— Тогда вы должны рассказать мне о них, — попросила Грэйния. — Это возместит мне то, что я утратила.
— Возможно, этого-то мне и не следует делать, — загадочно ответил француз.
Грэйния хотела, было попросить у него объяснение, но он не дал ей заговорить:
— Поспешим. Давайте пойдем и посмотрим мой корабль, а то вдруг ваш отец вернется раньше, чем мы предполагаем.
И Грэйния, словно опасаясь, что такое и в самом деле может случиться, быстро спустилась по лестнице с веранды вместе с французом.
Они прошли через запущенный сад, за которым никто не ухаживал после отъезда матери Грейнии и скоро очутились среди сосен.
Достаточно крепкий ветерок слегка раскачивал ветви деревьев, а прямо перед собой Грэйния, наконец, увидела корабль.
Она разглядела кормовую палубу, носовой кубрик и высокие мачты. Паруса были свернуты, но Грэйнии казалось, что развернуть их можно легко и быстро.
И тогда корабль уплывет, а она останется и больше его не увидит.
Судно стояло на якоре у самого конца причала, с берега на палубу был перекинут дощатый трап.
Грэйния и ее спутник прошли по грубо оструганным, неровным доскам причала к трапу, и француз спросил:
— Не боитесь? Вы видите, трап без перил.
— Конечно, нет, — с улыбкой ответила Грэйния.
— Тогда позвольте мне пройти первым и доставьте удовольствие помочь вам подняться на борт.
В тоне его голоса было нечто, смутившее Грейнию.
Он протянул ей руку, она взяла ее и, почувствовав, как дрожат пальцы Бофора, испытала неведомое до сих пор странное ощущение.
Корабль оказался очаровательным — настоящая игрушка.
Палуба выскоблена до блеска, краска везде свежая; матросы возились с какими-то веревками и вроде бы не обратили внимания на пришедших, но Грзйния была уверена, что исподтишка они наблюдают за тем, как она выступает рядом с их капитаном.
Бофор помог ей спуститься по нескольким ступенькам и отворил дверь, которая, как она поняла, вела в каюту.
Солнце проникало в каюту сквозь квадратные окна и бросало живые блики на стены.
Грэйния считала, что на пиратском корабле должны царить грязь и беспорядок. В рассказах, прочитанных ею, капитанская каюта являла собой мрачную берлогу, битком набитую абордажными саблями и пустыми бутылками.
Но эта каюта была такой же, как комната в доме — с удобными креслами и кроватью в углу с четырьмя столбиками и задернутыми занавесками.
В каюте все сияло чистотой и слегка пахло воском и лавандой.
На полу лежал ковер, на креслах — подушки, а на столе стояла ваза с цветами, срезанными, очевидно, в саду возле дома.
Грэйния стояла и оглядывалась, но вдруг заметила, что Бофор смотрит на нее с улыбкой.
— Ну и как? — спросил он.
— Здесь очень красиво и уютно.
— Теперь это мой дом, — сказал он, — а французы любят не только хорошую еду, но и комфорт.
— Но ведь вам постоянно грозит опасность, — заметила Грэйния, — ведь если вас увидят англичане или французы, то постараются убить вас или взять в плен. И тогда все равно убьют.
— Это мне ясно, — ответил он. — Но опасность меня возбуждает. Впрочем, хоть это и покажется вам явным противоречием, я стараюсь не рисковать.
— Тогда почему же… — начала было Грэйния, но спохватилась, что проявляет излишнее любопытство и вмешивается в чужие личные дела.
— Проходите и присаживайтесь, — пригласил француз. — Я хочу, чтобы вы чувствовали себя свободно у меня в каюте, и, когда вас здесь не будет, я стану воображать, что вы еще тут.
Он говорил спокойно, однако Грэйния отчего-то покраснела при этих словах.
Она послушно уселась в одно из кресел, солнечный свет коснулся ее головы и позолотил волосы.
Был ранний час утра, и Грэйния не надела шляпу. Почему-то ей казалось совершенно естественным сидеть вот так в каюте и разговаривать с мужчиной, который был для нее привлекательнее, чем любой из тех, кого она знала в Лондоне.
— Почему вы называете себя Бофором? — помолчав, спросила она, чтобы рассеять возникшую неловкость.
— Потому что это мое имя, — ответил он. — Мне его дали при крещении, и оно кажется мне вполне подходящим прозвищем, поскольку я не могу употреблять свою фамилию.
— Почему?
