Ему хотелось поцеловать Уну, но он понимал, что не может сделать этого, сидя в открытом экипаже, тем более когда перед ними возвышаются спины кучера и лакея, сидящего на облучке рядом с кучером.
Он только крепче обнял Уну и сказал:
— Я хочу обнять вас крепко-крепко. Уна положила голову ему на плечо.
— Мне с вами… так спокойно… — прошептала она, — кажется, я и вправду… боюсь оставаться одна… хотя и твержу себе… что должна справиться… должна сама о себе позаботиться… я просто… не знаю, с чего начать…
Герцогу пришло в голову, что он мог бы взять ее с собой в Англию и поселить с полнейшим комфортом в каком-нибудь доме, чтобы она там в покое дожидалась, когда он приедет провести с ней свободное время. Возможно, продолжал он раздумывать, он сможет взять ее с собой в Ирландию. Он бы нашел какой-нибудь повод, оправдывающий ее пребывание подле него.
Потом он подумал, что, даже если она и согласится жить с ним на таких условиях, рано или поздно это вызовет скандал.
Газетчики разнюхают все, и это могло не только повредить Уне, но и испортить его собственную репутацию и подорвать доверие к Британскому правительству, назначившему его.
«Что же, черт возьми, мне делать?» — спрашивал себя герцог.
Он почувствовал, что, что бы ни случилось, как бы тяжело ему ни пришлось, он не может бросить Уну.
Сейчас, дотронувшись до нее, он чувствовал, как огонь разливается по его жилам, и понимал, что страсть к ней непрестанно растет, с каждой минутой их совместного пребывания.
«Ты нужна мне! — хотелось крикнуть ему. — Я не могу без тебя жить!»
Но он понимал, что если скажет что-нибудь подобное, она испугается и отстранится от него и, наверное, попытается убежать, как пыталась убежать сегодня от молодого художника.
Внезапно герцог почувствовал, что время летит слишком быстро и его осталось совсем немного.
Ему хотелось ухаживать за Уной, проявлять к ней нежность, чтобы чувствовать, как она раскроется навстречу ему, словно цветок раскрывает свои лепестки навстречу солнцу. Это не был горячий, импульсивный, неудержимый порыв в примитивном физическом смысле. Это было чувство более тонкое, менее ощутимое.
Герцог всегда смотрел на любовь как на романтическое название физического единения двух привлекших друг друга людей. Он никогда не предавался поэтическим фантазиям, подобно некоторым своим современникам, и, становясь старше, оставался совершенно безразличным по отношению к женщинам, с которыми ему приходилось заниматься любовью.
Он ловил себя на том, что, как бы женщины его ни возбуждали, он всегда видел их недостатки, их притворство, замечал их мелкие привычки, которые раздражали его даже в самом начале любой интрижки.
За все время, проведенное с Уной, она ни разу не выказала ни одной черты характера, которая не была бы прелестной. Ни разу она не произнесла какую-нибудь глупость или что-то неуместное. Ее грациозное тело и прелестное личико казались, по мнению герцога, необычайно одухотворенными, подобного он не встречал ни в одной женщине.
И оттого, что она держала его на расстоянии, не тем, что она говорила или делала, а просто аурой чистоты, которая окружала ее, герцог, удерживая страстное плотское желание, чувствовал, что не в состоянии будет пережить разлуку с ней.
«К черту Ирландию! — решил он. — Я нашел нечто, что для меня лично гораздо важнее».
Герцог задумался, и они ехали молча, пока Уна не вскрикнула от восторга и не подняла голову с его плеча.
Он понял, что она смотрит на Сену, серебристую в свете звезд; мосты опоясывали ее, как браслеты, украшенные драгоценными камнями. Уна высвободилась из его объятий и села ровно, чтобы получше все увидеть.
Герцог смотрел на ее профиль и думал — она так сильно привлекла его, что он, к своему удивлению, стремительно в нее влюбился.
Он не мог припомнить, чтобы за всю свою жизнь, богатую любовными приключениями, он хоть раз испытал что-либо подобное.
Как ныряльщик, который провел долгие годы, погружаясь на дно морское в поисках совершенной жемчужины, он чувствовал восторг, который заставил его отбросить свое привычное «я» и ахнуть от восхищения.
— Вот настоящий Париж, — прошептала Уна, — а то, что мы видели вчера, — лишь подделка.
