— Да уж какие там обобщения, — отвечал я. — Однако судно собирается лечь в дрейф, наконец-то нас подберут. Возблагодарим же Бога за избавление!
Любому моряку было бы приятно смотреть, как капитан командовал своим судном. Ветер и волны, слишком опасные для баркаса, которому приходилось идти носом на ветер, были нипочем прочному пятидесятипушечному фрегату, идущему кормой к ветру.
Я наблюдал, как матросы приготовились убирать паруса. В тот момент, когда, расправив свои огромные крылья, фрегат навис над нами, на нем стояли брамсели, два брам-лиселя, ундер-лисель и другие обычные паруса. Грот взлетел вверх почти сразу после того, как капитан подал знак рукой; потом все три брамселя взвились вмиг. Вскоре на реях засуетились матросы, распущенные паруса были свернуты, гордени закреплены. В то же время все лисели вдруг спустились, подобно тому как птица складывает крылья. Тотчас после этого исчезли лисель-спирты.
— Ты только посмотри, Майлз! — закричал очарованный Марбл. — Какой-то проклятый англичанин, а как у него все ловко выходит. Все раскладывает по местам, словно какая-нибудь старушка свое вязание и спицы. Парень, скажу я тебе, не промах!
— Да, судно, конечно, в умелых руках, а люди работают как подобает морякам, которые стараются спасти жизнь своих собратьев.
Пока мы обменивались наблюдениями, на фрегате убрали все, кроме трех марселей, бизани, кливера и фока. Потом спустили реи с парусами, и матросы облепили их, словно пчелы улей. Мы едва успели заметить перемену, как они исчезли и реи стали на место с уже зарифленными парусами. Тотчас фрегат, который пошел в бейдевинд, едва убрали лисели, стал круто к ветру и разметал волну до самых шпринта-реев, как будто и не замечая ее. Лишь только старый моряк, командовавший всем этим действом, уразумел силу ветра, которому ему придется противостоять, грот снова распустили и закрепили.
Теперь на незнакомце стояли самые изящные паруса, какие только может нести фрегат, — зарифленные марсели и нижние прямые паруса. Можно было в один миг убрать паруса, однако он форсировал ими; обычное судно, может быть, не осмелилось бы нести столько парусов при таком сильном ветре.
Несмотря на смертельную опасность, которой мы только что избежали, а также риск, которому мы подвергались, находясь посреди бушующего океана, мы все втроем наблюдали за маневрами фрегата с таким удовольствием, с каким знаток рассматривал бы прекрасное живописное полотно. Даже Наб отпустил несколько восторженных фраз.
К тому времени, когда убавили парусов и судно привели к ветру, фрегат отделяло от нас меньше четверти мили. Значит, нам нужно было ждать, пока он подойдет к тому месту, где стоял баркас. Вскоре корабль оказался рядом, сначала он сделал один галс к югу и стал параллельно баркасу, а потом сменил галс и подошел к нам, обрасопив реи, но с ветром на траверзе. В кабельтове от нас оба нижних прямых паруса подняли и оставили висеть на гитовах. Потом величавое судно, покачиваясь, прошло мимо нас так близко, что могло заговорить с нами. Старый капитан с рупором стоял на шкафуте с наветренного борта и, когда фрегат подошел поближе, окликнул нас. Он не стал задавать вопросов, чтобы удовлетворить свое любопытство, а просто сообщил, что собирается предпринять.
— Когда я пройду мимо вас, я лягу в дрейф, — закричал он, — для этого сделаю поворот через фордевинд. Потом спускайтесь под корму, как можно ближе, и мы бросим вам канат.
Я понял его замысел — он предусмотрел и малочисленность нашей команды, и вес лодки. Итак, когда у фрегата появилось достаточно места для маневра, он сделал поворот через фордевинд, став круто к ветру на другом галсе и обрасопив гротарей. Как только судно остановилось, Наб выбросил буксирный трос, и они с Марблом сели за весла. Мы развернули баркас, не подвергаясь особенному риску, и, быстрее, чем я смог бы это описать, припустили к судну. Я управлял баркасом и прошел так близко от руля фрегата, что мне даже на мгновение показалось, будто я подошел слишком близко. Когда мы вышли из под его подветренного борта, нам бросили канат, мы схватились за него, люди на борту втащили нас на палубу, и вскоре мы оказались на шканцах. Почтенного вида пожилой англичанин плотного телосложения, с красивым румяным лицом, одетый в повседневную форму капитана первого ранга, протянул мне руку с искренним радушием и сердечностью.
