Ну, а насчет «не сдержав юности» — так оно и вовсе смешно: тридцатитрехлетний по тем временам считался мужем не только не юным, но и не молодым даже, а вошедшим в пору зрелости…
Насчет чести княжеской тоже возникают вопросы. Вот, например, эпизод с бегством из стана Кончака, когда прошел слух, что «придут половцы с войны и перебьют они всех (!) князей и всех (!) русских». Что же делает наш герой? Бежит, нимало не заботясь о судьбе оставшихся в плену брата, племянника и сына. Кстати, с точки зрения половецкого кодекса чести, более строгого, нежели русский, побег из плена до внесения выкупа представлялся поступком человека, не только не имеющего чести и совести, но и не ведающего стыда. Но Игорь таков и есть. Недаром автор «Слова о полку Игореве» устами великого князя киевского Святослава Всеволодовича называет поход Игоря нечестным: «нечестно одолеше, бо нечестно кровь погану пролиясте» («нечестно вас одолели язычники, ибо сначала вы сами нечестно пролили языческую кровь»).
И посему совершенно неудивительно, что академик Рыбаков пришел к печальному выводу: «Игорь не был борцом за Русскую землю и действовал преимущественно в своих интересах». В другом месте, комментируя поход, предпринятый Игорем Святославичем в Поле Половецкое в 1184 году он же пишет: «Не общерусская оборонительная борьба и даже не защита собственных рубежей, а лишь желание захватить половецкие юрты с женами, детьми и имуществом толкало князя на этот поход — своего рода репетицию будущего похода 1185 года. И действующие лица в этой репетиции те же самые: Игорь, буй тур Всеволод, Святослав Ольгович и княжич Владимир».
А Олжас Сулейменов [], прекрасный поэт и автор блистательного исследования «Слова» сформулировал то же самое не столь академично и более эмоционально: «Страшный враг, ужас и проклятие Руси — не половцы, а скорее князья, подобные Игорю. Это они “несут розно русскую землю”, кричат летописи. Это они приводят половцев или провоцируют их набеги. Ученые, оправдывая Игоря, еще более усложняют обстановку… И в конце работы может выясниться, что икона-то висит на стенке неверно, и изображен на ней не бог Игорь, а живой человек с дьявольскими чертами».
И тогда встают два вопроса. Во-первых, почему же именно поход князя Игоря избрал сюжетом неизвестный нам по имени, но безусловно талантливый автор «Слова о полку Игореве»? И во-вторых, почему в сегодняшнем массовом представлении он остается символом борьбы Руси с неумолимой внешней угрозой, героем-патриотом, рыцарем без страха и упрека?
От первого проще всего было бы отмахнуться, сославшись на слова Анны Ахматовой, поставленные мной в эпиграф к этой главе: в конце концов даже гениальные стихи (трактуя это понятие расширительно, как произведение искусства вообще) и впрямь способны произрастать из любого сора. Но можно и копнуть поглубже.
«Слово» — произведение художественное, авторское, и, следовательно, пронизано авторским же отношением к сюжету и герою; в отличие от летописи, где автор также несвободен от своих (и не только своих) воззрений и симпатий, оно даже не претендует на беспристрастность и фактографическую точность. Вот лишь один пример последнего.
Помните, мы говорили о солнечном затмении и нестыковке дат? Современные исследователи потому и заставляют князя Игоря отправиться в поход 23 апреля, отдавая безусловное предпочтение единственному свидетельству «Киевской повести» против всех остальных источников, чтобы в полном соответствии с текстом «Слова» 1 мая он мог стать свидетелем этого астрономического дива. А ведь Ипатьевская летопись точно указывает, что Игорь потерпел поражение «во втору седмицу (т.е. второе воскресенье) Пасхи», — если учесть, что в 1185 году Пасха пришлась на 21 апреля, то «втора седмица» — это 28 апреля, так что затмением князь Северский любовался уже в плену… А в действительности автор «Слова» просто для вящего эффекта «передвинул» затмение! И никакого греха в том нет — Александр Дюма, скажем, на несколько лет передвинул осаду Ла-Рошели, чтобы участниками ее могли одновременно стать д’Артаньян и Атос — и никому не приходит в голову осуждать за это писателя. Вольное обращение с фактами в данном случае является только свидетельством: перед нами не хроника событий, а произведение художественной литературы. И главное в нем — не описание деяний князя Игоря, а вывод: нет для страны беды большей, чем княжеские которы. Если хотите, это своего рода роман-предупреждение [], только не фантастический, как это было принято в XX столетии, а исторический.
