Он был тронут моим дружеским расположением; взяв мою руку, он крепко пожал ее.— Давно ли вы видели их? — вдруг спросил он меня.— Кого? Землемера?.. Уже больше года, с того самого времени, как распустили войска.— Я говорю не о землемере, — сказал Сускезус, протянув вперед руку, — а о доме, ферме и земле?— А, ты спрашиваешь, когда я был в Равенснесте?Никогда, Сускезус, я приехал в первый раз.— Смешно! Как же вы владеете землями, которых никогда не видели?— У нас есть закон, по которому имение переходит от отца к сыну. Я получил Равенснест по наследству от деда моего, Германа Мордаунта.— Как можно считать земли своими, которые никто не оберегает?— Они оберегаются если не людьми, то разными актами и условиями.— А знаете ли, где вы сейчас?— Не совсем, но думаю, что мы приближаемся к Равенснесту.— Посмотрите сюда: вот дерево, на котором вырублена заметка, здесь начинается ваша земля.— Благодарю, Сускезус, ведь и отец не узнал бы своего ребенка, если бы встретился с ним в первый раз.Вспомни, повторяю, я здесь первый раз в жизни.Бесследный свернул с дороги и повел меня другой тропой, которая сокращала путь мили на две. Проводник мой превосходно знал все дороги. Пройдя небольшое расстояние, он взобрался на пригорок и показал мне, недалеко от ручья, остатки большого огня. Там, у этой границы нашего владения, он каждый раз располагался, когда не хотел входить в него.— В таверне слишком много рома, — сказал он. — Нехорошо быть близко к рому.По этим словам можно было судить, как твердо владел собой Сускезус; впрочем, я всегда считал его за необыкновенного индейца. Я никогда не мог узнать, почему он оставил свое племя; впоследствии мне сказали, что землемер знал это. Старик Эндрю уверял меня, что причина, заставившая Сускезуса удалиться от своих, была достойна похвалы, но он никогда не решался доверить эту тайну мне.Постояв немного на пригорке, Сускезус повел меня на другую возвышенность, с которой вид на мои владения открывался во все стороны. Мы остановились; я сел на упавшее дерево и стал с большим удовольствием любоваться природой. Земля прекрасна сама по себе, но в глазах владельца она несравненно лучше.Хотя прошло уже больше тридцати лет, как это имение было подарено моему деду, но нигде не было заметно и следов тех быстрых и энергичных улучшений, которые ознаменовывали подобные предприятия с самого начала.Раньше земля заселялась медленно, и каждая колония представлялась как бы отдельной землей. Так, например, в Нью-Йорк приезжало очень мало эмигрантов из Новой Англии, хотя из этого улья вылетел большой рой, который постепенно занял большую часть республики. Если образование, приносимое ими, не так высоко; если многого можно еще пожелать, по крайней мере все, относившееся к образованию и благоденствию, тщательно предусматривалось. Одним словом, фундамент здания положен твердо, но мало еще обращали внимания на внешние украшения.Я знал, что с такими моими взглядами на вещи никогда не согласился бы мой отец, но предрассудки исчезают каждый день, ослабевают больше и больше, и наконец, голландцы, и особенно янки видят явную невозможность соединиться. Может быть, у моего сына желания и взгляды на предметы будут более широкие. Но при этом я желал бы дать совет эмигрантам, который они не должны были забывать; этот совет заключается в том, что эмигрант должен уважать привычки и мнения тех, к которым он переселяется, и что совершенство находится не всегда только в том уголке, где мы живем. Но возвратимся к Равенснесту.Я сказал уже, что на протяжении тридцати лет мало достигнуто было успехов по расчистке земель, но само время принялось за работу. В этой стороне, за исключением нескольких гористых участков, деревья были особой породы, которую мы называем крепким деревом, однако корни его истлевают в четыре раза скорее, чем корни обыкновенных деревьев, после того как срублен ствол. Поэтому все корни на полях были уничтожены.