Теперь, когда есть возможность хоть немного привести свои дела в порядок, Янко вдруг губит себя этим безумием!
— Нет, никакая сила в мире не может его спасти, — тихо сказал Жак. — Ничем нельзя помешать его гибели: он точно камень, который катится в бездну. Скоро он будет на дне. Янко, Янко!
XXVIII
После долгого перерыва Франциска опять наконец появилась в городе; жители Анатоля с любопытством разглядывали ее. Да, она расцвела, эта Франциска, видно, лесной воздух пошел ей на пользу. Глаза ее стали более светлыми и блестящими, грубоватые крестьянские черты лица смягчились. Теперь Франциску можно было принять за настоящую даму. Она была тщательно одета и только не заметила, что у нее на спине к платью прилипло перышко.
Сегодняшней прогулкой Франциска преследовала совсем особую цель. Разумеется, всё это только нервы, глупость, какой-то заскок, но, однако же, факт остается фактом: каждый раз, когда Франциске приходилось отправляться в Анатоль за покупками или по каким-нибудь делам (она всегда с трудом заставляла себя делать это), входя в магазин, она начинала дрожать, не находила слов, не знала, как себя держать. Франциска?.. Ведь обычно она вовсе не была робкой! Что с ней такое? Этот страх остался у нее в крови от прежних времен. Когда-то, после процесса, все служащие в магазинах, особенно женщины, разглядывали ее с насмешкой и презрением и весьма неохотно обслуживали; некоторые вовсе не хотели иметь с ней дело; они исчезали, а если и подавали ей пакеты, то делали это так, точно она была прокаженная.
Сегодня она шла в город с твердым решением победить наконец эту дурацкую нервозность. Она дала себе обещание смело входить в магазины и, подойдя к дверям, не убегать назад. Она хотела видеть, как примут ее теперь. Ведь с тех пор многое изменилось!
Ее узнали. Некоторые раскланялись с ней. Этого еще никогда не бывало. А, это был Рауль Грегор! Он снял перед ней шляпу, но сделал вид, что очень спешит. Он быстро прошел мимо, и Франциска не догадалась, что у него не хватило духу остановиться около нее: Ольга могла это узнать, и тогда — горе ему! Нет, как изменился город за каких-нибудь несколько недель! Повсюду шла стройка; появился новый магазин какой-то модистки с великолепными моделями шляп; на площади — шикарная парикмахерская, — такой, пожалуй, не встретишь даже в Бухаресте на Калеа Викторией. Но самым удивительным был новый магазин «Роткель и Винер», совсем как в столице.
Как, однако, трудно избавиться от однажды пережитого страха, если он вошел тебе в кровь! Франциска опять дрожала, когда подошла к магазину, но в конце концов победила себя и храбро открыла дверь: была не была!
Гизела, та самая Гизела, о которой сплетничали, будто она не вполне женщина, сидела за кассой и считала. Увидев Франциску, она быстро направилась ей навстречу:
— Как я рада, что вы наконец зашли к нам!
— Я редко бываю в городе, — смущенно ответила Франциска; она покраснела до корней волос и забыла, что хотела купить.
Тут ее увидел Роткель. Он вышел из-за прилавка и отвесил глубокий поклон. Ах да, теперь она вспомнила — ей нужны шелковые ленты, розовые шелковые ленты для белья, больше ничего. Но Гизела сказала, что она сочтет за честь показать ей весь магазин, может быть, ей что-нибудь понадобится — теперь или позже. Как раз сегодня получена партия новых шелковых тканей.
— Великолепный товар, прошу покорно!
Роткель распорядился, чтобы продавщица вынула шелковые материи и разложила их на прилавке; он просил Франциску бросить на них хоть один взгляд.
Краски были действительно чудесные.
— Это искусственный шелк? — спросила Франциска. Все сразу увидели, что она ничего не понимает. Роткель улыбнулся; он даже снисходительно засмеялся и, еще раз отвесив поклон, сказал:
— Я не осмелился бы предлагать искусственный шелк такой клиентке, как вы.
И Роткель ловко задрапировал шелком плечо Франциски.
Гизела повернула зеркало и в первый раз увидела, что Франциска действительно немного косит — почти незаметно; но, может быть, виновато зеркало? И вот опять можно было убедиться, какие гнусные клеветники живут здесь, в Анатоле: они говорили, что Франциска Маниу косит, как заяц!
— А есть у вас кимоно? — спросила Франциска. Кимоно были слабостью Франциски.
