Мокасин мог попасть сюда разными путями. Неверно было бы думать, что его непременно обронил враг. Мокасин мог свалиться с платформы, когда Хаттер был еще в «замке», а затем незаметно приплыть на то место, где его впервые заметили острые глаза Уа-та-Уа. Он мог приплыть из верхней или нижней части озера и случайно зацепиться за палисад. Он мог выпасть из окошка. Наконец, он мог свалиться прошлой ночью с ноги разведчика, которому пришлось оставить его в озере, потому что кругом была непроглядная тьма.Хаттер и Непоседа высказывали по этому поводу всевозможные предположения. Старик считал, что появление мокасина — плохой признак; Гарри же относился к этому со своим обычным легкомыслием. Что касается индейца, то он полагал, что мокасин этот — все равно что человеческий след, обнаруженный в лесу, то есть нечто само по себе угрожающее. Наконец, чтобы разрешить все недоумения, Уа-та-Уа вызвалась подплыть в пироге к палисаду и выловить мокасин из воды. Тогда по украшениям легко будет определить, не канадского ли он происхождения. Оба бледнолицых приняли это предложение, но тут вмешался делавар. Если необходимо произвести разведку, заявил он, то пусть лучше опасности подвергнется воин. И тем спокойным, но не допускающим возражения тоном, каким индейские мужья отдают приказания своим женам, он запретил невесте сесть в пирогу.— Хорошо, делавар, тогда ступай сам, если жалеешь свою скво, — сказал бесцеремонный Непоседа. — Надо подобрать этот мокасин, или Плавучему Тому придется торчать здесь до тех пор, пока не остынет печка в его хижине. В конце концов, это всего лишь кусок оленьей шкуры, и, как бы он ни был скроен, он не может напугать настоящих охотников, преследующих дичь. Ну что ж, Змей, кому лезть в пирогу: мне или тебе?— Пусти краснокожего. Его глаза острее, чем у бледнолицего, и лучше видят все хитрости гуронов.— Ну нет, брат, с этим я буду спорить до последнего дыхания! Глаза белого человека, и нос белого человека, и уши белого человека гораздо лучше, чем у индейца, если только у этого человека достаточно опыта. Много раз я проверял это на деле, и всегда оказывалось, что я прав. Впрочем, по-моему, даже самый жалкий бродяга, будь он делавар или гурон, способен отыскать дорогу к хижине и вернуться обратно. А потому, Змей, берись за весло, и желаю тебе удачи.Лишь только смолк бойкий язык Непоседы, Чингачгук сел в пирогу и опустил весло в воду. Уа-та-Уа, как и подобает индейской девушке, глядела на отъезжающего воина с молчаливой покорностью, но это не мешало ей испытывать опасения, свойственные ее полу. В продолжение всей минувшей ночи, вплоть до момента, когда они заинтересовались подзорной трубой, Чингачгук обращался со своей невестой с такой мужественной нежностью, что она сделала бы честь даже человеку с уточненными чувствами. Но теперь перед непоколебимой решимостью воина отступили малейшие признаки слабости. Хотя Уа-та-Уа застенчиво старались заглянуть ему в глаза, когда пирога отделилась от борта ковчега, гордость не позволила воину ответить на этот тревожный любящий взгляд.Делавар имел все основания быть серьезно озабоченным: Если враги действительно завладели «замком», то ему придется плыть под дулами их ружей и без всяких прикрытий, играющих такую большую роль в индейской военной тактике. Короче говоря, предприятие было чрезвычайно опасное, и если бы здесь находился его друг Зверобой или же сам Змей имел за плечами десятилетний военный опыт, он ни за чтобы не отважился на такую рискованную попытку. Но гордость индейского вождя была возбуждена соперничеством с белыми. Индейское понятие о мужском достоинстве помешало делавару бросить прощальный взгляд на Уа-та-Уа, однако ее присутствие, по всей вероятности, в значительной мере повлияло на его решение.Чингачгук смело греб прямо к «замку», не спуская глаз с многочисленных бойниц, проделанных в стенах здания. Каждую секунду он ждал, что увидит высунувшееся наружу ружейное дуло или услышит сухой треск выстрела. Но ему удалось благополучно добраться до свай. Там он очутился в некоторой степени под прикрытием, так как верхняя часть палисада отделяла его от комнат, и возможность нападения значительно уменьшилась. Нос пироги был обращен к северу, мокасин плавал невдалеке. Вместо того чтобы сразу же подобрать его, делавар медленно проплыл вокруг всей постройки, внимательно осматривая каждую вещь, которая могла бы свидетельствовать о присутствии неприятеля или о вторжении, совершившемся ночью. Однако он не заметил ничего подозрительного. Глубокая тишина царила в доме.