— Это было бы немыслимо. Во-первых, мои предки перевернулись бы в своих гробах, а во-вторых, я когда-нибудь надеюсь вернуться в свои владения.
— Вы не можете вернуться во Францию, — быстро проговорила Грэйния, вспомнив о революции.
— Это мне тоже ясно, — сказал он, — но дом мой не там, если не считать совсем юного возраста.
— Тогда где же? Или я не должна задавать подобный вопрос?
— Позволено ли мне сказать, что пока мы с вами сидим вот так вместе, мы можем задавать друг другу любые вопросы? Ваш интерес лестен для меня. Отвечу вам, что я прибыл с Мартиники, где у меня были плантации, а мое полное имя Бофор де Ванс.
— Имя красивое.
— Графский род де Вансов существовал во Франции долгие века. Он составляет часть истории этой страны.
— И вы тоже граф?
— Поскольку отец мой умер, я глава семьи.
— Но ваш дом на Мартинике.
— Был там!
Грэйния посмотрела на него в изумлении, потом воскликнула:
— Так вы изгнанник! Англичане захватили Мартинику в прошлом году!
— Совершенно верно, — согласился граф. — Я бы, несомненно, погиб, если бы не успел бежать до того, как они захватили мою плантацию.
— Так вот почему вы стали пиратом!
— Да, поэтому я стал пиратом и останусь им до тех пор, пока англичане не будут изгнаны, а это непременно произойдет, и тогда я получу назад свои владения.
Грэйния тихонько вздохнула.
— На этих островах вечно идет война, и так ужасно потерять жизнь.
— Я и сам об этом думал, — заметил граф, — но, по крайней мере, здесь я в большей безопасности, чем где бы то ни было.
Грэйния промолчала. Она подумала, что если он и в безопасности, то она-то, наоборот, в опасности, и в очень большой: она грозит ей и со стороны восставших, и, в еще большей степени, со стороны Родерика Мэйгрина.
Глава 3
Внимательнее оглядев каюту, Грэйния, как, по ее мнению, и следовало ожидать, увидела множество книг.
Книжные полки были искусно встроены в обшивку, и, хотя их не застеклили, специально набитые планки удерживали книги от падения на пол во время сильного волнения на море.
Граф проследил направление ее взгляда и с улыбкой сказал:
— Я вижу, вы тоже любительница чтения.
— Я вынуждена была черпать знания о мире из книг, пока не уехала в Лондон, — отвечала Грэйния, — но когда я собиралась и сама вступить в этот мир, продолжая читать о нем в школе, мне пришлось вернуться сюда.
— Возможно, тот мир, который многим женщинам кажется таким блистательным и чарующим, вас разочаровал бы.
— Почему вы так думаете?
— Потому что у меня есть чувство, и не думаю, чтобы оно меня обманывало, — ответил граф, — что вы ищете чего-то более глубокого и значительного, нежели поверхностная светская жизнь с ее веселым смехом и звоном бокалов.
Грэйния взглянула на него не без удивления.
— Возможно, вы и правы, — согласилась она, — но мама всегда так заманчиво об этом рассказывала. Я мечтала о своем дебюте в свете и о встречах с людьми, которые сейчас для меня лишь имена в газетах или исторических сочинениях.
— Тогда вы не разочаруетесь в действительности. Грэйния подняла брови.
— И вы были таким?
— Не совсем, — ответил граф. — Но я рад, что узнал Париж таким, каким он был до революции, а также побывал в Лондоне.
— И вам понравилось?
— По молодости лет я находил все чрезвычайно занимательным, но и тогда понимал, что место мое здесь, на островах.
— Вы любите Мартинику?
— Это мой дом, и он снова станет моим.
Он произнес эти слова с глубоким чувством, и Грэйния, не задумываясь, проговорила тихо:
— Я буду молиться, чтобы все это к вам вернулось.
Его лицо просияло улыбкой.
— Благодарю вас и готов поверить, что ваши молитвы, мадемуазель, будут услышаны.
— Кроме тех, которые я возношу о себе, — сказала Грэйния, но тут же подумала, что, пожалуй, неправа. Прошлой ночью она молилась об избавлении от Родерика Мэйгрина — и вот она от него избавлена, по крайней мере, сейчас.
И все-таки остается возможность, что наедине с отцом она сумеет убедить его в немыслимости предлагаемого ей брака. Ведь он любил ее, когда она была ребенком, в этом нет сомнения; только потому, что они с матерью уехали отсюда, отец полностью попал под влияние Мэйгрина и уступал ему во всем.