Роткель только улыбнулся в ответ.
— Есть ли у нас кимоно?! — сказал он и поднял на Франциску горящие глаза. — Не потрудитесь ли вы подняться на второй этаж?
Там целый шкаф был заполнен кимоно всех цветов.
— Ах, мне теперь не нужно будет выписывать кимоно из Бухареста! — воскликнула Франциска в восторге.
— Ну, разумеется, это теперь ни к чему: вы сбережете деньги на пересылке и избавитесь от хлопот. И что могут вам прислать? Смею вас уверить, что столичные магазины пользуются всяким случаем сбыть в провинцию залежалый товар. А вы посмотрите теперь наши образцы, примерьте их! Если не понравится — не покупайте.
Полчаса расхаживала Франциска перед зеркалом по розовому плюшевому ковру, то закутанная в красное, как кардинал, то зеленая, как попугай, то голубая, то лимонно-желтая. В конце концов она купила четыре кимоно.
Дебют прошел блестяще. Роткель и Гизела проводили ее до дверей и, разумеется, обещали прислать ей всё на дом. Продавцы и продавщицы низко кланялись.
— Ах, разрешите, — сказала Гизела, — у вас на спине перышко. Верно, пристало на улице. До свидания!
Большего нельзя было и требовать.
Ювелир Рокка не хотел верить своим глазам, когда Франциска вошла к нему; он посмеивался от удовольствия. Франциска купила золотые запонки для мужских манжет и спросила, нет ли у него золотого лорнета.
— Золотого лорнета?.. — Он очень, очень сожалеет. У него есть всё, а золотого лорнета нет! — Но я непременно приготовлю его для вас, в самое ближайшее время, в самое ближайшее!
Аптекарь Воссидло принял ее с тонкой любезностью образованного человека. Он тоже предложил ей выписать для нее духи, которые она просила, так как их у него как раз не было.
— Всегда готов к вашим услугам, ваш покорный слуга!
Теперь она решила хоть раз показаться в земельном банке, — это было совершенно необходимо. Молодые служащие, которые в последние месяцы приехали сюда из-за границы, не знали ее, но, как только она назвала себя — Франциска Маниу! — один из молодых людей опрометью выбежал в коридор, и вскоре в конторе появился сам Марморош, который любезно провел ее в свой кабинет — святая святых банка. Там он немедленно распахнул окно, смахнул сигарный пепел с сюртука и, побеседовав с Франциской, проводил ее до подъезда — самый высший знак внимания, какой выпадал на долю знатных клиентов банка.
В заключение Франциска зашла в табачный магазин и спросила трубку. Теперь она держала себя уверенно и даже несколько надменно. Она купила три трубки, табаку и папирос. Очень довольная своим посещением Анатоля, Франциска возвратилась домой. И Роткель, и Марморош, и все остальные… Нет, ей теперь действительно нечего бояться входить в магазины Анатоля.
Трубки и табак она положила на стол Майеру. Запонки она ему решила преподнести вечером. Затем переоделась по-домашнему: жара была невыносимая! Уходя от Роткеля, она взяла с собой купленное у него ярко-красное кимоно. То-то удивится Фриц! Кимоно было широкое, ей было приятно ощущать свою наготу под тонким шелком. Затем пришел с работы Фриц, грязный и потный. Он поблагодарил за трубки, — ему ведь никогда ничего не дарили. Красным кимоно Фриц был восхищен.
— Какое счастье, что я не индюк! — сказал он. Он пойдет умыться, а потом сейчас же придет опять. Майер был худ и черен как мумия. Работать на вышках в эту жару было тяжело. Он казался теперь еще выше, потому что сильно исхудал за последнее время. Блеск его глубоко запавших голубых глаз стал совсем нестерпимым.
Заядлый шахматист Майер научил этой игре Франциску. Они теперь хорошо познакомились, и им нечего было рассказывать друг другу. Рассказы Франциски о капитане Попеску, о князе Куза и о приключениях ее подруг пришли к концу, а от Эльзы из Бреслау тоже не было никаких новых известий.
