, чтобы кто-нибудь заметил, как она украдкой пробирается обратно в свою комнату.
— Просто я думал, тебе приятно будет узнать, что их было немного.
— Кого было немного? — спросила она, обернувшись через плечо.
— Женщин. И я был всегда исключительно тактичен.
Она широко улыбнулась.
— Я знаю. И это одно из того, что мне нравится в тебе, Калеб. У тебя высокие критерии во всем.
— Но я не один такой, — сказал он. — Не так ли?
— Не один. У меня тоже свои критерии. — Она шагнула за порог в холодную темноту и тихо закрыла за собой дверь.
Калеб подошел к двери, беззвучно открыл ее и стал смотреть, как Сиренити торопливо идет вдоль веранды к двери своей комнаты. Когда она благополучно дошла до нее и скрылась внутри, он снова закрыл свою дверь и прислонился к ней с тихим стоном глубоко прочувствованного сожаления.
Он подумал о состоянии своего сильно возбужденного тела и решил, что ему будет очень трудно заснуть. Похоже, это становится неприятной привычкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37