Вот они, вот! (Черпает пригоршнями со стола разноцветные мокрые камни и в волнении подбра­сывает их вверх.) Вот оно, мое сокровище, моя главная в жизни удача, за исключением, конечно, ее, – моей лохматой и верной подружки (показывает рукой на пус­тую собачью будку) , оставленной мною сейчас там, на улице, за забором, на широких и каменных, ведущих к морю дорожках; ибо надобно вам, почтенные торговки краденой килькой, отважные фокусницы местного рыбного ряда, ревностные хранительницы мерзкого духа его и хулители всего прекрасного и чудесного, что есть под луной, – надобно вам наконец-то уразуметь, что все дороги в мире сложены из камней, и все они в конце концов спускаются к морю.
А н т о н и д а И л ь и н и ч н а (с досады плюет) . Пропади ты пропадом со своими алмазами, бриллиантами и изумрудами! пропади ты пропадом со своими камнями, со­бакой и морем, которое непременно в конце-концов тебя доконает; мне, если на то пошло, моя пожива дороже; пора, в конце-концов, одеваться и отправляться на ры­нок; у нас в рыбном ряду палец в рот никому не клади; у нас, ежели зазеваешься, или опоздаешь чуток, вмиг останешься без места и без навара. (Скрывается в ок­не.)
П о л и н аМ а т в е е в н а (вторит ей). Это уж точно, у нас в рыбном ряду промашки и оплошности никому не прощают; у нас ежели что, вмиг и палец откусят, и бочку с сельдью из-под носа уволокут! (Также скрыва­ется с глаз.)
И о с и ф Ф р а н ц е в и ч в одиночестве очарован­но пересыпает, словно алмазы, с ладони на ладонь, свои мокрые камни.
Явление третье
Открывается дверь в квартире К о з а д о е в ы х, и на веранду выходит В а с и л и й П е т р о в и ч; он не вполне еще трезв со вчерашнего, небрежно одет, но держится молодцом; на голове у о т с т а в н о г о к а п и т а н а белая морская фуражка с кокардой, весь­ма засаленная и помятая.
В а с и л и й П е т р о в и ч (простуженным басом) . Здо­рово, сосед! Все любуешься на свое каменное сокрови­ще, все пересчитываешь свой утренний законный трофей, свой ежедневный улов, который вытягиваешь ты со дна синего моря, как вытягивают рыбаки свои тяжелые сети? и как только не надоест тебе собирать эти мокрые кру­гляши, которые, не спорю, очень ярко блестят на жарком июньском солнце, но, как только нагреются и немного обсохнут, сразу же превращаются в круглые серые голыши; и как только хватает терпения у тебя собирать этот ненужный мусор, который, я с этим тоже не спорю, впол­не годен в качестве строительного материала для воз­ведения нового дома, но никогда не сравнится с живой трепещущей рыбой, попавшей в крепкие рыбацкие сети?
И о с и ф Ф р а н ц е в и ч (радостно). Не надоест, Васи­лий Петрович, не надоест ни за что!
В а с и л и й П е т р о в и ч (продолжает). Уж если не в силах ты бросить эту бесполезную и пустую работу, то хоть закидывай по утрам одну или две закидушки, тас­кай потихоньку ершиков и карасиков, все же хоть какой-то улов и навар будет у тебя ко времени возвращения; все же не одни камни принесешь ты домой строгой супруге; эх, дела земные, дела сухопутные! то ли дело ширь океана, плеск волны о борт корабля, крики чаек за широкой кормой, верные друзья в прокуренной тесной каюте, и никакой тебе сварливой жены, никакого бабье­го противного визга! (Смотрит пристально на 3 а о з е р с к о г о, внезапно смягчается.) Ну ладно, лад­но, чего уж там, давай показывай свои мокрые камни; так и быть, послушаю тебя натощак; тебя как послушаешь натощак, так непременно к завтраку нагуливаешь аппетит; уж больно хорошо ты про свои камня рассказываешь. (По­дходит к З а о з е р с к о м у и садится на скамью рядом с ним и кучей камней.)
И о с и ф Ф р а н ц е в и ч (польщенный таким вниманием, суетясь, торопливо). Да как же не рассказывать про них хорошо, как не восторгаться этим каменным чудом природы? из которого сложены и горы, и глубокие океан­ские впадины; которое держит на себе и океанские воды, и реки, и все живое, в том числе и ничтожного, смерт­ного и немощного человека? как не восторгаться всем этим сверкающим в полдень великолепием, которое, слег­ка накрытое прозрачной волной, играет на солнце, как россыпь драгоценных камней? Ты, Василий Петрович, мо­жешь, конечно, восхищаться океанским простором, криком чаек, пенной струёй за бортом, тесным матросским куб­риком, и всем остальным в том же духе, но для меня, поверь, какой-нибудь серый, невзрачный камушек, какой-нибудь круглый голыш с нашего песчаного пляжа, намо­ченный невзначай теплой волной, вдруг заиграет такими яркими красками, так заискрится на теплом желтом песке, в компании таких же разноцветных собратьев, что, ка­жется, большего Божьего чуда и невозможно придумать!