За домом находился крошечный садик, величиной с комнату; здесь они часто сидели по вечерам и играли в шахматы; здесь им не так мешал постоянный лязг и стук, доносившийся с вышек. Когда становилось совсем темно, они переходили в комнату Франциски и продолжали играть: играли до поздней ночи, и Майер на другое утро приходил на работу только в девять часов. По утрам он бывал в дурном настроении, зевал и бранился, а Франциска появлялась не раньше двенадцати. Миша, который обычно плохо спал, иной раз и после полуночи видел свет в окнах Франциски, слышал смех и разговоры, а иногда в комнате бывало совсем тихо, но свет горел до утра. Как-то раз Франциска сказала ему:
— За шахматами засиживаешься так поздно, что утром никак не встать!
— Это всё равно что с картами, — ответил Миша: — сидишь и сидишь и никак не можешь оторваться.
Но Франциска теперь хозяйка, она может спать сколько хочет!
Иногда между Франциской и Фрицем происходили споры, точно так же, как это бывает и за карточной игрой. Слышался раздраженный голос Франциски, затем крики Майера; в заключение он бешено хлопал дверью, и тогда наступала тишина. Да, все эти игры — изобретение дьявола, сколько людей погибло из-за карточной игры! Однажды Миша не на шутку перепугался: ставни на окне Франциски распахнулись, и она громко позвала на помощь. Но кто это орет в комнате? Неужели Майер? Миша быстро натянул штаны и, забыв даже сунуть ноги в деревянные башмаки, босиком побежал через двор. Но ставни снова уже были закрыты. Он постучал и спросил, что случилось.
— Ничего, — ответила Франциска из комнаты.
Но почему она так закричала?.. Ей показалось, что ломится вор, и она закричала, но к ней прибежал на помощь господин Майер. Теперь всё в порядке. Ей, наверно, померещилось, ведь вокруг бродит столько всякого подозрительного сброда!
Однако на следующее утро Франциска не показывалась. С перепугу она ударилась головой о шкаф и набила себе такую шишку, что пришлось целый день прикладывать холодные компрессы. Даже через три дня у нее на лице были еще видны синие и желтые пятна.
А с Майером в эту ночь тоже произошло несчастье. Он погнался за вором и наткнулся в лесу на терновый куст; всё лицо его было расцарапано. От этой неудачи он пришел в такое бешенство, что вообще не говорил ни слова и не отвечал на вопросы. Вечером он надел крахмальный воротничок и шляпу — боже мой, до сих пор никто еще не видел Майера в шляпе! — и ушел в город. Вернулся поздно, после полуночи, и хлопнул дверью. Так повторялось четыре вечера, пока наконец его гнев не утих.
Опять они играли в шахматы в маленьком садике. Миша часто стоял и смотрел, как долго они думают, прежде чем двинуть какую-нибудь фигуру. А молодой господин Грегор, тот вовсе не показывался в усадьбе…
XXIX
Что такое творится с Янко? Роза наблюдала за ним исподтишка. Он был рассеян и чем-то мучился. Иногда пытался шутить, говорил всякие глупости, но ее не обманешь. Он, как актер, имитировал самого себя в веселом настроении, но это ему плохо удавалось. Роза страдала. Еще недавно Янко клялся поехать вместе с нею в Париж.
Янко проводил дни большей частью дома, — его редко видели в городе; он ходил взад и вперед по своей голой комнате с выбеленными ставнями и курил одну папиросу за другой; окурки он бросал в старый цветочный горшок. А затем часами лежал на постели и смотрел в потолок. Его уверенность вдруг совершенно исчезла. Однажды он проснулся и почувствовал, что веры в начатое дело у него нет. Все свои деньги он поставил на одну карту и ни секунды не сомневался, что выиграет. Несколько дней назад он отдал Ледерману последние две тысячи крон; у него осталось еще несколько сот, и это было всё. Ах, если бы Жак вернулся несколькими неделями раньше! Вечером Янко пошел к цыганке, чтобы она погадала ему на картах. Карты были благоприятны, как всегда предсказывали успех, и как всегда там был какой-то брюнет, которого нужно было остерегаться. Борис, разумеется.
Нет, он больше не верит картам! Жак, конечно, прав. Никаких видений и предзнаменований не существует, мир устроен в высшей степени прозаично и подчиняется законам логики. Чудес не бывает, и все эти карточные предсказания — сплошная чушь. Всё, всё было только самообольщением! И этот Ледерман! Он с самого начала был ему несимпатичен. Янко ненавидел его тихий вкрадчивый голос кастрата, его внешность, его красное пятно на лице от ожога, всю его угодливость. Это просто жулик, который выманивает у него деньги! Но вот Яскульский — ведь он опять нашел нефть! Его вторая скважина дает значительно больше первой. А всё-таки… Нет, Янко потерял веру!