И следовательно, князь Игорь — не герой, но антигерой. Если встать на такую точку зрения, сразу становится понятным проступающее иной раз ироническое отношение к нему автора. Вновь возвращаю вас к началу — помните фразу из учебника: «отправился в… поход на половцев, замыслив дойти до берегов Черного моря и вернуть Руси далекие земли у Керченского пролива»? Это из «Слова» почерпнуто, не из летописи. А теперь попробуйте представить, как с теми силами, которыми Игорь Святославич располагал, столь амбициозный и дерзновенный замысел осуществить. Это ж — дайте мне два взвода, и я вам пол-Европы завоюю! Причем не только мы нынче умные — первые читатели и слушатели «Слова» получше нас понимали…
Признаюсь, меня долго примирял с личностью Игоря Святославича знаменитый «Плач Ярославны». Выходит, было что-то в этом человеке, если автор «Слова» вложил в уста его жены столь проникновенные слова? Но потом и это разъяснилось: Андрей Никитин доказал, что «Плач» — включенная в соответствии с литературными нормами и традициями XII века вставка из произведения более раннего, из того самого легендарного Бояна, и принадлежит действительно Ярославне, только совсем другой — Елизавете, дочери Ярослава Мудрого [].
А теперь перейдем ко второму вопросу. Каким же чудом антигерой превратился в XIX—XX веках в героя?
Старый екатерининский вельможа, известный ценитель и коллекционер древних рукописей, тайный советник граф Алексей Иванович Мусин-Пушкин раздобыл рукопись «Слова» в конце XVIII века и опубликовал в 1800 году. Это было время всеобщего стремления к поиску славного прошлого, достойного великой Российской империи. Антигерои никого не интересовали, зато герои были очень даже нужны. Так «Слово о полку Игореве» и прочитали []. И читали весь следующий век, прошедший под знаком славянофильства и обращения к корням. А этим направлениям русской мысли тогда (как, впрочем, и сейчас) равно дороги и даже жизненно необходимы подтверждения двух тезисов: во-первых, что Русь изначально и вечно находилась во враждебном окружении (отсюда и теория о половецкой угрозе); во-вторых, русский героизм всегда превосходил все прочие.
Павел Захарович Андреев (1874—1950) в роли князя Игоря в одноименной опере А. Бородина (1912 г.)
Хотя в то время, конечно, сам текст знали только немногочисленные историки, антикварии, любители изящной словесности, список (отнюдь, замечу, не исчерпывающий — так, навскидку) все равно получается внушительный. На современный русский язык «Слово о Полку Игореве» переводили И.И. Козлов, В.А. Жуковский, А.Н. Майков, К.Д. Бальмонт (а позже, уже в прошлом столетии — Н.А. Заболоцкий, В.И. Стеллецкий, И.А. Новиков, Г.П. Шторм, С.В. Шервинский, А.К. Югов, И.И. Шкляревский). Оно так или иначе упоминается у А.Н. Радищева, А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, К.Ф. Рылеева, Н.М. Языкова, А.Н. Островского, позже — у А.А. Блока и И.А. Бунина. К нему обращались такие художники как В.М. Васнецов, В.Г. Перов, В.А. Фаворский… Перечисление длинное, но красноречиво свидетельствующее о масштабах влияния «Слова» на умы и души. Особенно это относится к опере Александра Порфирьевича Бородина, либретто для которой написал, замечу, Владимир Васильевич Стасов — художественный и музыкальный критик, историк искусства, почетный член Петербургской АН. И еще — к наиболее популярному стихотворному переложению «Слова», сделанному одним из главных поэтов послепушкинского периода и (что немаловажно) чиновником-патриотом (по оценке «Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона») Аполлоном Николаевичем Майковым.
Их совместными усилиями волшебная сила искусства и победила правду истории.
Сокрушаться по этому поводу не стоит — пусть из сора, но сколько же выросло блистательных произведений! Но разве от знания исторической правды хуже звучит бессмертная ария «О дайте, дайте мне свободу!..»?
