до то­го необразованный персонал попадается порой в этих ле­чебницах, до того нечуткий и грубый к нуждам отечест­венных идиотов, что порой удивляешься, не коновалы ли это, не извозчики, и не пьянчужки из местной грязной пивной? никакого уважения к пациенту, того и гляди, норовят по уху стукнуть, или клистир в неподходящее время поставить; а это, скажу тебе, друг Василий, ху­же всего, хуже даже холодной и смирительной рубашки; потому что и в холодной, и в смирительной рубашке, можно все же мечтать о прекрасном, можно даже делить­ся своими мыслями с кем-то другим, – с тем, разумеется, кто до этих мыслей дорос; ибо не все, друг Василий, до них доросли, и не все их, естественно, понимают; но после клистира, к сожалению, нельзя рассуждать уже им о чем, – ни о возвышенном, ни о прекрасном, ни даже о самом низком предмете; после него, друг Вася, сов­сем пропадает тяга к общению.
К о з а д о е в (с умным видом). Да уж, чего там, дело, как говорится, житейское и простое; не умеешь завязать мор­ского узла, так и не суйся, понимаешь-ли, в морскую науку!
З а о з е р с к и й (радостно, не слыша его) . Никто, никто на земле не может судить о нормальности человека! ник­то, даже самые умные, ибо порой последний безумец ста­новится самым известным гением, а величайший из мудре­цов оказывается в итоге на свалке истории; вспомни, хотя бы, безумца Циолковского, вспомни этого глухого учителя, с крыши своего дровяного сарая простиравшего руки к далеким звездам! о, как жестоко смеялись над ним; порой даже бранили и били, но чем в итоге обер­нулось все это ерничанье и посмешище? чем, спрашиваю я тебя, благородный и честный моряк?
К о з а д о е в (вскидывает голову, словно услышав вдали звуки склянок, отбиваемых на корабле). Чем, чем, Иосиф Францевич? говори скорей, не томи душу уставшего моря­ка!
З а о з е р с к и й. Громовыми раскатами мощных ракет, фан­фарами усыпанных цветами праздничных аэродромов, лико­ванием бесчисленных толп, триумфом разума, света и жи­зни, – вот, чем обернулось безумие несчастного и глу­хого учителя из Калуги! И так, дорогой Василий Петрович, бывает всегда, ибо дерзание и стремление ввысь всегда оплачивается признанием идущих вслед за тобою. (Внезапно задумывается, сникает.) Да, вот в том-то я трагедия, друг мой Вася, в том-то и печаль, что совре­менники, живущие рядом с тобой, живущие рядом с Циол­ковскими и Коперниками, не замечают этих великих поры­вов; их или жестоко высмеивают, или, того хуже, сжига­ют на площадях под улюлюканье черни.
К о з а д о е в (нарочито равнодушно). Или вяжут всем миром белыми простынями.
З а о з е р с к и й (он совсем сник, восторженный порыв его сошел на нет) . Да, в том-то и дело, что иногда их просто сажают в психушку; а там, друг Вася, тоска и несчастье, там плач и скрежет зубовный; лучше, Вася, сгореть на площади под улюлюканье черни, чем три дня провести без еды и питья, в вонючем карцере, повязан­ным по рукам и ногам старым смирительным балахоном; меч­тая о вольной жизни, о море и о камнях, и временами, поверишь-ли, слыша совсем рядом, под стенами заведе­ния, лай моей верной жучки, – единственного товарища по скитаньям, неизвестно как учуявшего мои страдания и тоску.
К о з а д о е в. Да, уж тосковала она без тебя, уж тоскова­ла! сначала выла без перерыва три дня на Луну, так что заснуть было нельзя, а потом и вообще неизвестно куда убежала; мы уж думали, что пропала собака, но через год примерно опять возвратилась, а потом и ты из узи­лища вышел. (Пытливо смотрит на З а о з е р с к о г о.) Опять, я думаю, будешь свои камни искать? опять бродить по берегу с утра и до вечера?
З а о з е р с к и й (улыбаясь блаженно). Опять, друг Вася, опять; ведь если не я, то кто из ныне живущих откро­ет законы вечности и красоты?
К о з а д о е в. Ну-ну, открывай; без тебя, очевидно, их теперь уже никто не откроет. Коперников нынче днем с огнем не сыскать, особенно в нашем заброшенном горо­дишке.
Явление второе
Калитка открывается, и во двор заходит ч е т а Б а ­й– б а к о в ы х. Одеты они так же странно, как и в прошлом году, и, кажется, нисколько не изменились.
Б а й б а к о в (как ни в чем не бывало). Здравствуйте, Ио­сиф Францевич; с возвращением вас из мест не столь от­даленных!