— Добро пожаловать на борт «Британца», — дружелюбно сказал он, — я благодарю Бога, что он дал нам возможность спасти вас. Ваше судно, должно быть, потерпело крушение совсем недавно, ведь на вид вы не очень измождены. Когда вы придете в себя, я бы хотел узнать, как называлось ваше судно и подробности его гибели. Полагаю, это случилось во время последнего шторма, он был весьма жестоким и натворил много бед у побережья. Я вижу, вы американцы и ваша лодка, похоже, построена в Нью-Йорке, но в беде нет своих и чужих.
Это был благожелательный прием, о лучшем мы и не мечтали. Все время, которое я провел в обществе капитана Раули — так звали этого офицера, — он выказывал неизменное расположение к нам. Он не мог бы более сердечно обойтись со мной, даже если бы я был его сыном; он поместил меня в своей каюте и отвел мне место за своим столом. Я в общих чертах описал ему, что случилось с нами, однако не счел нужным рассказать историю с «Быстрым»; я только поведал ему о том, как мы убежали от французского капера, предоставив ему догадываться, если ему вздумается, что остальную часть нашей команды захватили французы. Надеюсь, читатель поймет, что я умолчал о другом захвате из простой осторожности.
Едва я закончил свой рассказ, который я сделал сколь можно более кратким, предупредив заранее Марбла и Наба, что не следует излагать все подробности наших приключений, капитан взял меня за руку и еще раз заверил, что рад видеть нас на борту своего судна. Помощника проводили в кают-компанию младших офицеров и препоручили гостеприимству лейтенантов; а Наба отправили на попечение к каютной прислуге. Затем мы говорили о том, что делать с лодкой, и решили пустить ее по течению, предварительно изъяв из нее все наши пожитки; «Британцу» такой баркас был не нужен, да и поместить его было некуда. Я стоял на мостике и горестным взглядом провожал то, что осталось от «Рассвета»: с потерей судна и его груза восемьдесят тысяч долларов — все мое имущество — исчезли без возврата.
ГЛАВА XXIV
И тот, кто празднует победу,
И тот, кто, пав в бою, стал прах,
Потомкам вряд ли будет ведом,
Зато победам — жить в веках.
Дуоnote 137
«Британец» вышел из залива Корк всего двумя-тремя днями ранее нашей встречи, получив приказ отправиться на несколько сот миль к западу и в течение трех месяцев крейсировать на широте, где пролегает путь судов, без конвоя направляющихся на родину из американских провинций, — в начале войны таких было много. Для нас это была не слишком радостная весть: мы хотели ступить на землю сколь можно скорее и, увидев судно, которое идет на запад, форсируя парусами, возымели надежду, что оно направляется в Галифакс. Однако нам ничего не оставалось, как смириться с обстоятельствами. Капитан Раули обещал высадить нас на борт первого же судна, которое попадется нам на пути; о большем мы не имели права просить.
Миновало более двух месяцев, а «Британцу» не пришлось ни окликнуть, ни даже увидеть ни единого судна! Такими превратностями полна жизнь моряка: то корабли кишмя кишат вокруг, то кажется, что во всей пустыне океана он один-одинешенек. Капитан Раули объяснял это обстоятельство тем, что из-за войны суда вынуждены собираться в конвойную команду, а кроме того, следуя приказу, он зашел слишком далеко на север, куда не доходили американские суда, курсирующие до Ливерпуля и обратно. Однако, каковы бы ни были причины, следствия это не меняло. После шторма, случившегося в равноденствие, «Британец» взял курс на юг, на Мадейру, что было предусмотрено приказом, и оттуда, открейсировав три недели в окрестностях этого острова, направился в Плимут. В эти три недели фрегат останавливал и окликал около тридцати судов, все они были нейтральные, и ни одно из них не шло туда, куда нам было нужно. Поскольку запасы пресной воды на судне подходили к концу, мы были вынуждены возвращаться в Англию и, как я уже говорил, повернули на север. В тот самый день, когда «Британец» покинул очередной район крейсирования, прямо по курсу перед закатом мы увидели незнакомое судно, в котором признали фрегат.