Эмоции, отражавшиеся на ее лице, говорили об ее внутреннем состоянии больше, чем она могла предположить; с чувством неловкости она осознала это, когда граф, словно прочитав ее мысли, заговорил:
— Вы очень хороши собой, мадемуазель, и я не могу поверить, чтобы любой мужчина, даже родной отец, не откликнулся на ваши мольбы.
— Я постараюсь… я буду очень стараться. Граф подошел к одному из окон, потом сказал:
— Думаю, вам пора возвращаться домой. Если ваш отец вернется и не найдет вас там, ему очень и очень не понравится, что вы проводите время с таким человеком, как я.
— Я убеждена, что если бы вы с папой встретились при других обстоятельствах, то понравились бы друг другу.
— Но обстоятельства таковы, как они есть, и мы обязаны соблюдать известное расстояние, — твердо проговорил граф.
Он подошел к дверям каюты, и Грейнии ничего больше не оставалось, как встать с кресла.
Ее мучило ощущение, что она, покидая безопасное убежище, идет навстречу опасности, но выразить это ощущение в словах она не сумела и молча последовала за графом на палубу вверх по трапу.
Матросы искоса поглядывали на нее, пока она шла к сходням. Грэйния была уверена, что они как истые французы восхищаются ею, но считала это дерзостью; к тому же им скорее следовало бы опасаться ее: ведь она может их выдать.
И снова граф будто бы прочитал ее мысли: едва они сошли на берег, он сказал:
— Надеюсь, что в один прекрасный день я буду иметь честь представить вам моих друзей. Да, моя команда состоит из друзей, которые не хотели быть изгнанниками, но были вынуждены бежать от ваших соотечественников.
Грэйния почувствовала себя пристыженной.
— Мне жаль всех, кто стал жертвой войны, — сказала она, — но обитатели островов, кажется, не знают иного состояния.
— Это правда, — согласился граф, — и страдают, прежде всего, невинные.
Они шли сквозь чащу деревьев и заросли бугенвиллии, пока не показался дом.
— Здесь я покидаю вас, — сказал граф.
— О, пожалуйста, не уходите! — вырвалось, у Грейнии.
Он с удивлением посмотрел на нее, и Грэйния объяснила:
— Ведь вам еще не известно, что узнали о восставших Эйб и ваш слуга. Что, если восставшие направляются сюда? Тогда мне остается только бежать, если вы пустите меня к себе на корабль.
Выговорив эти слова, она вдруг поняла, что не столько боится восставших, сколько не хочет потерять графа.
Ей хотелось остаться с ним, говорить с ним, а больше всего она хотела, чтобы он спас ее от Родерика Мэйгрина.
— Если бунтовщики уже здесь, — заметил граф, — то вряд ли я буду в безопасности даже в качестве пирата.
— Вы имеете в виду, что они сочтут вас аристократом?
— Вот именно! — ответил он. — Ведь Федор поднял восстание, побывав на Гваделупе, а там находится центр французской революции в Вест-Индии.
— Это правда? — спросила Грэйния.
— Мне говорили, что Федор назначен главнокомандующим инсургентами на Гренаде.
— Значит, все это планировалось заранее? Граф кивнул:
— У них есть оружие и боеприпасы, они надели фригийские колпаки, нацепили национальные кокарды, а на их флаге написано: «Liberte, Egalite, ou la Mort».
— И вы считаете, что англичане об этом не знают?
Граф пожал плечами, и Грэйния без слов поняла, что англичане в Сент-Джорджесе самодовольно благодушествовали и были слишком поглощены развлечениями, чтобы предвидеть восстание.
Просто поразительно, что их застали врасплох, в то время как граф знал столь многое.
Впрочем, Грейнии не в новинку, что на Гренаде очень часто осведомлены о происходящем на других островах и не замечают событий у себя под носом.
Грэйния и Бофор шли по той части сада, за которой прежде хорошо ухаживали, теперь же она являла собой буйное смешение красок и растений.
Кое-где сохранились куртинки английских цветов; их выращивала мать Грейнии, а теперь они так разрослись, что сделались естественной частью тропического пейзажа.
В доме, когда они подошли к нему близко, стояла тишина, и Грейнии было ясно, что отец еще не приехал.
Она вошла в парадную дверь, граф последовал за ней; они прямо направились в кухню, но там было пусто.
— Эйб и ваш слуга еще не вернулись, — сказала Грэйния.
— В таком случае давайте присядем и подождем их, — предложил граф. — Прохладнее всего в гостиной.
— Когда я зашла туда сегодня утром, то удивилась, почему на мебели нет чехлов, — сказала Грэйния. — Вы часто сидели там?