«Как это похоже на нее, — подумал герцог, — так точно выразить истину». Он снова притянул ее к себе и укутал меховой полостью, думая, что она дала ему счастье, какого он не знал раньше.
Они ехали довольно долго, и они не нуждались в словах, чтобы говорить друг с другом: их души и сердца вели свой разговор без слов.
Только когда они добрались до улицы Фобур Сент-Оноре, Уна шевельнулась, и герцог убрал руку.
Свет, струившийся от подъезда, позволял видеть ее глаза, и герцог подумал, что в них застыло то же выражение, которое бывает у ребенка, который только что вернулся из Страны чудес.
Они вышли из экипажа, прошли через прихожую в салон, словно каждый из них знал, чего хочет другой.
Свет был неярким, и герцог подумал, что эта прелестная комната, пожалуй, является лучшим фоном, какой только можно придумать для Уны.
Дверь закрылась за ними.
Уна стояла, глядя на герцога, а потом — герцог так и не понял, кто первым из них сделал движение навстречу, — но она оказалась в его объятьях.
— Моя дорогая, моя любимая, — сказал герцог, и его губы коснулись ее губ.
Он ощутил мягкость и невинность ее губ и поцеловал ее очень нежно, словно касался цветка.
Как он и предчувствовал, ее тело затрепетало, и он понял, что поймал бабочку и, если не будет с ней крайне нежен, то погубит ее.
Его поцелуй стал более настойчивым, но он по-прежнему держал себя под полным контролем; он ощутил, что в их поцелуе было что-то возвышенное, чувственное и в то же время одухотворенное.
Он поднял голову, и Уна сказала, немного неуверенно и с придыханием:
— Эт-то было замечательное завершение самой замечательной и удивительной ночи!
Казалось, ее голос чуть не сорвался на последних словах. Затем, к изумлению герцога, прежде чем он смог осознать, что происходит, она пересекла комнату и вышла, а он остался в одиночестве.
Некоторое время он стоял, переживая восторг, который она вызвала в нем, и все еще слыша ее певучий голосок.
Потом он решил, что именно этого и следовало от нее ожидать, хотя, ей, конечно, этого было не понять, — он бы хотел, чтобы она осталась. Ему хотелось заняться с ней любовью и окончательно сделать ее своей — только своей.
«Она так молода, — сказал он себе. — Я должен быть нежным. Я не должен торопиться».
Он пересек комнату и налил себе выпить, затем отодвинул одну из штор и встал у окна, глядя на сад.
За деревьями огни Елисейских полей смешивались со звездным светом.
«Я влюблен! — сказал себе герцог. — Влюблен, а никогда не верил, что это может случиться».
Но, спросил он себя, что же ему теперь делать?
Он понял, что ему нужна Уна — не как любовница на время, а навсегда. Тут он рассмеялся — такой невероятной показалась ему эта мысль.
Будучи герцогом Уолстэнтоном, он принадлежал к старинному роду, который был вторым по значению, не считая королевской семьи.
Как он может жениться на дочери художника?
Он опорочит имя свей семьи. Он навлечет немилость на Стэнтонов, которые сыграли немаловажную роль в истории Англии и которые, неважно, хороши или плохи они были в частной жизни, всегда на публике вели себя горделиво и величественно.
— Это невозможно! — сказал герцог вслух. И все же он знал, что Уна нужна ему, нужна как воздух.
Он пытался убедить себя, что если она станет физически принадлежать ему, то все будет в порядке.
Они проведут вместе счастливые деньки, а когда он оставит ее, то позаботится, чтобы денег ей хватило с избытком на всю жизнь.
Но тут же герцог почувствовал — это не то, что ему нужно. Ему было нужно нечто как раз обратное — нечто, что не может быть успокоено простым физическим контактом двух тел.
Он был влюблен, и любовь оказалась такой, какой ее описывали поэты в стихах, художники в картинах, композиторы в музыке.
Невероятно, что ему пришлось дожить чуть ли не до тридцати пяти лет, чтобы испытать подобные чувства, и влюбиться за одну ночь, тогда, когда он пытался найти развлечение на неделю-другую в самом фривольном городе мира.
— Что же мне делать? Господи Боже, что же мне делать? — вслух проговорил герцог.
Он слышал, как эхо повторяет за ним вопрос, но ответа так и не услышал.
Два часа спустя герцог поднимался по лестнице к себе в спальню.
Войдя, он обнаружил, что усталый лакей дожидается его, и, раздевшись и отпустив лакея,* герцог, вместо того чтобы лечь спать, в раздумье остановился у окна.
