— Как бы вы думали: и мы сами, муж и я считаемся скваттэрами!.. А за что?..Мы купили эти земли у человека, который владел ими совершенно по закону.., у него и бумаги все были написаны.., мы и купили, как следует. Муж мой, Тинкум, сказал, что этого достаточно.., как вы думаете, господин майор?— А я скажу, что человек, который ничего не имеет, и продать ничего не может. Одним словом, вы решились на весьма невыгодную покупку.— Невыгодную!.. Ошибаетесь!.. Тинкум дал за все эти земли одно старое седло, которое не стоило и двух долларов, да две плохие конские сбруи, которые, не знаю, подойдут ли на такую скотину. На один год нанять землю стоило бы дороже, а мы, вот уже семь лет как живем здесь; четверо моих детей родились под этой кровлей.— Так вам нечего и жалеть, если явится настоящий владелец: если вам ничего не стоило приобрести эту землю, так ничего не будет стоить и потерять ее.— Все же нас не за что считать скваттэрами.., мы хоть немного, а все же заплатили. Говорят, что даже старый гвоздь, который пошел в оплату, значит что-нибудь перед судом в государстве. А ведь законы пишут для бедных.— Столько же, сколько и для богатых. Закон должен быть справедлив и беспристрастен, и бедные должны особенно желать для своего счастья, чтобы он всегда оставался таким. Поверьте, моя милая, что тот, который всегда готов говорить о правах народа, ни больше, ни меньше, как плут, который кричит для своей собственной выгоды.Для бедных, как и для всех, есть одно убежище — строгое правосудие.— Я согласна с вами, но все же скажу, что мы не скваттэры. А их водится достаточно у нас, даже, как мне говорили, и на ваших землях.— Как! На моих землях?.. О, это будет продолжаться недолго. Моим первым делом будет — изгнать их. Я знаю, что здесь смотрят сквозь пальцы на эти захваты, потому что земли много, она мало ценится.., большая часть владельцев не живет здесь.., но я не последую примеру Других.— И хорошо сделаете… Начните со старого Эндрю землемера… Вот скваттэр-то, первого сорта! Говорят, что с тех пор, как он возвратился с войны, смотрит на всех так гордо, что подступиться к нему нельзя.— Так ты знаешь землемера?— Как не знать его! Мы долго жили соседями. Он даже начинал размежевывать для нас в другом месте землю.., да мы поссорились с ним, потому что он сплутовал.— Эндрю сплутовал!.. Не верю!.. Расскажите мне…— Рассказ короткий. Тинкум просил его провести межу между землей, которую мы купили, и землей нашего соседа. Это было давно, еще до начала войны, когда бумаги на землю были еще редки. Как бы вы думали, что сделал с нами этот Эндрю? Сперва он спросил у нас бумаги.., ну, мы ему их показали, он посмотрел и говорит «так написано» и принялся за дело… Уже провел межу до половины дороги, мы и думаем: вот скоро все ссоры с соседями кончатся, — как вдруг этот старый плут, ни с того, ни с сего открыл, что тот, кто продал нам землю, сам не был ее хозяином. Что же вы думаете?Отказался межевать… Уж человечек!.. На него положиться нельзя!..— Добрый, честный Эндрю! — воскликнул я. — Я люблю и уважаю тебя еще больше теперь!.. Скажите мне, любезная, давно ли вы видели его?— Около года тому назад, он прошел мимо нас со всей своей шайкой. Он пробирался, кажется, на ваши земли.С тех пор мы и не виделись; у него теперь два помощника:Урсула и молодой Мальбон.— Кто?— Молодой Мальбон. Он служил у него счетоводом.Ведь старик Эндрю не знает, что дважды два четыре.— Мальбон — брат Урсулы?..— Да и нет. Они от одного отца и от разных матерей.Я Койемансов знаю с детства, а Мальбонов так давно, что и не хотела бы знать.— Что же тебя заставляет так говорить об этом семействе?— Их глупая спесь!.. Чем они гордятся?.. Они ничем не выше нас!..— Ты несправедлива. Сама уже бедность не позволяет им гордиться.— Если бы они были не гордые, так Урсула вела бы себя так, как ведут себя мои дочери. А то никогда не увидишь ее на лошади без седла, да еще надевает дамское! Мои дочери не так ездят: если нужно отправиться в Равенснест, а ведь отсюда будет добрых семь миль, так хоть дочь моя Полли вспрыгнет на быка, да и пошла.., возьмет с собой только веревку, а тут все — и узда, и кнут… Да, сказать правду, и не найдешь другой Полли!..