Как понимал это Владимир Ильич Ленин? "Воспитание коммунистической молодежи, - сказал он на III съезде комсомола, - должно состоять не в том, что ей подносят всякие усладительные речи и правила о нравственности. Не в этом состоит воспитание". И уточнил: "В основе коммунистической нравственности лежит борьба за укрепление и завершение коммунизма. Вот в чем состоит и основа коммунистического воспитания, образования и учения. Вот в чем состоит ответ на вопрос, как надо учиться коммунизму". Укрепление же коммунизма, по ленинской терминологии, всегда было строительством. А построить столь социально масштабное явление, как коммунизм, Владимир Ильич считал возможным, лишь "умея превратить коммунизм из готовых заученных формул, советов, рецептов, предписаний, программ в то живое, что объединяет вашу (он говорил это, обращаясь к молодым. - А. Л.) непосредственную работу..."
Итак, два посыла. Мысленный взор в будущее, где мы видим совершенного человека грядущих времен, и реальный взгляд на сегодняшнюю жизнь, "непосредственную работу", говоря ленинскими словами. Сближение двух реальных понятий - явлений и представлений, точнее, приближение действительности к искомому идеалу и есть не что иное, как осуществление важного дела, достижение цели.
Увы, ни волевым, ни силовым напряжением недостигаемо это сближение. Процесс соединения реальности с мечтой - дело многосложное, долговременное. Оно требует усилий целого народа - многолетних, настойчивых, упорных усилий! И воспитание, педагогика в этой работе - на первых ролях.
Испанский классик Мигель де Унамуно заметил в одной своей книге:
"Всякий живой человек носит в себе семь добродетелей и семь противоположных им смертных грехов: он высокомерен и робок, обжорлив и воздержан, похотлив и целомудрен, завистлив и милосерден, скуп и щедр, ленив и прилежен, гневен и терпелив. И он может извлечь из себя самого равным образом тирана и раба, преступника и святого, Каина и Авеля".
В хлесткой этой формуле я решительно выступаю против одного - против того, что добродетельность и греховность из себя человек "извлекает" сам. Зло и добро из человека извлекают окружение, идеи, царствующие в государстве, где он живет. Зло и добро, греховность и добродетельность человеческую создает воспитание.
Когда мы говорим о воспитании - следует точно уяснить цель, какую оно преследует. Гитлер ведь тоже воспитывал свой гитлерюгенд, мальчишек с волчьими замашками, и виноваты в этом не волчата, а их воспитатель - его цель и методы.
Но минуем горестные страницы воспитания.
Обернемся к живому дню, к нашей жизни и нынешним детям. Впрочем, и к их родителям, вроде бы воспитанным уже, взрослым - к матерям и отцам, чей долг в том, чтобы на суде своей совести ответить за своих же детей.
Можно ли, впрочем, исходить из простого посыла: раз - родитель, раз взрослый, раз - воспитатель, то, значит, непременно все понимающий и прежде всего сам уже воспитанный?
Уверен, человек воспитывается всю жизнь - не зря же мировая литература столь убедительно и много раз справедливо показывала: даже у гробовой доски, в последний миг свой, человек что-то такое справедливое понял, может, даже самое высшее уяснил - прозрел истину.
Несовершенен человек, давным-давно доказана эта печаль.
Несовершенен, - и вот, поди ж ты, - несмотря на это вроде бы уж и выясненное не раз важное обстоятельство, никак смириться с приговором таким не желает, стремится к совершенству, стремится из всех своих сил. И в самом стремлении этом - одолеть неодоленное, добиться желанного, доказать недоказанное - великая заключена власть. Озаренные светлой этой мыслью, многие века бьются люди - над листом бумаги и над самим человеком, веруя в обратное, стремясь доказать - человек совершенен. Утверждает это и самая чистая, самая добрая, самая человечная из всех идей человечества идея социального равенства, идея коммунизма.
Труд педагога бесконечен и беспрерывен.
Нет, мы не можем признать пока, что каждая душа сверкает чистым золотом. Человек - конструкция непростая, и новые времена - как бы ни поспешала за ними мысль - несут нам новые усложнения. Это во-первых. Во-вторых, педагогика - повторяю слова героя своей повести "Благие намерения" - дисциплина неточная. Добавлю только: и точной быть и не может. Бесконечность - это, пожалуй, единственный термин точной математики, принимаемый воспитанием.