И вот что странно: в тот миг, когда его уверенность рухнула, сразу выступили на сцену сотни препятствий и неприятностей. Кредиторы вдруг зашевелились. Они заявили, что если Янко мог дать Яскульскому двести тысяч крон, то почему же он не может заплатить им какие-то несчастные пятьдесят тысяч? В самом деле, почему же он не платит? Они писали вежливо — это были просто почтительные просьбы. Затем кредиторы стали требовательнее, но Янко больше не читает этих писем до конца, он рвет их. Вот пришло одно письмо, за ним другое. Янко, лишь бы от них поскорей отделаться, дал честное слово заплатить всё на следующей неделе: сейчас он не может взять своих денег. Честное слово Стирбея так же верно, как вексель. Шлют письмо за письмом адвокаты. Просто бесстыдно ведет себя Марморош из земельного банка. Он очень спешит: он высчитывает часы; он дает двадцать четыре часа сроку, после этого он обратится в суд. Янко не отвечает ему.
Взад и вперед, всё время взад и вперед между выбеленными стенами. Цветочный горшок уже переполнен окурками. Всё пропало! Rien ne va plus.Ссылка10 Больше ничего не остается… Жак предложил ему должность у себя на нефтепромыслах. Нет, благодарю покорно, Янко не кули. Взад и вперед, взад и вперед, всё в тех же стенах. Янко ходит, как заблудившийся в тумане, и туман становится всё гуще, с каждым днем гуще. В этом тумане возникают какие-то предметы, через него проникают какие-то звуки, но он их с трудом воспринимает. Собственный голос кажется ему далеким и чужим: туман искажает его. «Человек в тумане! Вот кто я такой». И он даже чувствует некоторое сострадание к себе.
Мысленно, — но только мысленно, так как он больше не видится с ним, — говорит он Жаку: «Представь себе, Жак, человека в тумане. Человека, который бредет сквозь туман и не видит солнца, он сбился с пути. Он всё глубже и глубже входит в туман. И больше нет для него спасения. Это — я!» Сквозь туман к Янко врывается чей-то голос, отвратительный, сладенький голос кастрата. Это Ледерман. Он говорит, а Янко лежит на постели и никак не может вспомнить, сколько времени он так лежит. Голос спрашивал, как себя чувствует господин барон, а затем сообщал, что сегодня в ковше был пропитанный нефтью грунт и что очень сильно пахло нефтяными газами. Господин барон может сам убедиться. Не сегодня-завтра они наткнутся на нефть. Но голос Янко ответил, что он больше не даст ни гроша, что Ледерман может прекратить работы, и конец всему. Сладкий, отвратительный голос говорит еще несколько минут, но Янко поворачивается на другой бок, и тогда Ледерман без единого звука теряется в тумане, даже скрипа двери не слышно.
Когда же все эти люди оставят его в покое? Чего хочет полицейский капитан Фаркас? Он пишет, что ему нужно поговорить с ним официально, по долгу службы. По долгу службы? Янко ни с кем больше не будет говорить по долгу службы. Но через несколько дней к нему явился доктор Воссидло и сказал, что Фаркас очень просит Янко прийти к нему.
— Что с тобой, ты болен, Янко? — спросил Воссидло и вопросительно посмотрел в лицо Янко.
Янко скривил рот.
— О, нет! — ответил он. — Я только по горло сыт, хватит с меня этого свинства, которое называется жизнью, и я положу этому конец.
Доктор Воссидло улыбнулся:
— Душевная депрессия, это пройдет! Но послушай, Фаркас очень сердит на тебя за то, что ты не показываешься.
И доктор Воссидло рассказал историю, которая не могла не рассмешить Янко. Борис заметил, что в картинной галерее не хватает трех маленьких картин; на выцветших обоях были ясно видны три квадрата более темной окраски. Он немедленно сообщил об этом полиции. Фаркас, разумеется, побежал к Борису, допросил всех слуг, и из допроса выяснилось, что это Янко запаковал картины и уехал с ними. Борис вознегодовал, поручил Фаркасу расследовать дело, и Фаркас теперь спрашивает, как всё это вышло. Да, тут Янко не мог не рассмеяться, хотя ему почти всё стало теперь безразлично. Борис злится! Превосходно! Жаль, что он, Янко, не забрал тогда всю галерею! Янко просит доктора Воссидло передать Фаркасу сердечный привет: он желает ему долгой жизни, ведь они провели вместе столько ночей за картами!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
— Нет, никакая сила в мире не может его спасти, — тихо сказал Жак. — Ничем нельзя помешать его гибели: он точно камень, который катится в бездну. Скоро он будет на дне. Янко, Янко!