— Случалось, — ответил граф. — Это напоминало мне о доме, где я жил ребенком, а также о моем доме на Мартинике, он очень красив. Хотел бы я когда-нибудь показать его вам.
— Я бы тоже этого хотела.
При этих словах глаза их встретились, но Грэйния тотчас отвела взгляд.
— Может, предложить вам чашечку вашего собственного кофе?
— Я ничего не хочу, — отказался граф от угощения, — только поговорить с вами. Садитесь, мадемуазель, и расскажите мне о себе.
Грэйния рассмеялась:
— Мало, что осталось рассказывать, вы почти все уже обо мне знаете. Я бы лучше послушала вас.
— Это было бы скучно, — возразил граф. — Будьте, как хозяйка пощедрее к гостю.
— К незваному гостю, занявшему в доме большое место!
— Это правда, но, лежа в постели и глядя на ваш портрет, я предчувствовал, что вы будете такой же доброй и гостеприимной, какой вы и оказались.
— Я уверена, что вы понравились бы маме, — совершенно импульсивно произнесла Грэйния.
— Ваши слова как нельзя более приятны мне. — Граф вежливо наклонил голову. — Я много слышал о вашей матушке и знаю, как она была отзывчива ко всякому, с кем встречалась. Уверен, что она гордилась бы вами.
— Она не гордилась бы, если бы узнала, какие… планы строит папа, — очень тихо проговорила Грэйния.
— Но ведь мы с вами уже решили, что вы поговорите с отцом и объясните ему, что почувствовала бы ваша матушка, будь она здесь.
Граф говорил почти сурово — словно школьный учитель, ожидающий повиновения от ученицы.
— Отец очень переменился… с тех пор, как мы уехали, — ответила Грэйния. — Когда мы плыли сюда, я догадалась, что у него есть какой-то план… или замысел.
Они помолчали, потом заговорил граф:
— Если бы, оставшись здесь, ваш отец занялся, как следует плантациями, то я уверен, это принесло бы ему необходимые деньги, и он не попал бы в зависимость от… других людей.
Он запнулся перед последними словами, и Грэйния поняла, что он собирался назвать имя Родерика Мэйгрина, но передумал.
— Папа никогда не получал больших доходов с плантаций, — сказала Грэйния.
— Это потому, что он выращивал слишком много разных культур одновременно вместо того, чтобы сосредоточиться на одной, имеющей хороший спрос. — Грэйния смотрела на графа удивленно, он улыбнулся и продолжал: — Мои плантации процветали, и я получал много денег.
— Вы обратили внимание на наши?
— Да, я полюбопытствовал и, признаться, не мог понять, чего ради ваш отец полагался на друзей и пренебрегал тем, что стало бы прекрасным источником дохода.
— Мне всегда говорили, что французы очень практичны, но вы вовсе не выглядите деловым человеком.
— Я, как вы и заметили, практичен, — возразил граф, — и когда после смерти отца я взял дело в свои руки, то твердо решил добиться успеха.
— Но вы потеряли ваши плантации на Мартинике, — сказала Грэйния. — Жаль, что так случилось, я вам очень сочувствую.
— Я их верну. Однажды они снова станут моими.
— А тем временем вы могли бы помочь нам управиться с нашими.
— Хотел бы помочь ради вас, но вы должны понять, что это невозможно. Попробуйте убедить вашего отца сосредоточить все внимание на выращивании мускатного ореха. Здесь он растет лучше, чем на других островах, и спрос на него по всему миру всегда велик.
— По-моему, папа не жалует мускатный орех из-за того, что он не сразу дает плоды.
Граф кивнул:
— Это верно. Приходится ждать лет восемь, а то и девять. Но урожай постоянно возрастает до тех пор, пока дереву не исполнится тридцать лет. В среднем с каждого дерева собирают от трех до четырех тысяч орехов ежегодно.
— Вот уж не знала, что так много! — воскликнула Грэйния.
— Вдобавок они дают по два урожая, — продолжал граф, — а у вас ведь уже есть некоторое количество деревьев. К сожалению, слишком близко к ним посажены другие плодовые деревья, к тому же их забивает и душит подлесок.
Он помолчал, но, убедившись, что Грэйния слушает его с глубоким вниманием, сказал:
— Простите, что читаю вам лекцию. Но, честное слово, меня очень огорчает, когда я вижу, как попусту пропадает земля, способная давать хороший урожай.
— Мне бы хотелось, чтобы папа услышал это от вас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13