Бесконечность вариантов, рожденных бесконечностью человеческой души, человеческих характеров, создает ситуацию, когда работа воспитующего всякий раз становится неповторимой и хотя бы уже одним этим обстоятельством означается приметами мастерства. Как нет у настоящего чеканщика-мастера двух одинаковых работ, так и у настоящего педагога нет двух одинаковых воспитанников: и похожи, да не одинаковы.
И в-третьих, не то ли и есть главная особенность воспитания, что воспитатель чаще, чем кто иной, заходит в лабиринты человеческой бесконечности, забредает в тупики, бьется, чтобы выйти - или не выйти.
И худ тот педагог, кто стыдится своего невыхода из тупика. Педагогика - дело не только оптимистическое, но еще и пессимистическое. Педагогика и драматической может быть, точнее, должна фиксировать, понимать, анализировать ситуации не только приятственные, когда победил учитель, но и такие, когда оказался побежденным он - что делать, оказался, да, так бывает часто.
Самое дурное, что может быть на белом свете, - воспитатель, не признающий, не видящий, не желающий видеть своих ошибок. Учитель, который ни разу в жизни не сказал своим ученикам, их родителям, самому себе: "Извините, я ошибся". Или: "Я не сумел".
Дурная педагогика отвечает без запинки на все вопросы, у нее на все сложности жизни есть беззадумчивые ответы. Такая педагогика болеет за одно - за свой престиж. Ей наплевать на воспитуемого. Не от того ли срывается на крик учитель в классе? Стучит указкой по столу? Выходит из себя?
Впрочем, все мы - люди, и минутную слабость надо суметь понять. Надо в ней разобраться. Это тоже педагогика.
И все же, положа руку - не на сердце, это ближе и проще, - а на непослушную голову своего ученика, сына, дочери, которые суть ученики миллионов своих учителей - разумных и неразумных - собственных родителей, - так вот, положа руку на голову человека, за которого должен будешь ответить перед ним же самим, спросим себя: всегда ли и на все ли вопросы дает ответ воспитание?
Должны бы мы по чести сказать: нет, не всегда.
И тысячи новых ситуаций, которые в состоянии выдумать лишь самый неукротимый фантазер - сама жизнь, требуют тысяч новых решений. И не последней важности дело - собрание этих решений. А если их нет - собрание и изучение задач нерешенных.
Свод, разбор ошибок - с их тщательным описанием - для педагогики дело важное не менее, чем собрание безошибочных правил и рецептов. Не зря же педагогика - дисциплина неточная.
Итак, изучение ошибок. Размышления о том, что получилось в сравнении с тем, что могло бы или не могло получиться. Педагогика нетиповых, нестандартных решений, необычных судеб и неожиданных житейских поворотов.
Скорее нерешенное, чем ясное, скорее проблемное, нежели простое, и, главное, без всяких посягательств на завершенность - вот суть замысла этой книги.
Еще одно, на мой взгляд, немаловажное обстоятельство. Автор этого опыта - литератор, прозаик. Я и пользуюсь приемами прозы, а не науки. Совет - конкретный, утилитарный - тоже не цель этой книги, хотя чужой пример сам по себе и является поводом для размышлений человека, которому требуется совет. Педагогический совет через книгу, да еще чисто литературную, дело, по моему разумению, бессмысленное, вроде врачебной диагностики по телефону. Словом, если человеческие судьбы и их изломы можно означить хоть какими-то чертежами, то я предлагаю лишь сборник чертежей, вычерченных, впрочем, не мной, а жизнью.
А жизнь сложна и без устали предлагает нам все новые сложности. Растущий человек испытывает своей, часто неокрепшей душой множество влияний, - увы, не всегда положительных. Буржуазная идеология норовит посеять в наивную душу злаки неверия, сомнения, скептицизма. Плохо воспитанные дурно воспитывают - бесспорно и это правило, к печали нашей обильно подтверждаемое жизнью. А разве не ударяет по юным людям бессчетное множество разводов, когда душа невеликого и некрепкого пока человечка рвется надвое между любимой матерью и любимым отцом?