Отвращение, которое вселила в меня эта женщина, победило мое любопытство. Я встал, отошел от стола, предоставив янки, ожидавшему меня терпеливо, чтобы я закончил обед. Взяв охотничье ружье, с каким всегда путешествовали в то время, я заплатил хозяйке, что положено и пошел пешком по дороге к Равенснесту.Негру и кучеру я приказал следовать за мной в телеге, как только они будут готовы.Казалось, что окрестность, по которой лежал мой путь, была предметом немалых споров, и что нередко скваттэр селился здесь, чтобы с выгодой продавать водку небольшому числу путешественников, подобно мне пробиравшихся во внутренние земли страны, и что наконец сам трактир, если можно так его назвать, не раз поменял хозяев, переходя из рук в руки. Вокруг дома, который был не что иное, как куча худо соединенных между собой бревен, время и огонь, два верных союзника, образовали небольшую прогалину. Это еще напоминало цивилизацию; но несколько шагов вперед, и путешественник входил в девственный лес, в который не ступала нога человека. Только едва приметная тропинка перерезала его; впрочем, по этой дорожке можно было проехать даже в телеге.Девственные леса Америки не представляют большой прелести для охотника. В их чаще трудно охотиться.Хотя я и считался хорошим стрелком, однако у меня не было желания стрелять. Я думал о Присцилле Бэйярд, об Урсуле Мальбон, и в этих мечтах оставил далеко за собой таверну миссис Тинкум.Я шел уже час, как вдруг тишина, царствовавшая вокруг меня, была нарушена звуками человеческого голоса. Этот голос, по-видимому, женский, пел, и пел так нежно, так приятно, что сам соловей позавидовал бы ему.Мне казалось, что песня невидимки была мне знакома; но слова ее были непонятны мне. Прислушавшись, я убедился, что невидимка пела ни на французском, ни на голландском языках, которые были мне знакомы. Напев этот был чисто шотландский, так что мне пришла мысль: не поет ли возле меня одна из тех дев Шотландии, одна из тех монтаньярок, которые так милы воображению поэта. Голос, казалось, выходил из густой зелени молодых сосен, возвышавшихся неподалеку от дороги и, без сомнения, закрывавших собой шалаш. Когда закончилось пение, я подошел к леску, чтобы проникнуть в тайну, но в то же время раздался смех, такой же приятный, как и само пение. В этом смехе ничего не было грубого или дикого. Я остановился на секунду и стал прислушиваться. Но прежде чем я сделал новое движение, ветви зашевелились, и из-за деревьев вышел мужчина. Я тут же узнал в нем индейца. Это неожиданное появление заставило меня вздрогнуть. Индеец же не проявил ни малейшего беспокойства или волнения; хладнокровно посмотрев на меня, он твердым шагом продолжал свой путь и вышел на дорогу. Я тоже возвратился на прежнее место, и так как индейцу нужно было идти в ту же сторону, мы оба шли не торопясь на небольшом расстоянии друг от друга.Прошло две или три минуты, а мы не обменялись ни одним словом. Я старался не начинать разговора, зная, что индейцы уважают тех, кто не любопытен. Он, со своей стороны, казалось, подражал мне. Наконец он решился первый прервать молчание. Глухим, гортанным голосом он произнес обычное приветствие: Sa-a-gob (Как твое здоровье?). Я ответил на учтивость моего спутника тем же. После этого мы опять замолчали. Я воспользовался этим молчанием и стал рассматривать моего краснокожего собрата. Первое, что мне бросилось в глаза, это было полное вооружение индейца. Нож, карабин и другое оружие грозно показывалось из-за пояса, и из-за плеч.Однако он не был разрисован и носил обыкновенную сорочку. Лицо его было суровым, как у всех краснокожих воинов. Ему было больше пятидесяти лет, и поэтому черты его начинали блекнуть, но он был еще бодр. По всем приемам его можно было понять, что он долго жил между образованными. Хотя меня мало беспокоило это новое знакомство, однако приходила иногда мысль сравнить мое охотничье ружье с его карабином, и я поневоле сознался, что оружие его несравненно лучше моего и что мне будет плохо, если он вздумает из-за дерева пустить в меня пулю. Эти опасения приходили мне в голову, так как я не раз слышал о подобных происшествиях.— Как поживает старый начальник? — спросил вдруг индеец, не поднимая даже глаз, устремленных на дорогу.— Старый начальник?.. Кто это?.. Ты говоришь о Вашингтоне?