Ни единый запор не был сдвинут со своего места, ни единое окошко не было разбито. Дверь, по-видимому, находилась в том же положении, в каком ее оставил Хаттер, и даже на воротах дока по-прежнему висели все замки. Одним словом, самый бдительный глаз не обнаружил бы здесь следов вражеского валета, если не считать плавающего мокасина.Делавар испытывал некоторое недоумение, не зная, что делать дальше. Проплывая перед фасадом «замка», он уже готов был шагнуть на платформу, припасть глазом к одной из бойниц и посмотреть, что творится внутри. Однако он колебался. У делавара не было еще опыта в такого рода делах, но он знал так много историй об индейских военных хитростях и с таким страстным интересом слушал рассказы о проделках старых воинов, что не мог совершить теперь грубую ошибку, подобно тому как хорошо подготовленный студент, правильно начав решать математическую задачу, не может запутаться при ее окончательном решении. Раздумав выходить из пироги, вождь медленно плыл вокруг палисада. Приблизившись к мокасину с другой стороны, он — ловким, почти незаметным движением весла перебросил в пирогу этот зловещий предмет. Теперь он мог вернуться, но обратный путь казался еще более опасным: его взгляд уже не был прикован к бойницам. Если в «замке» действительно кто-нибудь находится, он не может не понять, зачем туда приезжал Чингачгук. Поэтому обратно надо было плыть совершенно спокойно и уверенно, как будто осмотр «замка» рассеял последние подозрения индейца. Итак, делавар начал спокойно грести, направляясь прямо к ковчегу и подавляя желание бросить назад беглый взгляд или ускорить движение весла.Ни одна любящая жена, воспитанная в самой утонченной и цивилизованной среде, не встречала мужа, возвращавшегося с поля битвы, с таким волнением, с каким Уа-та-Уа глядела, как Великий Змей делаваров невредимым подплывает к ковчегу. Она сдерживала свои чувства, хотя радость, сверкавшая в ее черных глазах, и улыбка на красивых губах говорили языком, хорошо понятным влюбленному.— Ну что же, Змей? — крикнул Непоседа. — Какие новости о водяных крысах? Оскалили они зубы, когда ты плыл вокруг их логова?— Мне там не нравится, — многозначительно ответил делавар. — Слишком тихо, так тихо, что можно видеть тишину.— Ну, знаешь ли, это совсем по-индейски! Как будто что-нибудь бывает тише полной пустоты! Если у тебя нет лучших доводов, старому Тому остается только поднять парус и позавтракать под своей кровлей. Что же сталось с мокасином?— Здесь, — ответил Чингачгук, протягивая для всеобщего обозрения свою добычу.Осмотрев мокасин, Уа-та-Уа с уверенностью заявила, что он сшит гуроном, потому что на носке совсем особым образом расположены иглы дикобраза. Хаттер и делавар согласились с ней. Однако отсюда еще не следовало, что владелец мокасина находится в доме. Мокасин мог приплыть издалека или свалиться с ноги разведчика, который покинул «замок», выполнив свое поручение. Короче говоря, находка ничего не объясняла, хотя и внушала сильные подозрения.Однако всего этого было недостаточно, чтобы заставить Хаттера и Непоседу отказаться от своих намерений. Они подняли парус, и ковчег начал приближаться к «замку». Ветер дул по-прежнему очень слабо, и судно двигалось так медленно, что можно было самым внимательным образом осмотреть постройку снаружи. Кругом царила все такая же гробовая тишина, и трудно было себе представить, что в доме или поблизости от него скрывается какое-нибудь живое существо.