В а с и л и й П е т р о в и ч (добродушно). Ну-ну, ты уж загнешь, так загнешь; тебя послушать, так все в мире состоит из камней, и нет на свете большего чуда и сча­стья, чем простой невзрачный булыжник, приткнувшийся где-нибудь на пыльной обочине; поэт ты, Иосиф Францевич, право слово, поэт! и как это только Антонида Ильи­нична выносит эту твою поэтическую натуру? надо же – камни назвать самый прекрасным, что существует в при­роде!
И о с и ф Ф р а н ц е в и ч (горячо) . Да, Василий Петро­вич, да, именно так! не изумруды, не алмазы, не руби­ны и яхонты, а самые последние пыльные камни, валяю­щиеся по обочинам разных дорог, вдоль которых проходим мы равнодушно, устремляя свой взор к иным горизонтам, гораздо дороже мне, чем все сокровища мира; не все зо­лото, дорогой Василий Петрович, что блестит и искрится; иногда и на обочине, и в пыли можно отыскать истин­ное сокровище; ты только взгляни, ты только присмот­рись к ним повнимательнее, – как блестят, как играют разными гранями, – не хуже, чем твои алмазы, или ру­бины! (Пересыпает восторженно с ладони на ладонь мок­рые камни.)
В а с и л и й П е т р о в и ч (гудит басом) . Ну, поэт! ну, рассмешил!
З а о з е р с к и й. Но ведь не это, дорогой ты мой сосед Василий Петрович, – не мгновенное преображение самого последнего, залежалого и забытого камня, возникающее от соприкосновения его с влагой небес или моря, при­влекает меня в этой истории; подумаешь – преображение замарашки в прекрасного принца, превращение ртути в зо­лото, а Золушки – в блистательную принцессу! все это задачки для поэтов, сказочников и алхимиков; меня же, как философа, ведущего по причине семейной неустроен­ности бродячий, можно даже сказать – кочевой образ жизни, ночующего в компании верной собаки, а частенько вообще в чистом поле, привлекает в этой истории совершено иное; у меня, как у бродячего человека, к тому же по натуре ученого и зоркого наблюдателя, выработал­ся свой собственный, особенный подход к разным природным явлениям; мне нужно, понимаешь ли, понять душу предмета, душу звезды, душу моря, душу грозы, или вот этого, такого непримечательного, такого, вроде бы, обы­кновенного камня; мне важно проследить его зарождение, его стремление вверх, к солнцу и свету, его недолгую жизнь на поверхности нашей планеты и последующее пог­ружение вниз, в глубину, в холод и мрак смерти и не­известности.
В а с и л и й П е т р о в и ч (назидательно). Ты говоришь о камнях так же, как о растениях, о траве, или цветах; а ведь они, дорогуша мой, неживые; они ведь простые и бездушные камни; они не растут, не размножаются, и не зреют, как хлеб на полях; потому что неживое не умеет расти, а должно спокойно лежать, раз уж угото­вана ему такая судьба.
И о с и ф Ф р а н ц е в и ч (радостно). А вот и не так, а вот и не так! растут, еще как растут, Василий Петрович! (Оглядывается по сторонам, приглушенным голосом.) Ты не поверишь, но мной открыт главный закон, главная при­чина любого движения, любого изменения на земле; в сво­их бесконечных скитаньях с лохматым другом, – вдоль берега моря, с вечной спортивной сумкой, набитой раз­ноцветными мокрыми кругляшами, – я обнаружил такое, чего до меня не мог обнаружить никто; быть может – только Ньютон в своих прогулках вдоль спелых, отяго­щенных плодами яблонь, открывший закон всемирного тя­готения; но там, у моего великого предшественника, дей­ствуют силы небесные, силы космические, силы всемирные; недаром же и закон его называется не иначе, как закон всемирного тяготения; я же открыл силу противополож­ного направления; я открыл, Василий Петрович, ни много, ни мало, как силу, заставляющую расти обыкновенные камни!
В а с и л и й П е т р о в и ч (басом) . Расти обыкновенные камни? вот чудеса!