Страдание, боль, ошибка, неудача, стечение обстоятельств или чье-то грубое постороннее вмешательство - из горьких кирпичиков сложена эта книга. Как, впрочем, из любви и надежды, счастья и веры, преодоления и радости. Мой замысел состоял в той простой мысли, что приближение реальности к идеалам требует прежде всего освобождения от ошибок, размышления над ошибками, недопускания ошибок.
Я назвал эту книгу "Драматическая педагогика" потому, что искренне верю: трудное требует анализа - во благо растущего человека, во благо осветления его души, во имя того, чтобы ошибки не повторялись, пока касаются они такого хрупкого материала, как человек. Потому что убежден: педагогика - удел не только избранных высокомудрых ученых, а забота всякой матери, любого отца, каждого неравнодушного человека.
"Драматическая педагогика" - это очерки конфликтных ситуаций, которые предлагает нам жизнь. А от жизни никуда не деться. Не уйти. Прекрасный педагог Жан-Жак Руссо написал в своей книге "Эмиль, или О воспитании" такие слова: "Мы рождаемся слабыми - нам нужна помощь; мы рождаемся бессмысленными - нам нужен рассудок. Все, чего мы не имеем при рождении и без чего мы не можем обойтись, ставши взрослыми, дается нам воспитанием". Добавим к этому: и жизнью. И еще. Разбирая трудное, я, таким образом, голосую за светлые идеалы, идеалы коммунистические. К ним ведет тернистый путь воспитания.
Мысленный взгляд дан человеку для того, чтобы, выкорчевывая трудное в настоящем, приближать будущее. И это - светлый долг воспитателя.
П О Р О Г,
И Л И
П И С Ь М А О Т Р У Д Н О М В О З Р А С Т Е
ИНЕРЦИЯ
ПРЕДИСЛОВИЕ ПЕРВОЕ,
КОММЕНТИРУЮЩЕЕ ОДНО ВЫСКАЗЫВАНИЕ
Один мальчик, ставший, если можно так выразиться, "пациентом" социологов, написал на их вопрос о взаимоотношениях с родителями такие слова: "Главная беда с родителями в том, что они знали нас, когда мы были маленькими".
Мальчику исполнилось пятнадцать лет, но этими своими словами, я бы даже заметил - этим приговором, он поставил "диагноз" очень застарелой и типичной болезни - инерции родительских знаний о собственном ребенке.
Возьмем за точку отсчета рождение ребенка. За редкими, как правило, драматическими исключениями это всегда радость. Праздник, счастье! Это счастье бывает особенно очевидно во второй раз. Счастье первого ребенка ведь часто неосознанно - возникновение и появление нового существа естественно, ново: опыт каждой матери и каждого отца всегда индивидуален.
Но вот второй ребенок. Зрелее мысли о его появлении; ожидание его уже отчетливее, определеннее. И когда он появляется, родители неожиданно ощущают поразительный итог для себя. Они - вдруг, враз - становятся моложе ровно на возраст своего первого ребенка. Их собственная жизнь как бы делает обратный виток. Все словно бы повторяется в их судьбе...
Идет время, бегут годы. Младенец привлекает к себе массу родительской любви, внимания, времени - и искупать-то его надо, и за молоком сбегать, и поволноваться приходится, если чихнул. Мать склоняется над коляской, отец ведет за ручку в детский сад, бабушка покупает игрушку, дед несет авоськи, полные продуктов. Ребенок становится некой маленькой планетой, вокруг которой обращаются родители и родственники - его естественные спутники.
Но вот проходит время. Дитя обретает внешние приметы самостоятельности. Ему не нужны игрушки, по крайней мере те, что продают в магазинах. Его не нужно водить за ручку в детский сад. Оно не требует постоянного контакта - у него возникают свои интересы и свой круг общения.
Наконец дитя превращается в подростка - в личность, одной из главных черт которой становится стремление к праву на автономность. К праву на уважение и равенство.
Что и говорить, стремления эти порой выливаются в наивную, совершенно "детскую" форму. Выглядят, по разумению взрослых, как необоснованные притязания, дерзость, грубость.
Возникают конфликты. Настает трудный возраст. Между родителями и ребенком, между школой и отроком, между отроком этим и им же самим вчерашним ребенком или завтрашним взрослым - возникает порог, который и ему и окружающим следует преодолеть.
Кому первым?