Всю ночь «Британец» маневрировал, чтобы сблизиться с незнакомцем, и небезуспешно: когда я рано утром вышел на палубу, чужое судно было всего в лиге от нас и немного ближе к ветру. Я увидел, что «Британец» приготовился к бою, и на нем царило такое оживление, которого я прежде не наблюдал. Когда я подошел поприветствовать капитана, матросов свистали к завтраку.
— Доброе утро, Уоллингфорд, — бодро воскликнул старик, — вы явились как раз вовремя; взгляните-ка на того «француза» во всем его великолепии. Надеюсь, через два часа он не будет глядеть таким франтом, как сейчас. Статное судно — не правда ли? — и примерно равное нам по мощи.
— Что касается последнего, сэр, похоже, тут ничего не поделаешь, это пятидесятипушечный фрегат. А вы уверены, что это «француз»?
— Так же, как в том, что командую «англичанином». Он не отвечает на наши сигналы, да и по его оснастке все ясно. Где это видано, чтобы у «англичанина» были такие бом-брам-стеньги и реи? Итак, капитан Уоллингфорд, придется вам позавтракать на час раньше, чем обычно, или вовсе остаться без завтрака. А вот и стюард, пришел доложить, что завтрак подан.
Я последовал за капитаном Раули в каюту, где обнаружил, что он пригласил за наш стол и Марбла. Еще и эта любезность помимо сотни других, которыми осыпал нас добросердечный старый джентльмен! Капитан Раули все время был добр и великодушен к моей персоне, но в то утро он был добр как-то особенно, по-отечески.
— Надеюсь, вы по достоинству оценили стряпню Дэвиса, джентльмены, — сказал он, когда пыл, с которым мы набросились на еду, несколько умерился, — нынче мы, может быть, в последний раз имеем удовольствие отведать ее. Я англичанин, и у меня есть смиренная вера в превосходство английского судна над французским, но я слишком хорошо знаю, что даже французское судно не захватить без боя; и из-за этих господ у нас, возможно, не останется на завтра посуды. Они явно собираются сразиться с нами и, думаю, не ударят в грязь лицом.
— Вы же сказали, что верите в свое превосходство над французами, — заметил я.
— Нашим ребятам мы, конечно, внушаем такие чувства, но я бы не хотел, чтобы вы думали, что сам я рассуждаю подобным образом. Я слишком стар, я видал виды, Уоллингфорд, и знаю, что во всякой битве бывают всякие случайности и превратности. Полагаю, между французами и англичанами есть некоторое различие в выучке, но от людей тут не так уж много зависит, как некоторые воображают. Исход битвы в руках Божиих, а поскольку я верю, что в этой ужасной войне мы боремся за правое дело, то верю и что Он не оставит нас.
Я удивился, что капитан Раули, который был обыкновенно весел и жизнерадостен, вел подобные речи, но мне не пристало задавать вопросы. Через несколько минут мы встали из-за стола, и я услышал, как стюарду приказали убрать остатки трапезы и доложить помощнику командира, что теперь можно снимать переборки в каюте. Потом Марбл и я прошли вниз к его импровизированной каюте из парусины, где мы могли поговорить, не боясь, что нам помешают. Только мы подошли к ней, барабаны забили сбор. Все бросились на палубу, и мы остались совершенно одни.
— Ну, Майлз, — начал Марбл, — этот поход будет почище всех остальных. Дважды нас захватывали, один раз мы потерпели кораблекрушение, один бой видели, а другой скоро отведаем сами. Как ты думаешь, чего требует от нас патриотизм и республиканская солидарность?
Впервые я услышал, чтобы мой помощник говорил о республиканизме; по своему складу он был таким же противником свобод, как сам Наполеон. Хоть читатель, возможно, и не поймет, к чему он вел, задавая этот вопрос, но его скрытый смысл не ускользнул от меня. Итак, отвечая ему, я знал, что он хотел от меня услышать.
— Боюсь, Мозес, — сказал я, — Франция сейчас весьма далека от республиканизма; а потом, я не думаю, что из-за сходства форм правления народы непременно должны становиться друзьями. Разве что это полное сходство. А если есть различия, они будут скорее ссориться, чем искать точки соприкосновения. Что до войны между Англией и Францией, то, поскольку мы не воюем ни с той, ни с другой, нас, американцев, их ссоры не касаются.
— Я знал, что ты так думаешь, Майлз, и все-таки как-то неловко быть в гуще боя и не участвовать в нем. Я бы отдал сто долларов, чтобы сейчас оказаться на борту того «француза».