В отличие от Змея, чье воображение было так возбуждено индейскими рассказами, что он готов был видеть нечто искусственное в естественной тишине, оба бледнолицых не замечали ничего угрожающего в спокойствии, свойственном неодушевленным предметам. К тому же весь окрестный пейзаж настраивал на мирный, успокоительный лад. День едва занялся, и солнце еще не взошло над горизонтом, но небо, воздух, леса и озеро были уже залиты тем мягким светом, который предшествует появлению великого светила. В такие минуты все видно совершенно отчетливо, воздух приобретает хрустальную прозрачность, и, хотя краски кажутся блеклыми и смягченными, а очертания предметов еще сливаются, вся перспектива открывается глазу как нерушимая моральная истина — без всяких украшений и без ложного блеска. Короче говоря, все чувства обретают свою первоначальную ясность и безошибочность, подобно уму, переходящему от мрака сомнений к спокойствию и к миру бесспорной очевидности. Однако впечатление, которое такой пейзаж обычно производит на людей, одаренных нормальным нравственным чувством, как бы не существовало для Хаттера и Непоседы. Зато делавар и его невеста, хоть и привыкли к обаянию пробуждающегося утра, не оставались безучастными к красоте этого часа. Молодой воин ощутил в душе жажду мира; никогда за всю свою жизнь не помышлял он так мало о воинской славе, как в то мгновение, когда удалился вместе с Уа-та-Уа в каюту, а баржа уже терлась бортом о края платформы. От этих мечтаний его пробудил грубый голос Непоседы, отдавшего приказание причалить.Чингачгук повиновался. Вовремя — как он переходил на нос баржи, Непоседа уже стоял на платформе и притопывал ногами, с удовольствием чувствуя под собой неподвижный пол. Со свойственной ему шумной и бесцеремонной манерой он выражал таким образом свое полное презрение ко всему племени гуронов. Хаттер подтянул пирогу к носу баржи и собирался снять запоры с ворот, чтобы пробраться внутрь дома. Марч, который вышел на платформу только ради бессмысленной бравады, толкнул ногой дверь, чтобы испытать ее прочность, а затем присоединился к Хаттеру и стал помогать ему открывать ворота. Читатель должен вспомнить, что иным способом попасть в дом было невозможно; должен также он вспомнить, и каким образом хозяин загораживал вход в свое жилище, когда оставлял его пустым, и особенно в тех случаях, когда грозила опасность.Спустившись в пирогу, Хаттер сунул конец веревки в руки делавару, велел пришвартовать ковчег к платформе и спустить парус. Однако, вместо того чтобы подчиниться этим распоряжениям, Чингачгук оставил парус полоскаться на мачте и, набросив веревочную петлю на верхушку одной из свай, позволил судно свободно дрейфовать, пока не привел его в такое положение, что к нему можно было подобраться только на лодке или по вершине палисада. Такого рода маневр требовал немалой ловкости, и, во всяком случае, вряд ли его удалось бы проделать перед лицом отважного врага. Прежде чем Хаттер успел раскрыть ворота дока, ковчег и «замок» очутились на расстоянии десяти — двенадцати футов друг от друга; их разделял частокол из ветвей.Баржа плотно прижалась к нему, и он образовал нечто вроде бруствера высотой почти в рост человека, прикрывая те части судна, которые не были защищены каютой.Делавар был очень доволен этим неожиданно выросшим перед ним оборонительным сооружением. Когда Хаттер ввел наконец свою пирогу в ворота дока, молодому воину пришло в голову, что, если бы ему помогал Зверобой, они сумели бы защитить такую позицию от атак самого сильного гарнизона, засевшего в «замке». Даже теперь он чувствовал себя в сравнительной безопасности и уже не испытывал прежней мучительной тревоги за судьбу Уа-та-Уа.Однако удара веслом было достаточно, чтобы провести пирогу от ворот до трапа, находившегося под домом. Здесь Хаттер застал все в полной исправности: ни висячий замок, ни цепь, ни засовы не были повреждены. Старик достал ключ, отомкнул замок, убрал цепь и опустил трап. Непоседа просунул голову в люк и, ухватившись руками за его край, влез в комнату. Несколько секунд спустя в коридоре, разделявшем комнаты отца и дочерей, послышались его богатырские шаги. Потом раздался победный крик.— Ступай сюда, старый Том! — весело орал необузданный лесной житель.— Все твои владения в порядке и пусты, как орех, который провел полчаса в зубах у белки. Делавар хвастает, будто он способен видеть тишину. Пошли его сюда, он сможет даже пощупать ее.