Я рассказываю настоящую историю этого дня, со всем ее ужасом и болью: даже Доблестный Воин Раджаата не может надеяться — или бояться — вспомнить то, что происходило, пока он лежал без сознания. Я выбрал верить в то, что вся деревня умерла прежде, чем начался новый пир, только на этот раз уже троллей; я выбрал верить в то, что все мои мои родственники и знакомые умерли легко и быстро, а Дорин умерла самой первой из них всех. Впрочем мое сознание знает, что я обманываю свое сердце, потому что впоследствии я узнал, что делают тролли с побежденными людьми: их женщины вытаскивают кишки мужчин через разрезы в животе, или ломают им кости и вытаскивают еще бьющиеся сердца. То, что их мужчины делали с нашими женщинами, не обращая внимания на их возраст и красоту, лучше всего забыть-
Если бы я мог забывать.
Со временем я отомстил им, полностью; моя совесть больше не тревожит меня, но я по-прежнему благодарен судьбе за то, что так никогда и не узнал, что случилось с людьми Дэша. Судьба нанесла мне скользящий удар в голову, судьба спрятала меня под обломками того, что было моим свадебным пиром и моим домом. Тролли не сожрали меня только потому, что не нашли.
Солнце уже село, когда я наконец сумел открыть глаза. Моя голова была в огне, но не это заставило меня мигнуть. Наполовину свернувшаяся капля крови ударила по моей щеке, пока я лежал, поражаясь тому, что выжил и желая быть мертвым. Рапотрошенное тело того, кого я наверняка знал, но больше не мог узнать лежало прямо на мне. Я весь был покрыл запекшейся кровью и потрохами.
Когда я справился со своим отчаянием, то услышал языки пламени, потрескивавшие неподалеку — источник света, который позволил мне увидеть труп. Я услышал и грубый хохот пьяных.
Тролли, подумал я. Они уничтожили Дэш и теперь празднуют свой успех на его развалинах. Я не имел ни малейшего понятия, сколько осталось троллей, и ни малейшей надежды, что моя вторая атака будет более удачна, чем первая. Меня вообще не волновало больше ничего. Мои пальцы ощупали землю рядом со мной и схватили камень, даже больший, чем мой сжатый кулак. Вооруженный им и храбростью отчаяния, я вскочил на ноги и бросился на ближайший голос.
В неверном свете костров мне показалось, что голова, из которой шел этот мерзкий смех, было по меньшей мере вдвое больше моей. Пьяная или нет, она услышала мое приближение и небрежным ударом свалила меня на землю. Я опять очутился на мокрой от крови земле, уставившись в небо пылающей от боли головой, мои губы были разбиты, а по щекам тели слезы. Незнакомцы издевательски расхохотались. Когда я попытался встать, кто-то из них ударил меня ногой в грудь.
Он сделал бы умнее, если бы ударил посильнее, чтобы я потерял сознание: камень все еще был у меня в руке и я хорошо использовал его.
Человек упал, а я встал, пытаясь связать то, что я видел, с тем, что я помнил. Я помнил троллей, но пьяные парни были людьми. Это они хлебали вино Дэша, и они развели костер из обломков столов, слульев и дверей. Повсюду были следы кровой резни: разрубленные тела, тела без голов, отрубленные руки и ноги… Насекомые уже собрались тучей, а запах-
Быть может этим парням было все равно, а может быть они вообще уже мало чего соображали, но я никогда не нюхал запах насильственной смерти. Я разинул рот, как детеныш эрдлу, а потом все, что было у меня в животе, вылетело наружу.
— Так ты из этой деревни, малец?
Я повернулся на голос-
И увидел, что тролли сделали с ней, с моей Дорин. Живую или мертвую, они сорвали с нее свадебное платье и привязали ее к столбу рядом со стеной деревни. Лица у нее не было, грудей тоже; тело было покрыто кровью и грязью, внутренности торчали наружу. Я узнал ее по длинным черным волосам, в которых еще были вплетены желтые цветы, и по нерожденному ребенку, которого они обвязали вокруг ее шеи.
В моем сердце родился крик и немедленно умер. Я не мог двигаться, не мог даже повернуться или упасть.
— Как твое имя, малыш? — спросил один из парней.
Мое сознание было пусто. Я не знал.
— Не в состоянии говорить. Не знает свое имя. Может быть деревенский дурачок.
— Эй, дурень, голоден?