Однако — и это не резонерство мое, но глубокое убеждение — знать истину все-таки необходимо.
Владимир Киняев (род. 1929) в роли князя Игоря в одноименной опере А. Бородина
(Мариинский театр, 1967 г.)
Глава 10.
Творец небылого
И с честной поссоритесь вы стариной,
И, предкам великим на сором,
Не слушая голоса крови родной,
Вы скажете: «Станем к варягам спиной,
Лицом повернемся к обдорам! []
А. К. Толстой
Предтеча дома Даниловичей
Александр Невский
(мозаика мастерской М.В. Ломоносова, XVIII в.)
Александр Ярославич по прозванию Невский — тот, к кому (через младшего из сыновей, Даниила) восходит первый дом великих князей московских и — впоследствии — государей всея Руси, начиная с Ивана I Калиты и кончая несчастным сыном Ивана IV Грозного, Федором Иоанновичем, тот самый дом Даниловичей, о котором мы уже вели речь в шестой главе, посвященной Борису Годунову. Волею отца, князя Ярослава Всеволодовича, Александр — удельный князь Переяславский; затем — приглашенный князь новгородский; по татарскому ярлыку — великий князь, сперва киевский, а потом владимирский. Прославленный государственный деятель, национальный герой, «солнце земли Суздальской», «защитник земли Русской», уже в конце XIII столетия причисленный православной церковью к лику святых — со всеми причитающимися по такому случаю житиями и чудесами. Его почитали не только Даниловичи (что для прямых потомков вполне естественно), но и династически никак не связанные с ними Романовы, причем в 1723 году Петр I даже повелел торжественно перевезти прах великого «предка» из Владимира [] в Санкт-Петербург, в недавно построенную и специально для того предназначенную Александро-Невскую лавру [], а на месте легендарной Невской битвы приказал воздвигнуть в честь святого церковь. Он же постановил отмечать память Александра Невского 30 августа — в день заключения победоносного Ништадского мира []. А вскоре, 21 мая 1725 года, Екатериной I был учрежден орден святого Александра Невского — один из высших в Российской империи. После революции он прекратил существование, однако во время Великой Отечественной войны образ победоносного полководца вновь оказался востребованным, и по рекомендации товарища Сталина Президиум Верховного Совета СССР указом от 29 июля 1942 года заново учредил орден Александра Невского — рельефное изображение княжеского лика помещено в центре покрытой рубиново-красной эмалью серебряной пятиконечной звезды…
В итоге едва ли не всякому нашему соотечественнику Александр Невский знаком со школьной скамьи — по одной из пятнадцати редакций житийной повести XIV века «О храбрости благоверного и великого князя», написанной при участии его сына Дмитрия Александровича и митрополита Кирилла; по беллетризованным жизнеописаниям; по историческим романам; по картинам Хенрика Семирадского, Николая Рериха и Павла Корина, наконец, по фильму Сергея Эйзенштейна [] (все это, по счастью, в значительной мере избавляет меня от необходимости перед началом повествования напоминать основные факты биографии героя). Историки не перестают заниматься его разносторонней деятельностью, давая ей, замечу, достаточно противоречивые оценки.
Впрочем, более всего он известен двумя славными победами, одержанными в юности, — Невской битвой и Ледовым побоищем (которое, по мнению некоторых историков, ставит князя в один ряд с наиболее выдающимися полководцами мировой истории). «Триумфальные победы 1240 г. в Невской битве и 1242 г. на льду Чудского озера остановили неприятельское нашествие; остались неизменными и границы Новгородской земли», — пишет заведующий отделом славяно-финской археологии Института истории материальной культуры РАН доктор исторических наук А.Н. Кирпичников. Немало ветвей к лавровому венку князя прибавил также более поздний, менее общеизвестный, но столь же легендарный Северный (или, как его еще называют, Финский) поход.
Вот с этих баталий и начнем.
Невская битва
Казалось бы, что нового можно тут сказать? По учебникам, справочникам и энциклопедиям кочуют одни и те же почерпнутые из летописей факты. Вот их сухое и предельно сжатое изложение. Летом 1240 года шведы — возглавляемые то ли ярлом Ульфом Фаси, то ли его двоюродным братом Биргером Магнуссоном (зятем тогдашнего короля Эрика V Эрикссона, прозванного Леспе, то есть Картавым), то ли под совместным командованием обоих этих представителей славного рода Фолькунгов, — поднялись по Неве и стали лагерем при впадении в нее левого притока, Ижоры []. Отсюда Биргер направил Александру Ярославичу послание, вызывая новгородского князя на бой.