XXVIII
После долгого перерыва Франциска опять наконец появилась в городе; жители Анатоля с любопытством разглядывали ее. Да, она расцвела, эта Франциска, видно, лесной воздух пошел ей на пользу. Глаза ее стали более светлыми и блестящими, грубоватые крестьянские черты лица смягчились. Теперь Франциску можно было принять за настоящую даму. Она была тщательно одета и только не заметила, что у нее на спине к платью прилипло перышко.
Сегодняшней прогулкой Франциска преследовала совсем особую цель. Разумеется, всё это только нервы, глупость, какой-то заскок, но, однако же, факт остается фактом: каждый раз, когда Франциске приходилось отправляться в Анатоль за покупками или по каким-нибудь делам (она всегда с трудом заставляла себя делать это), входя в магазин, она начинала дрожать, не находила слов, не знала, как себя держать. Франциска?.. Ведь обычно она вовсе не была робкой! Что с ней такое? Этот страх остался у нее в крови от прежних времен. Когда-то, после процесса, все служащие в магазинах, особенно женщины, разглядывали ее с насмешкой и презрением и весьма неохотно обслуживали; некоторые вовсе не хотели иметь с ней дело; они исчезали, а если и подавали ей пакеты, то делали это так, точно она была прокаженная.
Сегодня она шла в город с твердым решением победить наконец эту дурацкую нервозность. Она дала себе обещание смело входить в магазины и, подойдя к дверям, не убегать назад. Она хотела видеть, как примут ее теперь. Ведь с тех пор многое изменилось!
Ее узнали. Некоторые раскланялись с ней. Этого еще никогда не бывало. А, это был Рауль Грегор! Он снял перед ней шляпу, но сделал вид, что очень спешит. Он быстро прошел мимо, и Франциска не догадалась, что у него не хватило духу остановиться около нее: Ольга могла это узнать, и тогда — горе ему! Нет, как изменился город за каких-нибудь несколько недель! Повсюду шла стройка; появился новый магазин какой-то модистки с великолепными моделями шляп; на площади — шикарная парикмахерская, — такой, пожалуй, не встретишь даже в Бухаресте на Калеа Викторией. Но самым удивительным был новый магазин «Роткель и Винер», совсем как в столице.
Как, однако, трудно избавиться от однажды пережитого страха, если он вошел тебе в кровь! Франциска опять дрожала, когда подошла к магазину, но в конце концов победила себя и храбро открыла дверь: была не была!
Гизела, та самая Гизела, о которой сплетничали, будто она не вполне женщина, сидела за кассой и считала. Увидев Франциску, она быстро направилась ей навстречу:
— Как я рада, что вы наконец зашли к нам!
— Я редко бываю в городе, — смущенно ответила Франциска; она покраснела до корней волос и забыла, что хотела купить.
Тут ее увидел Роткель. Он вышел из-за прилавка и отвесил глубокий поклон. Ах да, теперь она вспомнила — ей нужны шелковые ленты, розовые шелковые ленты для белья, больше ничего. Но Гизела сказала, что она сочтет за честь показать ей весь магазин, может быть, ей что-нибудь понадобится — теперь или позже. Как раз сегодня получена партия новых шелковых тканей.
— Великолепный товар, прошу покорно!
Роткель распорядился, чтобы продавщица вынула шелковые материи и разложила их на прилавке; он просил Франциску бросить на них хоть один взгляд.
Краски были действительно чудесные.
— Это искусственный шелк? — спросила Франциска. Все сразу увидели, что она ничего не понимает. Роткель улыбнулся; он даже снисходительно засмеялся и, еще раз отвесив поклон, сказал:
— Я не осмелился бы предлагать искусственный шелк такой клиентке, как вы.
И Роткель ловко задрапировал шелком плечо Франциски.
Гизела повернула зеркало и в первый раз увидела, что Франциска действительно немного косит — почти незаметно; но, может быть, виновато зеркало? И вот опять можно было убедиться, какие гнусные клеветники живут здесь, в Анатоле: они говорили, что Франциска Маниу косит, как заяц!
— А есть у вас кимоно? — спросила Франциска. Кимоно были слабостью Франциски.