Еще один голос, может быть новый, может быть нет. Я слышал слова так, как если бы они прилетали издалека и улетали обратно. Теплый сырой ком стукнул мне по руке упал в грязь около моих ног. Мои глаза говорили, что это катыши из жареного мяса, но сердце говорило иначе. Еще несколько комков прилетело ко мне, еще больше смеха. Я начал дрожать и никак не мог остановиться.
— Закройте ваши глотки, — зло оборвала их женщина.
Сильные руки схватили меня и повернули. Я потерял равновесие и оперся на ту самую женщину — все-таки самое лучшее, что есть в людях, умение прощать — которую ударил своим камнем. Она была ниже меня ростом, но я оцепенел от ужаса и безнадежности, ноги не держали меня и ей пришлось напрячься.
— Дурни! Разве вы не можете догадаться? Это его деревня, его люди-
— Тогда почему они не забили его до смерти, как остальных?
— Он дурачок-
— Он сбежал. Повернулся к ним своим желтым хвостиком и сбежал.
Во мне поднялся гнев, но женщина держала меня крепко. Ее глаза приказали мне молчать.
— Ему двинули по голове, вот и все, — сказала женщина, защищая меня.
Ее руки ощупали мои волосы. Это было легкое, даже нежное движение, но от него проснулась боль в моем черепе и в моем сердце. Я вздрогнул от боли и отшатнулся.
— Да, удар был не слабый. Ему повезло, что он остался жив и не ослеп.
«Повезло» — самое последнее слово, которое бы я выбрал, но оно сломало заклинание, которое держало мой язык на привязи.
— Меня зовут Ману, — сказал я им. — А это место называется Дэш. Это был мой дом, пока этим утром не пришли тролли. А кто вы такие? Почему вы здесь? Почему вы едите вместе с мертвыми?
— Вы слышали это? — сказал один из парней с пьяным смешком. — «Почему вы едите с мертвыми» — слишком красиво сказано для крепко стукнутого фермерского пацана.
Но я уже знал, кто они такие. На самом деле была только одна возможность: это были солдаты армии Сжигателя-Троллей. Они преследовали своего врага — моего врага — и вернулись в Кригиллы.
— Где тролли? Вы отомстите за наших мертвых?
Еще больше смеха, улюлюканья и грубых шуток, пока до этого времени молчавший рыжеволосый человек не поднялся на ноги. Насмешки прекратились, но глядя в холодные твердые глаза ветерана я уже не был ни в чем уверен.
— Ты, фермерский пацан, еще не дохляк, если не попытаешься сам себя кокнуть слишком красиво говоря.
От него веяло уверенностью и жестокостью, прирожденным лидерством, как от моего дедушки. Женщина рядом со мной от страха даже обмякла. Ее взгляд стегнул меня, как кнутом. От меня ожидали, чтобы я тоже испугался его. Что я и сделал. Я сравнил себя с солдатами Сжигателя-Троллей и понял, что я меньше последнего из них во всех отношениях, кроме одного: я умнее. Я смотрел на их, и мне было ясно, что они из себя представляют. Они презирали меня, и я выпрямился. Они издевались над моей речью, что ж, я стал тщательно выбирать слова.
— Дык я прямо говорю: мы фермеры, и армия Сжигателя-Троллей поклялась, что спасет нашу расу и загонит всякого ублюдка-тролля в могилу. Я видел, как вы помогли нам, людям Дэша; теперь покажите мне могилу с погаными троллями.
Рыжеволосый человек вскинул свой кулак, но вся моя одежда была в крови моих родственников и друзей. И когда я встретил его взгляд моим, он не осмелился ударить меня.
— Где тролли? — повторил я. — Они вернулись на равнины? Или они сейчас уничтожают Корлайн, как они уже уничтожили Дэш? — Корлайн был еще одной деревней в Кригиллах, немного выше нашей по долине. — Или они рассеялись в горах над нами? Я знаю места, в которых они жили раньше. Я могу отвести вас туда.
Внутренним зрением я видел людей Корлайна, не такими как знал их, но такими, какими стали люди из нашей деревми: покалеченными, окровавленными, разорванными на куски и с вырванными лицами. Я не почувствовал ничего по отношению к ним; я вообще ничего не чувствовал, за исключением нужды во мщении.
— Вы могли бы вырезать их всех, как они вырезали Дэш.
— Вырезать! — недовольно проворчал рыжеволосый человек. — Нам? Нам вырезать троллей? Рискнуть нашими жизнями ради их…или тебя?