Тот, заручившись благословением новгородского архиепископа Спиридона, поспешил выступить «в мале дружине» (но по другой версии — и с некоторым контингентом новгородского ополчения). Так или иначе, 15 июля 1240 года под прикрытием утреннего тумана его воины внезапно обрушились на шведов и наголову разгромили неприятеля.
Особо отличились в бою шестеро поименно перечисленных: боярин Гаврило Олексич, который вознамерился было по шатким сходням въехать на коне на борт шведского корабля, но был сброшен в воду, оставшись притом невредимым (подвиг, согласитесь, эпический); некто Сбыслав Якунович неоднократно обрушивался на противника с топором; княжий ловчий Яков Полочанин бился мечом, заслужив тем личную похвалу Александра Ярославича; слуга последнего, Ратмир, пал израненным; новгородец Миша со товарищи потопил три (!) шведских шнеки []; наконец, дружинник Савва обрушил праведный гнев на шатер шведского предводителя и подрубил поддерживающие ни в чем не повинное сооружение столбы. Князь, разумеется, тоже не оплошал — он «…изби множество бещисленно их, и самому королеви [] възложити печать на лице острым своим копием». Наконец, с теми, до кого не добрались воины Александра, разобрались вышние силы: «много множество избиенных от ангела Господня».
Биргеру с остатками своего отряда едва удалось спастись бегством в наступившей темноте. Побито супостатов было без числа [] — телами рядовых воинов заполнили две обширные братские могилы, останками же более именитых загрузили аж два корабля []. Причем насколько именитых! Как сообщает Синодальная рукопись, «убиен бысть воевода их… Спиридон… и бискуп убиен бысть ту же…».
Войско же Александра, согласно новгородским и псковским летописям, потеряло в этом сражении до двадцати человек.
Этой-то великой победе Александр и обязан своим прозвищем — Невский.
А теперь давайте разбираться, потому что вопросов возникает, мягко говоря, немало.
Повторю: согласно первоисточникам, новгородские потери составили двадцать человек. Правда, доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института российской истории РАН Владимир Андреевич Кучкин полагает, будто «летопись говорит лишь о потерях среди знатных <…> мужей, и названная ею цифра в двадцать человек оказывается не такой уж маленькой. Например, при взятии в 1238 г. Батыем Торжка было убито всего четверо знатных новоторжцев. В 1262 г. при штурме немецкого города Юрьева [] русские полки потеряли двоих знатных воинов и т.д.» Увы, этот тезис не согласовывается с таким, например фактом: в числе павших на Неве упоминается некий Дрочило Нездылов, сын кожевника — особа куда как знатная… Так что двадцать человек — число, судя по всему, предельное. Тем более что Новгородская первая летопись скромно замечает: «Или менее, Бог весть». И добавляет: «Князь же Олександр с новгородци… придоша вси здрави в свояси, схранени Богом и святой Софией»… Вот так — четверо павших перечислены поименно, безымянных еще полтора десятка, но все притом вернулись восвояси во здравии. Впрочем, подобных несостыковок в этой истории хватает.
Так что оставим их без внимания, как справедливые, но неуместные в данном контексте рассуждения о ценности всякой человеческой жизни, и обратимся к опыту военной истории. Конечно, серьезный подсчет военных потерь начался, пожалуй, только в XVIII—XIX веках, однако о некоторых сражениях мы знаем достаточно подробно. Вот, например, в 1238 году произошло сражение с крестоносцами под Изборском (современный Старый Изборск, что в 30 километрах западнее Пскова); здесь псковско-новгородская рать потеряла от шестисот до восьмисот человек. 13 июля 1260 года на реке Дурбе большое войско крестоносцев (в него входили ливонские рыцари магистра Бурхарда фон Горнгаузена, тевтоны с орденским маршалом Генрихом Ботелем, ревельский отряд датского герцога Карла и войска местных комкуров) было наголову разгромлено литовцами князя Миндовга — погибли все предводители орденского войска, сто пятьдесят знатных рыцарей и множество кнехтов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42