Б р о н и с л а в а Л ь в о в н а (замахивается на м у ж а) . Ах, Андрей Викторович, перестаньте иронизиро­вать! человек, можно сказать, вышел из ада, вернулся с того света, где, между прочим, пребывал не без на­шей активной помощи, а вы зачем-то не к месту ирони­зируете; нехорошо это, Андрей Викторович, не солидно, не по-мужски и не по-профессорски; стыдились бы луч­ше, ведь все туда можем попасть, и никому от этого зарекаться не надо!
Б а й б а к о в (смущенно). Да уж, что верно, то верно, от сумы и от тюрьмы на Руси зарекаться не след.
Б р о н и с л а в а Л ь в о в н а. И от желтого дома, батюшка, и от желтого дома! все мы туда можем попасть, все от мала до велика, ежели эти проклятые цены, осо­бенно на репчатый лук, не упадут в самое ближайшее время! (Внезапно спохватывается.) А мы ведь, Иосиф Францевич, послушались в прошлом году совета вашего насчет таможни и мешка контрабандного лука; не лук повезли через границу, а семена его, расфасованные по разным карманам; всем нос утерли этим вашим сове­том: и таможенникам, и друзьям, и нашим соседям по даче; спасибо за добрый совет, будем рады любым ва­шим мудрым словам.
И о с и ф Ф р а н ц е в и ч (польщенный напоминанием о своем прошлогоднем совете, забывший, кстати, и о пре­дательстве Б а й б а к о в ы х) . Не меня надо благо­дарить, а науку; научный подход и любознательность в каждом предмете, – от низменного выращивания огорода до исследования законов природы, – дает иногда пора­зительные результаты! (Обращается к Б а й б а к о ­в у.) Вы, Андрей Викторович, может быть, не поверите, но иногда там, в заточении, сидючи в карцере, без еды и питья, в обществе, извините меня, последних придур­ков, предавался я величайшим раздумьям о сущности все­го, что происходит в природе.
Б а й б а к о в (угрюмо). И что же, додумались до чего-ни­будь путного?
З а о з е р с к и й (воодушевляясь) . О да, додумался, еще как додумался, дипломированный собрат мой по научному поиску! Хотите верьте, хотите нет, но там, в желтом доме, в обители ужаса и гробовой тишины, в стоне, хрипах я скрежете бессильных зубов, подходил я иногда к границам таких важных открытии, которых, кажется, не замечал еще никто до меня; вы не поверите, но сосед­ство с людьми, лишенными элементарного разума и рас­судка, окрыляет иногда человека на полет столь высо­кий, что даже далекие звезды кажутся ему родными и близкими, расположенными не дальше вытянутой руки.
Б а й б а к о в (все так же угрюмо, усаживаясь за стол). Да, в это трудно поверить.
З а о з е р с к и й. Сидя там, вдали от родных сердцу бре­гов, а заодно уж и родных сердцу камней, – основе все­го, что существует в мире прекрасного и возвышенного, – я, как наблюдатель природы и самобытный философ, имел достаточно времени для анализа всех своих прошлых трудов; и, знаете, Виктор Андреевич, чем больше сидел я и копался в своей собственной биографии, тем более удивлялся собственной прозорливости; тем более восхи­щался величием научного подвига, который мне удалось совершить.
Б а й б а к о в (нарочито) . Да ну? прямо-таки восхищались, несмотря на временные, так сказать, неудобства?
З а о з е р с к и й. Да, восхищался, и даже больше того, – вскакивал временами с кровати, и на всю палату кричал: «Ай да Заозерский, ай да сукин сын!» Прямо как Пушкин, даже самому иногда совестно становилось.
Б а й б а к о в. Ну а после что? что было после того, как вы это кричали?
З а о з е р с к и й (грустно). После, конечно, меня опять садили в холодную. (Воодушевляется.) Но и там, и тишине, спеленутый по рукам и ногам, оставшись один на один с моим великим открытием, – с законом всемирного роста камней, – я гордо и стойко переносил все испы­тания; меня вдохновляла незримая близость не менее, чем я, великих людей: Ньютона, Лейбница, Леонардо да Винчи… впрочем, вам, как бы вы ни старались, понять такие переживания невозможно; не обижайтесь, Андрей Викторович, но вы всего лишь простой эпигон; рядовой исполнитель; один из тех, кто всего лишь использует достижения небожителей; будь то закон великого Ньюто­на, или открытый мною не менее великий закон.