В глубине его глаз была тайна. Я видел это, видел и вызов. Он ответил бы на мои вопросы, если бы у меня хватило наглости их задать, но он не думал, что я выживу с таким знанием. Возможно я не стал бы спрашивать, если бы он не искушал меня, именно тогда, своим презрением.
— Почему вы здесь, — вернулся я к своему прежнему вопросу. — Почему вы едите в компании мертвых? Почему вы не охотитесь и не режете троллей, которые перерезали нас?
Рыжеволосый усмехнулся. Его зубы были в желтых пятнах, а один был заострен, как клык. — Это работа Сжигателя-Троллей, пацаненок. Он, и только он режет троллей. Да, мы гоняем за ними, парнишка, но и только. Потом приходит он и поджаривает их. А мы только ворошим серый пепел и зарываем его. Я видел, как это случается. Это — он вытянул свою мозолистую ладонь в сторону моей бедной Дорин — это ничего, парень, по сравнению со сжиганием. Тролли могут убить тебя и еще тысячи таких как ты, мне на это плевать с высокой башни, пока тролли будут гореть, когда придет он.
Я стоял молча, разрываясь между отвращением и гневом. Женщина, по-прежнему стоявшая рядом, сжала мою руку.
— Это правда, мальчик, — сказала она.
Проглотив свое отвращение, я дал сказать своему гневу, но негромко, медленно и холодно. — А где Мирон из Йорама? Когда придет Сжигатель-Троллей? — Откровенно говоря, я думал, что знаю ответ на свой вопрос, но мне нужно было услышать его.
Еще одна презрительная усмешка рыжеволосого ветерана. — Может быть сегодня, а может быть завтра или послезавтра. Мы гоняем за этими троллями с начала Высокого Солнца. — Едкая усмешка. — Он знает, где мы, пацан. Он придет, когда ему будет удобно, но не раньше. А пока, будь спок, мы бежим за ними, близко-близко, и ни один живой человек не должен знать, где мы находимся.
— Я живой, — сказал я, — и я знаю.
Он вынул костяной нож из ножен на поясе. — Тролли оставляют за собой мясо, а не живых.
Я понял, что сейчас умру. Все, кого я любил и уважал в этой жизни, уже умерли. Их тени звали меня из тьмы. Я принадлежал Дэшу, моей семье, всем, кого я любил. Но мой гнев был сильнее, а смерть не утолила бы мою жажда отомстить им всем: троллям, людям, и особенно Мирону из Йорама. Голос, который я едва узнал, хотя он вырвался из моего горла, сказал:
— Возьмите меня с собой. Дайте мне идти за троллями, пока не придет Сжигатель-Троллей.
— Годный-для-ничего фермерский пацан? Что ты умеешь делать, малец — кроме как рыться в грязи
— Я присмотрю за ним, — сказала женщина, которая все еще стояла рядом со мной, прежде, чем я успел что-то сказать.
— Джиккана, Джиккана! Ты разбила мое сердце, — выкрикнул еще один мужчина с пьяным смешком. — Он же еще мальчик. Последние десять ночей в твоей кровати был совсем не он.
Она с яростью повернулась. — Мой самый лучший нож обещает, что он останется в ней дольше тебя.
Мужчина заткнулся, и нож остался в ножнах.
* * *
Бледно-лиловое сияние появилось над нарисованными горами восточной стены убежища Хаману. Ночная тишина сменилась отрывистыми командами офицеров дневной стражи, занимавших свои места на стенах города. Начиналось еще одно утро Урика. Отложив перо в сторону, Король Урика размял свои усталые пальцы. Отчетливые черные строчки храбро заполнили несколько листов драгоценного пергамента. Еще большее число листов валялись в саду, разорванные и смятые. Два листа остались нетронутыми.
— Мне нужно больше пергамента, — прошептал Хаману. — И больше времени.
Четвертая Глава
Дневная жара опять пришла в Урик. Там и здесь поднимался к небу хор прожорливых насемых, кишевших повсюду. Все остальные свободные создания, если у них было хотя бы немного ума, старались спрятаться от смертоносных лучей темного солнца. Во всем государстве Хаману деловой шум затих, шаги рабочих сменились храпом. Над сжигаемой жарой мостовой пустых рыночных площадей танцевали бесчисленные миражи-приведения, пока купцы самым разнообразным товаром дремали внутри своих ларьков.
За стенами города, на зеленых полях и в деревнях, рабочие отложили в сторону свои мотыги и лопаты, и растянулись рядом со своими животными. Совсем далеко, в сложном лабитинте горных шахт, которые были печально знамениты обсидиановыми ямами, надзиратели пили холодный фруктовый чай, удобно расположившись под кожаными навесами, а несчастная масса рабов получила пару часов отдыха и неограниченный доступ к боченкам с водой.