Вокруг этих обнаженных полей возвышался девственный лес, мрачно окаймляя прекрасный ландшафт. Противоположность была поразительная: с возвышенности, на которую привел меня индеец, мне представилось обширное пространство, застроенное хижинами и амбарами, зеленеющими садами и полями, засеянными рожью, которая колыхалась при едва заметном ветре. Две или три дороги вились между хижинами; на самом юге виднелось селение, состоявшее из двенадцати деревянных домов, в их числе была гостиница, магазин, кузница, школа, дальше сады, амбары и прочее. Рядом с селением, которое называлось Равенснест, находились мельницы, их было четыре: одна пильная, другая мукольная, третья для приготовления масла, четвертая валяльная. Ни один из домов, даже самый лучший, не был покрашен, хотя все они были отделаны разными архитектурными украшениями, в каждом было не меньше четырех дверей.Беспредельная цепь лесов составляла задний план картины. Они тянулись во все стороны, взбегая на вершины гор или прячась в глубине ущелий. Этот лес был похож на таинственную завесу, отделявшую этот уголок земли от всего остального мира. В некоторых местах, в самой чаще леса, тоже виднелись хижины; несколько тропинок перерезали его в разных направлениях, изредка встречались хижины, построенные, вероятно, охотниками, квакерами или краснокожими, которые жили посреди этого мрачного величия пустыни. Глава IX О, если бы я захотел довести вас до ярости, я оскорбил бы Брутпа и Кассия, но я не сделаю этого. В тысячу раз лучше оскорбить память умерших, оскорбить вас и не пощадить самого себя, нежели обидеть людей столь почтенных. Шекспир — Так вот Равенснест! — вскричал я, рассматривая его в молчании. — Вот поместье, оставленное мне моим дедом, где происходили события, занимающие столь важное место в истории моего семейства, события, в которых ты сам, Сускезус, был действующим лицом.Индеец испустил какой-то глухой звук, но, вероятно, он не совсем правильно меня понял. Что дикие напали на дом, убили несколько человек и содрали с них волосы, это было для него не так необыкновенно, чтобы он вспомнил об этом через четверть века.— Я не вижу главного строения, Сускезус, — прибавил я, — того дома, где жил мой дед.Онондаго не сказал ни слова; он только показал рукой на северо-восток. Я узнал место по сделанным мне общим описаниям, хотя разрушительная рука времени коснулась уже его. Простые бревна, сложенные в кучи при подобных условиях могут пролежать целыми от тридцати до сорока лет, смотря на качество дерева и то, как они были покрыты. Расстояние не позволяло мне трезво судить о настоящем состоянии строений, но из того, что я видел, я мог заключить, что найду жилище не в слишком хорошем состоянии. Там поселилась одна семья, и я видел несколько сыров, приготовленных на прекрасной ферме, примыкавшей дому, а также огород и поля, по-видимому, хорошо обработанные. Но дом имел вид печальный и мрачный и только формой своей и трубами отличался от простой кучи бревен.Меня поразило торжественное молчание, которое царствовало всюду; исключая нескольких полунагих детей, бродивших около ближайших жилищ, я не видел ни одного человека. На полях не было никого, хотя паслось много рогатого скота.— По-видимому, фермеры мои не нуждаются в скотине, — сказал я Сускезусу, — пастбища полны скота.— Это все молодой скот, — ответил Онондаго, — причиной тому война. Старый скот перебили для солдат.— В самом деле, так как это селение спаслось от грабежа, то жители его наверное остались в выгодном положении, делая поставки для войска. Я помню, как трудно было доставать в военное время всякие припасы и как они были тогда дороги.— Без сомнения. Жители продавали продовольствие обеим сторонам; это было очень выгодно: кормить и янки и англичан.— Я этому нимало не удивляюсь, потому что земледелец о том только и думает, как бы выгоднее сбыть продукты своих полей. Но куда же все делись? Я не вижу ни одного человека.— Вы их не видите? Там! — отвечал индеец, показывая мне на селение. — Судья сегодня созвал всех на совет и, наверное, говорит теперь речь.— В самом деле, они собрались у дома, в котором находилась школа. Но кого ты подразумеваешь под именем судьи и кто говорит речь?— Старый школьный учитель, который пришел от соленого озера, он большой защитник вашего деда.— А! Это Ньюкем, мой поверенный. Правда, а я едва не забыл, что он глава здешнего поселения. Ну, Сускезус, пора опять в путь, и когда придем в таверну, то, может быть, узнаем, чем занимается великий совет. Не говори ничего о цели моего путешествия: я хочу посмотреть, что там делается, прежде чем скажу о самом себе.