— Нет.., о вашем отце.— О моем отце?.. Разве ты знаешь генерала Литтлпэджа?— Немного. Послушайте: ваш отец и вы (он поднял два пальца) — вот вы. Кто видит одного, видит другого.— Странно!.. Разве ты знал, что я буду здесь?— Знал. Я говорю часто о старом начальнике.— А давно ли ты видел моего отца?— Я видел его во время войны. А слышали ли вы когда-нибудь о старике Сускезусе?Я слышал про это имя от офицеров нашего полка.Говоря про какого-то индейца, они произносили это имя.Мне известно, что этот индеец оказал большие услуги, особенно в двух северных кампаниях, но когда я соединился с корпусом, его уже не было.— Как же.., знаю, знаю! — ответил я, дружески взяв его за руку. — Кажется, ты был знаком с моим отцом еще до последней войны?— Да, да — в старую войну мы познакомились.Генерал был еще тогда молод, как ты.— Как тебя зовут? Онеида?— Не Онеида, а Онондаго… Трезвое племя.., да у меня много имен, то одно, то другое. Бледнолицые зовут меня Бесследным, потому что не могли найти где я скрываюсь, а воины зовут меня Сускезусом. Глава VIII Люблю смотреть на эти деревья. переплетающие, в дикой свободе, свои ветки над дорогой! На эти прозрачные ручьи, текущие посреди свежей зелени лесов. Цветы растут во множестве и наполняют ароматом места, до которых никогда не дотрагивался заступ. Бриан Мне довольно хорошо была известна вся молодость моего отца, поэтому я знал, что человек, с которым я встретился, играл в ней немаловажную роль, пользуясь полным доверием моего отца. Впрочем, я сомневался в том, был ли Сускезус и Бесследный одним и тем же лицом, хотя несколько раз слышал эти имена. Во всяком случае, в нем я нашел друга, и поэтому мне нечего было опасаться. Это было для меня большим утешением, потому что очень неприятно путешествовать с каким-нибудь незнакомым, думая, что при первом повороте дороги он может пронзить тебя пулей.Сускезус был стар. Наружность его была замечательная: он держался так же прямо, как и в цветущей своей молодости. Впрочем, дикари редко горбятся от других причин, кроме слишком преклонных лет и употребления горячительных напитков. Сускезус не пил. Походка его была быстрая и легкая.В первые минуты индеец разговаривал со мной о последней войне и о тех случаях, в которых мы участвовали оба. О себе он говорил скромно, а не с тем хвастовством, к которому так склонны краснокожие. Поговорив о войне, я вдруг переменил разговор.— Ты был не один в сосновом лесу, Сускезус; я говорю про тот лес, из которого ты вышел, перед встречей со мной?— Конечно нет.., я был не один.., там много людей.— Что, там живут какие-нибудь семейства?Лицо моего спутника омрачилось; я заметил, что вопрос, заданный ему, произвел на него тяжелое впечатление. Он некоторое время не отвечал, но потом сказал с грустью:— У Сускезуса нет семейства. Тридцать уже лет, как я оставил онондагов, и не люблю могавков.— Кажется, я слышал что-то про это, от моего отца.Он даже говорил, что причина, заставившая тебя отделиться от своих, делает тебе честь.., но в лесу кто-то пел.— Да, пела молодая девушка. Молодые девушки любят петь, а воины любят их слушать.— А слова этой песни на каком языке?— На языке онондагов, — тихо сказал индеец.— Я никогда не думал, что ваша музыка такая приятная. Давно я не слышал звуков, которые более бы тронули меня, хотя я и не понимал слов.— Это пела птичка.., хорошенькая птичка.— А много у вас таких певиц? Если много, так я непременно буду чаще приходить к вам.— А почему же нет? Дорога хорошая.., короткая.Девушка будет петь, сколько вам будет угодно.— В таком случае, я на этих же днях непременно приду. Где ты живешь теперь? Скажи мне, в эту минуту ты Сускезус или Бесследный? Я вижу, что ты вооружен, но не раскрашен, как это делается всегда перед войной.— На этот раз топор зарыт глубоко. Долго никто не возьмется за него. Могавки помирились… Онеиды помирились… Онондаги помирились.., все зарыли свои топоры.— Тем лучше для нас, владельцев. Я приехал сюда с намерением продать или отдать в аренду мои земли.Много ли нынче молодых людей, которые ищут фермы на это лето?— Леса наполнены ими. Их так много, как и голубей.Как вы продаете землю?— Это зависит от ее качества. Разве ты хотел купить, Бесследный?