Роткель только улыбнулся в ответ.
— Есть ли у нас кимоно?! — сказал он и поднял на Франциску горящие глаза. — Не потрудитесь ли вы подняться на второй этаж?
Там целый шкаф был заполнен кимоно всех цветов.
— Ах, мне теперь не нужно будет выписывать кимоно из Бухареста! — воскликнула Франциска в восторге.
— Ну, разумеется, это теперь ни к чему: вы сбережете деньги на пересылке и избавитесь от хлопот. И что могут вам прислать? Смею вас уверить, что столичные магазины пользуются всяким случаем сбыть в провинцию залежалый товар. А вы посмотрите теперь наши образцы, примерьте их! Если не понравится — не покупайте.
Полчаса расхаживала Франциска перед зеркалом по розовому плюшевому ковру, то закутанная в красное, как кардинал, то зеленая, как попугай, то голубая, то лимонно-желтая. В конце концов она купила четыре кимоно.
Дебют прошел блестяще. Роткель и Гизела проводили ее до дверей и, разумеется, обещали прислать ей всё на дом. Продавцы и продавщицы низко кланялись.
— Ах, разрешите, — сказала Гизела, — у вас на спине перышко. Верно, пристало на улице. До свидания!
Большего нельзя было и требовать.
Ювелир Рокка не хотел верить своим глазам, когда Франциска вошла к нему; он посмеивался от удовольствия. Франциска купила золотые запонки для мужских манжет и спросила, нет ли у него золотого лорнета.
— Золотого лорнета?.. — Он очень, очень сожалеет. У него есть всё, а золотого лорнета нет! — Но я непременно приготовлю его для вас, в самое ближайшее время, в самое ближайшее!
Аптекарь Воссидло принял ее с тонкой любезностью образованного человека. Он тоже предложил ей выписать для нее духи, которые она просила, так как их у него как раз не было.
— Всегда готов к вашим услугам, ваш покорный слуга!
Теперь она решила хоть раз показаться в земельном банке, — это было совершенно необходимо. Молодые служащие, которые в последние месяцы приехали сюда из-за границы, не знали ее, но, как только она назвала себя — Франциска Маниу! — один из молодых людей опрометью выбежал в коридор, и вскоре в конторе появился сам Марморош, который любезно провел ее в свой кабинет — святая святых банка. Там он немедленно распахнул окно, смахнул сигарный пепел с сюртука и, побеседовав с Франциской, проводил ее до подъезда — самый высший знак внимания, какой выпадал на долю знатных клиентов банка.
В заключение Франциска зашла в табачный магазин и спросила трубку. Теперь она держала себя уверенно и даже несколько надменно. Она купила три трубки, табаку и папирос. Очень довольная своим посещением Анатоля, Франциска возвратилась домой. И Роткель, и Марморош, и все остальные… Нет, ей теперь действительно нечего бояться входить в магазины Анатоля.
Трубки и табак она положила на стол Майеру. Запонки она ему решила преподнести вечером. Затем переоделась по-домашнему: жара была невыносимая! Уходя от Роткеля, она взяла с собой купленное у него ярко-красное кимоно. То-то удивится Фриц! Кимоно было широкое, ей было приятно ощущать свою наготу под тонким шелком. Затем пришел с работы Фриц, грязный и потный. Он поблагодарил за трубки, — ему ведь никогда ничего не дарили. Красным кимоно Фриц был восхищен.
— Какое счастье, что я не индюк! — сказал он. Он пойдет умыться, а потом сейчас же придет опять. Майер был худ и черен как мумия. Работать на вышках в эту жару было тяжело. Он казался теперь еще выше, потому что сильно исхудал за последнее время. Блеск его глубоко запавших голубых глаз стал совсем нестерпимым.
Заядлый шахматист Майер научил этой игре Франциску. Они теперь хорошо познакомились, и им нечего было рассказывать друг другу. Рассказы Франциски о капитане Попеску, о князе Куза и о приключениях ее подруг пришли к концу, а от Эльзы из Бреслау тоже не было никаких новых известий.
За домом находился крошечный садик, величиной с комнату; здесь они часто сидели по вечерам и играли в шахматы; здесь им не так мешал постоянный лязг и стук, доносившийся с вышек. Когда становилось совсем темно, они переходили в комнату Франциски и продолжали играть: играли до поздней ночи, и Майер на другое утро приходил на работу только в девять часов. По утрам он бывал в дурном настроении, зевал и бранился, а Франциска появлялась не раньше двенадцати. Миша, который обычно плохо спал, иной раз и после полуночи видел свет в окнах Франциски, слышал смех и разговоры, а иногда в комнате бывало совсем тихо, но свет горел до утра. Как-то раз Франциска сказала ему:
— За шахматами засиживаешься так поздно, что утром никак не встать!