Б а й б а к о в (зловеще, глядя прямо в глаза З а о з е р с к о м у) . Ваш закон всемирного роста камней – это ваша больная и вздорная выдумка; идея-фикс, фата-моргана, несуществующая в природе мечта идиота! а сам вы – законченный и рафинированный шарлатан, опасный маньяк, которого, к сожалению, совершенно напрасно выпустили на свободу.
З а о з е р с к и й (все так же грустно). Будущее, Андрей Викторович, покажет, кто из нас прав, а кто заблужда­ется; великие идеи не раз встречали непонимание и хулу; вы можете говорить что угодно, к непониманию и коснос­ти ретроградов я отношусь с олимпийским спокойствием.
Б р о н и с л а в а Л ь в о в н а. Андрей Викторович не ретроград; он заслуженный физик и профессор академи­ческого института!
К о з а д о е в (с неожиданно философской улыбкой). Эх, други, все мы философы, да только сидим по горло в дерьме; и никому-то она, наша распрекрасная философия, не нужна ни даром, ни за приличные деньги!
Явление третье
Калитка распахивается, и во двор, рука об руку, вбе­гают О к с а н а с А р к а д и е м.
О к с а н а (подбегает к отцу, целует его) . Ах, папа, как хорошо, что ты снова вернулся! (Доверчиво, ласка­ясь к нему.) Знаешь, здесь без тебя было так скучно; мама и тетя весь день торговали на рынке своей тухлой килькой, которая у них почему-то превращалась в кер­ченскую селедку; собака твоя сутками напролет выла я кидалась на несчастных прохожих; мы с Аркашей поссори­лись, и он уплыл, как и хотел, в дальние страны, из которых только вчера вернулся с большими деньгами; как странно, – все вокруг только и делают, что гоня­ются за большими деньгами; все: мама, тетя, Полина Ма­твеевна, и даже Аркаша, который еще недавно собирался жить, словно птица.
З а о з е р с к и й (радостно). Не все, дочка, не все; ис­тинные философы довольствуются лишь тем, что дает им природа
О к с а н а (продолжает). Так надоели эти глупые разговоры; о том, что надо набивать потуже мошну, искать прибыль­ного жениха, бороться за место на рынке в рыбном ряду и вообще работать локтями; потому что, если ты не бу­дешь работать локтями, не будешь торговать в рыбном ряду и копить деньги в толстой кубышке, тебя в два счета обставят на повороте; оттяпают все, что зарабо­тал честным трудом, и даже прощения не попросят при этом. (Неожиданно делаясь хитрой, прищуривая глаза.) Знаешь, такова современная жизнь! таковы ее суровые бу­дни, и поэтому ничего в ней изменить невозможно.
З а о з е р с к и й (все так же радостно) . Возможно, дочка, еще как возможно!
О к с а н а (смягчаясь). Но ты, пожалуйста, не унывай; ходи опять с собакой вдоль берега моря, собирай свои мокрые камни, и открывай законы и загадки вселенной; потому что, как говорят мама и тетя, тебя все равно не испра­вишь, и раз уж упекли тебя однажды в психушку, то при­дется упечь и второй раз, и третий; пока не превратишься в нормального человека; пока не откажешься от соба­чьей скитальческой жизни. Так что можешь пока что нем­ного опять погулять, а потом мы все вместе отправим тебя по прежнему адресу; а собаку твою кому-нибудь от­дадим, лучше всего на опыты или на шкуру; пускай не бегает, не воет, как бешеная, и не кидается на прохо­жих! (Спохватывается.) Ой, что я такое наговорила сей­час! ты, папа, не обращай внимание на мои глупые разго­воры; я ведь девушка глупая и незамужняя, на меня вни­мания не следует обращать.
З а о з е р с к и й (ласково). А я и не собираюсь этого де­лать; на девушек обижаться, – особенно на девушек не­замужних, – все равно, что обижаться на законы природы.
Б а й б а к о в (с вызовом). Да, это уж точно, – на законы природы обижаться не следует!
Б р о н и с л а в а Л ь в о в н а (в тон ему) . У нас, у ученых, такого сроду не принято! мы на законы природы не приучены обижаться; мы на кого угодно можем обидеться: хоть на торговок репчатым луком, хоть на таможен­ников, хоть на сокращение штатов; но чтобы обижаться на законы природы, – этого от нас, ученых, ни за что не дождетесь!
К о з а д о е в (философично). Бывает, ребята, что и на за­коны природы приходится обижаться честному мореплава­телю; особенно когда на барометре ясно, а за кормой штормит и качает, как в преисподней.
Б а й б а к о в. Это не законы природы, а синоптики винова­ты, это к законам природы никакого отношения не имеет.
Б р о н и с л а в а Л ь в о в н а. У нас в Москве это обыч­ное дело: пообещают одно, а к вечеру закончится ура­ганом.