Дверь в комнату Уны находилась всего в нескольких шагах от него, но герцог знал, что не откроет ее.
За прошедшие два часа, думая о ней, герцог твердо понял одно: он не может соблазнить ее, а потом бросить. Его любовь была слишком велика. Она так нужна ему, так нужна, что все его существо изнывало без ее нежности и мягкости.
Но из-за того что он любит ее, он не может погубить такую нежную, законченную, совершенную красоту.
— Завтра я найду решение — что же мне с ней делать, — решил он, — но я не должен прикасаться к ней снова. Если я коснусь ее, ничто уже не сможет остановить меня — я соблазню ее.
Все лучшее в герцоге, что было подавлено годами безделья и поисков удовольствий, было снова вызвано к жизни любовью, которая оказалась сильнее желания — мощнее и прекраснее, чем любая физическая потребность.
Любя ее, он хотел сложить к ее ногам все, что есть прекрасного на земле, чтобы оно отразило все, что есть прекрасного в ней. Ничто грубое, отвратительное, жестокое не должно ее касаться; сюда же включалось и его плотское желание обладать ею.
Но между тем, что он думал, и тем, что чувствовал, была огромная пропасть. В его мыслях любовь была священна, но тело его болезненно желало Уну.
Внезапно он подумал, что, видно, настал и его черед войти в Гефсиманский сад — он стоит перед выбором, который рано или поздно встает перед любым мужчиной.
— Я думал, любовь означает счастье, — сказал он — но ведь это мука, пытка!
И только, казалось, его слова затихли в ночной темноте, как он услышал, что дверь за его спиной открылась.
Глава 7
Уна покинула салон в неописуемом восторге.
Добравшись до своего приюта — спальни, она подумала — что бы ни случилось в будущем, ей будет что вспомнить — нечто столь прекрасное, столь удивительное, что никогда ничего подобного с ней уже не произойдет, сколько бы она ни прожила.
Теперь она понимала — с первых минут по отношению к герцогу она ощущала любовь. Лишь потому, что она совсем не знала мужчин, да и самое себя тоже, она не осознавала, что то, что она чувствовала, и то, что происходило, когда они смотрели друг другу в глаза, и было любовью, которая, она всегда была уверена, рано или поздно встретит ее.
Любовь пришла к ней в блеске и сиянии, которое казалось божественным.
Ей хотелось оставаться в объятиях герцога, хотелось, чтобы он продолжал ее целовать, но, будучи особенно чувствительной во всем, что касалось него, она подумала, что тогда ему было бы трудно покинуть ее.
Она понимала, что он должен выполнять свой долг и принять назначение на пост вице-короля Ирландии. Она была не настолько глупа, чтобы не понимать — он не сможет занимать такой важный пост и в то же время сохранять существующие между ними отношения.
Быть с ним было подобно тому, чтобы быть в раю, но она понимала, что находиться в доме герцога одной, без компаньонки, она не должна. Хотя ей казалось, что в этом нет ничего плохого.
Честно говоря, ей сейчас не хотелось думать ни о чем, ей казалось, что ничто не может быть истолковано превратно с тех пор, как герцог увез ее из «Мулен Руж». Его дом, как и он сам, был словно озарен красотой, напоминавшей Уие о матери и о той атмосфере, которая царила в их в домике в пригороде Парижа.
Но она хорошо знала, что бы подумали родители девочек, с которыми она училась в монастырской школе, если бы кто-нибудь из их дочерей вдруг повел бы себя подобным образом.
Она спрашивала себя беспомощно, что же ей было делать, и понимала, что такая жизнь долго не продлится.
Но Уна сейчас думала не о себе, а о герцоге.
Как вице-король Ирландии он будет представлять королеву, а Ее Величество всегда олицетворяла респектабельность и следование традициям. А в эти понятия не входила молодая девушка, у которой нет ни дома, ни денег.
«Что мне делать? Мама, скажи… что же мне делать?» — просила Уна.
Но впервые ее молитва не была отчаянной мольбой о помощи — поцелуй герцога заставил ее сердце танцевать; ей казалось, что весь мир озарен небесным светом.
Она медленно разделась и легла в постель.
В постели она спросила себя, почему бы ей было не побыть с герцогом немножечко подольше, тогда бы он, наверное, поцеловал бы ее еще раз.
«Завтра он оставит меня и вернется в Лондон», — решила она.