— Тишину в том месте, где ты находишься, Гарри Марч, — возразил Хаттер, просовывая голову в люк, и его голос начал звучать глухо и неразборчиво для тех, кто оставался снаружи, — тишину в том месте, где ты находишься, можно и видеть и щупать; она не похожа ни на какую другую тишину.— Ладно, ладно, старина, полезай сюда, и давай-ка откроем окна и двери, чтобы впустить немножко свежего воздуха. В трудные времена люди быстро становятся друзьями, однако твоя дочка Джудит совсем отбилась от рук, и моя привязанность к твоему семейству здорово ослабела после ее вчерашних выходок. Если так будет продолжаться, то не успеешь ты прочитать и десяти заповедей, как я удеру на реку, предоставив тебе вместе с ковчегом твоим, и с капканами твоими, и с детьми твоими, с рабами и рабынями твоими, с волами твоими и ослами твоими обороняться от ирокезов как знаешь. Открой окошко. Плавучий Том, я ощупью проберусь вперед и отопру входную дверь.Наступило минутное молчание, и затем раздался глухой шум, как будто от падения тяжелого тела. Громкое проклятие вырвалось у Непоседы, после чего внутри дома вдруг словно все ожило. В характере этого шума, который так внезапно и — прибавим мы — так неожиданно даже для делавара нарушил недавнюю тишину, невозможно было ошибиться. Он напоминал битву тигров в клетке. Раза два прозвучал индейский боевой клич, но тотчас же стих, как будто глотки, испускавшие его, ослабели или кто-то сдавил их. Затем снова послышалась грубая ругань Непоседы. Казалось, чьи-то тела с размаху валились на пол, затем тотчас же поднимались, и борьба продолжалась снова. Чингачгук не знал, что делать. Все оружие осталось в ковчеге. Хаттер и Непоседа вошли в дом, не захватив с собой ружей. Не было никакой возможности передать их им в руки. Сражавшиеся в буквальном смысле этого слова очутились в клетке; было одинаково немыслимо как проникнуть в дом, так и выбраться оттуда. Кроме того, в ковчеге находилась Уа-та-Уа, и это парализовало решимость индейца. Чтобы избавиться, по крайней мере, от этой заботы, молодой вождь приказал девушке сесть в пирогу и присоединиться к дочерям Хаттера, которые, ничего не подозревая, быстро приближались к «замку». Но девушка наотрез отказалась подчиниться. В ту минуту никакая земная сила, кроме грубого физического воздействия, не заставила бы ее покинуть ковчег. Нельзя было терять время попусту, и делавар, не зная, как помочь своим друзьям, перерезал веревку и сильным толчком отогнал баржу футов на двадцать от свай. Тут он схватился за весла, и ему удалось отвести ковчег в наветренную сторону, если только здесь уместно употребить это выражение, так как движение воздуха было едва заметно. Когда ковчег очутился в сотне ярдов от платформы, индеец перестал грести и тотчас же спустил парус. Джудит и Хетти наконец заметили, что в «замке» творится что-то неладное, и остановились приблизительно на тысячу футов дальше к северу.Яростная драка в доме не унималась. В такие минуты события как бы сгущаются и так стремительно следуют одно за другим, что автору трудно за ними поспеть. С того момента, когда впервые послышался шум, и до того, когда делавар прекратил свои неуклюжие попытки справиться с большими веслами, прошло не больше трех или четырех минут, но, очевидно, сражающиеся уже успели израсходовать почти весь запас своих сил. Не слышно было больше проклятий и ругани Непоседы, и даже шум борьбы несколько утих. Тем не менее схватка все еще продолжалась с непоколебимым упорством. Вдруг дверь широко распахнулась, и бой перешел на платформу, под открытое небо.Какой-то гурон отодвинул засовы, и следом за ним три или четыре воина выскочил и на узкую площадку, радуясь возможности спастись от ужасов, творившихся внутри. Затем кто-то с неимоверной силой выбросил тело еще одного гурона, которое вылетело в двери головой вперед. Наконец показался Гарри — Марч, рычавший, как лев, и успевший на один миг освободиться от своих многочисленных противников. Хаттера, очевидно, уже схватили и связали.Наступила пауза, напоминавшая затишье среди бури. Все испытывали потребность перевести дух.Бойцы стояли, поглядывая друг на друга, как свирепые псы, только что разомкнувшие свои челюсти и поджидающие удобного случая снова вцепиться во вражескую глотку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59