— Это всё равно что с картами, — ответил Миша: — сидишь и сидишь и никак не можешь оторваться.
Но Франциска теперь хозяйка, она может спать сколько хочет!
Иногда между Франциской и Фрицем происходили споры, точно так же, как это бывает и за карточной игрой. Слышался раздраженный голос Франциски, затем крики Майера; в заключение он бешено хлопал дверью, и тогда наступала тишина. Да, все эти игры — изобретение дьявола, сколько людей погибло из-за карточной игры! Однажды Миша не на шутку перепугался: ставни на окне Франциски распахнулись, и она громко позвала на помощь. Но кто это орет в комнате? Неужели Майер? Миша быстро натянул штаны и, забыв даже сунуть ноги в деревянные башмаки, босиком побежал через двор. Но ставни снова уже были закрыты. Он постучал и спросил, что случилось.
— Ничего, — ответила Франциска из комнаты.
Но почему она так закричала?.. Ей показалось, что ломится вор, и она закричала, но к ней прибежал на помощь господин Майер. Теперь всё в порядке. Ей, наверно, померещилось, ведь вокруг бродит столько всякого подозрительного сброда!
Однако на следующее утро Франциска не показывалась. С перепугу она ударилась головой о шкаф и набила себе такую шишку, что пришлось целый день прикладывать холодные компрессы. Даже через три дня у нее на лице были еще видны синие и желтые пятна.
А с Майером в эту ночь тоже произошло несчастье. Он погнался за вором и наткнулся в лесу на терновый куст; всё лицо его было расцарапано. От этой неудачи он пришел в такое бешенство, что вообще не говорил ни слова и не отвечал на вопросы. Вечером он надел крахмальный воротничок и шляпу — боже мой, до сих пор никто еще не видел Майера в шляпе! — и ушел в город. Вернулся поздно, после полуночи, и хлопнул дверью. Так повторялось четыре вечера, пока наконец его гнев не утих.
Опять они играли в шахматы в маленьком садике. Миша часто стоял и смотрел, как долго они думают, прежде чем двинуть какую-нибудь фигуру. А молодой господин Грегор, тот вовсе не показывался в усадьбе…
XXIX
Что такое творится с Янко? Роза наблюдала за ним исподтишка. Он был рассеян и чем-то мучился. Иногда пытался шутить, говорил всякие глупости, но ее не обманешь. Он, как актер, имитировал самого себя в веселом настроении, но это ему плохо удавалось. Роза страдала. Еще недавно Янко клялся поехать вместе с нею в Париж.
Янко проводил дни большей частью дома, — его редко видели в городе; он ходил взад и вперед по своей голой комнате с выбеленными ставнями и курил одну папиросу за другой; окурки он бросал в старый цветочный горшок. А затем часами лежал на постели и смотрел в потолок. Его уверенность вдруг совершенно исчезла. Однажды он проснулся и почувствовал, что веры в начатое дело у него нет. Все свои деньги он поставил на одну карту и ни секунды не сомневался, что выиграет. Несколько дней назад он отдал Ледерману последние две тысячи крон; у него осталось еще несколько сот, и это было всё. Ах, если бы Жак вернулся несколькими неделями раньше! Вечером Янко пошел к цыганке, чтобы она погадала ему на картах. Карты были благоприятны, как всегда предсказывали успех, и как всегда там был какой-то брюнет, которого нужно было остерегаться. Борис, разумеется.
Нет, он больше не верит картам! Жак, конечно, прав. Никаких видений и предзнаменований не существует, мир устроен в высшей степени прозаично и подчиняется законам логики. Чудес не бывает, и все эти карточные предсказания — сплошная чушь. Всё, всё было только самообольщением! И этот Ледерман! Он с самого начала был ему несимпатичен. Янко ненавидел его тихий вкрадчивый голос кастрата, его внешность, его красное пятно на лице от ожога, всю его угодливость. Это просто жулик, который выманивает у него деньги! Но вот Яскульский — ведь он опять нашел нефть! Его вторая скважина дает значительно больше первой. А всё-таки… Нет, Янко потерял веру!