— Вся земля принадлежит индейцу, когда он нуждается в ней. Он ставит свою хижину, где ему вздумается.— Да, я знаю, что некоторые из вас, индейцев, имеют на это претензию; конечно, никто вам этого запрещать не будет, пока край не выйдет из своего дикого состояния, но ты не можешь делать посевов и собирать жатву.— У меня нет ни жены, ни детей.., хлеба нужно Сускезусу немного.., у него нет никого.Бесследный повторил эти слова тихо, но твердо, с какой-то мужественной грустью. Человек, который жалуется, возбуждает мало сочувствия; тот, кто плачет, — перестает внушать уважение, но я не знаю зрелища более трогательного, как увидеть человека, который умеет владеть собой в беде.— Если у тебя нет ни жены, ни детей, Сускезус, — сказал я, — зато есть друзья.— Ваш отец мне друг.., сын его, надеюсь, также мне друг. Ваш дедушка тоже был когда-то мне другом, но он уехал и больше не возвращался. Я хорошо знал всех ваших: и отца вашего, и мать, словом, всех, всех.— Выбирай, Бесследный, какую тебе угодно землю, обрабатывай ее, продавай, делай с ней, что угодно.Индеец пристально посмотрел на меня, и я заметил легкую улыбку самодовольства на его лице. Трудно было, однако, заставить его изменить своему привычному хладнокровию; улыбка эта была мгновенной, как луч солнца в зимний день. Любой белый непременно взял бы меня за руку и наговорил бы в знак благодарности тысячу фраз; мой же спутник оставался равнодушным, и, кроме легкой минутной улыбки, я не заметил никакой перемены в его наружности; впрочем, он был довольно учтив, чтобы оставить меня без ответа.— Хорошо! — сказал он, помолчав. — Очень хорошо со стороны молодого воина. Благодарю. Птиц много… рыбы много.., мне не нужно земли. Может, однако, прийти время, и оно без сомнения придет для всех старых индейцев, которые живут в этих окрестностях…— О каком времени ты говоришь, Сускезус? В любое время ты имеешь во мне друга.Индеец остановился, опустил ружье и оперся на него; стоя неподвижно, он походил на прекрасную античную статую.— Да, придет время, когда старый воин будет жить в своей хижине и говорить с молодыми воинами о прическах, о судах, об охоте и войне; теперь же он вяжет метлы и плетет корзины.Сказав это, индеец забросил ружье на плечо, и мы пошли дальше молча.— Не был ли ты в Равенснесте с моим отцом, — спросил я наконец, — в то время, когда канадские индейцы хотели поджечь дом?— Я был. Тогда убили молодого голландского начальника.— Да, его звали Гурт Тэн-Эйк; отец мой, мать и старый наш друг, полковник Фоллок, всегда с почтением вспоминают о нем.— Одни ли они вспоминают его теперь? — спросил индеец, бросив на меня проницательный взгляд.Я догадался, что он намекает на тетушку Мэри, которая должна была выйти замуж за молодого олбанца.— Нет, — сказал я, — есть еще женщина, которая оплакивает его, как своего мужа.— Это хорошо; женщины не всегда плачут долго-редко.., иногда.— Скажи мне, Сускезус, не знаешь ли ты одного человека, которого называют землемером? Он служил в полку, и ты, вероятно, встречался с ним во время войны.— Знаю ли я землемера! Я знал его на поле сражения, потом жил вместе с ним в лесу. Он из наших, землемер мой друг.— Мне очень приятно слышать это, потому что он и мне друг; землемер благороднейший человек.— Скоро и он начнет вязать метлы, — с сожалением сказал индеец.Бедный Эндрю! Без помощи преданных ему друзей, каких он видел в нас, он, конечно, мог бы дойти до этой крайности. Услуги, которые он оказал во время революции, очень мало ему помогли, потому что правительство было слишком бедным, чтобы выдать жалование своим защитникам. Впрочем, я не обвиняю ни народ, ни правительство, — к этому вынуждали обстоятельства. На протяжении двух лет после заключения мира трудно представить себе финансовую бедность края, но потом, потихоньку, как ребенок, выздоравливающий от тяжелой болезни, нация укрепилась, поправилась, заменив оружие сохой.— Да, — продолжал я, — землемер беден, как большая часть людей одного с ним сословия, но у него есть друзья, и не он, ни ты, Сускезус, пока я владею землей, не будете вынуждены заниматься женским делом. У меня вы всегда найдете приют.Мгновенная улыбка, как и в первый раз, мелькнула на лице индейца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29