О к с а н а (радостно). Да ну их, эти законы природы! поду­маешь – законы природы! ты, папа, если захочешь, и не такие законы придумаешь на прогулке; не о них сейчас следует говорить, потому что, папа, сегодня произошло нечто невероятное; такое, что поважнее любых законов и ураганов на свете; все дело в том, что мы с Аркашей опять решили немедленно расписаться; прямо завтра, или даже сегодня; вот только дождемся прихода мамы, и сразу же пойдем с Аркашей расписываться.
А р к а д и й (с блаженной улыбкой, похлопывая себя по кар­ману). Мы теперь люди богатые, мы теперь все себе мо­жем позволить; нам теперь все едино: что жениться, что опять в плавание уходить! можем даже путешествовать ав­тостопом, жить на природе, и любить друг друга, как дети.
З а о з е р с к и й (торопливо, беря О к с а н у за руку) . Вот и хорошо, дочка, вот и отлично; можешь считать, что ваше решение расписаться я полностью одобряю; расписы­вайтесь, путешествуйте автостопом, живите на вольной природе, и не обращайте ни на кого никакого внимания.
К о з а д о е в. Ох-хо-хо-оо! он, видите ли, все одобряет! да главное-то препятствие не в нем, а в Антониде Ильиничне; она этого Аркашку на дух не переносит; она его за шарлатана считает; она Оксану за него ни за что не отдаст!
А р к а д и й (весело, опять похлопывая себя по карману). Не боись, папаша, отдаст, еще как отдаст! мы теперь не голодранцам чета, мы теперь сами капиталы имеем; захотим – семью заведем, захотим – опять уплывем за деньгами!
Б р о н и с л а в а Л ь в о в н а (умильно). Ах, как все это трогательно! как будто и не прошел год со времени нашей последней встречи; как будто все опять повторя­ется, и не хватает только Антониды Ильиничны, вернув­шейся с рынка после работы.
Явление четвертое
Во двор заходят А н т о н и д а И л ь и н и ч н а и К о з а д о е в а; в руках у них огромные базар­ные сумки; из сумок, как обычно, торчат рыбьи головы и хвосты.
А н т о н и д а И л ь и н и ч н а (неодобрительно погляды­вая на компанию за столом). Опять старая песня? не успел вернуться после леченья, как сра­зу же хватаешься за стакан, и врешь всем подряд про своя законы природы? про свои мокрые камни, без кото­рых ты не можешь прожить и дня, и на которых, якобы, держится все в этом мире?
И о с и ф Ф р а н ц е в и ч. Ну конечно же, Антонида, все так именно и происходит; все в мире держится на камнях, все обязано им своим прочным и незыблемым основанием; на камнях, Антонида, держится наша Земля, держится наш город, наша улица, и твой, Антонида, вечный рынок; ко­торый в противном случае давно бы уже провалился в тартарары, сгорел от стыда при виде тебя и твоих хищных товарок; которые не то, что кильку превратят в керчен­скую селедку, но и дохлую кошку запросто выдадут за породистую свинью.
Б а й б а к о в (иронично). Вы говорите, что все в мире дер­жится на камнях? но позвольте, коллега, а почему в та­ком случае не на китах? или на черепахе, плавающей в огромном доисторическом океане? мне кажется, что на китах и на черепахе все было бы намного солидней.
Б р о н и с л а в а Л ь в о в н а. Да, нам, ученым с боль­шим стажем работы, кажется, что на китах и на черепахе все было бы намного солидней!
И о с и ф Ф р а н ц е в и ч (с жаром). А потому все в мире держится на камнях, а не на слонах, или китах с чере­пахами, как утверждал кто-то из древних, что на камнях все покоится надежней и основательней, чем на животных, с которыми в любой момент неизвестно что может случить­ся; камни просто более предсказуемы. ( К о з а д о е в у.) Вот ты, к примеру, Василий Петрович, на чем построил бы свой предполагаемый дом: на прочной скале, или на спине большого кита?
К о з а д о е в. Конечно же, на скале; хотя, если честно, как бывший моряк и капитан дальнего плавания, я про­тив этих самых китов ничего решительно не имею; животные надежные и солидные, особенно зубастые кашалоты, которых лучше вообще обходить стороной.
З а о з е р с к и й (торжествующе). Ага, вот в чем секрет! дом лучше всего установить на скале, а китов, и осо­бенно кашалотов, по возможности нужно обходить сторо­ной; а вы, уважаемый Андрей Викторович, утверждаете, что все в мире покоится на черепахах и на китах; не на черепахах и не на китах со слонами, а на больших и про­чных камнях, держащих на себе все в атом мире;
1 2 3 4 5 6 7