З а о з е р с к и й (радостно). Да, да, не смейся, – все каменное, все, имеющее вес и округлость, непременно стремится вверх, к солнцу, свету и жизни; любая камен­ная песчинка, любой пыльный булыжник, гранитный утес, или гора размером с Монблан непрерывно растут, подтал­киваемые изнутри силой роста, не менее могущественной, не менее сильной, чем противоположная ей по направле­нию сила всемирного тяготения; которая одна и сдержи­вает растущие камни, ибо в противном случае они дорос­ли бы до Луны и до звезд – было бы там, внизу, на Зем­ле, достаточно каменного запаса; не замечал ли ты, лю­безный и отважный моряк, как на откосе, среди сплошных ветвей и корней, вдруг ниоткуда, словно из-под земли, появляется камень, за ним – другой, потом – третий, четвертый, десятый? и – пошло, и – поехало! и вот уже сплошной, покрытый камнями склон превращается в сплош­ной каменный сад; чистое, только что вспаханное крес­тьянином поле, протянувшееся на километры от горизонта до горизонта, на котором неоткуда взяться камням, вдруг оказывается сплошь усеянное булыжниками; и каждому но­вому поколенью крестьян приходится начинать все сначала; едва отвлечешься, зазеваешься – и вот, новые камни появились из-под земли; выросли из земли; растут вели­кие горы и маленькие песчинки, пробиваясь наверх с глу­бины нескольких километров; растет Джомолунгма и бере­говые каменные утесы, которых всего лишь несколько по­колений назад не было и в помине на этом месте; просто мал срок человеческой жизни, чтобы оценить и понять рост Джомолунгмы или утеса у моря; но он, этот недол­гий человеческий срок, вполне достаточен, чтобы под­метить рост камней небольших, а, значит, понять саму эту тенденцию; понять общий закон.
В а с и л и й П е т р о в и ч (тем же басом) . Ну, дает! ну, философ!
З а о з е р с к и й (так же вдохновенно). Камни, Василий Петрович, сдерживают собой силы всемирного тяготения, которые бы в итоге смяли, раздавили в лепешку всю нашу Землю; они выполняют благородную миссию сдерживания внешнего хаоса, они упорно растут вверх, поддерживая и сохраняя жизнь на Земле; они являются приводным рем­нем любого изменения, любого зарождения нового и прек­расного на планете, будь то простая букашка, или царь зверей человек; от камней, в прямом смысле слова, зависит все вокруг нас; не было бы камней, не было бы и жизни; а поэтому закон их непрерывного роста назван мною законом всемирного роста камней; знай наших, Ва­силий Петрович! что там Ньютон, – не одному ему падали яблоки с неба; кое-что можем и мы, простые и бесхит­ростные искатели истины!
В а с и л и й П е т р о в и ч (воодушевленный этой мыслью). Можем, еще как можем!
З а о з е р с к и й (назидательно) . Великие вещи, Василий Петрович, потому и велики, что на деле оказываются очень простыми; подумаешь – какое-то там спелое яб­лочко, упавшее сверху на голову, или булыжник, лежащий в пыли у обочины, в компании таких же пыльных и никчем­ных камней! но стоит лишь взглянуть на них думающему человеку, как сразу же выходят два великих и прекрас­ных закона.
И о с и ф Ф р а н ц е в и ч, объяснив все с о с е д у, устало вытирает пот со лба, и в изнеможении са­дится рядом с ним; К о з а д о е в слегка ошарашен откровением З а о з е р с к о г о, какое-то время очарованно взирает на кучу разноцветных камней.
К о з а д о е в (после паузы). Скажи, Иосиф Францевич, а ты рассказывал об этом своем всемирном открытии кому-то еще? не привлекал ли ты к этому делу настоящих уче­ных? не пытался поверить наукой свое, так сказать, бы­товое, сделанное мимолетом изобретение?
И о с и ф Ф р а н ц е в и ч (смущенно, зачем-то оглядыва­ясь по сторонам). Да, Василий Петрович, пытался. Я, видишь-ли, послал подробное описание сделанного откры­тия в Париж, во французскую Академию наук; пусть французы разберутся во всем, что я тут натворил.
В а с и л и й П е т р о в и ч (он поражен). Но почему во французскую, почему не в российскую Академию? В рос­сийскую послать было ближе, да и дешевле, в конце-концов! не такой уж ты, извини меня, миллионщик!