— Неужели тебе так любо, когда тебя бьют?
— Любо не любо, но принимать сторону Джона Булля мне совсем не по нутру.
— Нет нужды принимать чью-либо сторону, хотя нелишне вспомнить, как эти люди спасли нам жизнь, как они были добры к нам и что мы три месяца жили на их счет. Я рад, что Наб трудится не покладая рук.
— Э, тут не так все просто, как тебе, может быть, кажется. Мистер Клеменс, помощник капитана, хитрый тип, для него хороший моряк значит больше, чем благочестие для иных священников. Если я не ошибаюсь, он рассчитывает, что Наб не покинет это судно до конца войны.
— Каким же это образом? Ведь не могут же они сделать вид, что негр — англичанин?
— Англичане могут быть всякие, когда моряков не хватает. Но не стоит настраиваться на худшее; когда судно придет в порт, тогда все и узнаем. А вот как нам вести себя, Майлз, в этом бою? Мне претит помогать «англичанину», и все же морскому волку не пристало сидеть под палубой в то время, как наверху поджигают порох.
— Ни ты, ни я — мы не должны никак участвовать в бою, ведь мы не имеем никакого отношения к их вражде. Тем не менее мы можем появиться на палубе, если только нам не прикажут спуститься вниз, и, полагаю, нам представится случай сослужить им службу, особенно оказать помощь раненым. Я пойду на шканцы, но тебе я советовал бы не подниматься выше батарейной палубы. Что до Наба, я официально предложу его помощь в перетаскивании раненых вниз.
— Я понял тебя — мы трое будем служить в бригаде спасения утопающих. Что ж, коли больше никуда не сунешься, это все-таки лучше, чем ничего. Сидеть сложа руки, когда идет бой, — хуже не придумаешь!
Мы с Марблом еще порассуждали бы на эту тему, если бы залп с верхней палубы не известил нас о том, что сражение вот-вот начнется. Каждый без лишних слов поспешил к своему заранее намеченному посту. Когда я вышел на шканцы, там уже разворачивалась прелюдия боя. Паруса убрали, люди стояли по местам, пушки были отвязаны и наведены на противника, пыжи вынуты, по палубе равномерно разложены ядра, то тут, то там можно было видеть, как какой-нибудь морской волк нацеливал свою пушку, как будто ему не терпелось поскорее начать стрельбу. На корабле стояла такая тишина, как в пустой церкви. Если бы кто-то в ту самую минуту оказался на борту противника, его бы оглушил шум и обескуражила суета и беспорядок, с которыми на «французе» проходили приготовления к бою, давно закончившиеся на борту «англичанина». Четырьмя годами раньше, благодаря такой вот бестолковщине французов, Нельсон одержал свою великую победу под Абукиром. Французы, чтобы очистить место для действия внешних батарей, загородили береговые, и, когда половина войска противника неожиданно прорвала цепь, они обнаружили, что их корабли не готовы открыть огонь — и потерпели поражение прежде, чем успели произвести хоть один выстрел.
— Уоллингфорд, — сказал мой друг, старый капитан, когда я подошел к нему, — вам здесь делать нечего. Не следует вам участвовать в этом бою, и глупо без нужды подвергать себя опасности.
— Я понимаю, капитан Раули, но вы так добры ко мне, позвольте же мне быть наблюдателем. Я могу, по крайней мере, помогать раненым и надеюсь, что вы считаете меня офицером и не станете препятствовать мне.
— Я не уверен, сэр, что мне следует разрешать вам что-либо подобное, — возразил старик, нахмурившись. — Сражение — дело серьезное, и не следует вмешиваться тому, кому это не положено по долгу службы. Посмотрите сюда, сэр. — Он показал на французский фрегат, стоявший примерно в двух кабельтовых; брамсели и нижние прямые паруса его были взяты на гитовы. — Через десять минут мы зададим ему бой, и я предоставляю вам решать, не требует ли благоразумие, чтобы вы все-таки спустились вниз.
Я ожидал этого и, оставив спор, откланялся и ушел со шканцев, как будто собираясь подчиниться. «С глаз долой — из сердца вон, — подумал я, — посмотрю начало боя, а спуститься вниз всегда успею». На шкафуте я прошел мимо солдат морской пехоты, выстроенных в боевой порядок, и офицера, который с таким пристрастием выравнивал шеренгу, словно победа зависела от ее правильности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58