Конечно, родителям.
Но тут-то и возникает та самая инерция. Сын или дочь - уже не ребенок, а знания близких о маленьком человеке закончились на эпохе детства.
Если вычертить векторы родительских усилий, направленных на подростка, и его реальной жизни, то сплошь и рядом окажется, что стрелки эти направлены в разные стороны. Взрослые все еще искренне убеждены, что их ребенок все тот же, каким он был в эпоху детского послушания, детской его близости к ним. И тем не менее они сделали все или почти все, чтобы сын или дочь оторвались от них.
Парадокс, но это факт: инерция старых знаний о собственном ребенке, стереотип, выработанный взрослыми в собственном сознании, стереотип, которому в поведении, в поступках, в словах должно следовать их дитя, становится тормозом во взаимоотношениях самых близких людей.
Стоит ли удивляться: "Главная беда с родителями в том, что они знали нас, когда мы были маленькими".
Родители не знают собственных детей...
ИСПОВЕДЬ
ПРЕДИСЛОВИЕ ВТОРОЕ, ОБЪЯСНЯЮЩЕЕ ЖАНР
Родители не знают собственных детей. Но родители, будем говорить прямо, важная часть общества. Если мы говорим о непонимании значительным числом родителей проблем собственных детей, по логике мы должны сказать об инерции знаний, о стереотипе "детскости" в отношениях к детям какой-то части общества.
А это уже серьезное дело.
Я бы сказал - проблема.
Когда возникает непонимание, которое можно было бы означить термином - интимное, семейное, оно, это непонимание, все равно, рано или поздно, так или иначе из явления домашнего превращается в общественное.
"Трудным" подростком, как правило, уже после родителей занимаются школа, соседи, нередко милиция, а то, глядишь, комиссия по делам несовершеннолетних, воспитатели исправительной колонии. И тянется, тянется хвост непонимания далеко в годы, во время и пространство, оставляя шрамы и рубцы в судьбе вчера таких милых обаяшек - мальчуганов и девчушек...
Но об этом речь позже. Здесь мне только хочется мотивировать жанр "писем". Мотивировать его приходится объективными обстоятельствами.
Вот в чем тут дело.
Писатель всегда лицо общественное. Даже, изымая из формулировки старый смысл, лицо духовное. Он исповедуется перед тысячами своих читателей. Неудивительно, что исповедуются и ему. Это, можно сказать, применимо к литературе в целом.
Однако у каждого литератора своя аудитория. И если своим пером, своими книгами он вклинивается в особую ситуацию, это вызывает реакцию, так сказать, заинтересованных сторон. Многие мои книги посвящены подросткам. Я пишу о взрослых и о детях в ту пору, когда векторы их взаимовосприятий могут расходиться - стрелки эти направлены в разные стороны.
Когда люди не понимают друг друга, часто они обращаются к третьему. К учителю в школе. К соседу по лестничной площадке. К другу. К фильму. К книге.
Ответная исповедь как бы запрограммирована уже самой темой моей прозы.
И вот что хочется мне заметить. Исповедоваться самому куда проще, чем исповедовать других. Чем выслушивать, а главное, давать советы.
Литература тем и литература, что ей дано право вольно обходиться со знаками препинания в конце своей работы.
Вместо твердой, но однозначной точки можно поставить многоточие, открывающее возможность для размышлений.
А исповедь живого человека, как правило, именно с многоточия и начинается, стремясь прийти к вполне определенной точке. Еще лучше - к восклицанию.
Но тем не менее есть обязанности.
Среди них - обязанность выслушивать исповеди. По возможности отвечать на них, то утешая, то соглашаясь, то возражая, а то и просто умолкая в скорби, в печали, в тревоге.
Я назвал жанр этих строк письмами, вкладывая в слово двоякий смысл. Изменив имена и адреса, я публикую здесь письма, адресованные мне, как обращение к третьему лицу в споре двоих, хотя часто одного из этих двоих и не видно. Я хотел бы, чтобы и сказанное в ответ не выглядело точкой - уж слишком тяжела ноша исповедника, не знающего во всей глубине истинности ситуации, ведь тут, как я говорил, только одна позиция, а она всегда субъективна...
Так что пусть "письма" как жанр будут просто письмами в ответ на письма.
Повторюсь для ясности:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64