И о с и ф Ф р а н ц е в и ч. Да, в российскую Академию послать было и ближе, и гораздо дешевле; но, знаешь, Василий Петрович, в своем отечестве, как ни крути, про­рока все же нет и не будет; вот если бы француз им при­слал какой-нибудь, про французские камни, они бы сразу признали его открытие состоявшимся; а тут и камни неиз­вестно какие, и первооткрыватель не совсем похож на ученого человека. Но главное, конечно, не в этом, гла­вное совершенно в другом. Видишь-ли, мой отважный друг и моряк, в свое время французская Академия отказалась выдавать патенты нашедшим камни, упавшие с неба; то есть, попросту говоря, метеориты; французские акаде­мики посчитали, что камни с неба падать не могут; и очень, как ты понимаешь, крупно ошиблись, за что им стыдно и по сегодняшний день; падают камни с неба, до­рогой Василий Петрович, падают, и будут падать до ско­нчания века; вот я и подумал – а не побоятся ли фран­цузские академики ошибиться еще раз, отказав в регис­трации моего земного открытия? не побоятся ли они вновь сесть в лужу, и не зарегистрируют ли закон все­мирного роста камней хотя бы из перестраховки; на вся­кий случай, чтобы потом не кусать локти с досады? Вот потому, дорогой мой сосед, и послал я заявку на сде­ланное открытие во французскую Академию наук, – не думаю, чтобы столь ученые мужи во второй раз ошиблись столь крупно.
К о з а д о е в сидят с открытым ртом, и не знает, что ответить И о с и ф у Ф р а н ц е в и ч у. Для него все это необычно и очень загадочно. Впрочем, он и раньше наблюдал чудачества своего собесед­ника. Мысль о невменяемости И о с и ф а Ф р а н ц е в и ч а приходит на миг ему в голову, но тут же отступает перед ясностью изложенных фактов. Он молчит, открыв рот, и загадочно покачивает головой.
Явление четвертое
На веранду из двери К о з а д о е в ы х выходит ч е т а Б а й б а к о в ы х; на голове у А н д р е я В и к т о р о в и ч а нечто вроде пробкового шлема, а у Б р о н и с л а в ы Л ь в о в н ы – ке­почка с непомерной длины козырьком; кроме того, на них модные майки с заграничными надписями и рисунка­ми, дутые кроссовки, похожие на ботинки не то футбо­листов, не то альпинистов, огромных размеров часы на запястьях, большие солнцезащитные очки, длинные голь­фы, ракетки в футлярах, маска и ласты для подводного плавания, надувной матрац, пляжные сумки, и прочее; на фоне крайне непритязательной экипировки о с т а ­л ь н ы х п е р с о н а ж е й – местные жители одеты кто как может, – наряд этот напоминает оперение попу­гаев; на оголенных местах, кроме того, у А н д р е я В и к т о р о в и ч а легко читаются татуировки: «Наша наука – лучшая наука в мире!», «Только физика – соль, остальное все – ноль!», «На синхрофазотроне – вперед к светлому будущему!», и прочее, выдающее в нем большого ученого; Б р о н и с л а в а Л ь в о в н а в формах своих округла, мягка, и, кажется, знает о местных це­нах не меньше, чем м е с т н ы е к у м у ш к и; в науке, кстати, она тоже изрядно подкована.
Б р о н и с л а в а Л ь в о в н а (продолжая, очевидно, на­чатый ранее разговор). А репчатый лук здесь на рынке дороже нашего а два-три раза; тут ежели собрался в по­ход за репчатым луком, то запасайся сразу корзиною де­нег, а без этого на местный рынок лучше не суйся! тут, на местном рынке, если у тебя с собой нет целого сос­тояния, нечего и думать о репчатом луке!
А н д р е й В и к т о р о в и ч (мягко). Зачем тебе, доро­гая, репчатый лук? я бы, к примеру, с удовольствием съел зеленого лука – с селедочкой, с маслицем, с кар­тошечкой отварной (закатывает от воображаемого удоволь­ствия глаза) ; да еще с бутылочкой местного сухого вина, лучше всего «Хереса» или «Алиготе»; ничего нет, душеч­ка, лучше, чем посидеть здесь, во дворе, вечерком, внимая прохладе и звукам старого приморского города; посидеть в компания приятных, милых людей (окидывает взглядом З а о з е р с к о г о и К о з а д о е в а) , с которыми так хорошо поговорить о разных незначащих пустяках; о погоде, к примеру, или о будущих выборах президента; поговорить, ну и, конечно, покушать селе­дочки: керченской, налитой, с икоркой внутри, с масли­цем, с картошечкой, и обязательно зеленым лучком, порезанным и покрошенным сверху; нет, дорогая, ты что хочешь можешь мне говорить, но об эту пору, когда все в мире цветет, в этом благословенном краю кипарисов, магнолий и свежего зеленого лука, грешно питаться лу­ком репчатым; это, душа моя, не просто преступление против природы, но даже какое-то извращение; и попро­буй, если сумеешь, мне что-нибудь на это ответить!
1 2 3 4 5 6 7