Индеец встал и пошел с возвышенности по знакомой ему тропинке. Через несколько минут мы вышли на большую дорогу и были уже недалеко от селения. Я ничего не сохранил из моей городской одежды, и трудно было бы узнать землевладельца в путешественнике, который шел пешком, в охотничьем платье, с ружьем в руках и в сопровождении индейца. Никто не был предупрежден о моем скором прибытии, и по дороге мне пришла мысль осмотреть все инкогнито. Чтобы хитрость моя удалась, не бесполезно было еще сказать несколько слов индейцу.— Сускезус, — прибавил я, видя, что мы приближаемся к селению, — я надеюсь, что ты понял меня. Не нужно говорить кто я; если тебя спросят, ты можешь ответить, что я твой друг; ты не солжешь, потому что я всю жизнь буду им.— Хорошо! У молодого начальника есть глаза, и он хочет употребить их. Хорошо! Сускезус понимает!Через минуту мы были в толпе, перед входом в школу.Индейца все так хорошо знали и так часто видели, что появление его не произвело никакого впечатления. Судя по одушевленным лицам разговаривавших и группам, которые собирались, можно было заключить, что разговор шел о чем-то важном. Все были в таком волнении, что почти не обратили на меня внимания; я стоял рядом с этой толпой, состоявшей из шестидесяти или семидесяти человек, кроме такого же числа молодых людей.Однако я услышал, что спрашивают, кто я и имею ли право подавать голос. Любопытство мое сильно возросло, и я уже готов был спросить о причине собрания, как вдруг в дверях школы появился человек и начал излагать дело.Это был человек небольшого роста, седой, худой, сморщенный, с довольно проницательным взглядом, и одет он был лучше, чем окружавшие его люди; ему было лет шестьдесят. Он говорил очень хладнокровно и медленно, как человек, давно привыкший присутствовать на подобных собраниях, но с сильным коннектикутским акцентом.Когда в начале речи оратор открыл рот, чтобы вынуть табак, я услышал кругом ропот:— Тише! Вот судья, мы услышим что-нибудь.Это был Ньюкем, мой поверенный, главный обитатель поселения.— Сограждане, — начал он, — вы собрались сегодня, чтобы обсудить дело самое важное, и необходимо вам употребить все ваши силы. Дело в том, чтобы дать название вновь строящейся вами церкви, и вы видите, что некоторым образом даже спасение душ ваших зависит от этого разрешения вопроса. Между вами существует разногласие. Все вы знаете, какая важная причина заставляет нас скорее закончить это дело. Нынешним летом ожидаем сюда владельца, все семейство которого привержено, по несчастью, к идолопоклонническому исповеданию, отвергаемому большей частью из нас; поэтому необходимо, чтобы церковь была уже выстроена и совершенно готова до его приезда и чтобы таким образом устранить его от вмешательства в это дело. До этих пор мы все были разного мнения, но теперь должны между собой найти согласие. В последний раз проголосовало двадцать шесть человек за конгрегационистов, двадцать пять за просвитериан, четырнадцать за методистов, девять за баптистов, три за универсалистов и один за принадлежащих к епископскому исповеданию; ясно, что большинство должно управлять, а меньшая часть повиноваться. Сначала, как умеренный, я был такого мнения, что на стороне конгрегационистов большинство в один голос, но некоторые выразили сомнение, и я готов согласиться, что в семи случаях число двадцать шесть составляет не большинство, а так сказать, только многочисленность. Однако так как двадцать шесть или двадцать пять суть большинство в отношении к девяти, к трем, и к одному, как ни брать эти числа, врозь или вместе, то ваше собрание решило, что баптисты, универсалисты и принадлежащие к епископской церкви должны быть исключены из голосования и что на следующем собрании могут голосовать за те только три исповедания, в пользу которых проголосовало уже раньше большее количество людей, а именно: конгрегационистов, пресвитериан и методистов. Каждый имеет право подать голос за какое ему угодно исповедание, только непременно за одно из этих трех. Я полагаю, что меня правильно поняли, и поэтому предлагаю начать голосование, если никто не хочет сделать каких-нибудь замечаний.