И вот что странно: в тот миг, когда его уверенность рухнула, сразу выступили на сцену сотни препятствий и неприятностей. Кредиторы вдруг зашевелились. Они заявили, что если Янко мог дать Яскульскому двести тысяч крон, то почему же он не может заплатить им какие-то несчастные пятьдесят тысяч? В самом деле, почему же он не платит? Они писали вежливо — это были просто почтительные просьбы. Затем кредиторы стали требовательнее, но Янко больше не читает этих писем до конца, он рвет их. Вот пришло одно письмо, за ним другое. Янко, лишь бы от них поскорей отделаться, дал честное слово заплатить всё на следующей неделе: сейчас он не может взять своих денег. Честное слово Стирбея так же верно, как вексель. Шлют письмо за письмом адвокаты. Просто бесстыдно ведет себя Марморош из земельного банка. Он очень спешит: он высчитывает часы; он дает двадцать четыре часа сроку, после этого он обратится в суд. Янко не отвечает ему.
Взад и вперед, всё время взад и вперед между выбеленными стенами. Цветочный горшок уже переполнен окурками. Всё пропало! Rien ne va plus.Ссылка10 Больше ничего не остается… Жак предложил ему должность у себя на нефтепромыслах. Нет, благодарю покорно, Янко не кули. Взад и вперед, взад и вперед, всё в тех же стенах. Янко ходит, как заблудившийся в тумане, и туман становится всё гуще, с каждым днем гуще. В этом тумане возникают какие-то предметы, через него проникают какие-то звуки, но он их с трудом воспринимает. Собственный голос кажется ему далеким и чужим: туман искажает его. «Человек в тумане! Вот кто я такой». И он даже чувствует некоторое сострадание к себе.
Мысленно, — но только мысленно, так как он больше не видится с ним, — говорит он Жаку: «Представь себе, Жак, человека в тумане. Человека, который бредет сквозь туман и не видит солнца, он сбился с пути. Он всё глубже и глубже входит в туман. И больше нет для него спасения. Это — я!» Сквозь туман к Янко врывается чей-то голос, отвратительный, сладенький голос кастрата. Это Ледерман. Он говорит, а Янко лежит на постели и никак не может вспомнить, сколько времени он так лежит. Голос спрашивал, как себя чувствует господин барон, а затем сообщал, что сегодня в ковше был пропитанный нефтью грунт и что очень сильно пахло нефтяными газами. Господин барон может сам убедиться. Не сегодня-завтра они наткнутся на нефть. Но голос Янко ответил, что он больше не даст ни гроша, что Ледерман может прекратить работы, и конец всему. Сладкий, отвратительный голос говорит еще несколько минут, но Янко поворачивается на другой бок, и тогда Ледерман без единого звука теряется в тумане, даже скрипа двери не слышно.
Когда же все эти люди оставят его в покое? Чего хочет полицейский капитан Фаркас? Он пишет, что ему нужно поговорить с ним официально, по долгу службы. По долгу службы? Янко ни с кем больше не будет говорить по долгу службы. Но через несколько дней к нему явился доктор Воссидло и сказал, что Фаркас очень просит Янко прийти к нему.
— Что с тобой, ты болен, Янко? — спросил Воссидло и вопросительно посмотрел в лицо Янко.
Янко скривил рот.
— О, нет! — ответил он. — Я только по горло сыт, хватит с меня этого свинства, которое называется жизнью, и я положу этому конец.
Доктор Воссидло улыбнулся:
— Душевная депрессия, это пройдет! Но послушай, Фаркас очень сердит на тебя за то, что ты не показываешься.
И доктор Воссидло рассказал историю, которая не могла не рассмешить Янко. Борис заметил, что в картинной галерее не хватает трех маленьких картин; на выцветших обоях были ясно видны три квадрата более темной окраски. Он немедленно сообщил об этом полиции. Фаркас, разумеется, побежал к Борису, допросил всех слуг, и из допроса выяснилось, что это Янко запаковал картины и уехал с ними. Борис вознегодовал, поручил Фаркасу расследовать дело, и Фаркас теперь спрашивает, как всё это вышло. Да, тут Янко не мог не рассмеяться, хотя ему почти всё стало теперь безразлично. Борис злится! Превосходно! Жаль, что он, Янко, не забрал тогда всю галерею! Янко просит доктора Воссидло передать Фаркасу сердечный привет: он желает ему долгой жизни, ведь они провели вместе столько ночей за картами!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48