В этом не было никакого особого милосердия, напомнил себе король, который, как и его далекие рабы, пил мелкими глотками воду из деревянного черпака в тени своего потайного уголка, глубоко внутри дворца. Пока был жив Дракон, Борс из Эбе, он каждый год брал оброк: тысячи живых душ с каждого Доблестного Воина, чтобы поддерживать заклинание вокруг тюрьмы Раджаата. Обсидиановые ямы требовали больше жизней — намного больше — но на них держалась безопасность Урика.
То, что рабы отдыхали каждый полдень, гарантировало, что они проживут немного больше и немного больше дней будут врубаться в черные жилы обсидиана. Впрочем, жизнь раба на обсидиановых копях редко длилась больше, чем сто пятьдесят дней, две пятых Атхианского года, который длился триста семьдесят пять дней. Обсидиановые мечи служили не намного дольше; даже когда ими не пользовались, они тупились и шелушились. Поддерживать равновесие между количеством способных работать рабов и числом корзин с драгоценной колючей рудой, от которой зависела оборона Атхаса, было задачей, выполнение которой Хаману отказался отдать своим темпларам. Это был его один из самых старых декретов, который давал несчастным рабам отдых днем, и именно угроза его личного вмешательства держала темпларов-надсмотрщиков под своими пологами.
Определенно, в этом не было никакого особого милосердия.
Зато милосердие было прямо здесь, скрывая присутствие короля от Павека, который спал мертвым сном в тени одного из мертвых плодовых деревьев. Разбудить человека с лицом, изуродованным шрамом, было не труднее, чем вздохнуть, но Хаману сопротивлялся искушению, которое, на самом деле, не было искушением. Жалкий ужас смертных сопровождал его все время; сладкий сон истощенного человека был редкой драгоценностью.
Сразу после возвращения в город вчера после полудня, Энвер послал гонца во дворец, прося суток отдыха, прежде, чем он мог вернуться к своим обязанностям. Однако верный Павек зашел в свой дом в Урике только для того, чтобы помыться и поменять запачканную грязью одежду. У ворот дворца он появился, когда солнце уже садилось, и провел добрую часть ночи за рабочим столом, читая под светом лун тонкие листы папируса.
Павек был умный человек; он легко разбирал почерк Хаману, понимал рассказ и выводы из него, но, самое главное, он был честный человек, и излучал свои эмоции как огонь излучает тепло. Этим утром он излучал интенсивное нежелание говорить о том, что прочел. Хаману согласился с этим нежеланием, по своему, и пригласил новичка-друида поработать в своем безжизненном саду.
Голые пни и аккуратно увязанные тюки с ветвями и соломой свидетельствовали о тщательной работе Павека — по меньшей мере пока он не свалился от усталости. Он так и остался лежать на этой свеже-расчищенной земле, ноги согнуты в коленях, одна рука под щекой, безмятежный как ребенок. Картины, чем-то похожие на миражи, танцевавшие над пустыми рыночными площадями, мерцали над плавно движущимися ребрами Павека, но в отличии от вызванных жарой настоящих миражей, которые любой смертный мог видеть, только Хаману мог видеть тонкие образы снов своего высшего темплара.
Впрочем, это были простые сны простого мужчины: образы тех, кто жил рядом с ним и кого он, по-видимому, любил. В центре вспыхивающих и гаснувших образов была женщина; губы Хаману сложились в понимающую улыбку. Прекрасная блондинка с великолепной фигурой, Хаману видел ее только однажды, ночью в Квирайте, но Лев Урика точно знал, что его уродливый темплар ничего не преукрасил. Хаману не знал ее имя; сликом много имен смертных, привязанным к лицам, он слышал за тринадцать веков, никакой памяти не хватит, чтобы сохранить их все. Но он узнал ее по особенному строению ее сознания и абсолютной честности сна Павека.
Эта белокурая женщина-друид попала в руки бывшего любимца Хаману, Элабона Экриссара, во время кризиса с зарнекой; именно тогда Павек впервые привлек к себе внимание Хаману. Следы плохого обращения, пренебрежения, да и просто пыток были отчетливо видны под ее внешней красотой и жизнерадостностью. За то время, что Хаману не видел ее, она несколько подлечилась, но не вылечилась полностью, потому что не хотела принять любовь и дружбу, которые его высший темплар предлагал ей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39