— Господин умеренный, — закричал из середины толпы толстый и видный поселенец, — можно ли теперь говорить?— Без сомнения, сударь. Тише, господа, тише! Майор Госмер может встать и говорить.Майор Госмер встал, что сделать ему было легче, так как мы все стояли, но выражение это было парламентское и поэтому все его поняли.— Господин умеренный, я принадлежу к числу баптистов и нахожу настоящее решение несправедливым, потому что оно вынуждает нас или подавать голос за то, что нам не нравится, или вовсе не подавать голоса.— Но вы согласны с тем, что большинство должно управлять? — прервал председатель.— Без сомнения; это даже один из догматов моего вероисповедания, — отвечал старик с видом совершенного чистосердечия. — Но я все же не вижу, почему большинство на стороне конгрегационистов, а не баптистов.— Мы снова соберем голоса, майор, чтобы доставить вам удовольствие, — отвечал Ньюкем самым умеренным тоном. — Господа, кто из вас согласен с тем, что баптисты не должны быть избираемы на следующем собрании, пусть потрудится поднять руку.Все, не принадлежавшие к этому вероисповеданию, подняли руки, число которых оказалось шестьдесят девять. В пользу баптистов, как и в первый раз, было только девять голосов. Майор Госмер объявил, что он доволен, хотя, по-видимому, настоящее действие казалось ему не совсем правильным. Так как секта баптистов была самой многочисленной из трех исключенных сект, то две остальные поневоле промолчали. Они были малочисленные, а малочисленность, как часто случается в Америке, имеет мало прав.— Теперь, — сказал умеренный, бывший образцом покорности общему мнению, — остается сделать выбор между конгрегационистами, просвитерианами и методистами. Начнем с конгрегапионистов. Не угодно ли тем, кто высказывается в пользу этого старого доброго коннектикутского вероисповедания, поднять руки.Сладкий тон голоса, умоляющее выражение взгляда и слова «старое, доброе вероисповедание» показали мне, к чему стремились желания умеренного. Сначала подняли только тридцать четыре руки, но умеренный как-то насчитал еще три и с беспристрастием объявил, что в пользу конгрегационистов оказалось тридцать семь голосов. Таким образом, из числа тринадцати голосов, поданных членами других сект, одиннадцать, по всей вероятности, были управляемы умеренным. Потом наступила очередь пресвитериан, и кроме двадцати пяти голосов, которые они уже имели, подали голоса в их пользу два баптиста. Методисты остались при своих четырнадцати голосах.— Так как теперь ясно, господа, — сказал умеренный, — что методисты не приобрели больше ни одного голоса и что число их по сравнению с другими меньше, то я, ссылаясь на их всем известное христианское смирение, хочу спросить их, не лучше ли они сделают, если откажутся от голосования.— Голоса собирать! Голоса! Сколько за нас?! — закричал один анабаптист.— Пусть будет так, господа. Оказалось четырнадцать голосов за избрание и шестьдесят четыре против.— Никакое вероисповедание не устоит против такого большинства, — сказал умеренный с видом совершенного чистосердечия. — Мне, право, очень жаль, что у нас нет достаточных средств, чтобы построить храмы для всех сект в полной мере, но мы делаем все что можем, и методисты сумеют покориться необходимости. Теперь, господа, остается решить вопрос между конгрегационистами и пресвитерианами. У них нет большого различия в верованиях, но очень сожалею, что есть и малое различие. Готовы ли вы, господа? Все молчат, итак, приступаем к собиранию голосов.Число голосов оказалось равное с той и с другой стороны, по тридцать девять. Я заметил, что умеренный был недоволен, и думал уже, что он, присоединив к .другим свой голос, даст перевес той или другой стороне, но я не знал этого человека. Ньюкем никогда не любил показывать, что он имеет влияние на дела; главным его правилом было большинство, и он в любом случае прибегал к большинству. Исправление такой шаткой должности, как должность президента, могло возбудить зависть, но тот, кто следовал всегда за большинством, мог быть уверен, что сохранит всеобщее к себе уважение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29