Она спрятала лицо в подушку, потому что думать о расставании с ним было невыносимо.
«Я люблю, люблю, люблю его!» — твердила она.
Потом она решила, что будет лежать тихо, чтобы услышать, как он поднимется по ступенькам и войдет в свою спальню, которая располагалась рядом с ее комнатой.
Она знала, что между двумя комнатами была дверь, по для нее эго ничего не значило, разве только то, что он был близко и она чувствовала себя в полной безопасности.
Она знала, что стоит ей только услышать его шаги, и она снова почувствует себя так же, как тогда, когда он держал ее в объятиях, и ей не о чем больше будет беспокоиться.
Чтобы не уснуть, она оставила гореть одну свечу у изголовья и стала вспоминать все, что случилось с ней сегодня вечером: их обед в «Гран Вефур», слова, которые они говорили друг другу, прогулка в открытом экипаже, фонари на площади Согласия, мерцающее серебро Сены.
Все это напоминало волшебную сказку, только на этот раз у сказки не будет счастливого конца.
И все же она была счастлива, вспоминая его слова, его губы на своих губах, силу его рук, близость его тела.
«Всю жизнь я буду молиться о нем, — поклялась себе Уна, — молиться, чтобы он мог помогать другим людям так же, как… как он помог мне; чтобы народ Ирландии процветал, благодаря его блестящему уму и щедрому сердцу.
Думая о герцоге, она, должно быть, задремала, и ей показалось, ito ее голова лежит у него на плече, как тогда, когда они ехали в карете, крепко прижавшись друг у другу.
Вдруг она обнаружила, что уже не дремлет, а проснулась, и увидела, что дверь ее комнаты открылась.
Она услышала это еще в полусне, но не хотела пробуждаться от сладкого сна, в котором герцог был рядом с ней.
Тут она услышала, как густой голос сказал:
— Вы ш-шпите, милая девушка? Уна вздрогнула и открыла глаза.
В ее комнате у открытой двери стоял лорд Стэнтон, и, еще не успев взглянуть на него, только по тому, как он растягивал слова, Уна догадалась, что он был пьян.
В прошлом она несколько раз видела отца пьяным, и это очень испугало ее. Но еще более страшно было обнаружить в своей комнате пьяного мужчину и увидеть улыбку на его устах.
— Пришел… шказать покойно… ночи… — сказал он, — и п'целовать одну из ш-шамых миленьких дам, кот-торых м-мне доводилось встречать!
Уна села в кровати.
— Уходите! — сказала она. — У вас нет никакого права входить в мою комнату!
Ей хотелось, чтобы ее слова звучали строго и уверенно, но ее голос дрогнул, и она проговорила все это голоском, который был едва громче шепота.
— Объехал вешь Париш-ш, — сказал лорд Стэнтон, покачиваясь, — и никого не наш-шел крашивее ваш!
На последних словах он икнул и продолжил:
— Вы мож-шете утешить мое ражжочарование и поцеловать меня перед шном.
— Нет! Нет! — закричала Уна.
Он направился к ней, протягивая руки.
— Нет! Нет! — еще раз вскрикнула Уна.
Она поняла, что он не слышит ее; он уже подошел к ней почти вплотную. Тут она вспомнила, что в комнате была дверь, которая вела в спальню герцога.
Эта дверь показалась ей спасательным кругом, и, сдавленно вскрикнув, когда горячие руки лорда Стэнтона коснулись ее, Уна выкарабкалась из кровати. Затем, не оглядываясь, она кинулась к двери, ведущей в спальню герцога, и распахнула ее.
Дверь оказалась тяжелой, гораздо тяжелее, чем думала Уна, но она навалилась на нее изо всех сил, чтобы открыть, и, уже открыв, услышала за собой призывы лорда Стэнтона.
Она была очень напугана, поэтому бросилась вперед.
Только тут Уна осознала, что находится не в спальне герцога, как она ожидала, а в каком-то маленьком помещении, которое, наверное, в прошлом веке использовалось как гардеробная. Там было незанавешенное окно, и в тусклом свете прямо перед собой Уна увидела еще одну дверь.
Она кинулась к этой двери. Та открывалась внутрь, и Уна скорее ввалилась, чем вошла, в комнату за дверью.
Герцог в изумлении обернулся, а Уна, задыхаясь от страха, кинулась к нему.
Сначала она не могла говорить, только едва могла перевести дыхание, а когда герцог обнял ее, просто вцепилась в него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18